вести миллионов долларов. Из Кливленда  Том
Крабб перебрался бы в Толидо и в  Сандаски,  тоже  торговые  порты,  где
сосредоточены  целые  флотилии  рыболовных  судов;  оттуда  -   во   все
промышленные центры, которые черпают  свою  силу  в  водах  реки  Огайо,
подобно тому как органы человеческого  тела  черпают  жизненную  силу  в
крови его артерий. Из таких городов надо назвать  Старбенвилл,  Мариетт,
Галлиполис и многие другие.
   Само собой разумеется, что железные дороги  пересекают  его  по  всем
направлениям,  проходя  через  богатейшие  поля  хлебных  злаков,  среди
которых преобладает маис, через табачные плантации и виноградники, через
зеленеющие долины и целые рощи деревьев изумительной красоты  -  акаций,
железных деревьев, сахарных кленов, черных тополей и  плантанов,  стволы
которых имеют в  окружности  от  тридцати  до  сорока  футов.  Их  можно
сравнить с гигантскими секвойями западных территорий.  Поэтому  понятно,
что, будучи так щедро награжден природой, штат Огайо является  одним  из
наиболее могущественных штатов Союза.
   Нужно прибавить, что скот является предметом  широкой  торговли  этой
страны, которым  она  во  множестве  снабжает  заводы  Чикаго,  Омахи  и
Канзас-Сити, чем и  объясняется  важное  значение  ее  рынков  и,  между
прочим, этого конкурса представителей бычьих, овечьих  и  свиных  пород,
который был назначен на 30-е число настоящего месяца.
   Раздумывать о плане, намеченном Джоном Мильнером,  было  уже  поздно.
Тома Крабба не будут показывать ни в каких больших городах. Он доехал до
границы штата Кентукки без каких бы то ни было  неприятных  приключений,
без малейшего утомления, путешествуя так, как об этом  рассказано  выше.
За время его пребывания в Техасе к нему вернулось его обычное  здоровье,
вся его физическая сила. В дороге он  ничего  не  потерял,  у  него  был
прекрасный вид, и какое это будет торжество, когда он  предстанет  таким
перед публикой в Спринг-Грове!
   На следующий день  Джон  Мильнер  захотел  пройтись  по  городу,  но,
разумеется, не в обществе своего  компаньона.  Уходя  из  гостиницы,  он
сказал Краббу:
   - Том, ты останешься здесь и подождешь меня.
   И так  как  Джон  Мильнер  это  сказал  не  для  того,  чтобы  с  ним
посоветоваться, то Тому Краббу отвечать было нечего.
   - Ты ни в коем случае не должен выходить из комнаты, - прибавил  Джон
Мильнер.
   Том Крабб вышел бы, если бы это ему  позволили.  Но  ему  сказали  не
выходить, и он не выйдет.
   - Если я долго не вернусь, - прибавил еще Джон  Мильнер,  -  то  тебе
подадут сюда твой первый завтрак, потом второй, потом твой  ленч,  потом
твой  обед,  потом  ужин.  Я  отдам  приказание,  и  тебе  не   придется
беспокоиться о твоем питании.
   Нет, разумеется, Том Крабб не будет беспокоиться в  данных  условиях.
Он будет терпеливо ждать возвращения Джона Мильнера. Потом, направившись
к  широкому  креслу-качалке,  он  тяжело  в   него   опустился,   слегка
раскачиваясь, и мозг его оцепенел в обычном для него бездействии.
   Джон Мильнер спустился в контору гостиницы,  заказал  меню  из  самых
питательных блюд, которые надлежало подать его компаньону, и  по  улицам
Ковингтона направился к берегу реки Огайо. Переплыв ее на пароме и сойдя
на ее правом берегу, он засунул руки в карманы и отправился  бродить  по
торговому кварталу города.
   Там царило значительное оживление, в чем  Джон  Мильнер  не  замедлил
убедиться,  пытаясь  уловить  несколько  фраз,   которыми   обменивались
прохожие.  Он  нисколько  не  сомневался  в  том,  что  все  были  очень
заинтересованы ожидаемым приездом второго партнера матча Гиппербона.
   С этой  целью  Джон  Мильнер  переходил  из  одной  улицы  в  другую,
останавливаясь около оживленно разговаривающих групп перед магазинами  и
на площадях, где общее оживление  выражалось  особенно  шумно.  В  толпе
участвовали также и женщины, а они ведут себя в Америке не менее  бурно,
чем в любой стране старого материка.
   Джон Мильнер чувствовал себя весьма удовлетворенным, но ему  хотелось
узнать, до каких пределов дошло нетерпение тех, кто не  видел  еще  Тома
Крабба в Цинциннати.
   Вот почему, увидав почтенного Дика  Вольгода,  хозяина  колбасной,  в
высоком цилиндре, в черном костюме и рабочем фартуке, стоявшего у дверей
своей лавки, он вошел в  нее  и  спросил  окорок  ветчины,  который  он,
конечно, мог всегда легко использовать. Потом,  заплатив,  не  торгуясь,
сколько требовалось, он проговорил, направляясь к дверям:
   - Завтра ведь конкурс?
   - Да... Интересная церемония, - ответил Дик Вольгод. -  этот  конкурс
сделает честь нашей округе.
   - Будет, разумеется, большая толпа в  Спринг-Грове?  -  спросил  Джон
Мильнер.
   - Весь город там будет, сударь, - ответил Дик  Вольгод  тем  вежливым
тоном, каким говорит каждый серьезный колбасник с клиентом,  только  что
купившим у него большой окорок. - Подумать только, такая выставка!
   Джон Мильнер насторожился. У него положительно  захватило  дыхание...
Как могли догадаться, что он хотел выставить Тома Крабба в Спринг-Грове?
Но он только сказал:
   - Значит... не боятся запозданий, которые всегда могут произойти?
   - Ни в коем случае...
   И так как в эту минуту в лавку входил новый клиент, то  Джон  Мильнер
вышел  на  улицу  слегка  озадаченный.  Можно  понять   его   состояние,
представив себя на его месте...
   Он не сделал еще и ста шагов, когда на углу пятой перекрестной  улицы
внезапно остановился совершенно пораженный, поднял руки к небу и выронил
окорок на тротуар.
   Там, на стене угольного дома, виднелась афиша, на которой красовались
написанные большими буквами слова:
   ОН ПРИЕЗЖАЕТ! ОН ПРИЕЗЖАЕТ!! ОН ПРИЕЗЖАЕТ!!! ОН ПРИЕХАЛ!!!!
   Действительно, это переходило уже все границы. Как?! Пребывание  Тома
Крабба в, Цинциннати всем известно?! Знали,  что  нечего  было  бояться,
чтобы чемпион Нового Света опоздал к назначенному сроку?! Это  объясняло
то оживление, ту радость, которые испытывали все  жители  города,  и  то
удовольствие, которое проявлялось в словах колбасника Дика Вольгода.
   Безусловно чересчур трудно - скажем даже,  невозможно  -  знаменитому
человеку избежать всех неудобств, связанных с его славой, и  приходилось
навсегда отказаться от мысли о  возможности  набросить,  на  плечи  Тома
Крабба покрывало строгого инкогнито.
   Другие афиши были еще более красноречивы и,  не  ограничиваясь  одним
извещением о его приезде, прибавляли, что он приехал прямо из  Техаса  и
будет фигурировать на конкурсе в Спринг-Грове.
   - Нет, это уж слишком!.. - вскричал Джон Мильнер. - Оказывается,  все
уже знают о моем намерении привести туда Тома Крабба!.. А  между  тем  я
ведь никому ни слова об  этом  не  сказал!..  Может  быть,  только...  я
когда-нибудь говорил об этом в  присутствии  Крабба,  и  Крабб,  который
вообще никогда ничего не  говорит,  на  этот  раз  кому-нибудь  об  этом
дорогой разболтал... Ничем другим объяснить это невозможно!
   Вскоре затем Джон Мильнер возвратился в предместье Ковингтон. Придя в
гостиницу ко второму завтраку, он ничего не сказал  Тому  Краббу  о  той
неловкости,  которую  тот,  очевидно,  совершил,  и,  решив   ничем   не
выказывать ему своего неудовольствия, провел с ним остаток дня.
   На следующее утро в восемь  часов  оба  они  отправились  к  реке  и,
перейдя висячий мост, стали подниматься вверх по городским улицам.
   Национальный конкурс скота происходил в его северо-западной части,  в
Спринг-Грове. Туда  уже  массами  стекалась  публика,  которая,  что  не
ускользнуло от Джона Мильнера, не проявляла никаких признаков волнения и
беспокойства. Со всех сторон спешили  веселые  и  шумные  группы  людей,
любопытство которых,  -  они  это  знали,  -  должно  было  быть  вскoре
удовлетворено.
   Возможно,  Джон  Мильнер  думал,  что  еще  до  своего  появления   в
Спринг-Грове Том Крабб будет узнан по  своему  исключительному  росту  и
дородности. Черты его лица, его фигура столко уже  раз  воспроизводились
фотографами и  пользовались  такой  популярностью  во  всех  даже  самых
захолустных городках Союза! Но нет! Никто им здесь не  занимался,  никто
на него не  оборачивался,  никто  и  не  подозревал,  что  этот  колосс,
приравнивавший  свои  шаги  к  шагам  Джона  Мильнера,  был  не   только
знаменитым боксеров-бойцом, но еще и  партнером  матча  Гиппербона,  тем
самым, которого игральные кости отправили в  тридцать  пятую  клетку,  в
штат Огайо, в город Цинциннати.
   Было девять часов,  когда  они  дошли  до  Спринг-Грова.  Место,  где
происходил  конкурс,  было  уже  битком   набито   публикой.   К   шуму,
производимому зрителями, присоединялись еще мычание, блеяние и  ворчание
животных, из которых избранные счастливцы должны  были  фигурировать  на
страницах официальных списков награжденных.
   Там были собраны  великолепные  представители  овец  и  свиней  самых
лучших пород, а также молочных коров и быков.
   Более  четырехсот  тысяч  экземпляров  высылает  ежегодно  Америка  в
Англию. Там  восседали  рядом  с  известнейшими  скотоводами  и  "короли
рогатого скота",  пользующиеся  почетом  наряду  с  наиболее  уважаемыми
гражданами Соединенных штатов. В центре помещалась эстрада,  на  которой
должны были фигурировать выставленные экземпляры.
   В эту минуту Джону Мильнеру пришла в голову мысль  растолкать  толпу,
устремиться к эстраде, ввести на нее своего спутника и громко крикнуть:
   -  Вот  Том  Крабб,  чемпион  Нового  Света,  второй  партнер   матча
Гиппербона!
   Какое  громадное  впечатление  должно  было  произвести   неожиданное
появление на эстраде перед взволнованной публикой этого героя дня!
   И, толкая Тома  Крабба  вперед,  двигаясь  как  на  буксире  у  этого
колосса, он растолкал ряды зрителей и собрался уже вскочить на эстраду.
   Но места на  эстраде  не  оказалось,  оно  было  занято...  И  кем?..
Свиньей, громаднейшей свиньей, колоссальным продуктом двух  американских
пород "полэнтчайн" и  "ред-джерси",  трехлетней  свиньей,  проданной  за
двести пятьдесят долларов еще тогда,  когда  она  весила  тысячу  триста
двадцать фунтов, совершенно феноменальной свиньей  длиной  около  восьми
футов, а высотой около четырех, причем окружность ее шеи равнялась шести
футам, корпуса - семи с половиной, вес же ее в данный  момент  составлял
тысячу девятьсот пятьдесят четыре фунта! Вот этот-то  образец  семейства
"суилльенн"  и  был  привезен  из  Техаса!..  Это  о  его  приезде  было
напечатано на всех афишах Цинциннати!.. Это  на  нем  сосредоточилось  в
этот день все внимание публики!.. Это его привел на эстраду при  громких
рукоплесканиях счастливый владелец!
   Так вот перед какой новой звездой померкла звезда Тома Крабба!  Перед
чудовищно колоссальной свиньей, которая должна была быть премирована  на
конкурсе Спринг-Грова!..
   Сраженный такой неожиданностью, Джон Мильнер остановился,  попятился.
Потом, сделав знак Тому Краббу следовать за собой, отправился обратно  в
отель, выбирая самые пустынные улицы, и,  разочарованный,  пристыженный,
заперся в своей комнате и весь день не  выходил  из  гостиницы.  И  если
когда-нибудь  городу  Цинциннати  представлялся  случaй   вернуть   себе
название города Поркополиса , которое у него отнял Чикаго, то  это  было
именно 30 мая 1897 года!
 
Глава III 
ЧЕРЕПАШЬИМ ШАГОМ 
 
   "Получена от  мистера  Германа  Титбюри  из  Чикаго  сумма  в  триста
долларов - уплата штрафа, к которому он был приговорен судом 14-го числа
текущего месяца за нарушение закона, касающегося спиртных напитков.
   Коле, штат Мэн, 19 мая 1897 года.
   Секретарь
   Вальтер Фик"
   Таким образом, Герману Титбюри пришлось  подчиниться  наложенному  на
него взысканию, несмотря на его  упорное  сопротивление,  продолжавшееся
вплоть до 19 мая.  Когда  эта  сумма  была  наконец  уплачена,  личность
третьего партнера установлена и доказано,  что  действительно  мистер  и
миссис Титбюри путешествовали под фамилией Филд,  судья  Р.  Т.  Ор-дак,
продержав их три дня в тюрьме, нашел возможным этим удовольствоваться.
   И пора было!
   В этот день, 19-го числа, в  восемь  часов  утра  нотариус  Тор-нброк
произвел шестое метание костей  и  заинтересованного  партнера  уведомил
телеграммой в Кале.
   Жители этого  маленького  городка,  оскорбленные  тем,  что  один  из
партнеров матча Гиппербона скрывался под вымышленным именем, не проявили
по его адресу  никаких  теплых  чувств  и  даже  подсмеивались  над  его
неудачей. Очень довольные вначале тем, что я-штате Мэн именно  их  город
Кале был пунктом, выбранным покойным Гиппербоном, они не могли  простить
обладателю голубого флажка, что он не сказал своего настоящего  имени  в
первый же день своего приезда в город. Вот почему, когда  настоящее  имя
его стало наконец известно, оно не произвело никакого  впечатления.  Как
только сторож открыл ему  двери  тюрьмы,  Герман  Титбюри  направился  в
гостиницу. Никто его не провожал, никто не  оборачивался  посмотреть  на
него, когда он шел по  улице.  Надо  сказать,  что  чета  эта  не  очень
дорожила приветствиями толпы, которые так любил Гарри Кембэл,  и  желала
только одного - как можно скорее уехать из Кале.
   Было девять часов утра, и им надо было ждать еще  три  часа  до  того
момента, когда они смогут отправиться, наконец  в  телеграфную  контору.
Вот почему у мистера и миссис Титбюри нашлось время, пока они пили  свой
утренний чай, заняться приведением в порядок своих счетов.
   - Сколько мы истратили со дня нашего отъезда  из  Чикаго?  -  спросил
супруг.
   - Восемьдесят восемь долларов и тридцать семь центов, - ответила  его
супруга.
   - Так много?
   - Да, и это при том, что мы совершенно не тратили зря  денег  во  все
время пути.
   Всякий, у кого в жилах не текла кровь Титбюри, был бы  очень  удивлен
такой незначительной цифрой расходов. Но правда  и  то,  что  эту  сумму
должны были еще значительно увеличить взысканные с них  триста  долларов
штрафа, которые произвели довольно значительное  кровопускание  в  кассе
супругов.
   - Только бы  телеграмма,  которую  мы  ждем  сегодня  из  Чикаго,  не
заставила нас отправиться на другой конец территории!  -  проговорил  со
вздохом мистер Титбюри.
   - Придется, во всяком случае, этому подчиниться, - решительным  тоном
объявила миссис Титбюри.
   - Я предпочел бы отказаться...
   - Опять! - вскрикнула властная матрона. - Чтобы это было в  последний
раз, Герман! Чтобы ты больше  никогда  не  говорил  о  том,  что  хочешь
отказаться от возможности выиграть шестьдесят миллионов долларов!
   Наконец три часа прошли, и без двадцати минут двенадцать чета Титбюри
появилась в почтовой конторе, горя нетерпением узнать, что  ее  ожидало.
Все-таки пять-шесть любопытных пришли туда на них посмотреть.
   Какое невнимание по сравнению  с  оказанным  другим  партнерам  матча
вниманием в Форте Рилей, в Остине, в Санта-Фе, в Милуоки и  в  Ки-Уэсте,
где перед окошечком телеграфного бюро всегда толпились любопытные!
   -  Телеграмма  мистеру  Герману  Титбюри  из  Чикаго,  -   проговорил
телеграфный чиновник.
   Тот, к кому  он  обращался,  почувствовал  такой  прилив  cлабости  в
момент, когда решалась его судьба,  что  колени  его  подогнулись,  язык
отказался повиноваться, и он не мог произнести ни слова.
   - Здесь! - ответила за него миссис  Титбюри,  толкая  своего  мужа  к
окошечку.
   -  Вы  именно  тот,  кому  адресована  эта  телеграмма?   -   спросил
телеграфный чиновник.
   - Тот ли? Ну, разумеется, тот самый! - вскричала миссис Титбюри.
   - Тот самый, - ответил наконец  третий  партнер.  -  Можете  об  этом
справиться у судьи Ордака... Мне это достаточно дорого  обошлось,  чтобы
ко мне больше не приставали с заверением собственной личности!
   Действительно,  никакого  сомнения  на  этот  счет  быть  не   могло.
Телеграмма была передана миссис Титбюри, которая ее и  распечатала,  так
как дрожащие руки ее мужа не могли этого сделать,
   И вот что  она  прочла  голосом,  который  все  слабел  и  слабел,  а
последние произнесенные ею слова были почти совсем не слышны:
   Герману Титбюри.
   Два очка, из одного и одного. Грэйт-Солт-Лейк-Сити, штат Юта.
   Торнбронк
   Чета почти лишилась чувств, и при сдержанных насмешках присутствующих
их усадили на одну из стоявших в конторе скамеек.
   В первый раз двумя очками - из одного и одного - быть отправленным во
вторую клетку, в глубь штата Мэн, а во второй раз - опять двумя  очками,
из одного и одного - отправиться в четвертую клетку, в штат Юта!.. Всего
четыре очка в два раза! И в довершение всего, после переезда  из  Чикаго
на одну из окраин Союза  отправляться  на  другую,  противоположную  его
окраину, западную!
   Когда прошли несколько  первых  минут  слабости  -  надо  признаться,
слабости  весьма  понятной,  -  миссис  Титбюри  выпрямилась  и,   снова
преобразившись в решительную особу, главу семьи, взяла своего  мужа  под
руку и потащила его по улицам к гостинице Сэнди-Бар.
   Нет! Неудача их чересчур преследовала! Как опередили их за это  время
остальные партнеры - Том Крабб, Макс Реаль, Гарри Кембэл, Лисси Вэг,  не
говоря уже о командоре Уррикане! Они все  носились,  как  зайцы,  а  эти
Титбюри ползли, как черепахи!.. К тысячам миль, которые они уже  сделали
по дороге от Чикаго до Кале,  им  надлежало  прибавить  еще  две  тысячи
двести миль, которые отделяли Кале от Грэйт-Солт-Лейк-Сити!
   Но, в конце концов, если Титбюри решат не уходить  из  матча,  то  им
надо не задерживаться в Кале и ограничиться несколькими днями  отдыха  в
Чикаго, так как до их появления в штате Юта в их распоряжении около двух
недель, с 19 мая по 2 июня. Но госпожа Титбюри и  слышать  не  хотела  о
том, чтобы ее муж вышел из партии, а потому в тот же день  с  первым  же
поездом чета уехала из Кале, сопровождаемая всеми пожеланиями,  которыми
население награждало... их конкурентов. После такой  неудачи  ставка  на
третьего партнера, если у него таковая  и  была,  безусловно  упадет  до
смехотворного и голубой флаг перестанет "играть".
   Несчастной чете не пришлось, впрочем, заботиться  о  своем  маршруте,
так как надо было снова взять тот, который их доставил в  штат  Мэн.  По
приезде же в Чикаго в их распоряжении будут поезда Тихоокеанской дороги,
прибывающие через Омаху, Грейнджер и Огден в столицу штата Юта.
   После полудня маленький городок Кале освободился от присутствия  этих
несимпатичных людей,  имевших  всегда  такой  унылый,  недовольный  вид.
Жители надеялись, что различные  случайности,  связанные  с  благородной
игрой Американских Соединенных штатов, их в Кале не вернут. Эту надежду,
безусловно, разделяли и сами пострадавшие.
   Через сорок восемь часов, проведенных в дороге, Титбюри добрались  до
Чикаго, утомленные переездами, которые были тяжелы для их  возраста.  Им
пришлось даже провести несколько дней в своем доме на  Робей-стрит,  так
как мистер Титбюри дорогой захворал острым ревматизмом, свойственным его
годам, который он обычно лечил полным презрением  (особый  вид  дешевого
лечения, так гармонировавший с его врожденной скаредностью). Но на  этот
раз ноги действительно отказывались поддерживать хозяина,  и  с  вокзала
его пришлось перенести в дом на руках.
   Само собой разумеется,  что  газеты  не  замедлили  известить  о  его
приезде.   Репортеры   газеты   Штаат-Цейтунг,   относившиеся   к   нему
сочувственно, явились  с  визитом.  Увидев  же,  в  каком  состоянии  он
находится, они предоставили его преследовавшей его неудаче. Агентства не
находили желающих даже и при ставке семь против одного.
   Но все забыли принять в расчет Кэт Титбюри, бой-бабу,  которая  очень
скоро снова проявила себя. Ревматические боли мужа она принялась  лечить
не равнодушием, а силой. С помощью своей прислуги, этого драгуна в юбке,
она растирала ревматика так энергично, что тот едва не лишился  кожи  на
ногах! Никогда никакая скребница не чистила  так  ни  лошади,  ни