. Нас спасли. Это сделала Твердь - не знаю только, как. Только что мы падали на звезду, поджариваясь, как червяки - и вдруг освободились.
     Он допил свое пиво и заказал еще. Его толстые щеки раскраснелись - не знаю уж, от пива или от смущения.
     - А потом? - спросил я.
     - А потом мы бросились наутек, клянусь Богом! Я знаю, что ты сейчас думаешь. Бардо - трус, вот что. Мы нашли маршрут обратно в туннели, а оттуда на Лешуа. Мы не могли больше оставаться вместе так, как раньше. Когданибудь я опишу, какой это ад - потерять себя в ком-то другом. Хранитель был прав. Нельзя двум пилотам летать на одном корабле. Ты, наверно, ненавидишь меня, паренек, за то, что я оказался таким трусом?
     Все было как раз наоборот: я любил его за это.
     - Я рад, что ты жив, вот и все, - сказал я.
     Он не хотел больше рассказывать о Жюстине, и я сам рассказал ему о том, что случилось после боя. Он обрадовался, узнав о смерти Хранителя, и еще больше обрадовался тому, что Орденом теперь управляю я. Открытие, касающееся Старшей Эдцы, порадовало его уже меньше. Бардо, мой ни во что не верящий друг, проникся сильным недоверием к богам.
     - Почему ты не пьешь свое виски? - спросил он, пристукнув рукой по столу. - Пей, паренек, а я расскажу тебе про Твердь и про то, что она со мной сделала. Она говорила со мной! Я, Бардо, принц Летнего Мира и будущий мастер-пилот, если, конечно. Главный Пилот сочтет меня достойным - я говорил с богиней и вернулся, чтобы рассказать об этом тебе!
     Я взял мой стакан с виски и понюхал, но пить не стал - помешали воспоминания.
     - Что же ты хочешь рассказать мне, Бардо?
     Он рыгнул, и его лицо приняло кислое выражение. Он уже порядком набрался.
     - Я сказал тебе не всю правду - прости. Богиня не говорила, что она меня спасла - она сказала, что создала меня. Вспомнила меня, клянусь Богом! Мы с Жюстиной были мертвы, сказала она, и наш красивый корабль погиб. Ох, горе! Вот что она сказала мне, паренек. Сказала, что вспомнила каждый атом, каждый синапс наших растреклятых тел и мозгов. И воссоздала меня из водорода, углеродных молекул и звездной пыли. Спасла меня от смерти. Это Воскресение, второй шанс, сказал она. Разве такое возможно?
     - Не знаю.
     - Возможно или нет? Бога ради, скажи, паренек!
     Я отпил глоток виски и подержал янтарную жидкость на языке, прислушиваясь к разговору между ощущением и памятью, заключенной в каждой молекуле виски. Алкоголь и эфиры прожигали путь сквозь розовые бугорки в мою кровь. Вкус эфирных масел и будущих жгучих альдегидов напомнили мне планету Утрадес, где сорок лет назад произвели это виски. Я вдохнул запах ячменя, который поджаривается на торфяном огне, и запах бродящего ячменного сусла, дистиллируемого в золотой напиток памяти. Я глотнул и увидел человека, жнущего ячмень, его стальной серп, отражающий жесткий голубой свет утрадесского солнца. В зерне содержались атомы углерода, бесчисленные выдохи колонизировавших Утрадес людей. Частицы Старой Земли и ее желтого солнца, звездного водорода и кислорода, родившегося в далеком звездном пожаре, имени которого я не знал - древо памяти и бытия было бесконечным, и от мыслей о переплетении его ветвей кружилась голова. "Память обо всем заложена во всех вещах". Я закашлялся и выплюнул виски на стол. Капли покатились по навощенному дереву - осколочнику, нелегально вывезенному из лесов Алисалии давно умершим червячником. Да. Она, богиня, создала человека столь легко, как человек мог бы выстрогать деревянную куклу, памятную ему с детства.
     "Боги творят благодаря сознанию; созидание - это все".
     - Это возможно, - сказал я наконец.
     - Вот горе-то. Хуже уже некуда. Информация не может быть безупречной - значит, Бардо уже не тот, что был. Кто же я в таком случае? И как я об этом узнаю?
     Это была старая проблема и старый страх. Но передо мной, воплощенная в душе и теле моего друга, сидела возможность нового решения.
     - Ты тот, кто ты есть. Ты Бардо, мой лучший друг - этого довольно.
     Капли пота выступили на его выпуклом лбу.
     - А Мэллори Рингесс кто?
     - Я тот, кто я есть.
     Бардо облизнул свои красные губы, грохнул кружкой по столу, постучал по окну своим пилотским кольцом и сказал:
     - Твердь сказала, что я должен доставить тебе весть, что я буду сразу и посланником, и посланием, чтоб ему лопнуть. Что это напомнит тебе о твоем обещании. Что она имела в виду?
     - Я обещал вернуться к ней, Бардо.
     - Зачем?
     Я отодвинул от себя стакан - он почти без трения заскользил по мокрому столу.
     - Это трудно объяснить, но я попытаюсь. Калинда была воином-поэтессой до того, как сделалась богиней. Поэты, ведя собственный поиск совершенного человека, давно уже исправили свои хромосомы. Хуже того - они выбросили все, что казалось им бесполезным, и в невежестве своем лишились самого главного. В этом их трагедия. Ни один воин-поэт, даже Калинда - особенно Калинда - не может вспомнить Эдду. Шепот, звучащий в нас, в них молчит.
     - Вот горе-то.
     - Калинда - Твердь - представляет собой нежелательное для Эльдрии явление: богиню, ставшую таковой, не прибегая к их мудрости.
     Бардо высунулся в окно, чтобы глотнуть свежего воздуха, рыгнул и сказал:
     - Но Твердь должна была знать, как раскодировать Эдау. Подумай обо всех этих пилотах, пропавших в ней. Обо мне, наконец. Если она сумела... если она действительно создала меня, она должна была прочесть мою ДНК от и до.
     - Да, я думаю, что теперь она знает об Эдде все. Да только поздно уже, понимаешь? При всей своей мощи и великолепии она все-таки немного безумна.
     - Не понимаю, хоть убей.
     Я встал и отодвинул стул.
     - Смотри, какой день хороший. Давай пройдемся по берегу.
     Подвыпивший Бардо обхватил меня за плечи и так вывалился наружу. По ледяной тропинке между утесов мы спустились к берегу. Я рассказал ему о моих планах послать миссию в Экстр. Ее должны возглавить лучшие пилоты нашего Ордена. В ней будет участвовать много легких кораблей и один базовый с историками, программистами, механиками, эсхатологами и мнемониками - прежде всего мнемониками - на борту, с полным набором мастеров, представляющих каждую профессию Ордена. Мы цивилизуем Экстр, вернее, его дикое население, и отучим этих людей уничтожать звезды. Я покажу пилотам доказательство Гипотезы, и они обучат варваров всем тонкостям математики. А мастера с базового корабля заложат где-нибудь там, в руинах Экстра, новую Академию или даже много Академий для подготовки новых пилотов. Учить, странствовать, просвещать, закладывать начало - вот девиз нашего Ордена, и он всегда останется таким, как бы далеко ни залетали наши пилоты.
     - Но ведь радиация Экстра продолжает распространяться, так или нет? Как быть со звездой Меррипен и всеми остальными? Их свет постепенно сожжет всю галактику.
     - Нет, мы не позволим этому будущему осуществиться. - Я закрыл глаза и продолжил: - Мы создадим новые формы жизни, питающиеся светом - частично бактерии, частично компьютеры, частично фотоэлементы. Эти новые организмы, расселившись по всей галактике, будут поглощать фотоны и экранировать. Они станут частью экологии. Ты не можешь себе представить размеров этого интеллекта.
     - А потом?
     Стоя на берегу, мы смотрели на Зунд. Пахло солью и старым снегом, пахло густыми, вечными ферментами моря. Лед почти полностью растаял, и волны накатывали на скалистый берег. Над нами с криками вились две полярных чайки. Они то устремлялись вниз, то скользили, едва касаясь крылом пенных гребней на отмелях.
     - Когда-нибудь, даже очень скоро, я покину Город. Отправлюсь к ней, как обещал. И буду расти. Это будет союз своего рода. Брак, если хочешь. Если я захочу. Она одинока, слегка помешана - отсюда необходимость в новой информационной экологии. Мы создадим нечто новое, нечто такое, чего еще не было в этой вселенной. Будет и еще кое-что помимо этого. Будет - это трудно объяснить - то становление, которого я так долго боялся, а теперь уже не боюсь. Я понял это благодаря тебе. Мы то, что мы есть. Каждый мужчина, каждая женщина, ребенок, тюлень, камень, мысль, теорема, комок грязи - все создается и все сохраняется. Именно этим занимаются боги, Бардо.
     Мы пробирались по скалам и песку, стараясь не наступать на красивые камешки и ракушки, вынесенные на берег приливом. Бардо, пыхтя и отдуваясь, уперся руками в колени. Он сделался бледным, как аутист, и я подумал, что его сейчас стошнит.
     - Ох, мой бедный желудок, - простонал он. - Слишком много пива я выхлебал. - Затем он вспомнил о своем достоинстве, выпрямился и оперся мне на плечо. Знакомая тяжесть действовала успокаивающе.
     Бросив скорбный взгляд на море, Бардо повернулся и уставился на меня.
     - Ну надо же! Снаружи - пещерный человек, внутри - на две трети бог.
     "Будь щедр, будь сострадателен", - говорила мне Катарина.
     - Нет бога кроме Бога, и все мы часть целого, - сказал я. Помолчав немного, Бардо подобрал камень и пустил его по воде. Мальчишками мы часто этим занимались.
     - Три раза, - сказал он и сунул мне в руку мокрый, вывалянный в песке голыш. - Может, у тебя больше выйдет?
     - Нет, Бардо. Я пришел сюда не затем, чтобы бросать камни.
     Сердито вспыхнув, он подобрал розовую витую ракушку, швырнул ее о скалу и разбил.
     - Ну почему ты всегда делаешь то, что делать не полагается? Есть у тебя ум или нет? Ох ты, горе!
     - Мне очень жаль.
     - Где уж там: ты бог, а боги не знают сожаления.
     - Я твой друг.
     Он окинул взглядом берег: двух послушников, стоящих, держась за руки, у воды, и тюленей на камне. Их было девять, серых тюленей, и они грелись на солнышке, задрав черные носы к небу. Бардо понизил голос, как бы собираясь сообщить мне какой-то секрет, и сказал, дыша на меня кисло-сладким пивным запахом:
     - Ну уж нет, паренек. Разве может человек дружить с богом, будь он неладен?
     Я посмотрел на волны, плещущие о берег. В воде играли краски, недоступные Бардо.
     - Чтобы жить, я умираю, - прошептал я.
     Мне показалось, что Бардо меня не расслышал: он подкидывал ногой мокрый песок, опустив подбородок к груди, и не смотрел на меня. Потом он сказал:
     - Ты никогда не умрешь - разве не это напророчила тебе Катарина? - Он разгладил камелайку у себя на животе. - Но я, Бардо, только человек, и если я не подкреплю сейчас свое бренное тело, то высохну и умру. Забудем на время об этой горестной эсхатологии и поедим, как люди, пока не растаяли вконец. Я собираюсь вернуться в Хофгартен и заказать еду, а потом не просто выпить, но напиться вусмерть. Идешь со мной, паренек?
     "В конечном счете мы сами выбираем свое будущее", - говорят скраеры.
     - Может быть, позже. Я еще не успел проголодаться.
     Он пожал плечами, отвесил мне легкий формальный поклон и пошел обратно к Хофгартену. Я смотрел, как мой лучший друг - посланец богов, чудо творения - карабкается по черным, изваянным морем скалам.
     Созидание - это все; теперь я знаю, что это правда. Калинда послала Бардо, чтобы напомнить мне об этом, она создала его по памяти, и я когда-нибудь тоже этому научусь. Когда-нибудь я вспомню Катарину и верну ее к жизни, ибо дело богов - творить. Это дело всех нас. Все мы - боги, люди и черви в желудке у птицы - каждый своей мыслью, чувством и действием, какими бы обыденными и низменными они ни были, творим ту странную вселенную, в которой живем. В конце времен, когда вселенная пробудится и осознает себя, прошлое будет вспомнено, и каждый, испытывавший муку жизни, будет спасен. Это моя надежда, моя мечта, мой план.
     Я стоял на берегу холодного океана и мечтал. Сжав в руке гладкий камешек, который дал мне Бардо, я пустил его по воде. Он подпрыгнул четыре раза, чуть-чуть задержавшись между третьим и четвертым, и за этот промежуток времени вращающаяся линза галактики пронесла меня по космосу на тысячу миль. Галактика продолжала свой путь от точки создания, и я летел сквозь вселенную. Летел и продолжаю лететь - не в бездну отчаяния, а в пространство, где нет числа ярким звездам и поиск жизни, если не ее секрета, продолжается.
     Я верю, что каждый свой миг мы умираем и одновременно возрождаемся для безграничных возможностей. В тот прекрасный день ложной зимы я заплатил окончательную цену и повернулся лицом к ветру. Соленый душ, как всегда, вызвал у меня голод. Я пошел по берегу к своему мерцающему Городу, чтобы пообедать с Бардо и насладиться напоследок своим чудесным человеческим бытием.



    Дэвид ЗИНДЕЛЛ
    РЕКВИЕМ ПО HOMO SAPIENS II
    СЛОМАННЫЙ БОГ

    Перевод с английского Н.И. Виленской


Анонс

     Перед вами - "Реквием по Homo Sapiens".
     Грандиозная, увлекательная и поразительно поэтичная "опера" - однако опера не космическая, но - "космологическая" Слушайте. Слушайте...
     Слушайте надменную, гордую, чеканную сагу Будущего...
     Будущего, когда наша Земля обратилась в давно полузабытый миф - правду о коем знают лишь немногие, состоящие в почти рыцарском ордене Космических Пилотов. Будущего великого города Невернесса - и заселившей Вселенную Старшей Расе Эльдрии, исчезнувшей и оставившей за собою бесчисленные загадки...
     Цикл "Реквием по Homo Sapiens", открытый романом "Хранитель Времени", - продолжается!
     Сага - продолжается
     Читайте следующую книгу цикла "Реквием по Homo Sapiens" -роман "Сломанный бог"!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДАНЛО ДИКИЙ

Глава I

ШАЙДА

     Все, что не холла, то шайда.
     Шайда для человека убивать то,
     что он есть не может.
     Убить животное имакла - тоже шайда.
     Шайда, когда человек умирает
     раньше срока,
     И шайда, когда он не умирает вовремя.
     Шайда - путь человека, убивающего
     других людей.
     Шайда - крик мира, потерявшего душу.
     Из девакийской "Песни Жизни"

     Это история моего сына, Данло ви Соли Рингесса. Со временем я узнал его очень близко, хотя его (и моя) судьба распорядилась так, что вырос он дикарем, оторванным от своих истинных сородичей. До своего появления в Городе он почти ничего не знал о своем происхождении и о цивилизованном образе жизни - не знал даже, что он хомо сапиенс. Он считал себя алалоем, представителем искусственно выведенной расы, живущей на покрытых льдом островах к западу от Города. Его соплеменники носили на себе следы давних генетических исправлений: у них были выступающие надбровные дуги и глубоко Laпосаженые глаза. Алалои - мощные, волосатые, крепкие и жизнеспособные, одевались в шкуры убитых животных и во многом были мудрее современного человека. Долгое время Данло жил в одном мире с ними - в мире, где поутру отправляются на охоту в морозный лес, где снег и ветер чисты, а в небе кружат белые стаи морских птиц, в разнообразном и обильном мире. Прежде всего это был мир халла - этим словом алалои обозначают гармонию и красоту жизни. Трагедия Данло состояла в том, что ему рано пришлось узнать, насколько хрупка она, халла. Не будь этого, он, возможно, никогда не вернулся бы в свой родной город, к своему отцу. И если бы он не совершил путешествия, которое должен проделать каждый человек, судьба его маленького холодного мира и вселенной, куда этот мир входит, могла бы обернуться совсем по-иному.
     Данло рос и мужал в алалойском племени деваки, жившем на гористом острове Квейткель. Этот остров служил деваки домом несчетное число поколений, и никто уже не помнил, что их предки несколько тысячелетий назад бежали из руин цивилизации Старой Земли. Никто не помнил долгого путешествия сквозь холодную мерцающую линзу галактики и не помнил, что огни на небе называются звездами. Никто не знал, что на Языке цивилизованных людей их планета именуется Ледопад. Никто из деваки или из других племен не помнил этого потому, что их предки стремились забыть шайду вселенной, обезумевшей от болезней и войн. Они хотели жить, как велит природа - в естественной гармонии с жизнью. Поэтому они изменили тело и впечатали в мозг знания и навыки древнейших обитателей Старой Земли, а после этого уничтожили свой серебристый космический корабль. Теперь, много тысяч лет спустя, женщины деваки собирали орехи бальдо и жарили их на кострах, а Мужчины охотились на мамонта, на шегшея и даже на Тотунью, белого медведя. Иногда, если море замерзало крепко-накрепко, Тотунья выходил на острова и сам охотился на них. Деваки, как все живые существа, знали холод и боль, рождение, радость и смерть. Не их ли пословица, старая, как пещера, в которой они жили, гласила, что смерть - левая рука жизни? Они хорошо знали почти все, что связано со смертью: крик Нунки-тюленя, пробитого копьем, погребальные причитания старух, жуткое молчание умершего ночью ребенка. Они знали естественную смерть, освобождающую место для новой жизни, но о напасти, которая приходит неведомо откуда и убивает даже самых сильных мужчин, об истинной сути шайды они не знали ничего.
     Когда Данло было около четырнадцати лет, деваки поразила страшная болезнь, названная ими "медленным злом". В один из дней глубокой зимы все они, и мужчины и женщины, разом занемогли от загадочной горячки. Изо рта у больных шла пена, из ушей кровь, а затем их сковывал паралич. Во всем племени болезнь не тронула только Данло и еще одного человека по имени Трехпалый Соли. Им вдвоем пришлось охотиться, чтобы хоть как-то согреть больных в их снежных хижинах.
     Данло и Трехпалый Соли любили своих братьев и сестер, как себя, и шесть дней трудились как одержимые, чтобы не дать своему племени уйти на ту сторону слишком скоро. Но заболевших было восемьдесят восемь человек, а их только двое, и эта задача оказалась непосильной для них. Медленно, малопомалу -ибо алалои народ выносливый и упорный - племя деваки начало вымирать. Одна из женщин, Килейе, первая отправилась в далекий путь, за ней последовали мужчины, Вемило и Чокло, старая Лилуйе и много других. Скоро пещера наполнилась гниющими, ожидающими погребения телами.
     Данло старался не обращать на них внимания, хотя для деваки забота о мертвых долг не менее важный, чем забота о живых. Все свои силы он отдавал уходу за своим приемным отцом Хайдаром и за Чандрой, единственной женщиной, которую знал как свою мать. Он заваривал кровяной чай и вливал эту густую теплую жидкость им в горло, втирал горячий тюлений жир в их лбы, молился за их души - он делал все, чтобы не дать им уйти, но безуспешно. Медленное зло в конце концов отняло жизнь и у них. Данло помолился, поплакал и вышел из пещеры, чтобы нарвать огнецветов им на могилу. Но он так обессилел, что свалился в сугроб и тут же уснул. Трехпалый Соли нашел его там чуть позже, занесенного свежим снегом.
     - Данло, - сказал он, стряхивая сверкающий сореш с парки мальчика, - во лания-ти? Что с тобой?
     - Я просто уснул, отец, - сказал Даняо. - Ми тулу лос ваморащу. Я очень устал. - Он протер глаза заснеженными рукавицами. Данло в свои тринадцать лет был выше, тоньше, изящнее всех своих соплеменников и, по правде сказать, совсем не походил на алалоя. Длинный нос и дерзкие скулы он взял у отца, а глаза у матери. Темно-синие, как жидкие сапфиры, они сияли даже теперь, когда он так устал. Почти в каждом городе Цивилизованных Миров его сочли бы красавцем, но Данло еще не доводилось видеть ни одного хомо сапиенс, а о себе он думал, что он не такой, как его собратья. Не то чтобы урод, просто не такой - как талло, подброшенная в ястребиное гнездо.
     - Ты не должен спать в снегу, - сказал Соли, кряжистый и мускулистый, как большинство алалойских мужчин. Он тоже устал до предела. Его плечи ссутулились и взгляд стал отрешенным, но видно было, что он очень встревожен. - Только собаки спят в сугробе.
     - Я хотел только нарвать цветов, отец. Не знаю, что такое со иной случилось.
     - Ты мог бы уснуть надолго и больше не проснуться.
     Соли поднял его на ноги. Они стояли около входа в пещеру.
     В тридцати футах от них ездовые собаки двенадцати девакийских семей, привязанные к своим кольям, натягивали поводки и скулили, прося, чтобы им дали поесть. Данло уже не помнил, когда кормил их в последний раз. День близился к вечеру, и солнце на не