а. - Она вновь превратилась в девушку, приносящую свой скраерский обет. - Отдавать, сострадать, воздерживаться... - А после она выдохнула так, словно ей надавили на живот: - Потому что ты никогда не умрешь. - Ее губы перестали шевелиться, и все вокруг стало неподвижным: грудь, ноги и льющаяся кровь. Она лежала, глядя сквозь черный каменный потолок в небо и в вечность своими незрячими глазами, окончив свои дни, как подобает скраеру.
     Для меня кошмар только начинался. Кровь стыла у меня на губах и застилала глаза. Я поднял со снега тюлений нож Аналы. Мне следовало бы заняться телом Катарины - если бы я это сделал, наша с ней жизнь могла бы обернуться совсем по-другому. Но я не думал о ней - я вообще не думал, потому что превратился в зверя. Я ринулся к хижинам Манвелины, ища Аналу. Безумная мысль овладела мной: если я схвачу ее за шею и тряхну, как собака встряхивает гладыша, она вернет Катарине то, что отняла. Анала вышла из хижины с мамонтовым копьем Юрия, и я решил, что не стоит ее трясти. В конце концов, она не резчик; ничто уже не спасет Катарину и не вернет ее мне. Нет, я не стану трясти Аналу - я выколю глаза ей самой, чтобы она увидела, какое зло сотворила.
     Я плохо сознавал, что происходит вокруг. Кто-то из женщин порезал мне ухо ножом. Анала метнула копье, но я отбил его в сторону. Кто-то ткнул меня ножом в плечо. Жюстина двинула Мулийю в лицо локтем, Бардо рычал, как медведь. Какая-то женщина, оступившись, повалилась на хижину Аналы, стена рухнула, и снежинки замельтешили в чадном свете горючих камней. Анала по-настоящему испугалась - я видел страх на ее широком желтом лице. Потом рука у меня повисла, и я уронил нож на снег. Разве мог я воткнуть этот нож ей в глаз? Я бы и тюленю не смог глаза выколоть. Я хотел уже вернуться к Катарине, когда Бардо крикнул:
     - Берегись, Лиам!
     Я вспомнил, что нарты Лиама ехали следом за нами. Я обернулся - он бежал на меня, темный и безликий на фоне яркого устья пещеры, низко держа свой тюлений нож. Он, вероятно, подумал, что я собираюсь убить его мать - теперь я это понимаю, - и не видел, как я бросил нож. Он целил мне в живот, и я перехватил его руку. Обмениваясь пинками, мы упали и покатились по снегу. Он пырнул меня в горло, но я вскинул руку, и нож вошел в нее. Боль взбесила меня. Я выполнил другой рукой захват, которому научил меня Хранитель Времени, и сгреб Лиама за глотку.
     - Сестрин хахаль! - крикнул он мне в ухо.
     Момент был решающий. Я держал его жизнь в своих пальцах. Я мог стиснуть их, сделав свой выбор. Я мог распорядиться по-другому, отпустив его и обеспечив нам мирный уход. Но я был в ярости и потому стиснул пальцы и сжимал их, пока его лицо не побагровело и глаза не вылезли из орбит. Я убил его. Это и правда оказалось легко - легче, чем убить шегшея или тюленя.
     - Бог мой, да ему крышка! - крикнул Бардо, помогая мне встать. - Скорей - надо бежать, пока Юрий не вернулся.
     - Нет... ведь здесь Катарина... ее тело. Надо увезти ее домой.
     - Поздно, паренек.
     - Нет, не поздно.
     Анала с криком повалилась на Лиама, водя руками по его телу.
     - Охты, горе горькое - ей-богу же, нам надо спешить!
     Мы пошли за Катариной, но ее тело исчезло - должно быть, женщины вытащили его из пещеры. Я собрался искать его, собрался схватить Аналу за волосы и заставить сказать, куда оно делось, но мать сказала:
     - Бардо прав. Надо уходить, не то будет поздно.
     Не помню, как мы пробились к нашей разрушенной хижине. Помню только, как ползал на коленях, точно полоумный, собирая оставшиеся невскрытыми криддовые сферы. Жюстина с матерью собрали спальные шкуры и другие пожитки. Кое-как мы побросали все на нарты. Думаю, женщины могли бы остановить нас, если бы захотели, но они были ошарашены и не желали, видимо, с нами связываться. Мы направили нарты вниз по склону, слыша за собой вой - вой матери, оплакивающей сына, ушедшего слишком рано. Этот звук, самый жалостный во вселенной, был так пронзителен и громок, что наши собаки тоже подняли вой. Мы мчались среди снежных холмов, и еще много миль собаки выли не переставая.

16

СМЕРТЬ ПИЛОТА

     Если я влюблен в море и все, что с ним связано - и тем сильнее, чем более гневно оно противится мне; если пыл первооткрывателя гонит мои паруса в неизведанные пределы; если восторг, присущий только мореплавателям, переполняет меня; если мое ликование восклицает: "Берег исчез, порвалась последняя цепь, безбрежность ревет вокруг, пространство и время блещут вдали - возрадуйся, старое сердце!" - как же не возлюбить мне Вечность и брачное кольцо колец - кольцо возвращений?
     Никогда не встретить мне женщины, от которой я захочу иметь детей, если она не будет той, возлюбленной мною: ибо я люблю тебя, о Вечность.
     Ибо я люблю тебя, о Вечность!
     Пятая предсмертная медитация воинов-поэтов

     Проехав немного вдоль ручья, мы остановились, чтобы сбросить с нарт мясо шегшея и облегчить свой груз. Я увел мать в лес, в чащу заснеженных деревьев, и велел рассказать мне все. Сначала она изворачивалась, говоря, что не имеет понятия, почему деваки сочли Катарину ведьмой, но потом рассердилась и сказала:
     - А разве она ею не была? Что такое скраер, если не ведьма? С чего бы еще мой сын стал спать со скраером? Как мог ты быть так неосторожен! Предаваться похоти, как дикие звери, и получать удовольствие - что люди при этом чувствуют? Ох, мужчины! Вам удовольствие, а нам приходится рожать. Но ведь Катарина сама хотела этого ребенка, правда? Твоего ребенка. Я знаю, что он был от тебя. Твое семя. Катарина так сказала. Твоя двоюродная сестра... и дочь Соли. Она знала. Она была скраером и видела правду. Она совратила тебя умышленно, эта ведьма! Умышленно! Потому я и сказала ей, что она ведьма. Неужели ты винишь меня за это? Ей следовало сделать аборт, пока еще можно было.
     Второй раз в своей жизни я чуть было ее не ударил. Меня бросило в пот, несмотря на мороз, и я не мог смотреть на мать.
     - Значит, это ты ее убила, - сказал я.
     - Да ты что? И экспедицию тоже я задумала? И с Катариной спала? Мой сын может быть очень жесток, когда говорит, не подумав.
     Мы молча вернулись по глубокому снегу к нартам. Пальцы на моей раненой руке онемели, и я не чувствовал их, держась за борта. Мы спустились дальше по ручью через холмы, на восток от горы Квейткель, чьи многочисленные, теперь замерзшие, потоки вливались в ручей, превращая его в маленькую речку. За поворотом возник голый холм, который деваки прозвали Оспиной. (Из пещеры при слабом свете он из-за своей наготы кажется не возвышением, а впадиной - отсюда и название.) Река ниже Оспины вилась сквозь деревья сверкающей белой лентой. Около ее южного берега мы нашли Соли - он бил острогой рыбу в проруби и набросал уже целую кучу. Когда мы вывернулись из-за поворота, его собаки подняли лай. Он выпрямился и посмотрел на нас. Зрение у него было острое - он бросил острогу, схватил копье для охоты на шегшея и побежал нам навстречу.
     - Где Катарина? - крикнул он, переводя взгляд с одних нарт на другие. - Что случилось? Где Катарина?
     Жюстина подошла к нему и стала шептать что-то на ухо. Его лицо застыло, дыхание пресеклось, и Жюстина, рыдая, рассказала ему всю историю Катарининой гибели - но сказала она не всю правду. Она умолчала о том, что моя мать назвала Катарину ведьмой. По ее словам выходило, что Анала шпионила за Катариной и подсмотрела, как та разбирает образцы.
     - Умерла наша девочка, - плакала Жюстина. - Ох, Леопольд, ее нет больше!
     - С чего это Анале вздумалось шпионить за Катариной? - спросил он.
     Мать, внеся свою лепту лжи, пояснила:
     - Анала всегда ее недолюбливала. Мы были подругами, поэтому я знаю. Анале не нравились разговоры Юрия о женитьбе Лиама на Катарине. Она считала, что Катарина приворожила Лиама. Я сказала, что это чепуха - мне показалось, что я ее убедила.
     Я сидел на нартах и слушал, как они врут. Парку я скинул, чтобы дать Бардо перевязать мои раны - они были глубокие, сильно кровоточили и причиняли мне боль. Я всегда ненавидел и ложь, и лжецов. Есть ли что-нибудь заразительнее и пагубнее дезинформации, изворотливых слов неправды? Я смотрел на Бардо, но его, очевидно, больше беспокоили мои раны, чем измышления моей матери. Он забинтовал мне руку нерпичьей шкуркой. Я весь продрог и трясся, как щенок. Мне очень хотелось изобличить мать, но я боялся, как бы Соли после этого ее не убил.
     - Что за чушь! - рявкнул Соли. Он стоял над матерью, глядя на нее сверху вниз. - Ведь Катарина скраер - неужели она не заметила бы, что Анала за ней шпионит?
     - Мотивы скраеров известны только им самим, - ответила мать, стиснув руки.
     - Но почему? Почему?
     - Быть может, она хотела умереть. Мне кажется, она знала - знала, как это будет.
     Соли понурил голову, выдохнув облако пара.
     - Зачем, зачем она пошла в скраеры? - сказал он, обращаясь к прибрежным скалам. - И если она видела свою смерть, то почему не помешала этому свершиться? Почему? Я не должен, не должен был пускать ее в скраеры. - Он произнес это слово, как самое гнусное ругательство, стиснул древко копья и напустился на нас за то, что мы не увезли с собой тело Катарины. - Вы поступили бездумно - ты признаешь это, пилот?
     - У нас не было времени, - пробормотал я, мучимый болью от только что перевязанных ран.
     - Вы могли бы спасти ее.
     - Спасти? Она мертва.
     - Если бы вы увезли ее тело, мы заморозили бы ее в реке и доставили криологам. Они могли бы ее вылечить - а ты говоришь, что времени не было. Так ли это? Оно было, и был шанс ее спасти. Но ты не думал о Катарине - тебе приспичило отомстить, безмозглый убийца.
     По правде говоря, такой способ спасения не пришел мне в голову. Почему же я не подумал об этом? Что со мной сделалось? Почему Соли соображает лучше меня, лучше оценивает шансы? Неужели я и правда мог бы спасти Катарину? По сей день я не знаю, так это или нет.
     - Мы не успели бы, - сказал я. - На задах пещеры тепло - ее мозг слишком долго оставался бы мертвым. Хочешь, чтобы криологи вернули тебе дочь слабоумной, пускающей слюни?
     - Она была такая хорошая, - простонал он. - Даже когда мочилась на меня в младенчестве или плевалась рисовой кашей. Ох, как давно это было, как давно - такая милая, такая невинная. - (Это слово в его устах прозвучало слаще меда.) - Сама невинность до того, как стала скраером.
     Жюстина расплакалась, и он, сколь бы невероятным это ни казалось, обнял ее, приник лицом к ее черным волосам и сам заплакал, как маленький мальчик. Я наблюдал за этой ошеломляющей сценой молча. Великий Главный Пилот рыдал, как послушник - я отвернулся, надел парку и спустился к реке, на чистый голубой лед. Ветер пронизывал насквозь, и я окоченел, но образ живой Катарины леденил меня сильнее, чем ветер. Можно ли было спасти ее и вернуть к жизни, как вернули некогда Шанидара? И к чему бы это привело? Ни один криолог ни в Городе, ни во всей вселенной не в силах воскресить мертвые, распавшиеся мозговые клетки. Это невозможно - и Катарина скорее всего об этом знала. И почему-то верила, что должна умереть. В отличие от Шанидара - как мне самому хотелось верить в это! - она умерла в свое время.
     Я вернулся к нартам. Соли с Жюстиной стояли у серого ствола дерева йау, поддерживая друг друга. Бардо, заразившись их горем, тоже рыдал - огромные слезы катались у него по щекам и застывали сосульками на бороде. Он взглянул на меня мокрыми красными глазами, и я увидел, что он сердит.
     - Катарина умерла, а тебе хоть бы что. Сухой, как дохлая птица. Ну что ты за человек? Она умерла, а ты даже поплакать не можешь, как мужчина.
     Как я мог сказать ему правду? Со смертью Катарины часть меня умерла тоже - оплакивать ее значило бы оплакивать самого себя, что было бы трусливым, постыдным делом.
     Соли, расставшись с Жюстиной, подошел ко мне. Щеки у него блестели, но глаза уже высохли и приобрели трезвое, подобающее пилоту выражение.
     - А ребенок? - спросил он. - Что сталось с моим внуком?
     Я так промерз изнутри и снаружи, что не сразу понял его вопрос.
     - Умер он, когда его извлекли из Катарины? Они придушили его?
     - Ясное дело, умер. Вернее, вовсе не жил. Он ведь родился за тридцать с лишним дней до срока! Если это можно назвать рождением. Они выпотрошили ее как тюленя, Соли, как тюленя!!!
     - Ты уверен?
     Я ни в чем уже не был уверен - кроме необходимости развести костер и посмотреть на пламя, уйти от пронизывающих ледяных глаз Соли.
     - Он умер, - повторил я. - Не мог не умереть.
     Все, кроме Соли, согласились, что ребенок не мог остаться в живых. Бардо то и дело оглядывался на лес, явно боясь, что мужчины деваки погонятся за нами, обнаружив, что Лиам убит. Мы все этого боялись.
     - Надо спешить, - сказал Бардо. - Времени у нас мало, а ехать ох как далеко.
     Дневной свет быстро уходил из холмов, и по снегу ползли длинные серые тени. Темно-зеленые деревья колебались, как море перед ложнозимним штормом. Небо, окрашенное пурпуром и густой синевой, начинало темнеть. Мы надеялись, что деваки не станут преследовать нас ночью в лесу - а возможно, вовсе откажутся от погони. Мы решили спуститься вдоль реки к морю. Там, от восточного берега острова, мы повернем на юг, к месту встречи с ветрорезом, и будем ждать пять дней, пока он не придет.
     Так началось наше возвращение домой. Мы с Бардо ехали на головных санях, за нами следовала мать. Соли и Жюстина, явно нуждавшиеся в уединении, по очереди правили задними нартами. Настала ночь, и мороз усилился. Собаки натягивали постромки, дыша паром, и мы резво мчались по освещенному звездами берегу. Колдовским было это наше путешествие через ночной лес. Если не считать щелканья кнутов, поскуливания собак и редких гагачьих криков (да неутихающего гула реки), в холмах стояла глубокая тишина. Пахло сосной и еще чем-то, непонятным мне. При слабом звездном свете был виден только белый наст и лед, мерцающий на деревьях - сами деревья терялись во мраке. Собаки и нарты казались серыми бусинами на серебряной нити. Следуя извивам реки, мы неслись по шелковистому снегу, руководимые поблескиванием полозьев, страхами, которые у каждого были свои, и судьбой. Затем лес отвернул в сторону, и стало светлее. На восточном горизонте, над коническими деревьями, вздулся белый волдырь Пелаблинки. После взрыва сверхновой прошло уже некоторое время, но свет ее был по-прежнему ярок - мне казалось, что я различаю красноватые щишки и голубовато-зеленые иглы дерева йау. Я смотрел на Пелаблинку, последнюю из взорвавшихся звезд Экстр, и думал: возможно, скоро на небе загорится столько Пелаблинок, что ночи больше не будет. Но как скоро? Как скоро гамма- и альфа-излучение сверхновых накатит смертельной волной на Цивилизованные Миры? Как скоро погибнут звезды, а с ними мечты человека и миллиарда миллиардов других живых существ? Как скоро умру я сам? "Ты никогда не умрешь", - сказала мне Катарина. Сказала и умерла, и я тоже умираю в душе - умираю медленно, летя мимо мерцающих деревьев этого леса. На моих нартах, надежно укрытые мехами, лежат криддовые сферы, наполненные жизнью - и ее тайнами, возможно. Но Катарина мертва, и свет Пелаблинки режет мне глаза, и криддовые контейнеры утратили для меня всякое значение.
     Так, молчаливые и погруженные каждый в свои мысли, мы добрались до последнего отрезка реки перед впадением ее в море, прямого и широкого. Я хорошо помню, как мы въехали в чащу ярконских елей. Они плотно стояли по обе стороны узкой тропы, словно норовя уколоть нас своими серыми иглами. Легкий ветер дул нам в спину, подгоняя вперед. Яркий диск Пелаблинки стоял высоко в небе, и лес казался выкованным из стали-серебрянки. Ближе к опушке ветер совсем стих, и стало так тихо, что я слышал, как дышит каждая из собак. Туса нюхал воздух, высоко вскидывая лапы. Ветер внезапно переменился и задул с востока. Нам в лицо - оттуда, где на краю ельника стояли, словно прямые молчаливые черные боги, осколочники. Туса задрал голову и залаял, а Руфо и другие собаки присоединились к нему. На сером мелькнуло что-то черное. Копье - такое толстое, что впору идти с ним на мамонта - вылетело из леса и вонзилось Сануйе в бок. Мощный удар пригвоздил собаку к снегу. Псы подняли вой, перепутав постромки. Из чащи полетели новые копья. Одна из материнских собак заскулила тонко, как старуха.
     - Ни лурия-му! - послышалось впереди, и мужчины на лыжах, скользя между деревьями тихо, как волки, загородили нам дорогу. Их парки переливались при свете звезд, и каждый держал в обеих руках по копью. Юрий, Висент, Хайдар, Вемило и их родичи - Арани, Джайве, Юкио и Сантаяна - стояли плечом к плечу, копьем к копью. Сейв, дрожа как безумный, вышел вперед и сказал:
     - Ни лурия, Мэллори-ми. Ты убил моего брата, а я пришел убить тебя. Здравствуй.
     Несколько человек метнули копья. Бардо, выругавшись, проделал пируэт, словно фигурист, попавший коньком в выбоину на льду.
     - Берегись, паренек! - крикнул он и попытался перехватить в воздухе копье, летящее мне в бок. Я так никогда и не узнал, почему он загородил меня - умышленно или нечаянно. Он сделал движение, как медведь, ловящий форель в ручье - но было темно, а он и в детстве не очень-то умел ловить то, что ему бросают. Копье вошло прямо в него. - Бог... мой! - вскрикнул он, толкнув меня, и я повалился с запяток нарт на снег. Бардо остался стоять лицом к деваки, с красным древком дерева йау, торчащим из груди. Протерев глаза от снега, я увидел острие копья - оно выступало из его парки прямо посередине спины. Копье проткнуло Бардо насквозь, но он и не думал умирать - он кашлял, ругался, грозил кулаком Сейву и топтался на снегу, как раненый матерый шегшей. Потом хлынула кровь, а Бардо взревел от боли и упал на снег рядом со мной. - Паренек, - выдохнул он, - не дай мне умереть.
     Я, Соли и даже мать с Жюстиной - мы все схватили притороченные к нартам копья. Нарты разворачивать было некогда, да и места для этого не было; мы стали на колени позади моих нарт, около Бардо, а Юрий подкатил к Сейву и взялся за его копье.
     - Ти Мэллори! - окликнул меня старик. - Нынче злая ночь. Зачем ты позволил Бардо принять копье на себя?
     Сейв, выхватив копье у отца, крикнул:
     - Привет тебе, Мэллори! Ты убил моего брата, и я тоже убил твоего двоюродного брата, хотя метил в тебя. - Он поднял копье. - Теперь я убью тебя. Выходи!
     - Нет, - сказал Юрий. - Бардо ушел, и теперь у Лиама будет с кем охотиться на той стороне. - Хайдар и Вемило плакали: они всегда любили Бардо, и он их любил.
     - Я убью его, - заявил Сейв с гримасой ненависти на лице. Рука у него дрожала.
     - Нет, - сказал Юрий. - Я устал от убийств.
     - Он убил моего брата.
     - А ты убил его брата.
     - Моего брата!!!
     - Все равно ты не должен его убивать.
     - Нет. Я должен убить его.
     - Нет.
     - Отойди.
     - Нет. Если ты его убьешь, вина ляжет на всех нас.
     Я склонился над Бардо, моим мнимым двоюродным братом, моим братом по духу, моим другом. Я нажимал ему на грудь, пытался вдохнуть в него жизнь. Но все мои отчаянные усилия были напрасны - в его сердце не осталось крови.
     - Мэллори! - крикнул мне Сейв.
     Губы Бардо были холодны, и я тоже умирал в душе - во мне не было жалости, и я не желал сдерживаться. Я выдернул копье из груди Бардо и метнул его в Сейва - но это был плохой, сделанный наугад бросок, и Сейв легко увернулся.
     - Бардо был теплым человеком, и мне жаль, что я его убил, - прокричал он. - Но у тебя душа как лед, и кто пожалеет, когда я убью тебя?
     Тут мне в голову пришла одна мысль, и я сгреб Бардо за ворот.
     - Мать, помоги-ка мне! Быстрее к реке, пока его мозг... - Я поволок Бардо по снегу. - Жюстина! Соли... Мы заморозим его и увезем с собой. Криологи спасут его. Да помогите же - он такой тяжелый!
     - Брось его! - прошипела мать. Она всегда оставалась стратегом, всегда мыслила трезво. - Пригнись. Если мы подставимся, нас всех перебьют.
     Но я в тот миг не думал о копьях деваки, хотя они и правда могли запросто перебить нас. Жюс