, когда спрошу об этом миссис Титбюри.  Оказалось,  что
существовала также миссис Кэт Титбюри, пятидесятилетняя  особа,  на  два
года старше своего мужа. Ответ, переданный в точности ее прислугой,  был
следующий:
   - Мистеру Титбюри не для чего вас принимать, и он удивляется, что  вы
позволяете себе его беспокоить.
   Между тем вопрос шел только  о  том,  чтобы  получить  доступ  в  его
квартиру, а  отнюдь  не  в  его  столовую,  и  чтобы  собрать  несколько
сведений, касавшихся его самого, а не несколько крошек с его  обеденного
стола. Но двери этого  дома  так  и  остались  запертыми,  и  негодующие
репортеры газеты Штаат-Цейтунг так ни с чем и вернулись в редакцию.
   Герман Титбюри и Кэт Титбюри представляли собой чету, самую скупую из
всех когда-либо совершавших свой жизненный путь по этой  "долине  слез",
но  они  сами,  между  прочим,  не  прибавили  ни  единой  капли  своего
сострадания к людям. Это были два сухих, бесчувственных сердца, бившихся
в унисон. К счастью, небо отказалось благословить этот союз,  и  их  род
заканчивался с ними. Будучи очень богатыми, они нажили себе состояние не
торговлей и не промышленностью. Нет, оба они, эти рантье (миссис Титбюри
принимала в этом такое  же  участие,  как  и  ее  муж),  посвятили  себя
деятельности  мелких  банкиров,  скупщиков  векселей  по  дешевой  цене,
ростовщиков самой низкой категории, всех этих жадных  хищников,  которые
разоряют людей, оставаясь все время под  покровительством  закона,  того
закона, который, по словам знаменитого  французского  писателя,  был  бы
очень удобен для негодяев... если бы... не существовало... Бога!
   Титбюри был человек невысокого роста, толстый, с рыжей бородой совсем
такого же цвета, как волосы его жены.  Железное  здоровье  позволяло  им
обоим никогда не тратить и полдоллара на лекарства и на  визиты  врачей.
Обладатели желудков, которые способны  были  все  переварить,  желудков,
какие должны были бы иметь одни только честные люди, они жили на  гроши,
и их прислуга привыкла к голодному режиму. С тех пор как Герман  Титбюри
кончил заниматься делами, у него не  было  никаких  сношений  с  внешним
миром, и он был совершенно в руках миссис Титбюри, самой  отвратительной
женщины, какую только можно себе представить, которая "спала  со  своими
ключами", как говорят в народе.
   Чета эта жила в доме с окнами, узкими, как их мысли, снабженными, так
же как и их сердца, железными решетками, в  доме,  похожем  на  железный
сундук с секретным замком. Его двери не открывались ни для  посторонних,
ни для членов семьи - кстати, родни у них не  было,  -  ни  для  друзей,
которых они никогда не имели. Вот почему и на этот  раз  двери  остались
закрытыми перед газетными репортерами, явившимися за информациями.
   Но и без непосредственного обращения к чете Титбюри легко было судить
о их душевном состоянии, наблюдая за ними с того дня, когда  они  заняли
свои места в группе "шестерых". Сильное впечатление произвело на Германа
Титбюри его имя, напечатанное в знаменитом первоапрельском номере газеты
Трибуна. Но не было ли еще других каких-нибудь жителей Чикаго с этой  же
фамилией?  Нет!  Ни  одного,  во  всяком  случае  ни  одного  на   улице
Робей-стрит, в доме №  77.  Допустить  же,  что  он  рисковал  сделаться
игрушкой какой-нибудь мистификации, о нет! Герман Титбюри уже видел себя
обладателем шестой части  громадного  состояния  и  только  огорчался  и
злился, что не был избран судьбой в качестве  единственного  наследника.
Вот почему  к  остальным  пяти  претендентам  он  чувствовал  не  только
зависть, но презрение  и  злобу,  вполне  солидаризируясь  с  командором
Урриканом. Читатель легко может себе представить то, что он, Титбюри,  и
его жена думали об этих пяти "самозванцах".
   Разумеется, в данном случае  судьба  допустила  одну  из  тех  грубых
ошибок, которые ей очень свойственны,  предлагая  этому  несимпатичному,
неинтересному человеку часть наследства  Вильяма  Гиппербона,  если  это
действительно входило в намерения покойного члена Клуба Чудаков.
   На другой день после похорон  в  пять  часов  утра  мистер  и  миссис
Титбюри вышли из дому и отправились на Ок-свудсское  кладбище.  Там  они
разбудили  сторожа   и   голосами,   в   которых   чувствовалось   живое
беспокойство, спросили:
   - Ничего нового... за эту ночь?
   - Ничего нового, - ответил сторож.
   - Значит... он действительно умер?
   - Так мертв, как только может быть мертв умерший, будьте спокойны,  -
объявил сторож, тщетно ожидавший какой-нибудь награды за  свой  приятный
ответ.
   Могут быть  спокойны,  да,  разумеется!  Покойник  не  пробудился  от
вечного  сна,  и  ничто  не  потревожило   отдыха   мрачных   обитателей
Оксвудсского кладбища.
   Мистер и миссис Титбюри успокоенные вернулись домой, но еще дважды  в
тот же день, после полудня и вечером, и рано утром на другой день  снова
проделали этот длинный путь, для того чтобы самим убедиться, что  Вильям
Дж. Гиппербон так и не вернулся в этот подлунный мир.
   Но довольно говорить  об  этой  чете,  которой  судьба  предназначила
фигурировать в такой странной истории, чете, которую ни один из  соседей
не счел нужным поздравить с выпавшей на ее долю удачей.
   Когда двое репортеров газеты Фрейе Црессе  дошли  до  Ка-люмет-стрит,
находившейся неподалеку от  одноименного  с  ней  озера  в  южной  части
города, в исключительно населенном промышленном квартале,  они  спросили
полицейского, где находится дом, в котором жил Том Крабб. Это был дом  №
7, но он принадлежал, но правде говоря, не самому  Тому  Краббу,  а  его
антрепренеру. Джон  Мильнер  сопровождал  его  на  все  те  незабываемые
побоища, откуда участвующие в  них  джентльмены  в  большинстве  случаев
уходили в  подбитыми  глазами,  поврежденными  челюстями,  переломанными
ребрами и выбитыми зубами. В этой области Том Крабб был  профессионалом,
считаясь чемпионом Нового Света  с  тех  пор,  как  победил  знаменитого
Фитсимонса, в свою очередь победившего не менее известного Корбэта.
   Репортеры без всякого затруднения вошли в дом Джона Мильнера  и  были
встречены самим хозяином, человеком среднего роста, невероятной худобы -
лишь кости,  обтянутые  кожей,  только  мускулы  и  нервы.  У  него  был
пронизывающий взгляд, бритая физиономия и острые зубы. Он был  проворен,
как серна, и ловок, как обезьяна.
   - Том Крабб? - спросили его репортеры
   - Он заканчивает свой первый завтрак, - ответил  Мильнер  недовольным
тоном.
   - Можно его видеть?
   - По какому поводу
   - По поводу завещания Вильяма Гиппербона и чтобы  сообщить  о  нем  в
нашей газете
   - Когда дело идет о том, чтобы поместить сведения о  Томе  Краббе,  -
ответил Джон Мильнер, - то его всегда можно видеть.
   Репортеры вошли в столовую и увидели того, о ком только что говорили.
Он прожевывал шестой кусок копченой  ветчины  и  шестой  кусок  хлеба  с
маслом, запивая их шестой кружкой пива в ожидании чая и шести  маленьких
рюмок виски, которыми заканчивался обычно его первый завтрак. Он  съедал
его в половине восьмого утра, а за этим первым завтраком в  разные  часы
дня следовали пять других кормежек. Мы видим, какую важную  роль  играла
цифра шесть в существовании  знаменитого  боксера,  и,  может  быть,  ее
таинственному влиянию он  обязан  был  тем,  что  попал  в  число  шести
наследников Вильяма Гиппербона.
   Том Крабб был колоссом. Его рост превосходил на десять  дюймов  шесть
английских футов. Ширина его плеч равнялась  трем  футам.  У  него  была
громадная голова, жесткие черные волосы, совсем коротко остриженные, под
густыми бровями большие круглые, глупые глаза быка, низкий покатый  лоб,
оттопыренные уши, выдвинутые вперед в форме пасти челюсти,  густые  усы,
подстриженные в углах губ, и рот, полный зубов,  потому  что  все  самые
здоровые удары по физиономии до сих пор не вышибли  ни  одного  из  них.
Туловище его было похоже на пивную бочку, руки - на  дышла,  ноги  -  на
столбы, созданные для того, чтобы поддерживать  все  это  монументальное
сооружение в образе человека.
   Человека?  Так  ли  это?  Нет,  животного,  так  как  ничего,   кроме
животного, не заключалось в этом колоссальном существе. Все  его  органы
работали наподобие различных частей какой-то машины, механизмом  которой
заведывал Джон Мильнер. Том Крабб пользовался славой в  обеих  Америках,
но абсолютно не отдавал себе в этом отчета. Он  ел,  пил,  упражнялся  в
боксе, спал, и этим  ограничивались  все  акты  его  существования,  без
каких-либо  интеллектуальных  затрат.  Понимал  ли  он   ту   счастливую
случайность, которая сделала его одним из группы "шестерых"? Знал ли,  с
какой целью он  накануне  маршировал  своими  тяжелыми  ногами  рядом  с
погребальной колесницей,  под  шум  громких  рукоплесканий  толпы?  Если
понимал, то только очень смутно, зато его  антрепренер  отдавал  себе  в
этом полный отчет, и те права, которые он, Крабб, приобрел бы  благодаря
этому случаю, Джон Мильнер сумел бы уж использовать для себя. Вот почему
на все вопросы репортеров, касавшиеся  Тома  Крабба,  отвечал  он,  Джон
Мильнер. Он сообщил им все подробности, могущие  интересовать  читателей
газеты Фрейе Прессе. Его вес - 533 фунта до еды и 540  после;  его  рост
равнялся 6 английским футам и 10 дюймам, как это уже было сказано  выше;
его сила, измеренная динамометром, - 75  килограммометрам;  максимальная
мощь сокращения его челюстных мышц - 234 фунта; его возраст  -  тридцать
лет, шесть месяцев и семнадцать дней; его родители: отец - скотобоец  на
бойне фирмы "Армур", мать - ярмарочная атлетка в цирке "Суонси".
   Что можно было еще спросить, чтобы написать заметку в сто  строчек  о
Томе Краббе?
   - Он ничего не говорит! - заметил один из журналистов.
   - Да, по возможности очень мало, - ответил Джон Мильнер. -  Для  чего
давать лишнюю работу языку?
   - Может быть, он и думает так же мало?
   - А для чего нужно ему думать?
   - Совершенно не для чего, мистер Мильнер.
   - Том Крабб представляет собой сжатый кулак,  -  прибавил  тренер,  -
сжатый кулак, всегда готовый и к атаке и к обороне.
   А когда репортеры Фрейе Прессе уходили:
   - Скотина! - сказал один из них.
   - И какая еще скотина! - подтвердил другой.
   Без сомнения, они говорили это не о Джоне Мильнере.
   Пройдя бульвар Гумбольдта и  идя  по  направлению  к  северной  части
города, вы  попадете  в  двадцать  седьмой  квартал.  Жизнь  здесь  идет
спокойнее, население менее деловито. Приезжему может показаться, что  он
попал в провинцию, хотя это выражение  в  Соединенных  штатах  не  имеет
никакого значения. За Вабан-авеню начинается  Шеридан-стрит.  Следуя  по
ней до № 19, вы подходите  к  семнадцатиэтажному  дому  скромного  вида,
населенному сотней жильцов. Здесь в  девятом  этаже  занимала  небольшую
квартирку из двух комнат Лисси Вэг, в которую она  приходила  только  по
окончании своего рабочего  дня  в  магазине  мод  "Маршалл  Фильд",  где
служила помощницей кассира.
   Лисси Вэг принадлежала к честной, но плохо обеспеченной семье,  члены
которой к этому времени все уже  умерли.  Будучи  хорошо  воспитанной  и
образованной, как большинство американских  девушек,  она  после  смерти
отца и матери, оставивших ей очень небольшие средства, должна была,  для
того чтобы существовать, искать себе работу. Дело в том, что мистер  Вэг
потерял все состояние в неудачной операции с акциями морского страхового
общества, и спешная ликвидация бумаг,  которую  он  предпринял,  надеясь
спасти хоть что-нубудь для Лисси, не дала никаких результатов.
   Лисси Вэг, обладающая энергичным, твердым характером,  проницательным
умом и в то же время спокойная и уравновешенная, нашла в себе достаточно
моральных сил, чтобы не растеряться и сохранить всю присущую ей энергию.
   Благодаря вмешательству в ее судьбу друзей ее покойных родителей  она
получила очень хорошую рекомендацию к директору дома "Маршалл  Фильд"  и
спустя пятнадцать месяцев получила хорошее место.  Это  была  прелестная
молодая девушка, которой исполнился двадцать один год,  среднего  роста,
белокурая,   с   глубокими   синими   глазами   и    нежным    румянцем,
свидетельствующим о цветущем здоровье,  с  изящной  походкой.  Серьезное
выражения  ее  лица  порой  сменялось   светлой   улыбкой,   открывавшей
прекрасные зубы. Со всеми  любезная,  готовая  оказать  каждому  услугу,
доброжелательная, она пользовалась любовью всех своих товарок.
   Простых и скромных вкусов, она не ведала  честолюбия,  и  никогда  не
предавалась мечтам, которые  многим  кружат  головы.  Из  всех  шестерых
избранников Лисси Вэг была менее всех радостно взволнована,  узнав,  что
ей предстоит участвовать в погребальной процессии. Сначала она хотела от
этого отказаться. Ей не нравилась эта публичная  выставка  своей  особы.
Обращать на себя внимание любопытной толпы  было  ей  глубоко  противно.
Только сделав над собой большое усилие, она с тяжелым сердцем, с краской
смущения на лице заняла место около колесницы.
   Ее упорные  протесты  против  такого  публичного  выступления  сумела
победить только самая близкая из всех ее подруг, веселая, живая  Джовита
Фолей. Джовите Фолей было двадцать пять лет; назвать ее красивой  нельзя
было, и она это знала,  но  лицо  ее  искрилось  оживлением  и  умом,  а
характер ее был открытый и искренний.
   Она горячо любила  Лисси  Вэг.  Обе  молодые  девушки  жили  в  одной
квартире и, проводя весь день в магазине "Маршалл  Фильд",  где  Джовита
Фолей служила главной продавщицей, они вместе возвращались домой.  Редко
видели  одну  без  другой.  Но  Лисси  Вэг,  кончив  тем,  что  уступила
упрашиваниям своей подруги, все-таки не согласилась  принять  репортеров
газеты Чикаго  Геральд,  которые  не  замедлили  явиться  в  дом  №  19,
Шеридан-стрит. Тщетно Джовита Фолей уговаривала свою подругу быть  менее
"суровой" - та ни за  что  не  соглашалась  сделаться  жертвой  газетных
интервьюеров. После репортеров,  без  сомнения,  явились  бы  фотографы,
после фотографов - разные  другие  любопытные.  Нет!  Гораздо  лучше  не
открывать своих дверей  этим  навязчивым  людям.  И  как  ни  настаивала
Джовита Фолей, газете Чикаго Геральд так и  не  удалось  угостить  своих
читателей сенсационной заметкой.
   - Все равно, - сказала Джовита Фолей,  когда  журналисты  с  грустным
видом удалились, - все равно, ты не пустила их в дом, но ты не  избежишь
любопытства толпы! О, если бы я была на твоем месте! Во всяком случае, я
тебя предупреждаю, Лисси, что сумею заставить тебя выполнить все условия
завещания!  Подумай  только,  дорогая  моя,  -  получить  часть   такого
невероятного наследства!
   - Я не очень-то верю в это наследство, Джовита, - ответила  ей  Лисси
Вэг, - и если окажется, что тут дело идет о капризе мистификатора, то  я
не буду огорчена.
   - Узнаю мою Лисси! - воскликнула Джовита Фолей,  обнимая  подругу.  -
Она не будет огорчена... И это - когда дело идет о таком богатстве!
   - Но разве мы с тобой теперь не счастливы?
   - Счастливы, согласна. Но... Если бы только я была на твоем месте!  -
повторила тщеславная молодая особа.
   - Ну что же? Если бы ты была на моем месте?
   - Прежде всего я, конечно,  разделила  бы  это  наследство  с  тобой,
Лисси...
   - То же самое сделала бы и я, можешь быть в этом уверена, -  ответила
мисс Вэг, весело смеясь над обещаниями своей восторженной подруги.
   - Боже, как мне хочется, Чтобы поскорее настало пятнадцатое апреля, -
продолжала Джовита Фолей, - и каким долгим мне покажется  это  время!  Я
буду считать часы, минуты...
   - Избавь меня хоть от подсчета секунд, -  прервала  ее  Лисси.  -  Их
оказалось бы слишком много!
   - И ты способна шутить, когда вопрос идет о таком серьезном  деле!  О
миллионах долларов, которые ты можешь получить!
   - Вернее, о миллионах всяких неприятностей  и  раздражений,  подобных
тем, которые выпали сегодня на мою долю, - объявила Лисси Вэг.
   - Тебе очень трудно угодить, Лисси!
   -  Видишь,  Джовита,  я  со  страхом  спрашиваю  себя,  чем  все  это
кончится...
   - Кончится - концом! - воскликнула Джовита Фолей. - Как все вообще на
этом свете.
   Таковы были эти шесть сонаследников (что они были призваны  разделить
между собой это  громадное  состояние,  никто  не  сомневался),  которых
Вильям Дж. Гиппербон пригласил на свои похороны. Этим  привилегированным
смертным  теперь  оставалось  только  вооружиться  терпением   и   ждать
назначенного срока.
   Наконец долгие две недели прошли, и наступило 15 апреля. В это  утро,
по условию завещания, в присутствии Джорджа Б. Хигтинботама и  нотариуса
Торнброка все шестеро  -  Лисси  Вэг,  Макс  Реаль,  Том  Крабб,  Герман
Титбюри, Гарри Т. Кембэл и Годж Уррикан  -  явились  в  мавзолей,  чтобы
положить свои визитные карточки  на  гробницу  Вильяма  Дж.  Гиппербона,
после чего могильная плита опустилась на надлежащее место, закрыв  собой
гроб, и покойному оригиналу больше уж нечего было ждать к себе гостей!
 
Глава V 
ЗАВЕЩАНИЕ 
 
   В этот день с самого утра, как только  встало  солнце,  девятнадцатый
квартал был запружен  громадной  толпой.  В  публике  царило  теперь  не
меньшее возбуждение, чем тогда, когда бесконечная процессия сопровождала
Вильяма Дж. Гиппербона к его последнему жилищу. Тысяча  триста  поездов,
обслуживающих Чикаго, уже накануне доставили  в  город  несколько  тысяч
приезжих.  Погода  обещала  быть  превосходной.  Свежий  утренний  ветер
очистил небеса от  ночных  испарений,  и  солнце  плавно  подымалось  на
далеком горизонте над озером Мичиганом, воды которого, ударяясь о берег,
слегка волновались. Шумные мессы публики двигались  по  Мичиган-авеню  и
Конгресс-стрит, направляясь к колоссальному зданию. На одной стороне его
возвышалась четырехугольная башня вышиной в триста десять футов.
   Список гостиниц в Чикаго очень длинен. Приезжий может всегда  выбрать
себе какую-нибудь по своему вкусу. К тому же, куда бы городские кэбмены,
которым платят по двадцать пять центов за милю, его ни повезли, он нигде
не рискует остаться без комнаты, за  которую  берут  по  два  и  по  три
доллара в день. Но с точки зрения удобств  и  быстроты  обслуживания,  -
причем каждому путешественнику предосталяется жить на  американский  или
европейский лад,  безразлично,  -  ни  один  из  этих  отелей  не  может
сравниться с Аудиториумом, этим громадным десятиэтажным  караван-сараем,
помещающимся на  углу  Конгресс-стрит  и  Мичиган-авеню,  против  самого
Лейк-Парка.
   Это громадное здание может приютить несколько тысяч путешественников;
в нем имеется театр достаточных размеров, чтобы  вместить  восемь  тысяч
зрителей. В утро, о котором идет речь, публики в театре набралось более,
чем когда-либо. Сбор никогда еще не доходил до такой цифры. Это  потому,
что нотариус Торнброк, который устроил такой удачный аукцион из  фамилий
шести избранников, на этот раз предложил организовать платные места всем
желающим присутствовать на чтении завещания в  зале  театра  Аудиториум.
Это дало возможность собрать для бедных  около  десяти  тысяч  долларов,
которые должны были быть распределены между больницей "Алексиан-Брозерс"
и детской больницей "Морис Партер Мемориал".
   Как же было не поспешить сюда всем любопытным города и  не  заполнить
каждый уголок огромного зала? На эстраде находились мэр  города  и  весь
муниципалитет;  позади  них  -  члены  Клуба  Чудаков,  с  председателем
Хигтинботамом,  а  несколько  впереди  них  сидели  шесть   избранников,
размещенные по одной линии около самой рампы, причем каждый из них сидел
в позе, которая наиболее соответствовала его общественному положению.
   Лисси  Вэг,  смущенная  необходимостью  быть   выставленной   напоказ
многотысячной публике,  сидела  в  кресле,  видимо  сконфуженная,  низко
опустив голову.
   Гарри Т. Кембэл  сидел  с  довольным,  сияющим  лицом,  раскланиваясь
направо  и  налево  со  своими   товарищами-журналистами,   сотр