зможно управлять страной, сидя за морем, что  колониальные
чиновники неизбежно становятся рвачами и взяточниками, но дело-то не в этом!
Чего добьются  мятежники,  пытающиеся  утвердить  свою  независимость  силой
оружия? Долгих лет войны? Опустошения своей земли?  Вероятного  поражения  и
расправы с зачинщиками в назидание остальным? Скажи, хохол, в этом и состоит
их хваленая масонская мудрость?
   - Но, ваше величество...
   - Я тебе больше скажу. Быть может, Господь отметит правых,  и  инсургенты
возьмут верх. Сколько будет стоить им эта война? Десятой доли потраченных  в
пороховой дым денег хватило бы, чтобы купить  весь  английский  парламент  и
заставить  его  проголосовать  за  дарование  независимости   в   обмен   на
лояльность! Допустим, что Вашингтон и его приспешники победили. Что  лее  им
досталось? Громадный долг, который необходимо отдавать банкирам, а  отдавать
нечем? Так что, помяни мое  слово,  пойдет  их  свобода  и  независимость  в
заклад, как старое платье в лавку ростовщика.  В  высокой  политике,  хохол,
прыгать нельзя, но след продвигаться вперед  неспешными  шагами.  Отсутствие
верховной власти не превращает толпу рабов в народ. Еще Руссо  говорил,  что
свобода может быть лишь между людей обеспеченных и образованных. Нищета же у
власти - это разбой, и по-иному быть не может. Я и сама превыше  всего  ценю
свободу.  Свобода  -  душа  всего,  без  нее  все  мертво.  Я  хочу,   чтобы
повиновались законам, но не рабов. Рабство есть политическая ошибка, которая
убивает  соревнование,  промышленность,   искусство   и   науки,   честь   и
благоденствие. Но  свободным  человеком  невозможно  стать  по  приказу,  по
чьей-то высочайшей воле. До свободы сердцем, умом,  душой  дорасти  надо.  И
лишь  единение  сознательных  граждан  с  государем,  отечески  пекущемся  о
народном благе и устройстве государства, есть залог достижения свободы,  Все
же остальное - заговор тщеславных дураков и хитрых заимодавцев...

   Мы путешествовали по России третью неделю, давно сменив пыльный  разбитый
тракт на  убаюкивающую  мерной  качкой  голубую  речную  дорогу  с  красивым
названием Волга.
   - ...И долго бился Вольга Святославович со злыми татаровями, пока  совсем
из сил не выбился. И видят татарови, не могут они одолеть витязя Вольгу,  да
и Вольга знает, что, сколько бы он ордынских голов ни  поснимал,  все  новые
гонители земли Русской на место павших встают. И стали тогда  рядить  Вольга
Светлый витязь и ордынский главный хан Эх Горей, далее им битву вести или же
миром разойтись. И порешили, что хан более на Русь не пойдет и всем детям  и
мурзам своим о том заповедует, а Вольга с того дня не будет наезжать в степь
улусам разор чинить. На том по рукам и ударили. И провел тогда Вольга  мечом
по земле черту от далекого  моря  Хвалынского  до  края  земли  Русской.  Да
измолил Перуна-батюшку хранить ту границу от вражьего набега. Но  только  он
успел молвить те слова,  коварный  Эх  Горей,  узревший,  как  устал  витязь
Вольга, решил злодейски свое слово нарушить и по  злобе  великой  вогнал  он
кинжал в спину витязя. Да только Перун-великий - страж всякой правде,  и  за
всякое вероломство он казнил молнией огненной. Увидал он злодейство Гореево,
метнул молнию да поразил хана в пепел. А земля под его ногами разверзлась, и
потекла по следу, оставленному богатырским мечом, вода чистая да  свежая.  А
како Вольга Святославович, князем  Святославом  взращенный,  матери  и  отца
своих не знавший, был сын и защитник земли Русской, то, говорят,  будто  сие
Русь-матушка по Вольге плачет. И на нашем-то берегу воля вольготная, а по ту
сторону черная степь детей и внуков хана Эх Горея.
   Ветеран вахмистр, сидевший в кругу гусар на широкой скамье у борта  нашей
барки, закончил свое повествование, демонстрируя всем желающим разницу между
высоким русским и степным татарским берегами реки. Я лениво повернул  голову
туда, куда указывала рука вахмистра: там, на степном берегу,  то  появляясь,
то вновь скрываясь за  полосой  прибрежных  камышей,  мелькало  два  десятка
всадников на удивительно малорослых лошадках. По виду их вполне  можно  было
принять за недобитых витязем Вольгой ордынцев,  во  всяком  случае,  луки  и
стрелы в колчанах наводили именно на эту мысль.  Впрочем,  нынешние  ордынцы
вели себя спокойно, не проявляя к нам, казалось, ни малейшего интереса.
   - Вальдар, тебе не кажется, что они нас преследуют?  -  облокачиваясь  на
фальшборт, спросил подошедший Ислентьев.
   Я покачал головой:
   - Вернее было бы сказать, что они  нас  сопровождают.  Хотя  вряд  ли  по
приказу государыни.
   - Но они так скачут уже третий день. Я кивнул:
   - Но за это время они не предприняли никаких демаршей против  нас,  да  и
вообще никоим образом не пытались привлечь наше внимание. Похоже, они просто
наблюдают за нами. Хотя зачем им это нужно, я затрудняюсь тебе сказать.
   - Кстати, вон погляди. - Ислентьев повернулся назад, указывая на поросший
лесом утес, нависавший над рекой со стороны,  отбитой  славным  витязем  для
славян. Там, на самой круче утеса,  среди  деревьев,  просвеченных  вечерним
солнцем, ясно вырисовывались силуэты еще двух  всадников.  Конечно,  лиц  их
было не видать, но по посадке, да и по конной стати они ничуть  не  походили
на степняков.
   - Да, занятно. Интересно, это еще кто такие? Надо сказать поручику.
   - Он уже знает. - Ислентьев отвернулся от всадников, стараясь скрыть свою
заинтересованность. - Это он их заметил.
   - Неужели он отвлекся  от  синих  глаз  миссис  Редферн,  чтобы  обозреть
окрестности? - съязвил я.
   - Зря ты так, - пожал плечами Никита. -  Не  знай  я  о  твоих  амурах  с
герцогиней Кингстон, решил бы, что ты ее ревнуешь. Ржевский боевой офицер  и
дело свое знает. Все карабины заряжены, по единому  свистку  солдаты  готовы
отражать нападение. А уж что любезничает с красивой  женщиной,  так  извини,
брат, на то они и гусары. Сам вишь, силком ее к Ржевскому никто не тянет.
   Я видел. Я уже который день наблюдал эту игру, в которой  мышка  искренне
считала, что она кошка, и при всякой возможности наворачивала  круги  вокруг
приманки. "Миссис Редферн" была изысканна и утонченна, не говоря ни "да", ни
"нет", она томила сердце гусара сладостным "может быть", каждый вечер  давая
слышать ему свое дыхание и каждое утро вновь заставляя  начинать  с  дальних
подступов. Я бы искренне любовался этой старой, как мир, игрой, когда  б  не
знал, что она направлена против меня  и  в  конечном  итоге  победа  госпожи
Орловой грозит всем нам неисчислимыми  бедами.  Ни  я,  ни  Питер  не  могли
поведать влюбленному гусару, сколько верст он провел в пути, ведомый за нос,
тем более что и сам Питер был недалек  от  клинической  влюбленности,  спеша
исполнить, да что там, упредить малейшее желание своей  "законной  супруги".
Поручик же, казалось, готов был отдать жизнь за  благосклонный  взгляд  моей
кухарки. И, что самое скверное, не только свою.
   Уже смеркалось. Наш эскорт исчез из виду, то  ли  отстав,  то  ли  просто
скрывшись за линией горизонта, а мы продолжали неспешно идти вниз по реке  в
сторону Казани, не имея никакой возможности ускорить этот процесс.
   - А что, до вечера куда-нибудь приплывем или  опять  ночь  на  берегу?  -
спросил я, обращаясь к Ислентьеву.
   - Лоцман говорит, что до жилья еще далековато. А потемну нынче  лучше  не
идти. Здесь река поворачивает - течение сильное, мели.
   - Значит, опять у костра комаров кормить, - вздохнул я.
   - У костра их как раз поменьше.
   - Мне и этих хватает. Ладно, есть тут место, удобное для стоянки?
   - Лоцман говорит, что имеется. Там и коней  есть  где  выпасти,  и  самим
стать.
   - Далеко?
   - Да верст шесть еще.
   Я вздохнул и  посмотрел  на  него.  Если  скорость  барки  решительно  не
изменится, к берегу мы пристанем не ранее чем через час, то  есть  совсем  в
сумерках. Ну да делать нечего, в сумерках так в сумерках.
   - Хорошо, Никита. Иди скажи кормщикам, если дойдем до места  за  полчаса,
получат по целковому. А нет, сами по темноте будут лагерь ставить.
   - Ладно, - пожал плечами толмач, давая  понять,  что  целковые  не  имеют
отношения к скорости тихоходного агрегата. Конечно, он  был  прав,  но,  как
говорят в России, попытка не пытка. Я  устремил  взгляд  в  сторону  заката,
стараясь не думать ни о чем, дожидаясь, когда наконец наше прогулочное судно
догуляет до места стоянки.
   Как и  предсказывал  лоцман,  дойти  посветлу  нам  все  же  не  удалось.
Разложенные костры, конечно, были хорошим подспорьем в ночной тьме,  но  все
же  лагерь  пришлось  ставить  почти  наугад,  стараясь  по  возможности  не
скособочить колья солдатских шатров да покрепче поставить походные коновязи.
   Пока гусары возились с устройством ночлега, я стоял на берегу, глядя, как
в бледном свете луны катит свои  мелкие  волны  широченная  река.  Отчего-то
вспомнился  давешний  сказ  ветерана  вахмистра  о  славном  витязя   Вольге
Святославовиче. Быть может, вот так же он или какой другой былинный богатырь
стоял на этом высоком берегу, высматривая в ночи,  не  идут  ли  набегом  на
землю Русскую злые татары.
   Мне показалось, что неподалеку  на  берегу,  возле  разлапистой  ольхи  с
торчащими из земли корнями, свисающими над обрывистой бездной,  я  разглядел
могучую фигуру в длинном плаще, также наблюдающую за рекой.  "Да  нет,  -  я
потряс головой, чтобы отогнать марево, -  пустые  фантазии.  Хватит  с  меня
русалок. Черт его знает, что взбредет в голову здешним былинным  ратоборцам,
встреть они на своей территории этакую партию иноземцев. Помню я  их  нравы,
чуть что, хвать булаву шестипудовую и давай по  сторонам  крушить.  Как  там
налево махнул - улочка, направо - переулочек. Уж спасибо, обойдемся пока без
подобного градостроительства". Я еще раз посмотрел в сторону  старой  ольхи:
мираж исчез. Однако чувство чужого присутствия все же не оставляло  меня.  У
костра над котелком уже колдовал Питер, готовя наш ужин. В самом начале пути
мне  как-то  пришла  в  голову   мысль   заставить   куховарить   псевдожену
камердинера, но эта попытка натолкнулась на такое стойкое  сопротивление  со
стороны Редферна, что я вынужден был отступить. А потому  Питер  старательно
пекся о наших желудках, его же жена-кухарка, не обращая особого внимания  ни
на супруга, ни на хозяина, о чем-то оживленно беседовала со  штаб-ротмистром
Ислентьевым.
   - О Господи, не было печали, -  процедил  я.  -  Похоже,  графиня  решила
подыскать себе еще одну жертву. Ох, не нравится мне это.
   Выстрел грянул со стороны выпаса, за ним  еще  один,  и  отчаянный  вопль
"Тревога!" окончательно покончил с сонным покоем летней ночи. Гусары, кто  в
чем, хватали оружие, спеша прийти на помощь своим боевым товарищам.  Впереди
всех, с обнаженной саблей и пистолетом в  руке,  бежал  поручик  Ржевский  в
полузастегнутых чапчирах и полоскавшей по ветру белой рубахе.
   - Черт, прекрасная мишень, - процедил я сквозь зубы. Похоже, поручика это
не волновало, он был храбрецом из тех, о ком  слагают  легенды,  правда,  по
большей части посмертно.
   - За мной, гусары! - орал он во все горло. - Круши басурманов!
   Со стороны выпаса послышались еще два выстрела и  приглушенный  сабельный
звон. Судя по звукам, долетавшим оттуда, дело уже дошло  до  рукопашной,  и,
стало быть, попытка увести наших коней не удалась.
   Неподалеку от бегущего в сторону боя поручика я заметил Ислентьева, также
рвущегося вступить в схватку с врагом, как, впрочем,  и  подобает  истинному
гусару.
   - Ко мне, штаб-ротмистр! - рявкнул я, заставляя Никиту  остановиться.  Он
повиновался с явной неохотой. - Я сказал, ко мне!  -  Ислентьев  в  отчаянии
опустил саблю и побрел в мою сторону, сшибая ею  на  ходу  закрытые  головки
одуванчиков. - Вы забываете, что у вас  здесь  совсем  иная  роль.  Возьмите
денщиков, пусть зарядят все оставшееся в  наличии  огнестрельное  оружие,  и
организуйте оборону лагеря.
   - Слушаюсь, господин премьер-майор, - вяло ответил толмач, глядя на  меня
с нескрываемой досадой.
   - Никита, я все понимаю, но твое место здесь.
   Со стороны выпаса донеслась беспорядочная стрельба, крики и  отдаляющийся
конский топот.
   - Они их преследуют, - с отчаянием в голосе произнес мой толмач.
   - Господин штаб-ротмистр, извольте выполнять приказание!
   Ислентьев козырнул и направился вооружать оставшихся в  лагере  денщиков.
Отдавать какие-либо команды Редферну было излишне. Привыкший в  своей  жизни
стрелять не менее, чем заваривать чай, он уже облюбовал себе  позицию  возле
нашего возка, снарядившись, как  минимум,  четырьмя  пистолетами  и  широкой
абордажной саблей, с которой, как мне было известно по рассказам Баренса, он
управлялся весьма ловко.
   Шум  схватки  все  более  отдалялся.  Глядя  на  денщиков,  собирающих  в
солдатских  шатрах  оставленные  впопыхах  пистолеты,  я  начинал  уж   было
подумывать,  что  моя  предосторожность  чрезмерна,   но   тут   молоденький
первогодок денщик Ислентьева, шуровавший шомполом в стволе, внезапно выронил
оружие и стал неловко заваливаться набок.  Из  груди  его  торчала  короткая
оперенная стрела. "Господи, этак они могут перебить нас на  выбор,  даже  не
высовываясь!" - ужаснулся я.
   - Ислентьев и ты, как там тебя, подальше от костров! Немедленно!
   Ислентьев, рванувшийся было на помощь своему денщику,  остановился,  и  в
тот же миг еще две стрелы, пущенные из темноты, вонзились  в  ствол  дерева,
возле которого он находился. Еще шаг, и обе они попали  бы  в  голову  моего
друга. Он выстрелил наугад, в ночную тьму,  откуда  прилетели  стрелы,  и  я
услышал вскрик боли. В ту же  секунду  Никита  отпрыгнул  за  дерево,  спеша
укрыться от новых пернатых сюрпризов. Но  это  было  неудачное  укрытие:  за
стволом послышалась какая-то возня, из-за дерева, сцепившись, выкатились две
неясные фигуры. Я возблагодарил небеса, на одном из них, в свете догорающего
костра, отливало золотом шитье гусарского доломана, четко обрисовывая фигуру
штаб-ротмистра.
   Я вскинул свой богемский пистоль, выцеливая контуры неведомого  врага,  и
начал  медленно  вдавливать  спусковой  крючок.  В  этот   миг   неизвестный
окончательно оседлал Ислентьева и приподнялся с ножом в руке, чтобы  нанести
завершающий удар. Я чуть довел ствол вверх и  увидел  словно  в  замедленной
съемке, как опускается кремень, как бежит искра  по  пороховой  полке  и  из
пробитого лба негодяя вылетают брызги буро-красной крови.
   Следующий пистолет я разрядил тотчас же в упор.  Новая  мишень  появилась
откуда-то из-за шатра и бросилась ко мне, что-то яростно крича и  размахивая
кривой саблей. Несчастный не добежал, но это  был  первый,  кто  бросился  в
атаку. За ним последовали и другие. Мы стреляли,  стараясь  превзойти  самое
себя в скорости заряжания, отчаянно рубились, теснимые  явно  превосходящими
силами, на каждом шагу оставляя лежать на земле новых убитых и раненых.  Пал
изрубленный  вражескими  саблями  денщик  Ржевского,  отбивавшийся,   словно
дубиной от  трех  наседавших  врагов  прикладом  пустого  карабина.  Раненый
Ислентьев сидел, привалясь спиной к стволу  дерева,  полузакрыв  глаза  и  с
каждой минутой теряя все больше  и  больше  крови.  В  руках  он  сжимал  по
пистолету, но то ли они уже были разряжены, то ли у Никиты  не  хватало  сил
выстрелить. Он сидел  не  шевелясь,  и  ночные  гости,  сочтя  его  мертвым,
продолжали с остервенением нападать  на  нас  с  Питером,  словно  последнюю
цитадель удерживающих возок с Елизаветой Орловой.
   Клубы   сладковатого   порохового   дыма    заволокли    поляну,    мешая
ориентироваться в суетливой неразберихе схватки. Какие-то тени, мечущиеся по
поляне среди догорающих костров, то и  дело  выныривали  из  дымной  пелены,
оказываясь живыми, причем весьма недружелюбно настроенными людьми.
   - Слева, милорд! - услышал я голос Питера и тут  же,  опускаясь,  ушел  в
скрутку, рубя наотмашь туда, откуда, по словам Редферна, грозила  опасность.
Раздался чавкающий звук, клинок  вошел  во  что-то  мягкое,  и  бегущие  под
завесой ноги начали  подламываться  в  коленях.  Но  уже  новый  враг  бежал
навстречу мне. Я протянул руку, хватая падающего противника, и направил тело
навстречу его, пока что еще живому, собрату. Рядом послышался звон  клинков.
Судя  по  всему,  у  Редферна  больше  не  было  возможности  заряжать  свои
пистолеты. Но можно было не сомневаться, что одолеть Редферна в  эти  минуты
было невозможно: за его спиной в повозке находилась Елизавета Кирилловна,  а
стало быть, прежде чем добраться до нее, Питера надо было убить трижды.
   ...Четыре выстрела ударили залпом из лесу  со  стороны  реки,  потом  еще
четыре. Пули были посланы на редкость метко и, что самое  главное,  в  наших
врагов. Я повернул голову, чтобы лучше разглядеть, откуда  пришла  неведомая
подмога... В этот момент прозвучал новый залп. Три пули явно предназначались
нападающим,  и,  к  немалому  огорчению  последних,  они  их  нашли,  а  вот
четвертая... Четвертая пробила мою треуголку.  Не  вздумайся  мне  повернуть
голову, на месте височной  впадины,  похоже,  уже  красовалась  бы  височная
скважина. "Хорошие у нас союзники, - прошептал я себе под нос, - душевные".
   Со стороны выпаса вновь раздался до боли знакомый  голос  Ржевского:  "За
мной,  гусары!  Круши  их  в  потрох!"  Стук  копыт  и  молодецкий  посвист,
сопровождавший  гусарскую  атаку,  приближался.  Остатки  разбойной   братии
врассыпную бросились в лес,  оставляя  на  наше  попечение  своих  убитых  и
раненых. Мы победили, но я даже представить боялся, какой ценой.
   Ржевский осадил своего скакуна прямо посреди  поляны.  Вслед  за  ним  из
темноты вылетели  еще  три  кавалериста.  Пожалуй,  знай  нападавшие,  какой
"могучий"  отряд  идет  нам  на  выручку,  они  бы  умерили   прыть   своего
отступления.
   - Три тысячи чертей! - Поручик соскочил с коня. - Я гляжу, вы тут без нас
изрядно повеселились. - Он обвел взглядом место побоища. - Ничего себе!
   - Спасибо, поручик,  вы  как  нельзя  вовремя.  -  Я  крепко  пожал  руку
Ржевскому и посмотрел на гусар, все еще гарцующих на своих явно возбужденных
схваткой жеребцах. - А где остальные?
   - Те, кто цел, собирают раненых и убитых.  -  Ржевский  досадливо  махнул
рукой. - Басурманы затащили нас в засаду. Их было в полтора раза больше, чем
нас!
   - И вы что?
   - Я бросил гусар в сабли. Мы их рассеяли. Но, видит  бог,  они  соберутся
опять, и тогда жди беды.
   - Какие потери у нас?
   - Восемь человек ранено, шестеро убито. Еще  одна  такая  стычка,  и  нас
некому будет хоронить. Да и у вас, я вижу, обстановка не лучше.
   Я кивнул:
   - Денщики убиты. Ислентьев,  похоже,  все  же  ранен.  Питер  его  сейчас
перевяжет. У нас с ним ерунда, царапины. Вас я вижу,  тоже  зацепило.  -  На
боку белой рубахи поручика расплывалось кровавое пятно.
   - Пустое, - поморщился он. - Пулей обожгло.
   - Против нас, слава богу, огнестрельного оружия не было.
   - Там было, но не много. Это татары или башкиры, черт  их  разберет.  Все
одно, пугачевское отродье. Но скажите, господин премьер-майор...
   - По имени, - прервал я его. - Просто по имени.
   - Хорошо. Вальдар, на подъезде сюда я слышал  оружейные  залпы.  Кто  это
стрелял?
   Я покачал головой:
   - Не имею ни малейшего понятия.
   - Странно все  это.  Какие-то  неизвестные  союзники?  -  Ржевский  повел
пистолетным стволом в сторону леса.
   - Быть может, и союзники. - Я поднял с земли пробитую треуголку и вставил
палец в обожженное пулевое отверстие. - Вопрос, чьи? Одна из пуль явно  была
пущена в мою голову.
   - Возможно, случайность? - предположил поручик, разглядывая изуродованную
шляпу.
   - Случайность то, что она в нее не попала.
   -  Ваше  высокоблагородие,  -  обратился  ко  мне  тот  самый   вахмистр,
повествовавший вчера на барже о схватке Вольги Святославовича с басурманами.
- Что прикажете делать с ран