ущий сквозь поколения след.)
     Мне показалось, что она улыбается.
     - Этот ребенок бастардом не будет, обещаю тебе.
     Себя я тоже считал бастардом, поэтому понял ее в том смысле, что отец - не я. От разочарования голова у меня отяжелела, как камень. Лед на ручье местами провалился, и я смотрел сквозь его хрупкие слои на темную бегущую воду.
     - Если отец не я, то кто он?
     - Разве я сказала, что ты не...
     - Не играй со мной, Катарина.
     - Я не играю. Просто если я скажу, то страдания... понимаешь?
     Ветер усилился, и она затянула капюшон потуже, скрестив руки на груди. Видя, как она дрожит, я обнял ее и припал к ней головой. В тот миг я понял одну простую вещь: поведение скраеров объясняется не любовью к играм, а желанием отвлечь себя и других от страшных истин, представших Перед ними.
     - Так кто же отец? - шепнул я ей на ухо. - Скажи мне.
     - Если я скажу, это тебя убьет - понимаешь?
     - Значит, Лиам?
     Она хотела ответить, но ее голос дрогнул, выдав сидящий в ней страх. В ее синих глазах застыл ужас. Мне открылось это только на миг - потом ее скраерская выучка возобладала, глаза закрылись, и лицо стало гладким и белым, как скраерские одежды. Она тихонько засмеялась, приложив руки к животу.
     - Это твой сын, Мэллори. Наш сын. Он будет красивым мальчиком. Красивым и чувствительным... мечтателем, как его отец.
     Сын! Катарина сказала, что у нас будет сын, и эта новость в самом деле чуть не убила меня. Я умирал от счастья и гордости. Я был так счастлив, что вскинул голову и заорал:
     - Сын! Сын, паршивец этакий!
     Катарина в полном молчании смотрела на серый утренний лес. Я почти не обращал на нее внимания. Я слушал пение ветра и доносящийся издали волчий вой - долгий, полный тоски и одиночества. Ветер несся через заснеженные холмы и долины, и мне в голову пришла нелепая мысль: это вторая половина Шанидара взывает ко мне, заклиная быть добрым к своему сыну. Волк выл долго. Катарина начала плакать, - и я вспомнил, что доффель Шанидара - тюлень, а не волк. Вой утратил свой мистический смысл и снова стал всего лишь звуком, исходящим из глотки замерзшего одинокого зверя. Катарина рыдала в моих объятиях. Я коснулся ее мокрых щек, поцеловал ее веки и спросил, что ее так печалит, но она не ответила.
     - Сын, - только и выговорила она. - Сын, красивый мальчик, понимаешь?
     Рассказывая о крахе нашей экспедиции, а также о череде заговоров и убийств, приведших к кризису нашего Ордена и к войне, я должен начать с событий, при которых сам не присутствовал. Кое-кто - я имею в виду эпистемологов - сочтет такое вторичное повествование недостоверным, но я уверен, что рассказ Жюстины можно рассматривать как максимальное приближение к истине. Что такое истина, в конце концов? Эпистемы я предложить не могу, поскольку в том, что касается нашего биологического вида, достоверного знания не существует. Если то, что я говорю, порой кажется нелогичным, несет отпечаток хаоса и безумия - это потому, что человеческая жизнь отмечена такой же печатью.
     Через два дня после похорон Шанидара, на восемьдесят пятый день зимы, все мужчины и большинство мальчиков ранним утром ушли охотиться на шегшея в одной из западных долин Квейткеля. Было холодно: утро началось с синего мороза, который днем еще больше окреп. Воздух окружал остров стальным колпаком, деревья трещали и раскалывались, брызгая щепками. Женщины и дети из-за холода оставались в пещере, держась поближе к кострам и горючим камням. Все зябли и тряслись - кроме моей матери. Мать горела в жару, но виной тому была не болезнь, если не считать болезнью ревность и ненависть. Два дня назад она проследила нас с Катариной до ручья, проявив незаурядные шпионские качества. Она спряталась за деревом и слышала мой радостный крик. Весть о моем отцовстве ранила ее в самое сердце. Два дня она молчала, и ненависть зрела в ней, как нарыв.
     Не в силах больше выносить сжигающего ее пламени, она в день охоты застала Катарину одну в нашей хижине. Мать накинулась на нее, изрыгая ядовитые слова, Катарина же отмалчивалась, еще сильнее разжигая ее бешенство. Я не знаю всего, что было сказано, но Жюстина и другие женщины слышали ужасные вещи. Мать обзывала Катарину ведьмой и кричала: "Ты околдовала моего сына! Приворожила его с помощью ласк и своих тайных знаний!"
     Услышав такие обвинения, Анала, Сания и Мулийя тут же ворвались в хижину. Жюстина, помогавшая щениться одной из сук, услышала шум и тоже бросилась туда. Четыре женщины, столпившись в тесной хижине, оттащили мать от Катарины.
     - Почему ты назвала Катарину ведьмой? - спросила Анала.
     Косоглазая Мулийя при слове "ведьма" забубнила молитву и натерла веки золой, чтобы вторая душа ведьмы ее не увидела. (Я забыл упомянуть, что эта Мулийя была необычайно безобразна. У нее был сломан нос, и она смахивала на овцебыка, как напомнила мне Жюстина. Любопытно, что женщины часто бывают более чувствительны к женской красоте - или ее отсутствию, - чем мужчины.)
     Сания, нервно потирая худые руки, смотрела то на Аналу, то на Мулийю. Это была умная маленькая женщина с узкой лисьей мордочкой. Проведя языком по желтым сточенным зубам, она сказала:
     - Мы все удивлялись, почему Мэллори ведет себе так странно. Но колдовство? Зачем бы Катарина стала наводить на него порчу? - И она улыбнулась Катарине, которая ей нравилась, явно не веря, что та может быть ведьмой.
     - Некоторым женщинам нравится, когда братья трогают их руками, - сказала Мулийя, - а еще больше нравится, когда те трогают их своими копьями. Все знают, что Катарина с Мэллори ерзали по снегу вместе.
     Мать, в ужасе от того, что натворила, вмешалась:
     - Я говорила сгоряча, потому что рассердилась. Никакая Катарина не ведьма.
     Жюстина все это время стояла между Мулийей и спокойной, хранящей молчание Катариной. Мулийя сказала матери:
     - Вот уж скоро год, как мы с тобой пьем кровяной чай вместе. Когда это ты говорила сгоряча? Ты назвала Катарину ведьмой - я сама слышала.
     Анала, стоя в центре хижины, откинула назад седые волосы. Среди женщин она была самой высокой, самой сильной и, возможно, самой здравомыслящей.
     - Ты назвала ее ведьмой, - сказала она моей матери, - и это самые тяжкие слова, которые одна женщина может сказать другой. Если она ведьма, то в чем ее колдовство?
     Завязался спор относительно способов, которыми женщина может околдовать мужчину (или, реже, другую женщину). Мулийя, кося глазами, заявила:
     - Хорошо известно, что у парвинов начался голод из-за того, что одна женщина высосала семя у своего родича. Это верный способ околдовать мужчину.
     - Но кто из нас не хотел бы сделать то же самое? - с нервным смехом заметила Сания.
     Мулийя рассказала также об олуранской женщине, которой достался плохой муж - он колотил ее всякий раз, приходя с охоты пустым. Однажды поздней средизимней весной эта женщина - звали ее Галья - сделала из палочек и меха куклу и бросила ее в талую воду. На другой день ее муж ступил на тонкий лед, провалился в море и утонул.
     - А Такеко из племени нодинов? Все знают, что она сделала: с помощью плесени арагло и хитрыми колдовскими словами она разожгла в нем ярость. Вот любовник и убил ее мужа!
     Анала, послушав ее, рассердилась, срезала скребком для шкур мозоль с ладони и предъявила всем.
     - Как может женщина пленить душу мужчины? Для этого она должна взять от него какую-то часть, чтобы ее другая душа увидела через эту часть другую душу мужчины - это все знают. Будь Катарина ведьмой, она собирала бы волосы, обрезки ногтей и прочее. Где у нее эти вещи? Кто их видел?
     - Ведьма не стала бы оставлять такое на виду, - хитро заметила Мулийя, глядя между ног Катарины на ее постель. Глаза ее, косые и слабые, были все же алалойскими глазами и подмечали многое, особенно состояние снега, для обозначения которого у алалоев имеется около сотни слов. - Почему около ее постели лежит сореш - свежий снег?
     - Может быть, собака испортила ее лежанку своей мочой, - пожала плечами Сания.
     - Кто же позволит собаке мочится на свою постель? Я думаю, нам надо посмотреть, что зарыто у нее под лежанкой.
     Мать и Жюстина, не желавшие, естественно, чтобы Мулийя рылась под лежанкой, стали спорить и приводить доводы против, а когда это не помогло, попросили ее выйти из хижины.
     - Если Катарина ведьма, - сказал Жюстина, - я, конечно, уверена, что это неправда, но если она вдруг окажется ею - мы сами найдем колдовские предметы. Она моя дочь, так кому же, как не мне, следует ее наказать?
     - Требовать такого от матери было бы слишком, - возразила ей Анала.
     Мулийя двинулась к лежанке, но мать остановила ее силой. Катарина сидела и смотрела, а мать с Жюстиной попытались выставить женщин из хижины. Жюстина толкнула Мулийю, и та упала на стену, проломив ее. Другие женщины Манвелины, ожидавшие снаружи, подняли Мулийю, развалили хижину окончательно и столпились вокруг Катарины. Ириша, Лилуйе и еще шесть держали мать и Жюстину.
     - Вот видите, - сказал Анала, - мать ведьмы всегда защищает свою дочь. Это печальный день для нас, но Мулийя права. Надо посмотреть, что у нее под лежанкой. - Она присела и быстро, как собака, стала рыть скребком снег. Белая пыль запорошила унты других женщин, с любопытством следивших за ее' работой. Скребок вскоре наткнулся на что-то. - Есть, - сказала Анала и вынула покрытый снегом криддовый шар.
     - Что это? - спросила Сания. - Как красиво!
     Анала счистила с шара снег, и Мулийя сказала:
     - Похоже на раковину, но я никогда еще не видела таких красивых и круглых раковин. На Южных Островах много таких? - спросила она у моей матери.
     Та, попытавшись вырваться от Марии, Люсы и Лилуйе, ответила:
     - Много.
     Анале удалось открыть сферу. Перевернув ее, она вылила голубовато-белое содержимое себе на ладонь и понюхала.
     - Мужское семя, - объявила она, и у женщин вытянулись лица.
     Мулийя коснулась пальцами ладони Аналы и облизнула их.
     - Да, это мужское семя, но подслащенное чем-то неизвестным мне. Катарина смешивает семя Мэллори с соком неведомых растений, чтобы навести на него порчу.
     Дело начинало принимать серьезный оборот. Сания подошла к Мулийе и сказала:
     - Мне всегда нравилась Катарина. Она всегда улыбается, даже когда нам живется плохо. Так ли уж дурно она поступила, околдовав Мэллори? Он такой необузданный - он нуждается в укрощении, как никто из мужчин. - И она задала вопрос, который вертелся на языке у каждой: - Неужели мы за это прогоним ее на лед?
     - Надо отрубить ей пальцы, чтобы она больше не могла колдовать, - заявила Мулийя.
     Жюстина стояла смирно, думая, как бы ей освободиться от державших ее рук. Она боялась за Катарину, но сохраняла хладнокровие, понимая, что лучше дочери лишиться пальцев, чем жизни. Пальцы, сказала она мне после, всегда можно отрастить заново.
     Пока женщины спорили о судьбе Катарины, Мулийя продолжала рыться под лежанкой.
     - Смотрите! - вскричала она, откопав еще две криддовые сферы. - И это не все - вот еще четыре. Тут их много, этих раковин!
     Женщины смолкли. Они открывали сферы одну за другой, разглядывая то, что лежало внутри.
     - Волосы, - сказала Ириша. - Чьи же это, такие желтые? Лиама или Мейва?
     - Еще семя! - объявила Мулийя. - В этой раковине оно пахнет как колтун-корень. Чье бы оно ни было, этот мужчина съел целую кучу корней. - Некоторые женщины рассмеялись, поскольку все знали, что горький колтункорень придает мужскому семени дурной запах. - А вот тут семя жидкое и водянистое, как у мальчика. Как много раковин - я и не знала, что у нее перебывало столько мужчин!
     Наконец дело дошло до сфер с обрезками ногтей и ампутированным пальцем Джиндже. Женщины заохали, удрученно трогая друг друга за щеки. Анала выпрямилась, глядя на черный палец у своих ног.
     - Это очень плохо, очень, очень плохо. Никогда не думала, что такое возможно.
     Женщины поговорили немного и согласились, что Джиндже лишился пальцев на ноге из-за Катарининого колдовства.
     - Но зачем Катарина это сделала? То, что она околдовала Мэллори, можно понять, но калечить Джиндже - злое дело.
     Женщины сошлись на том, что Катарина - ведьма худшего рода, злая сатинка, причиняющая вред невинным людям просто так, ради забавы. Когда же Сания поинтересовалась, как могла сатинка казаться такой доброй и милой, Анала ответила ей:
     - Они это умеют. Этот год потому и был у нас таким тяжелым и голодным, что Катарина - сатинка. Мы все должны осудить ее, иначе у деваки больше не будет халла. Мы должны приготовить постель для сатинки.
     Жюстина на миг растерялась, не поняв, зачем Анала хочет приготовить Катарине постель. Но потом она взглянула на мою мать, которая чуть не плакала, потому что слишком хорошо знала девакийские обычаи, и ей стало очень страшно. В ужасе Жюстина стала кричать на Аналу. Она рассказала ей все, сознавшись, что мы пришли сюда из Города в поисках тайны жизни. Но ей никто не поверил. Для многих деваки Город был всего лишь мифом. И даже тех немногих, кто готов был признать, что Город есть и в нем живут люди со странными лицами, искусство Мехтара одурачило как нельзя лучше.
     - Посмотрите на Катарину с Жюстиной, - резонно заметила Мулийя, - разве они не такие же деваки, как и мы?
     Анала же сказал Жюстине:
     - Не надо выдумывать сказки, чтобы спасти свою дочь. Никто не упрекнет мать за то, что она любит свое дитя, но даже родная мать не должна оставлять сатинку в живых.
     После этих слов женщины схватили Жюстину, Катарину и мою мать и потащили их на зады пещеры. В том месте пол поднимался к темному потолку, было душно, разило горелым жиром и дымом. Около двадцати горючих камней, заново заправленных, горели ярко. На стенах плясали тени, и желтые пальцы света трогали черные, свисающие с потолка сталактиты. Там женщины соорудили лежанку из снега и уложили Катарину на эту холодную постель, привязав ее руки и ноги ремнями к четырем кольям.
     - Мать сатинки должна присутствовать при обряде, - сказала Анала Жюстине.
     - Нет! - Жюстина вырвала одну руку и ударила Лилуйе по лицу, крича моей матери: - Мойра, Мойра! - Но Мария и еще две женщины держали мать крепко, не давая ей шелохнуться.
     - Ведьма не сможет делать свою работу без пальцев, - сказала Анала, обхватив запястье Катарины. - Сначала мы лишим ее пальцев.
     Катарина все это время сохраняла неестественное спокойствие, глядя широко раскрытыми глазами на выступы скального потолка. Но Жюстина думала, что она смотрела не на камень, а на свою жизнь, заново переживая эти последние мгновения, которые, должно быть, видела уже много раз. Как могла она принять свою судьбу так покорно? Действительно ли она видела собственную смерть или ей являлись только варианты, где Анала решала ее пощадить или ее спасал счастливый случай? Какой же это, наверное, ад - знать час своей смерти и способ, которым ты умрешь! Другие люди могут обманывать себя, веря в то, что они бессмертны - или, во всяком случае, предвкушая впереди еще много сладостных мгновений. Им не дано знать, не дано видеть. Но скраер знает и видит слишком много. Все, что он может противопоставить вечности, - это его выучка и его мужество. Катарина обладала этим мужеством, великим мужеством, но под конец оно изменило ей. (А может быть, не оно, но ее второе зрение?) Она посмотрела на Аналу, как будто увидев ее впервые, напряглась в своих путах и закричала:
     - Нет, нет, не надо, я ничего не вижу... пожалуйста!
     Анала начала пилить ее пальцы своим скребком. Катарина билась, кричала и старалась сжать руку в кулак, и Анала сказала Мулийе:
     - Этот кремень слишком туп. Принеси-ка мой тюлений нож. - Когда Мулийя вернулась с острым лезвием,
     Анала вежливо поблагодарила ее и снова взялась за дело. Деваки мастера разделывать мясо - в поразительно короткий срок она отпилила все пальцы на одной руке и принялась за другую.
     Покончив с этим, она встала и посмотрела на неподвижно лежащую Катарину.
     - Она лишилась чувств от боли - кто ее за это упрекнет? - И Анала добавила, обращаясь к Жюстине: - Известно, что сатинка не должна уходить на ту сторону, имея во чреве дитя, иначе она снова родится сатинкой. Надо вынуть дитя, пока она спит. - С помощью Сании и Мулийи Анала разрезала на Катарине одежду и обнажила живот. Когда плод извлекли из водяного пузыря и перерезали пуповину, Катарина внезапно открыла глаза. Анала отдала окровавленный комочек Сании, сказав: - Позаботься о нем, - и молодая женщина ушла.
     - Нет! - закричала Катарина и стала звать свою мать, умоляя Жюстину на языке Города спасти ее дитя.
     - Видишь, - сказала Анала Жюстине, которая вывихнула себе плечо в тщетных попытках вырваться, - она говорит на колдовском языке - ее вина доказана.
     - Она не ведьма! - вопила Жюстина. - Она скраер!
     - Что это за слово? Мать сатинки заразилась от нее странными словами, и потому мы должны вырвать сатинке язык. Но сначала мы выколем ей глаза, чтобы сатинка не могла видеть нас с той стороны и насылать на нас порчу.
     С этими словами Анала быстро, точно выковыривая ядрышко ореха, вонзила нож в глаз Катарины и повернула лезвие. Аккуратно вынув глазное яблоко, она вручила его Мулийе. Катарина сумела не издать ни звука, даже когда Анала вынула ее второй глаз. Только когда Анала велела Мулийе и Лилуйе раскрыть Катарине челюсти, та вдруг ожила и закричала:
     - Мэллори, не убивай его!
     Все это Жюстина рассказала мне после, когда дело было сделано. Но часть ее рассказа я могу подтвердить сам, поскольку видел это собственными глазами. В тот день нам с Бардо посчастливилось убить первого шегшея, и судьба распорядилась так, что я вернулся в пещеру раньше всех. Вряд ли кто-нибудь, кроме Катарины, ожидал, что мы вернемся так рано, но наши груженные мясом нарты мчались к пещере в то самое время, когда Анала делала свою мясницкую работу внутри. Помню, мороз был такой, что свежее парное мясо по дороге застыло. Казалось, даже небо замерзло, как глубокий синий океан, и воздух, как вода, усиливал звуки, превращая шепот ветра в пронзительный вой. Звуки, которые неслись из пещеры, я поначалу принял за щенячий визг, но, подъехав ближе, понял, что это кричит человек. Меня охватила паника, и я внезапно понял, в чем тут дело. Схватив свое окровавленное охотничье копье, я ринулся в пещеру.
     Несколько женщин - не помню их лиц - попытались удержать меня, но я расшвырял их. (Одна из них, возможно, мягкая обычно Ментина, оцарапала мне щеку скребком - этот шрам и теперь при мне.) Бардо пыхтел, спеша за мной. Мы подбежали как раз в тот момент, когда Анала пыталась разжать Катарине зубы. У Катарины на губах была кровь. Кровь текла из ее вспоротого живота и обрубленных пальцев, кровь прожигала дыры в снеговой постели, кровь стояла в ее пустых глазницах. Мать, захлебываясь, пыталась рассказать мне о происшедшем. Я отшвырнул от Катарины Аналу, Мулийю и Лилуйе. Бардо освободил Жюстину, молотя женщин древком своего копья. Отогнав их, он наставил на них острие, а они, вооружившись ножами и скребками, свирепо глядели на нас, не зная, что делать дальше.
     Я упал на колени, стараясь расслышать, что говорит Катарина, но зычный рев Бардо заглушал все остальное.
     - Надеюсь, они не бросятся на нас, - сказал он мне. - Не думаю, что смогу убивать их.
     - Тише! - рявкнул я и сказал так тихо, что только Катарина могла меня слышать: - Я тоже; я и того окаянного тюленя убил с трудом.
     - Но все же убил, - прошелестела Катарина. - Это легко... но его ты не должен убивать, слышишь?
     - О чем ты? - Я старался не смотреть в ее наполненные кровью глазницы.
     - Тебе выбирать. Выбор всегда... - Она пребывала в своем скраерском мире, вновь открытом для нее ножом Аналы, и, возможно, впервые видела все в истинном свете.
     - Я тебя не понимаю.
     - Ты убил, но его не убивай, потому что он твой... о Мэллори, не будь же таким глупым!
     - Катарина, я не...
     - В конечном счете мы сами выбираем свое будущее, понимаешь?
     - Нет...
     - Д