смотрел на него и ждал, что это вот-вот случится. Он ждал и думал о пугающем, таинственном родстве, связавшем его жизнь с жизнью Ханумана. Всматриваясь в пышущее жаром лицо Ханумана, он, обеспокоенный таким оборотом своих мыслей, решил, что у них, должно быть, общий доффель. Дух Ханумана определенно связан со снежной совой или какой-то другой разновидностью талло. И тогда, в эти самые глубокие и холодные часы ночи, когда ветер умирает и земля затихает перед рассветом, Данло услышал зов Агиры.
     - Данло, Данло, - сказала вторая его половина. - Хануман твой брат по духу, и ты не должен позволить ему умереть.
     Быстро, почти не раздумывая, Данло сбросил с себя хитон.
     Он улыбнулся, и в его глазах читалось сознание суровой необходимости. Нагнувшись к Хануману, он натянул хитон через голову на его дрожащее тело и снова опустился на свой мат, голый и замерзший, сам удивляясь тому, что сделал.
     Хануман, посмотрев на него, слабо улыбнулся и бессильно закрыл глаза. Данло, собрав близлежащие маты, построил над ним что-то вроде шалаша. Они и лишний хитон должны были хоть как-то уберечь Ханумана от ветра.
     - Данло, Данло, нет ничего страшней холода, - прошептала ему Агира.
     Данло стиснул кулаки, чтобы не дрожать, а Хануман впал в беспамятство и стал бредить. Веки у него трепетали, словно крылья мотылька, и потрескавшиеся, кровоточащие губы беззвучно шевелились. Потом он начал бормотать вслух:
     - Нет, отец, нет. Нет, нет.
     - Тише, Хану! - Данло оглядывался, боясь, не проснулся ли кто-то из абитуриентов. У алалоев запрещается тревожить сон других собственными сновидениями. Сон - это священное время, возвращение в естественное состояние, к истокам, питающим дух. Открыть свой сон - значит заразить чужой дух образами, которые следует хранить в тайне. Если не оберегать свои сновидения, души всех мужчин и женщин перемешаются, и безумие овладеет ими. - Проснись, Хану, если не можешь спать спокойно!
     Но Хануман погряз в своих кошмарах. На лице у него выступил пот, и губы в ужасе лепетали:
     - Отец, нет, нет, нет!
     Данло, нагнувшись над ним, зажал рукой его рот.
     - Ш-ш-ш, Хану! - Горячее дыхание Ханумана обжигало его холодную руку. - Успокойся, усни! Шанти, шанти, усни.
     Он баюкал Ханумана на руке, продолжая зажимать ему рот.
     Он боялся, что послушники услышат эти заглушенные крики, но ближайший дежурный стоял в пятидесяти ярдах от них, прислонясь к дереву ши, и ничего не слышал. Под шепот 179 "Шанти, шанти, усни" Хануман наконец забылся глубоким сном. Когда он затих, Данло отпустил его и занял прежнюю позицию на своем мате. Повсюду на ледяной площади Лави страдали другие несчастные дети. Никогда еще Данло не чувствовал себя таким замерзшим, брошенным и одиноким.
     Утром ветер окреп, и взошло солнце.
     - Лура Савель, - прошептал Данло. - О благословенное солнце, скорее вырви ветру зубы. - Но солнце не спешило, и ветер по-прежнему обжигал холодом. Розовато-красное небо покрылось льдистыми перистыми облаками. Когда солнце еще не вышло из-за гор на востоке, Бардо Справедливый явился подсчитать ночные потери. Послушники начали сновать между рядами, пересчитывая абитуриентов. Большинство матов опустело, и на площади осталось всего тысяча двадцать два человека. Из них только тысяче двадцати суждено было продолжить конкурс, поскольку две девочки ночью замерзли насмерть.
     Послушники так и нашли их на матах, будто уснувших.
     Обнаружили они и кое-что другое. Группа послушников на коньках окружила Данло с Хануманом, и кто-то крикнул:
     - Смотрите, этот мальчик голый!
     Бардо пробрался к ним между рядами. Несмотря на свою толщину, по льду он ступал легко и грациозно. Он ткнул пальцем в Ханумана, полуприкрытого матами и еще не пришедшего в сознание.
     - А на этом два хитона. Почему два? - Он повернулся к Данло, неодобрительно поджав ярко-красные губы. - Ты же голый, ей-богу - понимаешь меня, парень? Нагни голову, если понимаешь. Ты отдал этому мальчику свой хитон?
     Данло кивнул. Он стоял согнувшись, его кожа белела в утреннем свете, и мускулы на спине и боках трепетали, как струны арфы. Он чувствовал себя хуже некуда под всеми этими взглядами.
     - Невероятно! - пробасил Бардо. - Это надо записать - за всю свою бытность Мастером Наставником я ни разу не видел такого самопожертвования. Подумать только - снять с себя хитон и отдать другому! Зачем ты это сделал, мальчик? Ах да, извини - тебе ведь нельзя говорить. Какое самопожертвование - и какое безрассудство. Как ты располагаешь протянуть следующие сутки? На улице дьявольски холодно.
     Данло молча смотрел на него. Что-то в его синих глазах, видимо, вызвало раздражение Бардо, и тот рявкнул:
     - Не пяль на меня глаза, мальчик, это невежливо! Ну почему, почему я вынужден терпеть такое нахальство?
     Данло продолжал смотреть - не на окаймленное черной бородой, исполненное жалости к себе лицо Бардо, а скорее сквозь него, в небо. Ти-миура халла, думал он, следуй за своей судьбой. Он смотрел в прекрасный небесный круг, на его облака и краски. Ти-миура халла.
     Но Бардо, очевидно, принимал это безмолвный молитвенный взгляд за вызов.
     - Экий нахал! - сказал он. - Знает кто-нибудь, как его зовут?
     Послушник по имени Педар с важным видом сообщил:
     - Я видел его в Ледовом Куполе - его зовут Данло Дикий.
     - Не спускайте с этого дикаря глаз. Следите за ним - я сегодня обедаю в Хофгартене, поэтому всю ответственность возлагаю на вас. - Бардо переводил взгляд с Данло на Ханумана, бормоча себе под нос: - Нахал!
     И Данло остался под бдительным наблюдением Педара Сади Саната. Он был старшим из послушников, дежуривших на площади, с острыми глазками на прыщавом лице. Он принадлежал к тем старшим послушникам, которым доставляло удовольствие издеваться над первогодками и абитуриентами.
     Он пристально следил за Данло и Хануманом и порой острил, обращаясь к своим приятелям:
     - Поглядите на ледяного мальчика! И как это он до сих пор не замерз? Может, он принял юф? Или другой наркотик? Поглядите на Данло Дикого!
     Многие действительно подкатывали поближе, чтобы посмотреть. Вскоре известие о подвиге Данло разошлось по всей Борхе, и послушники, закончив свои утренние мыслительные упражнения, старались хотя бы ненадолго заглянуть на площадь Лави. Все они, мальчики и девочки, смеялись и показывали на Данло пальцами. Сотни коньков бороздили лед около него, высекая ледяные брызги. От пребывания в непривычной скрюченной позе все тело у Данло затекло. Ему хотелось разогнуться, распрямить застывшие ноги, но он никому не хотел показывать свой украшенный насечками член.
     - Никогда еще не видела голых мальчиков! - хихикнула хорошенькая послушница. - Какие у него руки, спина, какие мускулы - он как статуя древнего бога!
     Другая, постарше, желтоволосая кадетка-холистка, уже поженски округлая, внимательно осмотрела Данло и заявила:
     - Ну а я голых мальчиков видела, и этот самый Данло Дикий - великолепный экземпляр.
     Многие абитуриенты со своих матов тоже смотрели на него.
     Со временем несколько мастеров из Лара-Сига и Упплисы тоже пришли посмотреть, чем вызван такой переполох. Один из них, знаменитый мнемоник Томас Ран, сделал Педару выговор за его жестокость. Величественный мастер с благородным лицом и пышными серебряными волосами оправил складки своих серебристых одежд и сказал:
     - Ты уже забыл, Педар, как сам поступал в послушники три года назад? Как тебя тогда звали - Педар Прыщавый? А теперь ты обвиняешь этого мальчика в том, что он ввел себе юф. Да, есть вещества, которые согревают кровь, но средства против гипотермии не существует. Он отдал свою одежду другому - тебе бы следовало похвалить его за это, а не дразнить.
     В самом деле, многие зрители явно восхищались стойкостью и решимостью Данло.
     - Он отдал свою одежду другу, - объяснял новоприбывшим то один, то другой послушник. - И провел так всю ночь, голый и холодный, как лед.
     Педар, отогнав пару послушников, подошедших слишком близко, снял свою белую перчатку, нагнулся и пощупал спину Данло.
     - Точно - как лед, - подтвердил он.
     - А тот, другой мальчик?
     - Этот горячий. - Педар потрогал щеку Ханумана. - У него жар. Сутки ни один из них точно не протянет.
     - Похоже на то, - согласился с ним один из дежурных. -Сегодня будет снег - еще до вечера.
     Небо действительно предвещало снег - Данло понял это, как только рассвело. В воздухе пахло влагой, и ветер не к добру переместился на юг. Потом он совсем утих, и облака стали сгущаться - их серебристые волокна неумолимо преображались в плотный свинцовый полог. Сырой холод, эеша-калет, окутывал мир. Данло часто по утрам чувствовал эту сырость перед снегопадом. Теперь, под этим низким серым небом, он снова испытывал полузабытые детские ощущения: ноющие зубы, растерянность и страх. Он боялся этого снегопада. Ни один мужчина или мальчик не должен подставлять снегу голую плоть. Страх, неведомый ему ранее, пронизывал волнами грудь и живот.
     И снег чуть позже пошел. Крупные хлопья таяли у Данло на спине, и ледяные струйки стекали по бокам. Каждая тающая снежинка отнимала у тела частицу тепла, а снежинок было много, очень много. Болело все - кожа, горло и глаза. Нет ничего страшнее холода, думал Данло. Скоро он даже дрожать перестанет, и тогда ему останется либо попросить, чтобы его унесли отсюда, либо умереть.
     Он мог бы сдаться, если бы не помнил, что участвует в состязании. Хануман по-прежнему спал своим горячечным сном.
     Данло часто казалось, что он и умрет так, во сне - но Хануман время от времени кашлял, и прикрывавшие его заснеженные маты вздрагивали. Лихорадка спасала его, поддерживала в нем тепло под двумя хитонами, матами и снегом. Все другие абитуриенты вокруг тоже, конечно, покрылись снегом, но тонкая одежда плохо защищала их. Одежда сама по себе не греет -она только удерживает тепло внутри. Только живое, наподобие звезды или огня, горящего в человеческом теле, способно создавать тепло.
     - Глядите, уходят! - крикнул кто-то из послушников. -Этот легкий снежок их доконал.
     Многие абитуриенты вставали, стряхивали снег с промокших хитонов и уходили с площади. Почти все маты в пределах пятидесяти ярдов от Данло и Ханумана опустели. Данло, подняв голову, пересчитал оставшихся. Купа деревьев йау заслоняла ему обзор, и он плохо видел южную сторону площади - но судя по опустевшим рядам, где редко-редко еще трясся одинокий, засыпанный снегом ребенок, на площади осталось не более двух сотен. Двести человек из семи тысяч! Долго ли еще Бардо Справедливый намерен продолжать это состязание?
     - Глядите на ледяного мальчика! - опять завелся Педар. В его голосе слышалась злоба. Несмотря на выговор мастера Рана, а может, как раз из-за него, он явно проникся ненавистью к Данло. - Почему ты не уходишь? Давай я отведу тебя в тепло! Уходи, пока еще можешь, ты, безымянный - давай!
     Снег засыпал Данло голову, спину и даже подошвы ног. Он посинел, и снег больше не таял на нем.
     - Уходи! Это ведь очень просто - встать и уйти.
     Данло дышал тяжело, с трудом. Он больше не дрожал. Мускулы у него затвердели, как осколочное дерево, и он не знал, сумеет ли встать, даже если захочет. Живот болел от холода, холодный мат впивался в колени, каменное острие холода вбивалось в кости. Скоро и кости тоже застынут, но пока что ноги и спина причиняли Данло острую боль. Холод и боль, боль и холод - больше в мире ничего не осталось. Данло думал, как бы выбиться из этого круга, но мысли ползли медленно, как ледник. Что ему за дело до боли мира и даже до собственной боли: он уже падал в глубокий колодец оцепенения, где всякая чувствительность пропадает. Ему смутно вспомнилось чтото слышанное в детстве. Пока снег тихо падал на него и его воля к жизни остывала, он вспоминал, как некоторые охотники его племени говорили об искусстве под названием лот,еара. Лотсара - это горение крови. Есть способ заглянуть в себя и заставить свой внутренний огонь гореть что есть силы.
     Каждый может научиться этому - каждый мужчина. Данло знал, что о лотсаре говорится в Песне Жизни - это лишь малая часть знаний, которыми он владел бы, если бы завершил свой переход в мужчины, как подобает. Только мужчина способен ощущать поток мировой энергии. (Данло не знал, преподается ли такое искусство женщинам во время их тайных обрядов.) Только мужчина знает себя настолько, чтобы заглянуть в то тайное место, где огонь бытия преобразуется в жизнь.
     Только мужчина... Данло стал вспоминать то, что рассказывал ему Хайдар о лотсаре. При ней лик бытия должен быть очищен так же, как при ожидании, в которое погружается охотник, но человек устремляет свой взгляд не вдаль, на ту сторону дня, но внутрь, в глубину своей анимы; он должен обнаружить там жизненный огонь, сокровенную и важнейшую часть анимы, и таким образом взглянуть в лицо себе самому.
     Мир состоял из сплошного клубящегося снега, и зрение начинало изменять Данло - поэтому он закрыл глаза. За ними были мрак и тишина, огромные, как ночь. Он стал опускаться в себя, как в незнакомую, неизведанную пещеру. Да, неизведанную - но инстинкт подсказывал ему дорогу. Рассказы старших направляли его, и ему мерещилось, как Хайдар поет: "Ти-миура анима, ти-миура вилю сибана: следуй за своей анимой, следуй за голодом своей воли". Глубоко в животе он нашел место, где обитала анима: за пупком, у самого позвоночника.
     При рождении пуповина человека отсекается от огней творения, но глубоко внутри частица священного пламени горит всегда. Теперь это пламя стало слабым и тусклым, как огонек угасающего горючего камня, и он должен раздуть его. Перед Данло открылись жировые прослойки его тела, пролегающие между кожей и мускулами,,на груди, животе, в паху, на ступнях и ладонях. Сейчас Данло напоминал собой узловатый кожаный ремень, но даже в тех, кто пережил голод, всегда остается немного жира. И этот скудный запас теперь тает, словно ворвань в горючем камне. Тает, течет по телу и нагревается. Огонь в животе разгорается все жарче, зажигая кровь. Огонь жизни струится по жилам, пронизывая руки и ноги, даже онемевшие кончики пальцев. Кожа краснеет, и снег на спине начинает таять. Вот он уже сваливается с боков мокрыми ошметками, и снежинки, падая на разогретую красную кожу, тут же превращаются в капли воды. Но даже эти капли теплые, и жар охватывает все его существо - Данло не представлял себе, как он мог так замерзнуть.
     - Смотрите! - сказал кто-то. - Смотрите, какой он красный! И снег на нем тает.
     Педар подъехал, потрогал руку Данло и сказал:
     - Он горячий. Был холодный, а теперь горячий.
     - Я слышал о таких вещах, - заявил другой. - Авадгуты в Квартале Пришельцев смачивают свою одежду водой и стоят так на улице всю зимнюю ночь. Они высушивают одежду теплом своих тел. Думаешь, он тоже авадгута?
     - Кто его знает? - Педар с недовольным видом поковырял прыщ на щеке. - Может, это просто фокус такой. Или наркотик. Без наркотиков снег ни на ком таять не будет.
     В толпе вокруг Данло завязались споры. Большинство послушников хотело верить, что он наркотиками не пользовался, хотя никто не мог понять, с чего он так разогрелся.
     В этот момент к ним вернулся, пошатываясь на коньках, Бардо Справедливый. Пот струился по его выпуклому лбу, несмотря на снегопад. На лице багровел огромный нос, покрытый сеткой лопнувших сосудов. Послушники знали, что он хлещет пиво с утра до вечера, и старались не попадаться ему, когда он пьян.
     - Много вы понимаете в наркотиках, клянусь Богом! - Он приложил свою влажную мясистую руку к затылку Данло. - Горячий, но дело тут не в наркотике. Разве абитуриентов когда-нибудь испытывали холодом? До позавчерашнего дня даже я, Бардо Справедливый, не знал, каким будет очередное испытание. Откуда же было юному дикарю знать об этом? Нет, тут кроется что-то другое. Странно... Есть одна старинная техника, и этот Данло Дикий, видимо, ей обучен.
     Педар потыкал коньком в лед, осыпав крошкой лицо Данло, и спросил:
     - А что это за техника такая?
     Бардо внезапно сделал пируэт, словно фигурист, и съездил ему по уху. Бардо бывал жесток, когда напивался, - жесток и сентиментален.
     - Ты что делаешь? Брызжешь льдом в лицо этому бедняге, который с мата сойти не может! Я велел тебе следить за ним, а не мучить его. - Бардо огладил свои усы и забормотал себе под нос глубоким мелодичным голосом: - Горе тебе, Бардо, дружище, - зачем ты доверил свою работу послушнику?
     Педар, ошеломленный быстротой и силой удара, стоял, держась за ухо, и взгляд его, устремленный на Данло, был полон ненависти.
     Послушники вокруг Бардо скукожились, опасаясь, видимо, за себя. Один из друзей Педара, обведя рукой опустевшую площадь, спросил:
     - Мастер Лал, долго ли еще это будет продолжаться? Их осталось всего сто человек.
     Бардо, щуря от снега блестящие карие глаза, посмотрел на Данло и нахмурился.
     - Посмотрите на этого бедного голого мальчика! У него терпения больше, чем у любого из вас! - Он нагнулся к самому уху Данло, дыша на него пивом, и прошептал: - Кто кого испытывает - ты меня или я тебя? Такие стойкие мне еще не попадались. Кто ты такой, клянусь Богом? Нет-нет, не отвечай -тебе нельзя говорить. Но скажи мне, дикий мальчик - просто мотни головой, если хочешь ответить "нет": если я продолжу испытание, ты не умрешь и не выставишь меня варваром в глазах общества?
     Данло с улыбкой покачал головой.
     - Испытание продолжается! - выпрямившись, объявил Бардо. - И закончится оно тогда, когда закончится.
     Пришлось Данло и ста оставшимся абитуриентам ждать до конца этого долгого дня. Среди тихого снегопада и белых зданий вокруг площади трудно было судить, сколько времени прошло. Данло стоял на коленях и смотрел, как мелькают в воздухе снежинки. Лотсара и надежда согревали его, но жир в его теле сгорал слишком быстро, и ему ужасно хотелось пить. Немало абитуриентов наелись снега и схватили серьезную простуду, но Данло знал, что этого делать нельзя, даже когда горло у тебя горит и сердце в груди кажется сгустком раскаленной лавы. Скоро он не сможет больше терпеть, слабость одолеет его, свет в глазах угаснет, и настанет забвение. Никогда он не отправится к звездам в поисках халлы - единственное путешествие, которое он совершит, будет на ту сторону дня, где простираются бесконечные голые льды.
     - Данло, Данло. - Ему послышалось, что это шепчет Хануман, но Педар и другие послушники стояли слишком близко, чтобы можно было перешептываться - и Хануман все еще спал в двух своих хитонах, под матами и толстым одеялом снега, хотя постоянно морщился и кашлял во сне. Потом он начал просыпаться. Его глаза сквозь пелену лихорадки взглянули на Данло, как бы говоря: "Данло, Данло, я обязан тебе жизнью".
     - Глядите, - сказал Педар, - болящий очухался.
     Несколько сот послушников во главе с Бардо толпились вокруг, бесцеремонно обсуждая мужество Данло и Ханумана заодно с другими событиями дня. Педар втихомолку пробурчал, обращаясь к Данло:
     - Навряд ли ты выдержишь другие экзамены, даже если пройдешь этот тест. Но если все-таки выдержишь, я надеюсь, что тебя назначат в мое общежитие. Оно называется Дом Погибели. Запомнишь, Дикий?
     Хотя эта угроза была адресована Данло, на Ханумана она произвела поразительный эффект. Его лицо, и без того смертельно белое, застыло и отвердело, как мраморное. Живыми на нем были только глаза, горящие бледной яростью. Эта ярость, возникшая неведомо откуда, испугала Данло. В злобе на Педара Хануман пытался разбросать маты и сесть, но был слишком слаб для этого. Беспомощный, он лежал и смотрел на Данло, обуреваемый яростью и стыдом.
     Так они и ждали под падающим снегом, глядя друг другу в глаза, потому что никто не хотел отвести взгляд первым. Люди вокруг обсуждали затяжной не по сезону снегопад, а между ними двумя струилось безмолвное понимание и секреты, которые, как они .знали, открывать было нельзя. Данло чувствовал глубокую сосредоточенность Ханумана, его преданность дружбе и судьбе; оба они очень ост