ки. Поврежденное колено разболелось. Я то выигрывал несколько футов, то опять уступал их, и наконец тюлень, собравшись с силами, повалил меня. Я ехал к аклии, зарывшись носом в снег, понимая, что надо отпустить веревку - иначе тюлень утащит меня под воду сквозь непрочный снежный мост. Но я только крепче вцепился в нее, пытаясь перевернуться на спину и выбросить ноги вперед, чтобы зарыться ими в снег. Вместо этого я запутался ногами в веревке. Я тщетно пытался выпутаться, а снежный мост уже прогибался подо мной.
     - Отпусти! - заорал кто-то, но я не мог этого сделать. Веревка позади меня натянулась: Бардо, выпучив глаза и надув красные щеки, тянул ее на себя. - Тащи давай, олух! - крикнул он мне.
     Я поднялся и тоже стал тянуть. В бурлящей аклии, среди глыб обвалившегося снега, показался большой черный тюлень. В боку у него, чуть выше плавника, торчал гарпун. Я опасался, что от наших усилий гарпун выскочит, но он держался, и мы фут за футом вытащили тюленя из аклии на снег. Я пришел в ужас, увидев, что матерый самец все еще жив. У него вырвался кашель, похожий на полный изнеможения вздох, и яркая артериальная кровь фонтаном брызнула из пасти.
     - Мори-се! - сказал я Бардо. - Убей его!
     Но он потряс головой и указал на север. Юрий с Лиамом бежали к нам на помощь. Убить тюленя было моим долгом и привилегией, о чем не преминул напомнить мне трусишка Бардо. Я обещал, что сделаю это, но теперь не мог.
     - Ти мори-се, - сказал Бардо, подав мне каменную палицу. - Давай, паренек. Скорей, пока я не разревелся.
     Я размахнулся и опустил палицу на лоб тюленя. Раздался мягкий удар, и тюлень с шумом выпустил воздух, словно благодаря меня за избавление от мучений. Вслед за этим настала тишина. Я заглянул в темные влажные глаза тюленя, но жизнь уже ушла из них.
     Юрий и Лиам, отдуваясь, остановились на краю аклии. Юрий, оглядев тюленя, тут же помолился за его душу.
     - Пела Нункианима, ми алашария ля шантих деваки. Никогда еще, Мэллори, не видел я такого тюленя. Это дед всех тюленей, пращур всех тюленей. Чудо, что вам с Бардо удалось вытянуть его вдвоем.
     Прибежал Соли, за ним Висент и вся прочая Манвелина. Они окружили тюленя, тыкая его унтами и трогая его темную шкуру. Лиам, оттянув свою толстую нижнюю губу, заявил:
     - Это тюлень на четырех человек. Когда я был мальчишкой, мой отец, Висент и Джайве вытянули тюленя втроем, и он был самым большим из всех, которых я видел. - Посмотрев на меня и Бардо со смесью зависти и почтения, он спросил: - Как это вы сумели вытащить тюленя, который требует четырех человек?
     - У Бардо сил хватит на двоих, - объяснил ему Юрий, - а Мэллори нынче убил своего доффеля - поэтому не удивляйся, что они вдвоем вытащили из моря праотца всех тюленей. - Но и Юрий еще долго смотрел на распростертую на снегу огромную тушу, словно сам не понимал, как это мы ухитрились.
     Я убил тюленя.
     Я сунул в рот пригоршню снега и раскрыл тюленю пасть. От него шел крепкий бродильный дух. Я пустил струйку талой воды ему в рот, дав ему напиться, чтобы он не испытывал жажды, совершая путь на ту сторону.
     Соли, перехватив мой взгляд, слегка кивнул. У алалоев охотники, добывшие зверя, наедаются досыта тут же на месте. Тюленя убил я, и привилегия разделать его тоже принадлежала мне - но я медлил, чувствуя, как Соли прямо-таки сверлит меня взглядом. Потом я взял нож, вспорол тюленю брюхо и вырезал печень. Это была страшная, кровавая работа. Пурпурную, дымящуюся печенку я, как и обещал, вручил Лиаму. Он угрюмо разрезал ее на куски и раздал всем охотникам, сказав:
     - Мэллори посчастливилось.
     Я съел свой кусок - сочный, железистый и вкусный. Мне не верилось, что я убил тюленя.
     - Мэллори Тюленебой принес нам удачу, - сказал Юрий. - Бардо Силач и Мэллори Тюленебой, они оба принесли нам удачу. Я думаю, завтра мы добудем много тюленей.
     Все улыбались и казались счастливыми - не улыбался только Джиндже, сын двоюродного брата Юрия, приземистый неприглядный парень. Он отморозил себе ноги, карауля тюленя, который так и не появился. Юрий помог ему снять унты и засунул его волосатые побелевшие ступни в тушу тюленя, чтобы отогреть, а Лиам дал Джиндже кусок печенки, который тот сглотнул, как голодный пес.
     Охотники набросились на тюленя с ножами, отрезая самые лакомые части. Чокло, младший сын Висента, вскрыл желудок, набитый нототенией, окунем и другой рыбой. Еще не достигший возмужания, с безбородой бесовской мордочкой и маленькими руками, он, однако, очень ловко орудовал рыбным ножом. В один миг он очистил окуня, выпотрошил его и нашел в нем другую рыбку, поменьше. Он очистил и ее, отрезал ей голову и проглотил целиком. Все вокруг усердно резали и глотали. Снег около тюленя стал скользким от жира и крови. Голодные мужчины - страшное зрелище. В животах у них урчало, когда они раздирали зубами огромные куски мяса. Просто удивительно, сколько способен съесть один человек. Я сам съел большую часть сердца - алалои верят, что именно там помещается душа. Мы, пятнадцать охотников, умяли не меньше ста фунтов мяса. Животы у нас раздулись, и теплая кровь стыла на бородах. Поглощение мяса было серьезным делом, и мы занимались им молча, без передышки. Челюсти работали, губы причмокивали, а Бардо состязался с Чокло, кто громче рыгнет. Мы, словно звери, первым делом съели самое вкусное и лишь потом перешли к остальному. Лиам, которому не терпелось, отломил ребро, разгрыз его своими крепкими зубами и стал сосать мозг, как грудной младенец сосет молоко. Мы ели долго и прервались только потому, что приближались сумерки, а ночью на открытом месте оставаться нельзя.
     Все вернулись к своим аклиям, чтобы построить снежные хижины на ночь. Мы трое, собрав нарты вместе, покормили собак потрохами, ворванью и легким. Потом мы с Соли тоже принялись ставить хижину. Я резал снег, а Соли укладывал кирпичи, заполняя трещины снежной пылью. Бардо держался за живот и смотрел, как мы работаем.
     - Ох, мой бедный желудок, - стонал он, - что я с тобой сделал! Я знаю, это эгоистично с моей стороны сидеть сложа руки, но вы и без меня хорошо справляетесь.
     Соли действительно управлялся с кладкой не хуже любого алалоя. Скоро хижина была готова, и мы разложили внутри спальные шкуры. Северный ветер гнал поземку по темнеющему морю. Мы молча повернулись на юг и отлили на сон грядущий. Бардо тут же улегся, а мы с Соли привязали Тусу у входа в хижину - авось он поднимет лай, если медведь почует убитого тюленя и решит им заняться.
     Некоторое время мы смотрели на звезды. Соли туго завязал капюшон своей парки.
     - Тебе повезло убить тюленя - необычайно повезло.
     - Хорошо везение - убить большого благородного зверя.
     - Но на удачу все время рассчитывать нельзя. В один прекрасный день она обернется против тебя. Дом рухнет тебе на голову или бедный хариджан, с которым ты встретишься на темной ледянке, окажется спеллером, пришедшим за твой плазмой. А может, ты захочешь пройти за внутреннюю оболочку Вильда и пропадешь там...
     - Я в случай не верю.
     - Ну еще бы - как я мог забыть. Мэллори следует велению своей судьбы.
     - А вам не кажется странным, что тюлень выбрал именно мою аклию? По-вашему, это простое совпадение?
     - О нет, нет. Душа тюленя нашла твою аклию, чтобы твоя судьба осуществилась. Каково это - быть убийцей?
     Я смахнул каплю с носа и сказал:
     - Это... естественно. - Я сказал ему правду, но умолчал о том, как это жутко - занять свое место в естественном порядке вещей.
     - Неужели?
     Я прикрыл лицо рукавицами и потому говорил невнятно. Мне не хотелось обсуждать с ним свои страхи, поэтому я спросил:
     - Вы ведь тихист, верно?
     - Кто тебе сказал?
     - Я слышал, что все старые пилоты придерживаются таких убеждений.
     Он потер виски и сказал:
     - Верно. Пилоты, полагающие, что им уготована особая судьба, теряют бдительность и до старости не доживают.
     - Но вы рисковали еще больше, чем я. Кадеты в Ресе прозвали вас Соли-Счастливчик.
     - Я всегда просчитывал свой риск.
     - Но все-таки шли на него.
     Он, кажется, улыбнулся - было слишком темно, чтобы это разглядеть. И потопал ногами по снегу.
     - Когда-нибудь удача и против меня обернется. Такая судьба.
     Я помялся и спросил его:
     - Значит, вы не верите, что судьба может быть счастливой от начала до конца?
     - Нет. Удача вечно не длится.
     Он зевнул, отряхнул парку от снега и полез в хижину спать. Я стоял, глядя, как светятся пурпуром горы Алисалии на звездном горизонте.
     Моей судьбой было убить большого благородного тюленя.
     Ветер в конце концов проник мне под парку, и меня пробрала дрожь. Я залез в хижину и улегся рядом с громко храпящим Бардо. Я лежал еще довольно долго, пока не согрелся и не уснул. Но сон мой оказался тревожным. Я ворочался, потел, и мне снилась всякая всячина. Один сон я помню хорошо: мне приснилось, что я убил большого тюленя и его сыновья и дочери, не желая оставаться одни, вышли на наши копья, чтобы соединиться со своим отцом по ту сторону дня.
     На следующее утро мы убили девять тюленей, и Соли сказал, что нам очень повезло.

11

ПЕЩЕРНЫЙ СТАРЕЦ

     Жить? Наши слуги сделают это за нас.
     Вилье де Лиль Адан,
     фабулист Машинного Века. "Аксель"

     Деваки считают северное сияние самым красивым зрелищем в мире. Атомы кислорода, люминисцируя высоко в атмосфере, создают целую световую стену. (Деваки, разумеется, не знают этого и верят, что бледный огонь в небесах зажигают духи их предков. Иногда они свистят, чтобы привлечь этих духов к себе.) Глубокой зимой бывают такие ночи, когда сияние стоит на северном небосклоне, как огромный, зеленый с розовым занавес, поражая почти нездешней красотой. Но красота красоте рознь. Удеваки для ее обозначения есть два слова: "шона", применяемое к закатам, горам и заснеженным деревьям, и "халла", имеющее совершенно иной смысл. Вещь или событие считается "халла", когда оно находится в гармонии с природой или, если точнее, "понимает замысел мировой души". Для деваки халла не убивать больных мамонтов и халла умереть в свое время. Халла может быть что угодно. Копье, сделанное на совесть и хорошо сбалансированное, тоже халла. Деваки называют халла такие вещи, в которых как будто бы никакой красоты быть не может. Будучи людьми, они часто путают замысел мировой души с собственными неотложными нуждами. Ободранная туша тюленя - зрелище омерзительное, но я слышал, как Юрий назвал его халла. Разве один тюлень не кормит всю семью Манвелина целых три дня? Разве не угодно мировой душе, чтобы деваки были сыты и процветали? Поэтому туша тюленя - халла, а десять туш, лежащих на нартах едущих домой охотников, - это халлахалла, потому что нет для деваки зрелища милее свежего мяса. В ночь после нашей удачной охоты мы разгрузили свои нарты у входных костров, и мужчины, женщины и дети, высыпавшие из пещеры, трогали тюленей и кричали: "Лозна халла! Ли пела Нунки лозна-ну халлахалла!" Только одна старуха, Лорелея, заметила северное сияние, мерцающее на небе, и сказала: "Лозиша шона. - (Огни в тот вечер переливались алым пламенем.) - Ло мориша ви шона гельстей".
     Когда мы делили наших красивых тюленей, Юрий подошел ко мне и сказал:
     - Кому-то надо отнести мясо Пещерному Старцу.
     Я посмотрел в глубину пещеры на почти не видимый во мраке лавовый нарост. Меня смущало то, что деваки, насколько я знал, не приносят жертв идолам или скальным образованиям, даже имеющим форму человеческого лица. Я признался Юрию, что не понял его.
     Он почесал лоб окровавленными пальцами и сказал:
     - Это деваки, который живет один в боковом гроте. Он тебе все равно что дед - быть может, ты сам почтишь его, раз ты убил первого тюленя?
     - Но почему он живет один?
     - Потому что когда-то он совершил великое зло, и никто не хочет с ним жить. Он тоже Пещерный Старец.
     - Он убил кого-нибудь?
     - Хуже. Он остался жить, хотя должен был умереть. Когда пришло его время совершить великое путешествие, дух вулкана вселился в его отца, и тот спас сына от ледовой смерти. Разве не сказано, что многие хотят умереть позже своего срока, но мало кто хочет умереть раньше? Но все мы должны умирать в свое время. А он не умер. Он родился марасикой, без ног, и когда повитуха хотела его задушить, его отец побил ее и обманом вернул сына в жизнь. То, что рассказывал Юрий, показалось мне до боли знакомым. Постаравшись отвлечься от радостных выкриков людей, толпящихся вокруг нарт с мясом, я спросил:
     - Как зовут этого человека?
     Заслонив глаз рукой, Юрий ответил:
     - Его зовут Шанидар, сын Гошевана. Гошеван убил моего деда Локни, когда тот попытался помешать этому преступлению. Гошеван сам пришел жить к деваки, но когда его сын родился без ног, он похитил Шанидара и увез его через восточные льды в Небывалый Город, где люди-тени сделали мальчику новые ноги. Когда же Шанидар стал мужчиной, он вернулся к нам и сказал: "Я Шанидар, и я пришел жить со своим народом". Но все знали, что он живет не свой век, и мой отец Нури сказал, что остаток своих дней он проведет в боковом гроте.
     Юрий показал мне длинную темную трещину в стене пещеры, над хижинами семьи Шарайлина. Должно быть, это и был ход в жилище Шанидара.
     - Теперь он стар и не может сам добывать себе мясо, - пояснил Юрий. - Кто его за это упрекнет? И он немного повредился от своей неживой жизни, этот бедный, одинокий Шанидар.
     Я кивнул, как бы признавая, что это имеет какой-то смысл.
     - Ему нужно отнести мясо, чтобы он не совершил двойного преступления и не умер слишком рано.
     Я кивнул еще раз.
     - Шанидар будет рад услышать рассказ о вашем путешествии через южные льды, потому что и сам много путешествовал.
     Я кивнул снова, медленно, и спросил:
     - Не может ли кто-нибудь другой отнести ему мясо? - Мне не хотелось встречаться с этим стариком, знакомым с резчицкими мастерскими и прочими реалиями Города.
     - Эта честь обычно выпадает Чокло, - вздохнул Юрий. - Но сегодня я хочу, чтобы причитающуюся Шанидару долю этого прекрасного мяса отнес ему ты.
     Я попытался разглядеть через трещину жилище Шанидара, но там было черным-черно.
     - Хорошо. Я отнесу Шанидару его мясо.
     Я взял несколько кусков и завернул их в кусок кожи. Потом полез по трещине вверх, спотыкаясь о глыбы камня. Холодные стены смыкались вокруг. Я стукнулся головой о выступ скалы и выругался. Впереди вверху брезжил слабый желтый свет, падающий как бы из далекого окна. Где-то близко громко капала вода. Пахло сыростью и чем-то сладким, противным и тошнотворным. От каменных стен отражался стон, полный одновременно иронии и горя, жалости и боли. Временами он переходил в тонкое завывание или в напевное урчание. Я шел на эти жалостные животные звуки, заранее боясь того, что увижу. Странно, что легендарный Шанидар до сих пор жив. Должно быть, он очень-очень стар.
     Но что может молодой человек знать о старости? Как ему понять ее боли, страхи и ностальгию по дням своей молодости? Я часто общался со стариками - взять хотя бы Соли и не имеющего возраста Хранителя Времени, - но их старость смягчалась условиями цивилизованной жизни; их старые души обитали в обновленных молодых телах, не успев по-настоящему вкусить старческого бессилия. Я тоже был цивилизованным человеком и не желал знать, что такое медленное умирание, сопровождаемое дрожью в членах, язвами и провалами памяти.
     С естественной старостью я ни разу еще не сталкивался. Старик сидел, поджав ноги, посреди каменного грота, такого маленького, что двое человек вряд ли смогли бы улечься здесь во весь рост. Перед ним теплился костер, и дым уходил в какую-то щель высоко над нами. Старик грел над огнем костлявые руки, глядя на меня.
     - Мэллори Тюленебой, - сказал он, ласково улыбнувшись беззубым ртом. - Ни лурия, ни лурия. Меня зовут Шанидар.
     - Ни лурия. - Я положил мясо на камень рядом с костром. - Откуда ты знаешь мое имя?
     - Чокло, мой названый внук, часто навещает меня, вот как. Вчера утром, перед охотой, он сказал мне, что к нам по льду приехали люди. Вот такая история. Он и сам любит послушать историю о Небывалом Городе, хотя и не верит, когда я говорю, что люди-тени строят лодки, которые плавают среди звезд. Да и кто бы такому поверил? Однако это правда. Я видел это своими глазами.
     Он осторожно потрогал свои веки и снова улыбнулся. Набрякшие, отяжелевшие веки придавали ему сонный вид. Глаза неопределенного голубоватого цвета были прикрыты молочными катарактами - вряд ли они сумели бы передать ему серебристые линии легкого корабля, хотя смену света и мрака, вероятно, еще воспринимали. Из-за отсутствия зубов лицо его казалось укороченным и подбородок наезжал на нос, это было очень некрасиво. Кожа на щеках свисала белыми складками, под ней просвечивали лопнувшие голубые сосуды. Мне не хотелось смотреть на него, но в его безобразии было какое-то величие, невольно притягивающее взгляд.
     Он сразу увидел - впрочем, это слово здесь вряд ли подходит, - почувствовал мой смешанный с ужасом интерес и сказал:
     - Люди-тени из Небывалого Города держат свои души в молодых телах, и потому они, души, совершают путешествие на ту сторону дня уже очень старыми. Ты принес мясо? Старость не радость. Говорят, по ту сторону дня есть голый остров, где эти души воют от ярости, потому что они старые, старые, старые и никогда уже не достигнут возвышения. Это тюленина, да? Им не дано спастись, сам знаешь - мне приходится прерываться, потому что я боюсь забыть что-нибудь важное, - им не дано спастись, и потому они блуждают по своему мертвому острову в плену у вечного Теперь. Жаль их - это тяжкие муки. Мы должны стариться и умирать в свое время - вот что главное. В тюленьем мясе много жизни, так ведь? Будь так добр, отрежь мне маленький кусочек жира.
     Я выполнил его просьбу, и он сунул кусок жира в рот. Мне не нравилось, что он то и дело говорит о Небывалом Городе, и я привел ему скептическое (и в то же время мечтательное) девакийское изречение:
     - Мне приснились люди-тени, живущие в городе под серебряным пологом тумана, небывалые, небывалые. Я проснулся, и город пропал, небывалый, небывалый.
     Он съел еще кусочек, глядя в мою сторону своими глазами в бельмах,
     - Вкусно. Отрежь теперь мяса, ладно? Маленькие кусочки - мне ведь приходится целиком их глотать. Знаешь ли ты, что в Небывалом Городе мясо растет в прудах? Я видел это своими глазами. Но это вкуснее - режь помельче, не то я подавлюсь. - Он засмеялся. - Негоже это - уходить, подавившись тюленьим мясом, правда? Есть, конечно, такие, которые скажут тебе, что мне следовало уйти давным-давно, сразу после рождения - ведь я родился безногим. Но мой отец увидел сон и отвез меня в Небывалый Город, который я видел своими глазами. Мой отец, которого я любил, видел вещие сны.
     Пока он распространялся о том, как его отец задумал уйти от кошмара цивилизации, я резал крошечными кусочками тюленье мясо и рассматривал грот. На источенных водой стенах я, к своему удивлению, увидел многочисленные рисунки. Откуда он брал эти малиновые, зеленые, розовые краски? Одну из стен занимал этюд в серебряных, красных и пурпурных тонах - возможно, так Шанидар пытался передать свое видение Небывалого Города. Это было красиво, хотя художнику недоставало мастерства. На другой стене господствовали совсем другие оттенки: охряные, темно-зеленые и красно-коричневые. Свет в гроте был тусклый, но я видел, что Шанидар щедро разбросал повсюду красные пятна. Они могли означать что угодно: глаза хищника, глядящие сквозь завесу ветвей, красные гиганты, превратившиеся в новые звезды, или капли крови. Эти пятна, как и вся прочая живопись, вселяли чувство тревоги. Шанидар, видимо, понял, на что я смотрю, потому что спросил:
     - Видишь мои чудеса? Видишь? Видишь?
     Я видел, что этот старик - человек недостаточно цивилизованный, но и не совсем дикарь. Его картины, судя по всему, отражали как ужасы первобытного мира, так и чудеса цивилизации, увиденные его глазами. В этой темной щели он жил отдельно от других