я  сквозь
зубы, - обмакните палец в чернила.
   - Как вы смеете что-то требовать от меня?!
   - Макайте палец, - прошипел я, едва сдерживаясь, чтобы  силой  не  ткнуть
пальцы ее светлости в чернильную лужу.
   - Я повинуюсь насилию, - бледнея от гнева, произнесла она.  -  Но  должна
вам сказать, что вы...
   - Об этом после. Где ваш  альбом?  Ага,  вот  он.  -  Я  схватил  альбом,
лежавший  на  кофейном  столике,  и  начал  быстро  перелистывать  его,  ища
давнишний сонет лорда Баренса. -  А  теперь  приложите  палец  вот  сюда,  -
скомандовал я, указывая место рядом с отпечатком на рисовой бумаге.
   - Вы сумасшедший, лорд Камварон, и вы... не джентльмен. -  Она  приложила
палец туда, куда я указывал.
   - Мое джентльменство оставим для другого раза.
   - Можете не сомневаться, милорд, другого раза не будет.
   Я взял альбом в руки  и  подошел  к  свету.  Чернила  на  пальце  немного
подсохли, делая оттиск вполне четким. Сердце мое облилось кровью и  едва  не
захлебнулось в ней. С какой бы радостью сейчас я  объявил  себя  сумасшедшим
параноиком, кретином и неврастеником, но, увы, сомнения были излишни: передо
мной были два совершенно разных отпечатка пальца.
   - Поглядите сюда, сударыня. Вот этот отпечаток  вы  оставили  когда-то  в
Англии до омоложения. Вот этот сейчас. Сравните их и потрудитесь  объяснить,
почему они не совпадают.
   -  Прошло  столько  лет,  -  обескураженно  начала  леди   Кингстон,   от
неожиданности теряя весь запал своего гнева. - Вы же понимаете...
   - Рисунок этих отпечатков неизменен от младенчества до  старости.  Можете
проверить как-нибудь на досуге.
   - Я не желаю ничего проверять! Я Элизабет Чедлэй, герцогиня  Кингстон,  и
вовсе не обязана давать вам отчет в чем бы  то  ни  было.  Прощайте,  милорд
Вальдар. Надеюсь, более мы с вами не увидимся.
   Я поклонился и повернулся на каблуках, собираясь выйти. На  стене  передо
мной висел портрет Бетси Чедлэй в костюме Весны с венком  полевых  цветов  в
волосах.  Я  мог  бы  держать  пари  на  все,  что  угодно,  что  красавица,
изображенная на полотне, и есть та женщина, которая сверлила сейчас взглядом
мой затылок. Я был готов поставить  на  это  все,  даже  заранее  зная,  что
проиграю.
   Распахнув дверь кабинета,  я  зашагал  прочь,  мечтая  лишь  об  одном  -
поскорее выехать из этого города, и чем дальше, тем лучше.
   - Послушайте, сударь, - раздалось у меня за спиной, - спуститесь  в  сад.
Мне нужно поговорить с вами.
   Голос принадлежал графине Орловой. В пылу борьбы я как-то даже позабыл  о
ней, но, видно, забывчивость в данном случае была односторонней.
   - Мсье Вальдар, - начала она, когда мы очутились в  саду,  -  я  даже  не
успела толком поблагодарить вас за спасение.
   - Ерунда, - отмахнулся я. Вступать в куртуазные беседы у меня не было  ни
времени, ни желания, тем более что  голова  раскалывалась  чем  дальше,  тем
больше.
   - Вовсе не ерунда. Я понимаю, что, освободив меня, вы  поставили  себя  в
очень затруднительное положение. Обстоятельства мои  сейчас  таковы,  что  я
вынуждена скрываться, не имея надежды даже  на  помощь  своего  мужа,  графа
Алексея Орлова. Все, что мне остается, - искать помощи у  верных  друзей.  -
Она проникновенно посмотрела  мне  в  глаза  глазами  синими,  как  море  на
рекламном проспекте  туристической  фирмы.  -  Я  хочу  открыть  вам  тайну.
Невзирая на то что мой муж в стране человек известный, я происхожу  из  рода
куда как более знатного, чем он. Я дочь покойной императрицы...
   - Я знаю, дальше что?
   - Если вы поможете мне, - несколько сбившись и  теряя  темп,  проговорила
Орлова, - вы можете претендовать...
   - Сударыня, сегодня же, как  только  прибудет  конвой,  я  отправляюсь  в
ставку Пугачева  с  поручением  императрицы  Екатерины.  В  полученной  мною
подорожной вы значитесь как кухарка  и  супруга  моего  камердинера,  Питера
Редферна, или, если вам удобно, Петра Реброва. Если вы еще  раз  произнесете
хоть слово о своем происхождении,  я  объявлю  вас  умалишенной  и  запру  в
сумасшедший дом. Если вы согласны, готовьтесь к отъезду и  вспоминайте  все,
что вы когда-либо слышали о приготовлении пищи. Если нет,  даю  слово,  убью
вас прямо здесь и закопаю в этом саду. Со своей стороны, могу  обещать,  что
постараюсь в меру своих возможностей доставить вас к мужу,  невзирая  на  то
что в силу обстоятельств эта встреча не сулит мне ничего хорошего. Выбор  за
вами. Это все, на что вы можете рассчитывать.
   - Я согласна, - мрачно заявила внучка Петра Великого и,  глянув  на  меня
презрительно, гордо прошествовала к дому.
   Я сжал виски руками, пытаясь унять боль. Господи, ну должно же быть здесь
что-нибудь придумано на этот случай! Какие-нибудь народные средства, в конце
концов? У Лиса, что ли, спросить?

   - Я весь внимание, капитан. Шо творится? Необходимо  конспиративно  взять
анализ мочи и кала?
   - О Господи, не тарахти, и без того голова  разламывается.  В  этом  мире
есть что-нибудь от головной боли?
   - Ага, - убежденно ответил мой напарник. - Гильотина.
   - Не помешало бы, - вздохнул я. - Да только ее еще не изобрели.
   - Экая жалость! Ну ничего, приезжай  к  нам,  батюшка  Емельян  Федорович
подобные операции делает без применения технических средств.
   - Спасибо за приглашение. Сегодня же выезжаю.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

   Сотрешь три посоха о тропы,
   Ища души своей приют.
   Тай, за околицей Европы,
   У Лукоморья на краю.
   Я

   Питер Редферн ждал во флигеле с  вещами,  готовыми  к  погрузке.  Заметив
меня, он взял в руки изрядных размеров глиняную кружку, наполненную до краев
прозрачной буроватой жидкостью.
   - Что это, Питер? - нервно буркнул я.
   - Квас, сэр, - почтительно ответил камердинер. - Лучшее средство  от  той
головной боли, которая вас нынче мучает.
   Я буквально выхватил емкость из рук Питера и начал жадно вливать  в  себя
ее содержимое.
   - С вашего позволения, милорд, мы уже готовы отправляться.  Штаб-ротмистр
Ислентьев прислал денщика сообщить, что конвой ждет вашего приказа тронуться
в путь. Позвольте совет, милорд. Коль вы желаете ехать сегодня, вам  следует
поспешить. Не то придется ночевать посреди леса. Почтовые  станции  стоят  в
полудне пути друг от друга, а других мест, где можно остановиться на ночлег,
вы поблизости вряд ли найдете.
   - Мы едем немедленно. -  Я  поставил  опустевшую  кружку  на  стол.  Боль
потихоньку начала отступать,  все  еще  пульсируя  в  висках,  однако  давая
возможность мыслить довольно ясно. - Спасибо, Питер, ты меня буквально спас.
   - Всегда к вашим услугам, милорд.
   - Да, вот еще, скажи, ты готовить умеешь?
   - Да, милорд. Вы уже пробовали мою стряпню на яхте у леди...
   - Вот и прекрасно. Постарайся по дороге научить этому  свою  супругу.  Не
дай бог, в дороге не успеем добраться до постоялого двора,  не  хотелось  бы
умереть от заворота кишок.
   - Слушаюсь, сэр. Хотя, если  изволите  заметить,  приготовление  пищи  не
слишком пристойное дело для женщины такого знатного рода.
   - Гнить в каземате еще непристойнее. Потому пойди поторопи  свою  дорогую
жену, собирать ей особо нечего. Да вот еще,  следует  докупить  каких-нибудь
платьев попроще, петербургские фасоны ей не по чину. И в путь.
   - Даже не попрощавшись?
   Я грустно усмехнулся.
   - Полагаю, прощание уже состоялось. Так что, Питер, поспеши.

   Мы выехали из Петербурга часа через полтора. Два десятка ахтырских гусар,
сопровождавших  посольство,  гарцевали  на   невысоких   буланых   лошадках,
возбуждая неподдельный восторг у жителей столицы и крестьян своими расшитыми
золотым шнуром ментиками, экзотическими  киверами,  похожими  на  удлиненные
турецкие фески,  и  начерненными,  как  смоль,  усами,  торчащими  в  разные
стороны, словно шпаги. Зеваки провожали наш конвой до самой  заставы,  строя
невероятные догадки на его счет. Воистину, гусары - не лучшая  компания  для
конспиративной поездки. Но выбора не было.
   Наш отряд хорошей рысью  двигался  в  сторону  Москвы,  чтобы  где-то  на
полдороге сменить коней на корабль и по каналу,  прорытому  велением  Петра,
идти в Волгу и далее, до Казани,  где  нынче  находилась  ставка  полковника
Михельсона. Дорога обещала быть однообразной и тоскливой, но  это,  впрочем,
беда всех дорог, особенно когда путешествуешь по  казенной  нужде,  то  есть
слишком быстро для того, чтобы изучать местные нравы,  и  слишком  медленно,
чтобы забить время в пути из пункта  А  в  пункт  Б  какой-нибудь  очередной
голливудской ерундой.
   Солнце медленно тянулось по небу на запад, и вечер крался за  нами  серым
мохнатым волком, норовя преградить дорогу. Как и предрекал Редферн, почтовая
станция показалась вдали,  когда  уже  совсем  смеркалось.  Я  отдал  приказ
останавливаться на ночлег. Дневная  жара  наконец-то  спала,  уступая  место
вечерней прохладе. Я ощутил себя  много  лучше.  То  ли  лечебная  настойка,
которой поил меня Питер, то ли чистейший лесной воздух наконец-то  истребили
проклятую головную боль, и теперь, невзирая на пройденный путь, я чувствовал
себя удивительно свежим, словно вырвавшимся из  какого-то  каменного  плена.
"Все уходит, - говорил великий мастер Ю Сен Чу, -  все  уходит,  потому  что
жизнь - это движение, а остановка - это смерть. И  когда  все  уходит  своим
чередом, нет повода грустить. Надо радоваться, что все идет именно так.  Тот
же, кто идет, обратив глаза вспять, не двинется вперед и не вернется  назад.
Он остановится и, следовательно, умрет. Иди вперед, мой мальчик,  и  путь  в
десять тысяч ли начнется у тебя под ногами".
   Я горько усмехнулся. Сердце мое горело  огнем.  Душа  рвалась  обратно  в
особняк  у  Измайловского  моста,  как  будто  там  оставалось  еще   что-то
недосказанное и недопонятое, а тело устремлялось вдаль, куда-то к мифической
Гиперборее, где, по уверениям древних, обитают одноглазые люди, разъезжающие
на диких лошадях, и где рождается северный ветер несущий в  дуновении  своем
холодную смерть.
   -  Ты  сегодня  грустный,  Вальдар,  -  подъехал  ко  мне   штаб-ротмистр
Ислентьев, посверкивая новыми знаками различия  и  звеня  чеканной  уздечкой
своего жеребца. - Что-то случилось?
   - Да нет, - покачал головой я, - просто  неважно  себя  чувствую.  Съезжу
погуляю, развеюсь.
   - Один? - Ислентьев удивленно поднял брови.
   Я показал на пистолеты в ольстредях и клинок у пояса.
   - Не волнуйся, с разбойниками я как-нибудь  управлюсь,  а  заблудиться  в
лесу мне с детства не удавалось.
   Никита вздохнул.
   - Видишь ли, у меня поручение  везде  следовать  за  тобой,  не  оставляя
одного. А кроме того,  разбойники  -  это  полбеды.  Даже  волки,  кабаны  и
медведи, которых в здешних местах тьма-тьмущая, тоже не  беда,  а  вот  коли
леший тебя водить начнет, тогда пиши пропало.
   Я уставился на своего приятеля так, будто он сообщил мне, что  дальше  мы
поедем на автобусе.
   - Друг мой, что ты такое говоришь? Какой леший?
   - Тс-с, ты его громко не зови, у него  в  лесу  везде  уши,  Поверь  мне,
Вальдар, не стоит тебе никуда ехать. Особенно сегодня ночью.
   Я смотрел на него с нескрываемым интересом.
   - А чем сегодняшняя ночь отличается от вчерашней?
   - Сегодня особенная ночь.  -  Он  тронул  шпорами  бока  своего  коня.  -
Послушай, Вальдар, ты мне друг, и поэтому я не стану висеть у тебя на  ногах
жерновом. Но вот тебе крест, сегодняшнюю ночь лучше  провести  на  постоялом
дворе. А уж тем более, - он улыбнулся, - нам еще следует обмыть новые  чины.
Вы не забыли, господин премьер-майор?
   - Благодарю за напоминание, господин штаб-ротмистр! Ну что ж, заказывайте
банкет. Я скоро присоединюсь к вам.
   Я посмотрел вслед удаляющемуся Ислентьеву. Двор почтовой станции был  уже
забит нашими гусарами, спешившими заняться своими лошадьми  и  оттого  более
сейчас озабоченными стойлами, овсом, водой и уж никак не особенностями  этой
ночи. Я подозвал Редферна, суетившегося во дворе с нашими вещами.
   - Что сегодня за ночь,  Питер?  -  поинтересовался  я,  гарцуя  на  своем
скакуне.
   Редферн поднял на меня удивленные глаза.
   - Ночь? Ночь сегодня особая, купальская. Да вам-то откуда о том известно,
милорд?
   - Расскажи подробнее. Было бы известно, у тебя не спрашивал бы.
   - Да вы сами вслушайтесь, милорд: трава стонет,  в  деревьях  сок  гудит,
дикий зверь к доброму человеку ластится. Сегодня земля родит, - произнес он,
переходя на полушепот. - На папоротнике жар-цветок расцветает. Уж  коли  кто
его найдет, у того самое заветное желание  исполнится.  А  кто  в  руке  его
удержит, тот клады сквозь землю видеть будет и в чужих устах всяко слово  не
правды распознавать.
   Я вздохнул:
   - Сказки это. Все эти эльфы, цветущие папоротники, говорящие  звери,  все
это - сказки.
   - Вестимо, милорд, сказки, - пожал плечами Редферн. - Правду говоря,  мне
самому не доводилось видеть цветущий папоротник. Да и с  эльфами  беседовать
тоже не приходилось. Токмо вы ухо к земле приложите да послушайте. Здесь что
сказка, а что быль, всяк для себя решает.
   Постоялый двор, находившийся за высоким забором в паре шагов от  почтовой
станции, буквально гудел от наплыва гостей. Привлеченная приездом двух дюжин
расфранченных усачей, сюда сбежалась вся молодежь слободки, выросшей  вокруг
станции. Разбитные девицы лукаво косились на гусар,  одаривая  их  взглядами
томными,  как  венецианские  ночи.  Молодые  парни  завистливо  разглядывали
богатую форму, завороженно слушая серебряный звон шпор и бряцание сабель.  С
разрешения  гусарского  поручика,  командира  нашего  конвоя,  вечером  были
устроены  танцы,  и  бравые  кавалеристы  лихо  отплясывали  нечто,  на  мой
непросвещенный  взгляд,  изрядно  напоминающее  технику  ударов   и   уходов
неизвестного мне боевого искусства. Как мне удалось узнать, именовалось  все
это гопак.
   Не принимая участия в общем веселье, мы, господа офицеры, проводили время
за  картами,  понятное  дело,  не  географическими.  Играли  в  штос,   игру
примитивную до безобразия и дающую разминку более рукам, чем голове. Судя по
кучке  монет,  громоздившейся  возле  гусарского  поручика,  сомневаться   в
ловкости его рук не приходилось. Загаданная карта ложилась на его сторону  с
завидным  упорством,  словно  намагниченная.  Перехватив  умоляющий   взгляд
Редферна, я начал терять интерес  к  игре  и  в  задумчивости  воззрился  на
танцующих.  Все  было  как  всегда.  Лихие  амуры  били  своими  стрелами  в
податливые женские сердца, как в туза навскидку, и то там, то здесь в темных
углах,  едва  освещаемых   оплывшими   свечами,   золотое   шитье   ментиков
соседствовало с цветастыми платками, а нежное воркование и вздохи,  тихие  в
каждом отдельном случае, вскоре грозили заглушить музыку.
   Но все же было в этом вечере нечто странное.  Сначала  как-то  незаметно,
будто сами собой, из постоялого двора куда-то  исчезли  все  местные  парни.
Потом, словно спохватываясь, одна за другой начали  пропадать  и  девицы.  С
явной неохотой они высвобождались из пылких гусарских объятий  и  спешили  к
дверям, на ходу поправляя измятые  сарафаны.  На  лицах  наших  усачей  было
написано явное разочарование.
   - Куда они все? - спросил я Ислентьева, указывая на очередную  барышню  с
толстенной, в руку, светлой косой,  бросившую  на  произвол  судьбы  бравого
гусарского вахмистра.
   - Купальская ночь, - пожал плечами Никита. - Кстати, поручик, - обратился
он к начальнику конвоя, - пора давать отбой. Иначе гусары тоже удерут в лес.
Сами понимаете, купальская ночь.
   - Вы правы, господин штаб-ротмистр. - Поручик встал из-за стола  и  подал
знак безутешному вахмистру сворачивать увеселения. - Эх, оженить  бы  клопов
со светляками. И на свечи тратиться не надо было б, и  давить  их  куда  как
сподручнее. - Он почесал затылок, предчувствуя прелести ночевки  на  здешних
тюфяках.
   - Либо сейчас мы заставим их спать, либо завтра в  путь  не  двинемся,  -
пояснил мой толмач. От таких разъяснений ситуация понятней мне не стала.
   Право слово, я чувствовал  себя  полным  идиотом,  но,  невзирая  на  все
усилия, понять, что происходит вокруг, мне не удавалось.
   От мрачных раздумий меня отвлекло появление нового лица, от вида которого
они стали еще мрачнее. "Вот уж действительно,  прошлое  гонится  за  нами  и
никому не удается уйти от  него",  -  пробормотал  я.  Человек,  зашедший  в
светлицу, явно искал меня, да и кого еще было искать в  этих  местах  кучеру
герцогини Кингстон.
   - Ваша милость, их светлость просит вас пожаловать к ней  в  карету.  Она
желает говорить с вами.
   Ислентьев посмотрел на меня испытующе.
   - Хорошо, иду, - кивнул я.
   Признаться, не люблю я этих встреч-послесловий, когда уже все  сказано  и
все точки расставлены. Но, видит бог,  всякий  раз  что-то  неведомое  тянет
вновь услышать звук любимого голоса,  вновь  заглянуть  в  любимые  глаза  в
поисках иной правды. Как будто есть она, эта иная правда. Я накинул на  себя
камзол, снятый во время игры, и последовал за кучером, с  каждым  шагом  все
более и более желая вернуться и все  же  невольно  ускоряя  движения,  чтобы
опять увидеть Ее.
   Дверца кареты была отворена.
   - Ваша светлость. - Я поклонился, прижимая к груди треуголку. -  Надеюсь,
дорога была приятной? Признаться, не ожидал вас здесь увидеть.
   - Милорд Вальдар, - произнесла леди Кингстон и замолчала, словно не зная,
что говорить дальше.
   Мы молчали, глядя друг на друга, понимая, что кто-то из нас должен первым
прервать молчание, но чувствуя, почти зная, что каждое слово,  произнесенное
в эту минуту, будет звучать фальшиво, подобно оловянному шиллингу.
   - Милорд Вальдар, - вновь повторила герцогиня, - вы уехали прочь, даже не
поблагодарив меня за  гостеприимство.  Вы  оскорбили  меня  своими  нелепыми
подозрениями, своим поведением, недостойным дворянского звания. - Она  вновь
замолчала. - И я... я хочу сказать вам... что не люблю вас и... и  не  желаю
больше видеть.
   Я стоял  молча,  стараясь  не  вслушиваться  в  слова,  чтобы  самому  не
сорваться на бессмысленные речи, стоял, жадно  глядя  в  глубь  кареты,  где
странным колдовским блеском горели  глаза  любимой  женщины,  как  бы,  черт
возьми, ее ни звали! Я смотрел в эти глаза в поисках той самой  иной  правды
и, кажется, видел ее.
   - Пойдем. - Я требовательно протянул руку, помогая леди  Чедлэй  покинуть
карету. - Пойдем, Бетси.
   Она безропотно повиновалась, словно всю дорогу только и  ждала,  когда  я
протяну руку ей навстречу.
   - Вдохни этот воздух, - тихо произнес я. - Он такой  удивительно  пьяный.
Ты чувствуешь?
   - Просто ты напился со своими друзьями офицерами, а теперь все валишь  на
воздух, - грустно глядя на меня, произнесла  она.  -  Ты  бежал  из  дома  с
этой...
   - Прошу тебя, оставь. Я не хочу сейчас говорить ни о чем, что связано  не
с нами. Сегодня купальская ночь. Я не знаю, что это значит, но чувствую, что
это важно. Пошли. Кроме нас с тобой, здесь  нет  никого.  Все  это  тени  из
другого мира. Сейчас мы уйдем из него, и пусть там останутся  наши  имена  и
титулы. Все это мишура, всего этого нет, только мы с тобой реальны. Ты и я.
   - Да, Вальдар, воздух действительно  пьянит.  Ты  чувствуешь?  Он  пахнет
вишней. - После моей сумбурной речи глаза Бетси волшебно сияли, отражая свет
далеких звезд.
   Я никогда не отличался сильным обонянием и с трудом бы мог отличить запах
персика от запаха той же  вишни.  Но  в  этом  воздухе  действительно  стоял
какой-то дивный  аромат,  вобравший  в  себя,  казалось,  сам  дух  жизни  и
творения.
   - Куда мы идем? - спросила она, вкладывая  свою  маленькую  ручку  в  мою
ладонь.
   - Не знаю. Когда дойдем, мы узнаем об этом наверняка. Я чувствую, сегодня
нельзя запираться в скорлупе стен. Эта ночь действительно дивная, и, куда бы
ни пошли, мне кажется, она сама положит дорогу нам под ноги. Пошли за луной,
милая.
   Мы шли вдоль обочины дороги по колено в тр