ный возраст, и раз уж ты заговорил об игре словами, то пожалуйста. Что скажешь об атомах, составляющих мою ДНК? Они, надо думать, еще старше, поскольку появились из звездного ядра десять биллионов лет назад.
     Он поскреб себе нос и вытянул палец. Под ногтем остался жир и желтые отмершие частицы кожи.
     - Вот тебе твой секрет жизни. - И Бардо, явно довольный собой, вернулся к флирту с историчкой. Я хлопнул его по руке.
     - Признаю, что слова Тверди несколько загадочны. Значит, мы должны их разгадать.
     - Никогда не любил загадок.
     Я перехватил его взгляд.
     - Ты сказал, что наш геном развивается биллионы лет. Следовательно, ДНК всех наших предков старше, чем наша. Вот это, по-моему, и значит "старая". Надо же откуда-то начинать. Алалои привили себе ДНК тела, насчитывавшего пятьдесят тысяч лет. Есть надежда, что эта ДНК - и то, что в ней записано - не подверглась мутациям и не деградировала.
     - Но алалои - не наши предки.
     - Да, но неандертальцы Старой Земли ими были.
     - Да нет же, ей-богу, они даже не принадлежали к человеческому виду! Это были сутулые скоты со скошенной челюстью, тупые как пробки.
     - Ошибаешься. Их мозг был больше, чем у современного человека.
     - Больше, чем твой - возможно. - Он постучал себя по лбу. - Но уж точно не больше, чем у Бардо.
     - Мы произошли от них.
     - Возмутительные слова - но я тебе не верю. Полагаю, Бардо разбирается в истории не хуже других, но вести исторические споры - не дело пилотов. - Он погладил бороду и поглядел на историчку. - Надо, чтобы нас рассудил историк.
     С этими словами он рыгнул, встал, стряхнул крошки с бороды и начал протискиваться между столиками. Подойдя к историчке, он что-то сказал ей. Она засмеялась и подала ему руку, а он проводил ее к нашему столу.
     - Позволь представить тебе Эстреллу Доминго с Темной Луны. - Эстрелла была хорошенькая и полненькая, как раз во вкусе Бардо. Представив ей меня, он сказал: - Эстрелла согласилась рассудить наш спор. - Он пододвинул ей стул и налил кофе. - А теперь скажите, юная Эстрелла, - неандертальцы действительно были нашими предками?
     По правде говоря, я не думал, что Бардо надеялся выиграть спор. Вскоре стало ясно, что он пригласил к нам эту милую девушку не ради истории, а ради ее самой. Когда она терпеливо объяснила, что существуют разные теории происхождения человека и что неандертальцы, вероятнее всего, действительно были нашими прямыми предками, он воскликнул:
     - Выходит, мой друг снова прав! Но признайтесь, это нехорошо, что человек когда-то походил на пещерных жителей. Они такие уроды, вы не находите?
     Эстрелла не согласилась и застенчиво заметила, что многим женщинам нравятся мощные, мускулистые, волосатые мужчины. Поэтому, отчасти, некоторые специалисты и завели моду переделывать себя под алалоев.
     - Гм-м. - Бардо покрутил усы. - Интересная мысль. Далее Эстрелла сказала, что различие между неандертальцем и современным человеком не столь велико, как думают многие.
     - Если хорошо присмотреться, вы найдете неандертальские гены в облике людей на каждой улице каждого города каждой планеты Цивилизованных Миров. - (Как я уже говорил, она была милая, умная девушка, но имела досадную привычку вплетать в свою речь слишком много препозитивных предложений.) - Взять хотя бы вас, мастер Бардо, с вашими толстыми надбровными дугами над глубоко посаженными глазами и вашей роскошной бородой - вы никогда не задумывались над этим?
     - Честно говоря, нет. Но было бы весьма интересно обсудить эту тему подробнее, согласны? Мы могли бы изучить разные детали моей анатомии и определить, которые из них наиболее примитивны.
     Условившись с Бардо, как и когда "обсудить эту тему более подробно", она вернулась к своему столику и шепнула что-то на ухо подруге.
     - Ну что за прелесть! - сказал Бардо. - И как мило эти кадеточки пасуют перед старыми пилотами! Ладно. Возможно, неандертальцы правда были нашими предками... а возможно, и нет. Это еще не повод, чтобы переделывать свои тела и жить в пещерах. У меня есть план получше. Заплатим червячнику, чтобы он поймал для нас алалоя. Ведь на шегшеев-то они охотятся, червячники? Ну, так пусть отловят пещерного человека и привезут его в Город.
     Я глотнул кофе и почесал переносицу.
     - Ты же знаешь, что мы не можем так поступить.
     - В самом-то деле все, что нужно, - это немного крови. Пусть червячник оглушит его, отцедит малость крови и привезет нам.
     Я поболтал кофе во рту - он остыл и отдавал горечью.
     - Ты всегда обвинял меня в избытке праведности, но представь себе, я об этом уже думал.
     - Ну и что же?
     Я заказал еще кофейник.
     - Крови одного человека недостаточно. Неандертальские гены широко рассеяны в алалойских семьях, и нам нужно собрать достаточно богатый статистический материал.
     Бардо закатил глаза.
     - Уж ты всегда найдешь причину, паренек. По-моему, тебе просто хочется испохабить свое тело и пожить среди дикарей. Это же так романтично, а ты у нас всегда был романтиком.
     - Если Хранитель Времени удовлетворит мою просьбу, я поеду к алалоям. А ты?
     - Я? Что я? Ничего себе вопрос! - Бардо откусил хлеб. - Если я с тобой не поеду, ты скажешь, что Бардо испугался, так ведь? Ну, тем хуже. Я готов пройти с тобой всю галактику, дружище, но воровать плазму у дикарей... это безумие!
     Мне так и не удалось его уговорить, но оптимизма у меня не убавилось - я был так счастлив вернуться домой, что все остальное не имело значения. Мне как вернувшемуся из странствий пилоту выделили дом в Пилотском Квартале. Я выбрал маленькое, с крутой крышей шале, отапливаемое горячей водой от гейзера у подножия Аттакеля, и перетащил туда свою книгу стихов, меха, камелайку, три пары коньков, шахматы, мандолину, на которой так и не научился играть, и еще кое-какие пожитки, приобретенные за годы учения в Ресе. (Послушникам в Борхе не разрешается иметь ничего, кроме того, что на них.) Я подумывал, не заказать ли себе кровать и несколько деревянных столов и стульев - такие мелкие удобства были тогда в большой моде. Но мне не нравилось спать на кровати, а столы и стулья я считал уместными только для кафе, где ими пользуются многие. У меня была и другая причина не забивать свой дом вещами: Катарина все ночи проводила со мной. Я не хотел, чтобы она в своей вечной темноте натыкалась на стулья, рискуя испортить свое красивое лицо.
     Мы держали наши ночные свидания в секрете от моей матери и тетки, да и от всех остальных тоже, включая Бардо. Мне очень хотелось довериться ему, рассказать, каким счастливым делает меня Катарина - ее руки, ее язык, ее подвижные бедра, ее страстные, хотя и обычные для любовников, слова и стоны. Но Бардо был способен хранить секреты не более, чем удерживать в себе газы после слишком большого количества хлеба и пива. После того нашего разговора в кафе половина Ордена - практически все, кроме моего трусоватого друга - возжелала сопровождать меня в моем великом, как его уже называл, походе.
     Даже Катарина, достаточно знакомая с будущим, чтобы не волноваться, пришла в волнение. В поздние часы пятидесятого числа, после медленных неистовых соитий (она всегда стремилась поглощать время медленно, смакуя его, как змея поглощает добычу), она удивила меня. Она лежала нагая перед огнем, и оранжево-красные блики играли на ее потной белой коже. От нее пахло духами, дымом и сексом. Руки она закинула за голову, и ее тяжелые груди казались безупречно круглыми дисками. Незрячая, она не стыдилась своего тела и не сознавала своей красоты. Я, умиротворенный, смотрел на треугольник темных густых волос под круглым животом, на длинные скрещенные ноги с высоким подъемом. Она смотрела вверх, на звезды - то есть смотрела бы, будь у нее глаза и если бы потолок и толстый покров снега на крыше не отделяли от нас небо. Кто знает, что видела она, вглядываясь в темные туннели будущего? И если бы она вдруг прозрела снова, заменил бы ей молочный свет средизимних звезд то, что она видела внутренним взором?
     - О Мэллори! - сказала она. - Что я сейчас... я должна поехать с тобой к твоим алалоям, понимаешь?
     Я улыбнулся, хотя она не могла видеть моей улыбки. Я сидел, рядом с ней, подогнув ноги и набросив на плечи мех. Откинув длинные черные волосы с ее пустых глаз, я сказал:
     - Жаль, что у Бардо нет твоего энтузиазма.
     - Не будь слишком суров с Бардо. В конце концов он тоже поедет.
     - Поедет? Куда? - Не знаю, что беспокоило меня больше: ее предвидение или ее желание сопровождать меня к алалоям. - Что ты видела?
     - Бардо в пещере с его большим... он такой смешной!
     - Ты уж прости, но никуда ты со мной не поедешь.
     - Но я должна! И поеду, потому что... о Мэллори!
     Это, разумеется, было невозможно.
     - Алалои, - сказал я ей, - оставляют слепых и увечных на снегу во время метели. И те умирают. - Я не знал, впрочем, правда это или нет.
     Она с улыбкой повернулась ко мне.
     - Выдумщик из тебя неважный.
     - Допустим. Но я не понимаю, почему тебе так необходимо ехать со мной.
     - Это трудно объяснить.
     - А ты попытайся.
     - Прости, Мэллори, но я не могу.
     - Потому что это нарушило бы твой обет?
     - И поэтому тоже... но больше из-за того, что для описания будущего слов не существует.
     - Я думал, вы, скраеры, изобрели для этого специальный словарь.
     - Я очень хотела бы найти слова и рассказать тебе, что я видела.
     - Ну так попробуй.
     - Я хотела бы снова обрести глаза, чтобы видеть лица твоих... там, на льду, глубокой зимой, ты найдешь то, что... О, как назвать то, что я видела, этот образ, человеческий образ? Я нарушу свой обет и верну себе глаза, чтобы увидеть это снова, прежде чем... прежде чем увижу.
     Я молча почесал нос, сидя весь в поту перед трескучим огнем. Верну глаза! Это был шок - услышать такое от скраера.
     - Ну вот, видишь, - вздохнула она. - Ничего у меня не вышло.
     - Разве ты не можешь просто сказать, что случится, а что нет?
     - Милый Мэллори, представь, что я видела то, что одно лишь имеет значение. Если бы я назвала тебе точное время твоей смерти, это отравило бы всю твою жизнь, потому что... ты всегда переживал бы тот момент... и это отняло бы у тебя все счастливые мгновения. Если бы ты знал.
     Я поцеловал ее в губы.
     - Есть и другой вариант. Если бы я знал, что умру лет через сто, я ничего бы не боялся и наслаждался каждым мгновением жизни.
     - Да, это правда.
     - Но и парадокс тоже.
     Она посмеялась и сказала:
     - Мы, скраеры, славимся своими парадоксами.
     - Ты видишь одно будущее? Или несколько возможных? Мне всегда хотелось это знать.
     Большинству пилотов - да и всем, кто состоял в нашем Ордене - тоже любопытно было бы узнать секреты скраеров.
     - И ведь в будущем можно что-то изменить, раз ты его видишь?
     Она снова рассмеялась. Иногда, когда она вот так отдыхала перед огнем, ее смех звучал очень красиво.
     - Вот ты и сформулировал наш первый парадокс, сам того не ведая. Видеть будущее и... если мы потом захотим изменить его и это нам удастся... если оно изменимо, как же мы могли тогда видеть его?
     - И вы отказываетесь что-либо менять лишь ради того, чтобы сохранить увиденное?
     Она взяла мою руку и погладила ладонь.
     - Ты не понимаешь.
     - В некотором фундаментальном смысле я никогда не верил, что вы способны видеть что-либо, кроме вариантов.
     Она провела ногтем по моей линии жизни.
     - Да, конечно... кроме вариантов.
     Я засмеялся, раздосадованный.
     - Мне сдается, легче понять механика, чем скраера. Вера механиков по крайней мере поддается расчетам.
     - Некоторые механики верят, что каждое количественное событие, происходящее во вселенной, меняет... Они просчитывают варианты. На каждое событие приходится свое будущее. Пространство-время делится и множится, как ветви твоих бесконечных деревьев. Все эти бесконечные, или параллельные, как они говорят, будущие осуществляются одновременно - а значит, существуют и бесконечные "сейчас", понимаешь? Но механики заблуждаются. Настоящее - это... существует единство имманентности... возможно лишь одно будущее, Мэллори.
     - Значит, будущее неизменяемо?
     - У нас есть одна поговорка: "Мы не меняем будущее, мы выбираем его".
     - Скраерский треп.
     Она провела пальцами по волосам у меня на груди и внезапно сжала руку в кулак над сердцем, притянув меня к себе.
     - Мне надо будет пойти к резчику, которого зовут... Он вырастит мне новые глаза. Хочу видеть твое лицо, когда ты... один раз, один-единственный, хорошо?
     - Ты правда сделаешь это? Нарушишь свой обет? Зачем?
     - Потому что люблю... Я люблю тебя, понимаешь?
     В следующие несколько дней я не мог думать почти ни о чем помимо этого странного разговора. Как возвратившийся пилот я обязан был преподавать и взялся обучать двух послушников холлнингу. Должен сознаться, что к своим учительским обязанностям я относился не слишком ответственно. Ранним утром в классной комнате моего шале, показывая маленьким Рафи и Джорду простые геометрические превращения, я невольно думал о своем путешествии и вспоминал, как изображение Катарины взглянуло на меня вновь обретенными глазами. Знала ли Твердь о том, что однажды скажет мне Катарина? Я размышлял над этим, одновременно показывая своим ученикам, что невозможно наложить двухмерный бумажный макет правой перчатки на такой же макет левой, если ограничить его перемещения одной плоскостью. Не замечая, что им скучно, я поднял макет с пола, перевернул в воздухе и наложил на другой.
     - Но если мы возьмем предмет с плоскости и проведем через пространство, оба макета совмещаются легко. Подобным же образом...
     - Подобным же образом, - перебил меня долговязый нетерпеливый Рафи, - невозможно повернуть трехмерную левую перчатку так, чтобы она превратилась в правую. Но если мы проведем ее через пространство-время, это станет возможным. Мы это знаем, пилот. Можно считать, что урок окончен? Вы обещали рассказать нам о своем путешествии к алалоям, помните? Вы правда собираетесь ехать по льду на собаках и есть живое мясо?
     Я с испугом заметил, что мое прохладное отношение к науке заразило и моих учеников, и немного подосадовал на Рафи, слишком шустрого для своего же блага.
     - Верно, - сказал я, - левая перчатка может сделаться правой, но можешь ли ты представить зрительно, как она перемещается в пространстве-времени? Нет? Так я и думал.
     Два дня спустя я повел их к резчику, который модифицировал им легкие, а потом в Обитель Розового Чрева. Там, в шестиугольной тренировочной камере, занимавшей почти весь выложенный розовой плиткой резервуар, им предстояло, дыша растворенным в воде кислородом, выполнить комплекс упражнений. Теплая соленая темная вода, где утрачивалось чувство правой и левой стороны, верха и низа, позволяла представить себе четырехмерное пространство. Вращаясь в воображаемой плоскости, проходящей через нос, пупок и позвоночник, ребята пытались совместить себя с собственными зеркальными отражениями. Хотя упражнение это простое - вроде того, когда переворачиваешь линейную диаграмму куба, глядя на него, пока не "щелкнет", - за ними следовало пристально наблюдать. Я же опять отвлекся, думая, сумеет ли Катарина найти резчика, который сделает ей новые глаза, - и довольно поздно заметил, поглядев сквозь винно-красную воду, что Рафи плавает, обхватив руками колени и крепко зажмурив глаза. Если оставить его в этой эмбриональной позе слишком надолго, у него может развиться привычка к слепоте и погруженности в себя. Я напомнил себе, что он готовится стать пилотом, а не скраером, и забрал его из бассейна.
     - Это слишком легко, - заявил голый Рафи, с которого капала вода. Измененные легкие мешали ему свободно дышать обычным воздухом. - Когда увидишь один раз, как это делается, все остальное уже проще простого.
     - Если говорить о геометрических превращениях, то да. А вот топологические будут потруднее. Помню, как Лионел Киллиранд велел мне вывернуться наизнанку - вот где жуть была! Раз сегодняшние упражнения показались тебе такими легкими, не хочешь ли заняться топологическими превращениями?
     - Я бы лучше занялся настоящими, как вы, пилот, - ответил он с надменной улыбочкой. - Вы правда собираетесь переделывать себя? Это такая же серьезная операция, как переделка легких? А послушник вам у алалоев не понадобится? Возьмите меня!
     - Нет, ты еще маленький. Ну так что, займемся движением в подпространстве? Его тебе, полагаю, будет представить не так-то легко.
     Ажиотаж, вызванный в Ордене моим предполагаемым путешествием, меня не слишком удивлял. Люди остаются людьми, и даже самые цивилизованные из них иногда испытывают желание опроститься. В каждом из нас таится желание вернуться к природе, испробовать жизнь в ее наиболее примитивной форме; таится потребность испытать себя, доказать, что способен существовать (как хищник) в естественных условиях. Бытовало мнение, что алалои ведут более здоровый, чистый образ жизни, чем современный человек. Недаром история Гошевана и его больного белокровием сына Шанидара воспламеняла умы целого поколения. Вернуться к природе сильным, приспособленным для этого человеком - что могло быть романтичнее? Не проходило дня без того, чтобы какой-нибудь семантолог не высказывался о сложностях алалойского языка или фабулист не цитировал эпос о роковом путешествии Гошевана; не проходило ночи, чтобы какой-нибудь пилот, накурившись тоалача, не клянчил взять его с собой к алалоям.
     В конце этого счастливого сезона романтики, глубоких снегов и планов меня посвятили в мастера. Как ни странно, я, будучи самым молодым пилотом, когда-либо получавшим это звание, больше не гордился своей относительной молодостью. Состарившись в пути на пять лет личного времени, я стал чувствовать себя человеком, не имеющим возраста, даже старым - таким же старым, как выложенные глазурью простенки Зала Пилотов, где мастер-пилоты приняли меня в свои ряды. Помню, как ждал их решения в дальнем конце зала, у помоста, где мы с Бардо получили свои кольца. Я постукивал ботинком по холодному полу, слушая, как звук пропадает в высоких сводах надо мной. Перед собой я видел черные двери конклава, сделанные из осколочника и украшенные барельефами Ролло Галливара и Тисандера Недоверчивого, Тихо и Йоши - всех трехсот восьмидесяти пяти наших Главных Пилотов, сменившихся со времен основания Ордена Ближе к центру Левой створки я отыскал резной профиль Соли с длинным широким носом, твердым подбородком и скрепленными серебряной цепочкой волосами. Интересно, вырежут ли когда-нибудь в этом старом дереве мой собственный профиль - и если да, сумеет ли кто-нибудь отличить его от изображения Соли? Потом двери отворились, и почтенный Салмалин, самый старый после Соли пилот, пригласил меня, огладив белую бороду, в круглую комнату конклава. В этот момент я почувствовал, что сам не так уж стар. Я занял табурет в центре круглого кольцеобразного стола. Вокруг меня сидели Томот, Пилар Гаприндашвили, мрачный Стивен Карагар, Лионел, Жюстина и другие мастер-пилоты. Когда Салмалин стоя объявил, что я принят в коллегию мастеров, все другие тоже встали, и каждый снял перчатку с правой руки. Я обошел вокруг стола, пожимая руки, - это была самая простая и трогательная из всех церемоний нашего Ордена. Жюстина, подав мне свою длинную изящную кисть, сказала:
     - Как жаль, что Соли этого не видит. Я уверена - он гордился бы не меньше, чем я.
     Я не стал ей напоминать, что Соли, будь он здесь, скорее всего наложил бы вето на решение коллегии.
     Когда каждый из мастеров меня поздравил, у дверей конклава меня встретила мать. Мы вместе прошли через почти безлюдный зал.
     - Вот ты и мастер, - сказала она. - Теперь Хранителю Времени придется отнестись к твоему прошению более внимательно. Если он даст согласие, мы переделаем наши тела и отправимся к алалоям, где нас ждет слава - все равно, найдем мы что-то или нет.
     Мне показалось забавным то, что даже мать не устояла перед общим порывом. Прикусив губу,