ка, а ну не балуй! -  раздался  с  крыльца  резкий  властный  голос
Алехана. - Нашел время! - Алексей  Орлов,  вышедший  из  штабной  избы,  был
значительно менее красив, чем его фаворитствовавший  братец,  но  внутренняя
сила и несгибаемая воля, читавшиеся на лице, выгодно отличали адмирала среди
братьев, да и среди всех пришедших с ним офицеров. -  Ступай  к  братьям,  -
резко скомандовал он, и  Григорий,  метнув  на  меня  на  прощание  недобрый
взгляд, начал подниматься по ступеням. Перед дверью он обернулся, собираясь,
очевидно, что-то сказать. - Иди,  Гриня,  иди.  После  поговорим.  -  Алехан
легонько подтолкнул его в  спину,  явно  спеша  остаться  со  мной  наедине,
насколько вообще можно остаться наедине в этом людском муравейнике. - Милорд
Вальдар, - улыбка Орлова была обаятельна, так  улыбаются  сильные  люди,  не
умеющие заискивать, - вы позволите называть вас по имени?
   - Да, ваше сиятельство, почту за честь.
   Орлов начал неспешно спускаться ко мне, и  на  птичьем  языке  придворных
этикетов сей жест - спуск знаменитого адмирала к безвестному  премьер-майору
- означал высочайшую степень почтения, почти что знак равенства между ними.
   - Простите моего брата, дорогой мой. - Орлов взял меня под локоть.  -  Он
хороший человек и может быть верным другом, но чересчур горяч. Я уверен,  со
временем, когда вы узнаете друг  друга  лучше,  от  вашей  пустой  ссоры  не
останется и следа.
   - Поверьте, граф, я не питаю к нему вражды. Я лишь отстаиваю свою честь.
   - Да-да, конечно. - Орлов, казалось, пропустил мой комментарий мимо ушей.
Насколько я мог понимать, интересовало его совсем другое. Но пока что он  не
знал, как подступиться к занимавшему его вопросу. - Милорд Вальдар, я  хотел
бы выразить вам свою безмерную благодарность за то, что вы сделали для  меня
и моей супруги.
   - Я поступил, как подобает дворянину. Я не мог видеть, как на моих глазах
негодяй в офицерском мундире избивает женщину. - Алехан покосился  на  меня,
словно не веря ни единому моему слову.
   - Конечно, но когда...
   Ворота постоялого двора отворились сами  собой,  и  по  праздношатающейся
публике, занятой повседневной суетой, прокатился суеверный  шепот:  "Волхвы,
калики перехожие..." Мы с Орловым невольно повернулись в сторону  ворот.  Не
знаю, как  мой  собеседник,  но  я-то  на  своей  шее  испытал,  как  хорошо
поставлена у Пугачева служба оповещения. На этот раз сторожа не проронили ни
звука, так, будто волхвы возникли перед постоялым двором прямо из-под земли.
Впрочем, кто их знает, может, именно так оно и было.
   Три старца в беленых льняных одеяниях, подпоясанных вервием, опираясь  на
сучковатые деревянные посохи, вошли во двор, и мне показалось,  что  куда-то
подевалась вся  многодневная  нервозность,  все  напряжение.  Ушла  куда-то,
растаяла накопившаяся в людях злоба.
   - Кто это? - почему-то прошептал Орлов, глядя на старцев.
   - Волхвы, - вторя ему, чуть слышно ответил я. Старцы  с  длинными  седыми
волосами и бородами до пояса прошли через двор в полном молчании. Затем двое
из них пошли в обход штабной избы, туда, где,  как  я  уже  знал,  находился
походный лазарет, а один  остался  стоять  перед  крыльцом,  словно  чего-то
ожидая. Долго ждать ему не пришлось. Завязывая на ходу шитый золотом  кушак,
из "царевого  дворца"  выскочил  взлохмаченный  заспанный  самодержец,  явно
всполошенный приходом волхвов.
   - Здрав будь, велик отче,  -  почтительно  взглянув  на  старца,  в  пояс
поклонился Пугачев, едва не задевая бородой струганые доски крыльца.
   - И тебе по здраву, Омелий. Слово  мое  слушай:  ступай,  сыне,  к  граду
Москве. С тех земель в далек край путь твой проложен. Да будет  дорога  тебе
скатертью.
   - К Москве? - недоуменно произнес Орлов.
   - К Москве, - еще более недоуменно подтвердил я.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

   Открыв сомкнуты негой взоры,
   Россия вышла в неглиже
   Навстречу утренней Авроры,
   Готовой к выстрелу уже.
   И. Губерман

   Жребий был брошен вместе  с  остальными  доспехами  при  попытке  обратно
перейти Рубикон. Уж не знаю, какой парад устраивал великий Цезарь, собираясь
упразднять римскую демократию, но высокое посольство "императора Петра III",
очевидно, всем  своим  видом  должно  было  свидетельствовать  о  величии  и
могуществе разбойного государя. Избранные "енералы",  сменившие  невероятные
зипуны и иные, еще более экзотические одежи на  вполне  пристойные  кафтаны,
явно  позаимствованные  в   сундуках   разоренных   усадеб,   восседали   на
чистокровных аргамаках, поигрывая драгоценными уздечками. Грудь  каждого  из
них была украшена "царевыми" наградами, среди которых мне удалось разглядеть
и какие-то прусские  медали,  и  петровские  целковые  с  сердитым  профилем
мнимого дедушки самозваного монарха. Были здесь и  какие-то  медные,  наспех
сделанные кресты, явно оригинального дизайна, и польские награды на уланских
тужурках шляхетского отряда.
   Гарцующий на своем соловом кракене совершенно  трезвый  Пугачев  раздавал
последние указания остающимся в ставке военачальникам:
   - ...Пошли гонцов в башкирские степи Салавату Юлаеву.  Поведай  ему,  что
тут было, да вели собирать своих конников воедино и сюда идти.  По  атаманам
пошли, передай, что ежели войска стрелять не будут, то и нам негоже. Пусть у
воды укрепятся да эстафетой со ставкой  связь  держат.  С  Орловых  глаз  не
спускать! Если, паче чаяния, неладное случится, их военный опыт  вам  весьма
полезен будет.
   - Но, государь-надежа...
   - Не перебивай царя, Чика! Знаю, о чем говорю. Опасность не шутейная,  но
волхв зря говорить не будет.
   - Да что, батька, волхв, - не унимался безутешный атаман.
   - Ты думаешь, что говоришь?! - прикрикнул на  него  Пугачев.  -  Кабы  не
волхвы, ты бы по сей день в колодках парился да под кнут  спину  подставлял.
Так что исполняй, как я велю. Все, прощевай, пора отправляться. Старшим тебя
оставляю, но с тебя же потом и спрошу. Так что попусту не  лютуй  и  жди  от
меня вестей.
   По рядам "царской свиты" прокатился тихий шепоток:
   "Волхвы идут!" Седобородая троица шествовала мимо строя, как бы  принимая
парад, шествовала, постукивая своими длинными клюками, не обращая,  кажется,
никакого внимания на яркое восточное великолепие готового к маршу отряда.  Я
уже знал, что все, связанное с волхвами, окружено здесь  ореолом  безмерного
почитания, и потому был момент,  которого  я  никак  не  мог  понять.  Путь,
насколько я себе представлял, им лежал не близкий. Но никому  из  пугачевцев
не приходила в голову мысль предложить своим высоким гостям ежели не  коней,
то хотя бы телегу. Волхвы шли мимо строя, глядя вдаль, словно окружающая  их
действительность была миражем, легкой, ничего не значащей  дымкой.  Внезапно
самый старший, тот, что разговаривал с Пугачевым, остановился напротив  меня
и, взглянув  невероятно,  непередаваемо  синими  глазами  шестнадцатилетнего
юноши, произнес:
   - Чужу живу взяв, самому живе не быть. Вовек скитаться тебе,  а  свою  не
найти. - Едва старец умолк,  вокруг  меня  зазвенели  серебристым  малиновым
звоном сотни маленьких колокольчиков. Этот звон  я  уже  когда-то  слышал  в
бреду  на  яхте  герцогини  Кингстон.  Так  звенели  колокольцы  на  цепи  с
талисманом, в котором была заключена душа лорда Дорвича,  уносимая  магом  в
толщу скалы. - А ты, - расслышал я сквозь звон, волхв обернулся  к  Лису,  -
твоя доля...
   Больше я не слышал ни слова. Я  видел,  как  движутся  губы  старца,  как
меняется выражение лица  моего  напарника,  но  ни  слова,  ни  ползвука  не
доносилось до моего слуха.
   Волхв умолк, хотя мне и странно утверждать подобное, повернулся и зашагал
в степь. Спутники его последовали вслед за  ним  все  с  тем  же  отрешенным
выражением на лицах. Весь отряд пугачевской свиты с  почтительным  молчанием
глядел вслед удаляющимся каликам перехожим. Они шли, постепенно  уменьшаясь,
и наконец исчезли. Но я готов был биться об заклад, что они именно  исчезли,
а не скрылись за горизонтом.
   - Ну что замерли, как неживые! - стряхивая оцепенение,  рявкнул  Пугачев,
поднимаясь в стременах и указывая рукой с перначом  на  запад.  -  Понеслась
душа в рай. Поехали! Песельники, запевай!
   - Пошли девки да покупаться, - загремели песельники.
   - Пошли девки да покупаться,
   Пчелушка, пчелушка,
   Чудо-чудо-чудо-мушка,
   То ж была, верно, лужка,
   Гоп, гоп, гоп! - подхватили остальные, и почетный эскорт двинулся в путь.
   Ночью мы стояли в степи. Я дремал, положив седло  под  голову,  укрывшись
попоной, и сквозь сон слышал, как близ  мерцающих  костров  что-то  заунывно
тянули цыгане.
   - Вальдар, - потряс меня за плечо Лис. - Вставай, пора.
   - Куда? Зачем? - непонимающе возмутился я. - Ночь на дворе.
   - Ты шо, капитан, умом подвинулся?! А бабусю проведать?  Или  ты  хочешь,
чтоб твоя зазноба вместе с ней за Урал-камень откочевала? Давай просыпайся!
   - Да. - Я подскочил. - Сейчас, только Редферна разбужу.
   - Слышь, ты, эксплуататор трудового казачества, на кой ляд  он  тебе  там
сдался? Пусть спит. Он с этаким хозяином еще днем намаяться  успеет.  Седлай
коня, поехали.
   Мы выехали минут через десять. А вот сколько ехали, я толком даже не смог
разобрать. Как говорится, ехали они себе  долго  ли,  коротко  ли,  а  вдруг
глядь: стоит средь моря ковыльного, средь горечи полынной избушка на  курьих
ножках. С банькой. Стоят себе, с ноги на ногу переминаются.  Понятное  дело,
столько  верст  без  обувки  протопать,  какие  же  ноги  столько  выдержат,
намозолились, бедные. Соскочил с коня добрый молодец атаман Лис да и крикнул
во всю богатырскую моченьку:
   - Эй, бабуля-джан, встречай дорогих гостей! Да командуй своей избой, а то
она битый час будет разбираться, где тут ближайший лес.
   Заслышав  появление  моего   напарника,   лапчатый   дуэт   начал   резво
поворачиваться в сторону Лиса своими входными отверстиями.
   -  Батюшки-светы!  -  Баба-яга  в  цветастом  платке,  наверняка  недавно
подаренном моим заботливым другом, всплеснула руками, встречая нас в дверях.
- И добрый молодец Лис, и добрый молодец Воледар здесь. Заходите, голуби мои
яхонтовые, уж и заждались вас. Мы с Аленушкой все  глаза  проглядели,  уж  и
пирожков вам испекли, и щей наварили. Заходите, родимые.
   Мы соскочили из седел прямо в избушку,  не  пользуясь  грубо  сколоченным
деревянным трапом, служившим для соединения жилища с бренной землей  в  часы
стоянки. Та, кого Баба-яга ласково называла Аленушкой, ждала нас с ароматным
поджаристым пирогом на чистом белом полотенце. Отвесив поклон, она протянула
нам пирог.
   - Добро пожаловать гости дорогие, - произнесла Эдан Фиц-Урс на  чистейшем
английском. Я смотрел на свою старую знакомую  и  никак  не  мог  надивиться
произошедшей перемене. Дело было не в том, что английская аристократка одета
в костюм русской красавицы. Нет, и  длинный,  до  земли,  сарафан,  и  шитый
жемчугом кокошник очень были ей к лицу, невзирая на неславянские черты этого
самого лица, но было в девушке что-то совершенно  новое,  какое-то  ощущение
покоя, исходившее от нее, неведомая доселе глубина, появившаяся в серых,  но
уже не туманных глазах.
   - Как костюмчик? - услышал я за спиной шепот Бабы-яги.
   - Мирово! - восхищенно отозвался Лис.
   - Мой, - похвалилась хозяйка. - Поди, тыщу лет не  надевала,  а  все  как
новый. Садитесь ужинать, гости дорогие. Чай, путь был не близкий.
   Мы не заставили себя упрашивать и с охотой отведали,  наваристых  щец,  и
безумно вкусного курника и, невзирая на рекомендации лучших  собаководов  не
есть после заката,  чувствовали  себя  вполне  благополучно.  Распоясавшись,
довольный ужином Лис привалился к печи и затянул;
   Ой, мороз. мороз, не морозь меня"..
   "Не морозь меня, моего коня", - подхватили в один голос Баба-яга  и  Элен
Фиц-Урс. Правда, Элен пела на английском,  но,  похоже,  присутствующих  сей
мелкий факт нисколько не, смущал.
   - Бабуля, - спросил; я, когда песня: закончилась, - вы знаете  английский
язык?
   - О чем ты баешь, сокол ясный, язык  у  меня  один  -  Баба-яга  радостно
высунула то, что обычно рекомендуется держать за зубами.
   - Так как же тогда вам удается понять, что говорит Элен?
   Хозяйка уставилась на меня, как на внезапно приболевшего.
   - Дык как, понятное дело - головой.
   Мне оставалось лишь  вздохнуть.  Как  объяснить  суть  языковых  барьеров
фольклорному элементу, отсиживавшемуся в лесных чащобах во время  сокрушения
Вавилонской башни и смешения языцев.
   - Ладно, бабуленька родимая, пора нам ехать, - вздохнул, Лис.  -  У  тебя
хорошо, а дорога еще предстоит дальняя.
   - Ну да, ну да, - засуетилась бабуля. -  А  вот,  Аленушка,  дам  я  тебе
клубочек заветный,
   - Он нам короткую дорогу укажет? - оживился Лис.
   - Да нет, - как-то удивленно протянула Баба-яга. - Чего это мотку  шерсти
вам тропу торить? А вот на зиму носки связать - сносу им  не  будет.  А  для
дороги  я  гостинцев  собрала.  -  Она  протянула  нам   березовый   туесок,
наполненный разнообразной снедью. - Присядем на дорожку, - грустно вздохнула
она. - Ну, в добрый путь, детоньки.  -  Кончиком  цветастого  платка  бабуля
смахнула непрошеную слезу. - Ступайте с миром. Отгоню от вас  зверя  дикого,
гада ползучего, тучу черную, весть недобрую. Когда еще свидимся.
   Лис подвел Элен свою заводную лошадь.
   - Кстати, атаман, -  подъехал  я  к  своему  напарнику,  -  как  ты  себе
представляешь езду на лошади в сарафане?
   - М-да. - Лис покосился на Элен, на седло стоявшей рядом с ним  кобылы  и
вновь на девушку. - Фасончик не для конных прогулок, - он что-то прикинул  в
уме, - хотя ща мы тут такое учудим, парижские кутюрье от зависти удавятся. -
Мой напарник соскочил наземь и обнажил саблю. - Сударыня, простите  мне  мою
вольность... но не могли бы вы раздвинуть ноги?
   Мисс Фиц-Урс начала стремительно краснеть, чего я никак не мог ожидать от
прежней Бетси Чедлэй.
   - Уверяю вас, никакой похабщины, сплошная высокая мода.
   Девушка обреченно закрыла глаза и повиновалась,  а  спустя  минуту  подол
сарафана уже свисал  четырьмя  отдельными  лоскутами,  которые  Лис  любовно
связывал между собой по два.
   - Жаль, конечно, бабулину обновку, да что поделаешь, не пехом же телепать
из-за этого сарафана. Вот, прошу вас, мисс, прекрасная юбка-брюки.
   - Еще один вопрос, Лис, как мы будем объяснять появление Элен в лагере?
   - Вальдар, ты меня утомил. Ты шо, Британская энциклопедия, кому-то что-то
объяснять? Где взял, где  взял?  Нашел.  Посадим  в  обозе  в  мой  возок  и
посмотрим, какая падла сунется спрашивать.
   - Пожалуй, ты прав, - усмехнулся я. - Что ж, в  диких  нравах  тоже  есть
свой резон.
   - Милорд Вальдар, - негромко позвала меня Элен. - Я бы хотела  поговорить
с вами.
   Я посмотрел на Лиса, тот  понятливо  кивнул  и  дал  шпоры  своему  коню,
вырываясь вперед. Некоторое время мы скакали  молча,  видимо,  моя  спутница
подбирала  слова  для  начала  разговора,  не   решаясь   высказать   что-то
сокровенное. Мне не хотелось торопить ее. Подобное молчание  не  может  быть
вызвано обычным кокетством.
   - Я хотела сказать вам, - начала  она  и  вновь  замолчала.  -  Я  хотела
сказать, что очень благодарна за все. Вы так много сделали для меня.
   - Что-то не  так?  -  произнес  я,  давая  возможность  герцогине  начать
говорить о том, что ее действительно тревожило.
   - Понимаете, - вздохнула  она.  -  Вы  очень  любезный,  очень  достойный
кавалер, и Элизабет Чедлэй, та  Элизабет  Чедлэй,  которой  я  была  полтора
месяца назад, действительно искренне полюбила вас. И  я,  поверьте,  я  тоже
испытываю к вам самые нежные чувства. Но дело в том, что теперь я обрела  не
только свое прежнее имя, но и прежнюю жизнь. А здесь, в этой жизни,  у  меня
есть определенные обязательства.
   Я отвернулся, чтобы  скрыть  усмешку.  Скорее  всего  обязательства  были
каким-нибудь юным студиозом, бедным как  церковная  мышь  и  пылким,  словно
мифическая саламандра. Не может быть, чтобы у такой красивой юной  особы  не
оказалось подобного ухажера. Они есть всегда, большеглазые придурки с манной
кашей в голове, взывающие к Луне и грозящие продать  душу  дьяволу  за  один
благосклонный взгляд. Впрочем, что это я, это может  быть  вполне  достойный
джентльмен, способный составить счастье прекрасной девушки, особенно с таким
капиталом. Да черт возьми, что ж такое, к чему вся эта дурацкая ревность?  Я
сам-то что могу ей дать? Не сегодня-завтра, подобно джинну  из  бутылки,  на
дороге возникнет Джозеф Рассел и прикажет нам с Лисом сворачивать свои  дела
и убираться вон из этого мира. У меня, знаете ли,  тоже  в  той  жизни  есть
некоторые обязательства - одних счетов, поди, полный ящик. Но  все  же,  все
же, все же... Мне крайне редко нравились воздыхатели любимых женщин.  Такая,
знаете ли, беда.
   - Я прошу вас, дайте  мне  время  разобраться  в  своих  чувствах,  время
оглядеться в этой жизни.
   - О чем речь, - усмехнулся я. - Сколько вам будет угодно,
   - Конечно, после того, что было, между нами на русалочьей поляне мне было
бы странно просить вас стать мне братом. Хотя бы пока. Но...
   - Как скажете, сударыня, - перебил я  Элен.  -  Все  будет  так,  как  вы
пожелаете.
   - О, благодарю вас, милорд. Я не сомневалась в вашем благородстве.
   - Пустое, - отмахнулся я. -  Мы  с  Лисом  довезем  вас  до  Казани,  там
находятся ваши слуги и карета. А пока мы постараемся вас устроить как  можно
удобнее в повозке пугачевского обоза, и, я надеюсь, вы  не  выдадите  своего
инкогнито.
   - Пугачевского обоза? - недоуменно переспросила Элен Фиц-Урс.
   - Да. Моя миссия прошла  успешно.  Пугачев  согласился  на  переговоры  с
Екатериной...
   - Я не сомневалась в вас. Вы всегда добиваетесь своего.
   Я грустно улыбнулся - знать бы, что здесь свое.

***

   Мы приближались все ближе и  ближе  к  Волге.  Уже  носились  над  нашими
головами прожорливые чайки, готовые отвлечься от рыбной ловли ради охоты  за
объедками, и кое-где в ложбинах, там, где  во  время  разливов  река  стояла
особо долго, вокруг невзрачных, а порой и вовсе высохших луж высились  целые
поля засушенного камыша.
   - Сегодня до вечера в Казани  будем;  -  произнес  Пугачев,  обращаясь  к
"енералу" Закревскому.
   - Казань - город славный, - отозвался Лис. - Это ж сколько его царь  Иван
долбил, покуда не одолел.
   - Твоя правда, атаман, - согласился Пугачев. - Сам ведь знаешь, татары  -
народ отважный. С "алла" на пики лезут.
   - А вот тебе, государь, верные люди говорят, губернатор хотел Казань  без
боя сдать.
   - Похвально. Надо будет отметить его верность, - кивнул "император".
   - Золотые слова. Верность в наши дни вещь  не  частая.  Ее,  для  примера
другим, поощрять нужно, - проникновенно произнес мой напарник. - Да  только,
- он выдержал паузу, - и измену примерно карать надо,  коли  уж  о  верности
печемся.
   - Ты это о чем, Закревский?
   - Как же ж о чем? Губернатор-то, чай, у Катьки на службе состоит,  а  она
его не для того туда сажала, чтобы он губернские города без боя сдавал.
   - Ты о чем говоришь, енерал! - возмутился Пугачев. - Он ведь  не  татарам
каким, а мне, государю своему, ключи отдать собирался!
   - Конечно, тебе, надежа. Ты бы вон послал Тимир-батыра с  его  отрядом  к
казанским стенам на разведку, а губернатор ему как раз и ключи на подушке  в
руки: "Нате, - мол, - пользуйтесь!" - вот  бы  и  получилось  как  раз,  что
крепость русскую он татарам сдал. А то негоже.
   - Да к чему ты ведешь-то, хитрые твои глаза?
   - Какая уж тут хитрость. Губернатор-то город тебе собирался передать, еще
не зная, что ты и  в  самом  деле  государь-надежа.  Он  же  тебя  разбойным
атаманом почитает, а стало быть, то как  раз  не  верность  царю  своему,  а
форменная, как есть, измена Отечеству. А за измену злую и тыщу батогов  мало
будет.
   -  Толково  говоришь,  енерал,  толково.  Ну,  дак  приедем   в   Каза