не на аэродроме, а у парадного входа в  дом
руководства.
     Пилот,  вывернувшись  под  ремнями,  как  змея,  посмотрел  на  Поля  с
недоверием.
     -- Где, где сесть?
     Поль с размаху ударил кулаком щиток приборов перед собой.
     --  Выполняй  приказ,  дурак. Сядем  перед  входом  в дом  руководства.
Отвечаю за все я. Понял?!
     Пилот повернулся и, бормоча себе под нос, запустил двигатели.
     -- Мое дело маленькое, хоть в кабинет к руководителю.
     Сильный  толчок  вжал Поля  в  кресло.  Истребитель,  набирая скорость,
побежал по полосе.
     В приемной центра зазвонил телефон. Секретарь, зевнув,  снял  трубку и,
сообщив, куда  попал звонящий, молчал, слушая  ответ. Секунду в  трубке было
тихо, потом спокойный, мертвецки холодный голос сказал:
     -- Секретарь, звонит полковник Ру. Где ваш шеф?
     Секретарь, уже  успевший узнать из сообщений, кто  такой  полковник Ру,
застыл в неестественной позе.
     --Вы что, оглохни, секретарь? Я  спрашиваю -- где ваш шеф? --  повторил
голос в трубке.
     Секретарь  встал и напуганным  дрожащим голосом, ибо тон полковника был
воинственен, ответил:
     -- Шеф выехал на аэродром, мой  полковник. Об этом сообщил тамошний наш
сотрудник.  --  Секретарь  хотел добавить,  что его  шеф  собирался  куда-то
лететь, но трубку на том конце провода уже бросили.
     * * *
     Далеко  внизу  белели  облака.  Истребитель  стал  постепенно  сбавлять
скорость и снижаться.  Накренившись влево,  он  блеснул  металлом  крыла  и,
снизившись  еще немного, выровнялся. Большая часть пути была преодолена,  до
столицы оставалось каких-нибудь полчаса  лету. Пролетев еще немного, самолет
опять снизился, стремительно приближаясь к  ослепительно белеющим облакам. В
тот же момент из облаков навстречу ему вышло два раскрашенных маскировочными
пятнами   перехватчика.   Появившиеся    внезапно   самолеты   разошлись   в
противоположные  стороны,  одновременно полыхнув пуском ракет.  Описав круг,
перехватчики снизились и, сбавив скорость, нырнули  под облака. Кое-где ниже
еще виднелись догорающие остатки истребителя, медленно  падающего вниз. Они,
вращаясь,  снижались  кругами и  оставляли  за  собой дымный шлейф. Прибавив
скорость,  перехватчики  поднялись выше  и через минуту скрылись в  покрытой
дымкой дали горизонта.
     1989 г.


ОКНО В ПУСТОТУ

     Было невыносимо жарко.  Шалли снял пиджак и расстегнул рубашку почти до
пояса.
     -- Это какой-то кошмар, сейчас еще  осталось сесть в машину,  и тот  же
час  без каких-либо препятствий можно понять, что чувствует поросенок, когда
сидит в работающей духовке.
     Темно-синий   корпус   автомобиля   был  окутан  раскаленным  воздухом,
дотронуться  до  него грозило получением  приличного  ожога.  Шалли  вытащил
смоченный  только  что на  работе платок и, накинув его на ручку, вставил  в
скважину  ключ.  Кнопка   ручки  легко   провалилась,  и  дверь  моментально
распахнулась, на удивление  не обожгя вырвавшейся внутренней атмосферой.  По
прикидкам  Шалли, она  должна была  доходить  по температуре чуть  ли не  на
плазму. Шалли высунул ключ из скважины и пригнулся, собираясь сесть за руль.
В тот же миг двое неизвестных легким и одновременно сильным движением быстро
забросили  его руки за спину  и, зафиксировав  их наручниками, которые Шалли
узнал по резкому щелчку, отбросили назад на тротуар.
     Устояв,  он выпрямился, все еще пытаясь  понять, в  чем же, собственно,
дело, но,  видимо, напрасно, потому что  сразу же получил  впечатляющий удар
ногой в солнечное сплетение.
     В глазах  потемнело, и по легкой  перегрузке  Шалли понял, что  падает.
Рядом тихо заурчал двигатель какой-то машины, и, уже немного приходя в себя,
Шалли увидел, что его впихнули в салон и, захлопнув двери, сели рядом по обе
стороны.  Он даже  не успел рассмотреть эти двух, откуда  только они взялись
так  стремительно. Сидящий  слева был  суров  и  важен.  Кудрявая  борода  и
закрывшие лицо  такие же  кудрявые  волосы  придавали  ему  особый  гонор  и
официальную наглость.  Правый был гораздо  моложе, на вид  лет  двадцать, но
тоже хорош,  чистый  Мефистофель. Шалли  решил, было,  спросить, что тут,  в
конце концов, происходит, но почувствовал, что рот широко раскрыт и в нем до
самой глотки торчит огромный кляп.
     -- Ну, и  дела. Ну, ладно,  кто это такие, явно  видно по их рожам,  но
вот, что за черт, что им от меня нужно, предположить весьма сложно.
     Шторки на окнах машины закрывали от  Шалли путь, которым они следовали.
Между задним  и передним  сидениями на  кустарном проволочном  каркасе  тоже
висела  штора, делящая машину на два отсека, передний и задний. Из раскрытых
жалюзи в потолке дул сильный поток холодного воздуха.
     -- Ну, хоть это прекрасно. Странно, еще шутить могу в такой ситуации.
     Ныли ребра правой части груди.
     -- Видимо, какой-то из  этих  молодчиков не  совсем  точно попал,  куда
метил, хоть бы ребра целы остались.
     Машина притормозила и накренилась влево.  Сидевший слева полез в карман
и достал черную ленту.
     -- А, ну, конечно, глаза завязать надо. Слава богу, хоть завязывают,  а
то могли бы и оглушить, дешевле и проще.
     Под  ногами  хрустел  какой-то кристаллический порошок, похоже  было на
соль. Шелли споткнулся, но тут же  был подхвачен сопровождающими. Убедившись
в  том, что  сам  он идет  медленно, они сгребли его  под  руки и  потащили,
понемногу заворачивая вправо.
     Шалли успел  услышать шум  моря и  звуки  заведенного невдалеке мотора,
когда  к его  носу прислонили  мокрую от  чрезмерной  пропитанности  эфирную
губку.
     * * *
     Равномерный  звон постепенно  проходил,  переставая  давить многотонным
прессом на уши. Шалли приоткрыл ставшие чертовски тяжелыми веки.
     Помещение, в котором  он находился, было плохо освещено, и дальние углы
комнаты скрывались во мраке. На двух тумбах, стоявших около него, горели две
большие свечи. Немного пошевелившись, он почувствовал, что накрепко связан и
лежит  на  чем-то  мягком,  но нестерпимо  вонючем.  Приложив  усилие, Шалли
повернулся и лег на живот. Воняющая подстилка оказалась сеном, набросанным в
кучу под него. В дальнем темном углу заскрипела  железом дверь и, постепенно
выплывая из темноты, стали вырисовываться фигуры нескольких человек.
     --  Вот  он  валяется,  --  сказал,  оборачиваясь,  подошедший  первым,
обращаясь к стоявшим сзади. -- Не будем вам мешать, светлейший.  Если мы вам
понадобимся, только крикните -- и мы тут же придем.
     Подошедший  первым повернулся  и,  прихватив за руку стоявшего  за ним,
удалился в темный угол. Снова заскрипели и хлопнули двери. Из полуосвещенной
части  около тумб со свечами медленно  подошел, все более  вырисовываясь  на
свету, человек в элегантном пиджаке и непонятного в этом месте цвета брюках.
Их белизна казалась настолько неуместной в этом сыром и сером помещении, что
заставляла задуматься не только о вкусе незнакомца, но и о его нормальности.
Аккуратно подбритая маленькая  бородка  тонкой линией окаймляла  его смуглое
лицо, сливаясь  воедино с отращенными висками и усами. Он вгляделся в  Шалли
внимательными   черными   глазами,   и   на  его   лице   появилась   улыбка
удовлетворения.
     -- Добрый день,  господин Шалли, надеюсь, окружающий  вас, с позволения
сказать,  комфорт   не  станет  сколько-нибудь  серьезной  помехой  в  нашем
разговоре. Уж извините, что  говорить вы  будете связанным, мне кажется, что
вам так будет удобнее, лежа мысли приходят быстрее.
     Шалли перевернулся на спину и с неохотой посмотрел на пришедшего.
     -- Честно говоря, говорить  с вами совсем не хотелось бы, да надо, а то
так  и не узнаю, в  чем  тут дело. Давайте-ка покороче, что вам надо  и чего
хотите.  Чем  быстрее,  тем меньше мне лежать  на этом навозе. А, кстати, не
желаете прилечь  рядом,  мысли быстрее умные придут,  и  разговор задушевней
будет.
     Бородач широко улыбнулся.
     -- Да  нет, спасибо, я уж как-нибудь постою. А дело, пожалуй,  зависеть
будет не от моих вопросов и пояснений,  а от быстроты ваших, господин Шалли,
ответов.
     Говорить мы  будем  спокойно, без  нервов, так что за  себя в  процессе
беседы не опасайтесь.  В  случае  с  вами  нам  важен  не ход  беседы  и  не
промежуточные результаты и данные, а непосредственный конечный ваш ответ.
     Итак, вы занимаетесь проблемами так  называемой квантовой механики там,
у себя в стране.
     -- А  что, я  уже не у себя в  стране? Быстро  же  вы  меня  утащили. И
далеко, или где-то рядом?
     -- Не будем об этом,  господин Шалли, это  не существенно.  Море рядом,
лодки  быстрые у  нас, так что, сами понимаете, это не  проблема. Проблема в
том,  что  ваша  область  исследований , как это  ни странно,  очень  сильно
заинтересовала  нас, особенно в последние полгода. Сразу  хочу  оговориться,
что,  как  и  всегда, личной  выгоды для себя  мы не  ищем и не  добиваемся.
Проблема может коснуться всех наших братьев, ибо покушается на суть и бьет в
самый корень нашей веры.
     Шалли усмехнулся.
     -- Ну, положим,  не  только вашей, она бьет в корень  любой религии, и,
поверьте  мне, так  сильно, что подобных поражения  ни одна религия не знала
еще никогда.
     --   Вы   хвастаетесь,   господин   Шалли,   вам,  видимо,   доставляет
удовольствие, будучи атеистом, говорить такое и пугать верующих людей.
     -- Отнюдь, я никого не пугаю дорогой мой собеседник. Я лишь  подтвердил
ваш собственный вопрос и ответил на него. Что еще вас интересует?
     -- Прежде, чем  начать перечисление  наших  требований к вам,  господин
Шалли,  я  хочу  сам  вникнуть  в  суть  ваших  открытий.  Не  из  праздного
любопытства, поверьте. Я должен это  сделать ради осознания реальной степени
угрозы, которую вы для нас  всех представляете.  Если больше ни одной вере в
мире  нет  интереса до  ваших  занятий,  то  будем считать,  что наша  самая
передовая, и, значит, ей стоять на страже общерелигиозных принципов. Значит,
всевышний поручил нам первым замечать и  бороться с происками  безбожников и
отступников, и мы  выполним  эту миссию  ради священных целей нашей религии,
равенства  и братства  истинных  потребностей  человека  в  жизни  земной  и
небесной.
     Шалли вздохнул.
     -- Вот  только не надо , пожалуйста, мне этих проповедей, знаем мы ваши
священные  цепи. Демократичность  в  отношении к  верам, это, конечно,  вещь
необходимая, каждый  верит,  как  и во  что  хочет. Но ведь вам  же  на  это
наплевать  и  растоптать.  Вы,  ведь.  Дорогой  мой,   сейчас  в  костюмчике
европейском  не из-за того, что он вам нравится или вам в нем удобнее.  Вы в
нем,  как в маскировочном халате,  чтобы  раствориться, чтобы, не  привлекая
внимания,  учиться, а  потом эту  же науку да против учителей и врагов своих
обратить. Демократия  вам противна. Дела,  говорите,  нету больше никому  до
меня? Отчего  же,  есть  дело. Но  только другие,  почему-то,  выражая  свое
несогласие  и  неодобрение, работать  не мешают. Им  ведь этого  даже уставы
собственных  вер не  позволяют, впрочем , так же, как и вам. Правда, вы свои
святые  принципы вертите, как вам  удобно  и  выгодно.  Оттого, наверное,  и
являетесь самыми  кровавыми верующими во всем мире.  Как зарезать кого надо,
запросто, ради всевышнего -- чик  его, и готово. Что  ни случись, все  сразу
святое и ради господа, и списывается сразу со счетов. А  это ведь, наверное,
дорогой,  это,  ведь,  обман,  и  устраивает  он лишь  фанатиков-  маньяков,
бандитов да убийц.
     Бородач насупился.
     --   Не    надо   меня   злить,    господин   Шалли,   степень   вашего
вероотступничества  нам  и  без  того известна,  не  усугубляйте  своей вины
неугодными богу речами. Давайте, наконец, к  делу. Итак, я весь -- внимание.
Чего же вы  достигли  с атеистической  точки зрения  в доказательстве  своей
правоты? Суть ваших работ?
     Шалли привстал и, сев поудобней, кашлянул.
     -- Ну, что ж, извольте.  Секретов технологии и методов достижения вы не
спрашиваете, следовательно, монополия все  равно у меня, а что до общих черт
работы,  то,  пожалуй,  труда  мне  это не  составит. Видите  ли,  структура
окружающего  нас  с вами пространства  не  является однородной средой,  она,
скорее всего, представляет собой наиболее крупномасштабную среду физического
вакуума.
     И, учитывая это, я  решил проверить существовавшую еще задолго  до меня
гипотезу о том,  что сложные процессы, происходящие  в  организме  человека,
способны порождать не менее сложные  образования во многих  средах, подобные
следу на песке. Хотя наилучшим примером может служить  случай,  когда вы  на
ярком свету  смотрите  на  какой-то  предмет и,  убирая  глаза в  сторону  и
продолжая моргать,  видите  очертания этого предмета еще  длительное  время.
Хотя бы ту же светящуюся нить лампочки.
     Разумеется,  что  на  все  это  влияет  и  местонахождение,  вследствие
неоднородного  существования  физического  вакуума и  температура  магнитных
полей и  все  прочее, но суть остается незыблема. Я не слишком усложняю, вам
понятно, уважаемый борец за веру?
     -- Не поддевайте, ни к чему это, я все прекрасно понимаю. Для  беседы с
вами не первого же  попавшегося  брать будут, так что не волнуйтесь, я смогу
отделить суть от ведущего к ней.
     Шалли пригнулся и лег.
     -- Ну,  так  вот, есть  такая  штука, как  аксионный газ,  вот  он-то и
является  носителем этого отпечатка  человека и образовывает  макроквантовые
пространственные структуры, подобные увиденным.
     Мое достижение  заключается в том, что я сумел с помощью чувствительных
фотоумножителей  вычленить  составляющие  колебаний  этих  отпечатков. Кроме
того, я зафиксировал  эту  пространственную  структуру.  Ну, а  потом сделал
самое важное, дорогой мой.  Я на компьютере  определил характер соответствия
процессов биофизических в человеке и  их собственного отражения в отпечатке,
что  и привело меня к результату более важному, чем промежуточные  успехи  с
фиксацией и прочим. Все это стоило мне трех лет жизни. Трех лет, которые мне
никто не  вернет,  но  которые я  прожил не  зря, я доволен, они  окупятся с
лихвой, как только я оглашу результат.
     Бородач снял пиджак и кинул его в угол.
     -- Не пудрите мне мозги, Шалли,  я это знал и без вас из отчетов вашего
института  за каждый  месяц. Это  потрясает, но это не главное. Что является
конечным пунктом в ваших исследованиях, каков результат? Что там, что же это
за  отпечаток? Вы ведь прекрасно понимаете, что влезли  в святая святых всех
людей, особенно  верующих.  Вы добрались  до нашей  души,  Шалли,  и я  хочу
слышать  про нее все, что  вам  удалось похитить у бога,  все,  до последней
запятой, из той информации.
     Что  и как вы намерены делать  с  этим, об этом  мы  поговорим позже, а
сейчас  о  том, что же это все-таки  оказалось. Что это -- душа человека? --
Лицо его было дрожащим, глаза смотрели, не видя перед собой ничего.
     Шалли помассировал глаза  и провел рукой по лицу. Он вдруг с обжигающей
ясностью вспомнил  свою  жену. То время, когда они  еще были только знакомы.
Кто  знает,  может  быть,  это  именно  она, сама того  не подозревая  и  не
собираясь что-то делать подтолкнула его, занимающегося тогда черт знает чем,
а не серьезными исследованиями,  на мысль  обо всем  этом. Может, именно  ее
воспоминания были ключом от двери, за которой  долгий  коридор  исследований
вывел, наконец, его  к  той  цели,  к которой  он подсознательно рвался, как
ученый,  всю  жизнь. Шалли  вспомнил тот  вечер,  тихое  уличное кафе и  тот
столик, за которым они сидели.
     -- Ты сегодня какой-то грустный, что-нибудь случилось? -- Она взяла его
руки и ласково погладила ладонь.
     Шалли  накрыл  второй  рукой  ее  руку  и  слегка   пожал  ее,  выражая
благодарность за беспокойство.
     -- Так, мелочи,  я  думаю, об  этом  не стоит,  давай лучше о тебе.  Ты
что-то говорила о  своей бабушке, она  была  какой-то  необычной, я  слышал.
Расскажи, если не трудно.
     Она улыбнулась и, кокетливо наклонив голову, спросила:
     - А тебе это будет интересно?
     Он утвердительно качнул головой.
     -- Ну,  хорошо, только не сердись, потому что это  бывает только тогда,
когда я не вижу тебя. Ты ведь так часто бываешь занят у себя на работе.
     Временами,  когда мне бывает особенно  грустно, я  сажусь за письменный
стол  и достаю из множества его ящиков  пачки старых фотографий. Обычно  это
бывает вечером. Полузатемненная комната как бы преображается, и я уношусь  в
мир  своих воспоминаний и фантазий. Странно, но я вроде и не такая старая, а
поведение,  подобное  этому, в юности без  колебания назвала бы  старческим,
усматривая  в  нем  безысходность реальной  жизни, соответственно  зовущую к
облегчению,  которое   находят  в  путешествие  по  прошлому.  Нет,  прошлое
нисколько не было ярче или  интереснее  будущего или настоящего, но именно в
нем всегда  почему-то находится  все то,  что уже безвозвратно ушло  и, увы,
обречено не повториться.
     Моя старая бабушка, она была чрезмерно добра ко мне. Видимо,  правы те,
кто  говорят, что  внуков, по непонятным  причинам, любят больше, чем детей.
Как  сказал  кто-то,  может  быть, потому, что  они приходят  к  старикам во
времена увядания яркими и манящими полнотой жизни  цветами.  Может,  так,  а
может иначе, но бабушка меня  любила гораздо больше, чем моих родителей. Они
были уже взрослыми людьми, у них была своя жизнь, наполненная  каждодневными
бытовыми  и  рабочими  заботами.  Они были полноправными членами  общества и
полноценными  его  участниками. Я же была, в силу, возраста, вне этой среды.
Потоки  ехавших  на  работу  и  по  делам  воспринимались  мной,  как  нечто
постороннее,  не мое, тревоги и беспокойства  людей мало трогали меня и  мой
маленький детский мир. Хотя тогда он совсем не казался мне таким маленьким.
     Кажется, именно это и делало мои отношения с бабушкой столь близкими по
духу. Хотя, разумеется, ничего общего в нас, кроме этого маленького нюанса и
родственных отношения, пожалуй, и не было.  Даже  по  вкусам мы были разными
людьми.  Бабушка признавала только  духовную близость, неизбежность  хороших
отношений,   зависящую   от  условий,   в  которых   люди   находились,  она
категорически отвергала.
     -- Вы можете быть братьями или сестрами, но это еще ничего не  дает, --
говорила она  своим посетителям. -- Прежде всего, вы должны чувствовать друг
друга, знать, что друг другу вы нужны.
     Посетителей, кстати, всегда хватало.
     Хотя бабушка  и не относилась  к  легендарным  личностям,  скорее,  это
происходило  только  лишь  из-за ее собственного  нежелания. Я  часто  и все
время,  как впервые, не переставала удивляться тому,  что  даже  на  сеансах
знаменитых   мастеров  своего   дела  и  то  воздействие   их   возможностей
распространялось  совершенно не  на  всех. Бабушкины же посетители,  все без
исключения,  уходили,  буквально  потрясенные произошедшим. Обнаружив в себе
подобные способности уже  в довольно зрелом возрасте,  она, спустя несколько
лет, перешла  к  ним полностью и безвозвратно.  Жизнь,  работа  и все прочее
обесценились для нее, стали прахом, не стоящим гроша. Способности ее были не
из   тех,  надо  сказать,  что  у  известных  гипнотизеров  или  излучателей
биоэнергии.
     Стараясь   вспомнить   подробнее  и  на  основании  этого  более  точно
сформулировать для себя ее талант, точнее, ее дар, я долго не могла добиться
ясности в сборе множества фактов  и дел. Пытаясь хотя бы бледной тенью того,
что было на самом деле, но кратко и ясно выразить это  так, чтобы понял хоть
кто-нибудь, кроме меня, я пришла  к  выводу. Наиболее вероятно, что  бабушка
была кем-то вроде  граничного  существа  между  нами  и  теми, с чем она нас
связывала.  Это,  разумеется,  весьма однобоко, ведь  она могла еще  очень и
очень многое, но центральная ее задача, по-моему