ования куропатка с белыми грибами не входит в
число  известных  молекуляризатору  блюд,  я  стал  последовательно  требовать
тефтели  с  гречневой  кашей,  плов,  курицу с рисом, уху и отбивные котлеты с
жареной  картошкой.  Но что бы я не выбрал, эта дурацкая машинка вновь и вновь
потчевала  меня манной кашей. Лишь когда на столе выстроились в ряд по меньшей
мере  двадцать  одинаковых тарелок, я понял, что мой молекуляризатор больше ни
на  что  не  способен.  Он  не умел приготовить даже гречневой и овсяной каши,
которые я под конец, окончательно разочаровавшись, стал у него требовать.
    Делать  нечего,  пришлось смириться. К тому времени я отмахал от Земли уже
слишком  много  парсеков,  чтобы возвращаться и устраивать в магазине скандал.
Два  дня  я  голодал,  а потом, зажав нос прищепкой, кое-как проглотил тарелку
этого  варева.  Вопреки  ожиданиям,  манная  каша  не  показалась мне такой уж
противной. Утолив голод, я надел гипнонаушники и засел за космонавигацию.
    Через   две  недели,  когда  я  уже  запросто  щелкал  любые  практические
уравнения,  в  двигателе что-то стало подозрительно дребезжать - треснуло одно
из  седел  поршней.  В  принципе  с такой неисправностью можно было продолжать
полет,  но  я  предпочел  остановить ракету и, разобрав двигатель буквально по
винтикам,  вновь  его собрать. "Это будет отличная практика! Нельзя полагаться
на  одних  ремонтных  роботов!"  -  убеждал  я  себя. До этих пор я никогда не
собирал  и  не  разбирал  двигателей,  поэтому  к концу работы у меня осталось
несколько  шестерней  и  две  резиновых  прокладки, которые я представления не
имел,  куда приткнуть. Впрочем, двигатель неплохо работал и без них, поэтому я
особенно не переживал по этому поводу.
    Пока я занимался ремонтом, Мозг хранил зловещее молчание и не помог мне ни
единым  советом.  Только  изредка  из-за  занавесочки,  которой я задернул его
процессор,  чтобы  он  не  мозолил  мне  глаза,  доносились  звуки, похожие на
злорадный смех.
    - Подлый завистник! - говорил я ему, и хихиканье смолкало.
    В  последнее  время  у  нас с Мозгом установилось нечто вроде вооруженного
нейтралитета:  каждый демонстративно старался не замечать присутствия другого,
одновременно  внимательно наблюдая за ним. Денег, чтобы заменить его на новый,
у меня пока не было, и Мозгу это было отлично известно.
    Завершив  ремонт,  я  продолжил полет, но не прошло и суток, как двигатель
вновь  заглох.  Заглянув  в  топливную  камеру,  я обнаружил, что она пуста. Я
удивился,  потому  что совсем недавно заправлял е„. Я подсыпал в двигатель ещ„
молекул  и  он заработал, но новой порции хватило всего на двенадцать часов. Я
добавил  ещ„  мусора и бросил в камеру свои старые ботинки, надеясь, что их-то
хватит  надолго,  но  не  тут-то  было.  Через  сутки  топливная  камера вновь
опустела.  Тут  я  понял,  в  чем  дело - собирая двигатель, я где-то допустил
оплошность,  и  теперь он потреблял сырья раз в десять больше. Если прежде мой
двигатель  был  на  редкость  экономичным,  то  теперь  он  пожирал вещество с
жадностью черной дыры.
    Это  открытие  меня  обеспокоило  - лететь до созвездия Дракона было около
месяца,  а  запасы топлива уже почти вышли. Однако разбирать двигатель вновь я
не  решился - кто знает, в очередной раз он мог вообще не завестись, и тогда я
бы  оказался  затерянным  среди  созвездий  безо  всякой  надежды когда-нибудь
добраться до обитаемого мира.
    "Ладно,  как-нибудь  долечу. Заодно избавлюсь от хлама. Если задуматься, у
меня  полно  лишних вещей", - успокоил я себя и стал постепенно подбрасывать в
двигатель то, что считал наименее ценным.
    Вначале  туда  отправились развлекательные журналы моего предшественника и
эротические  диски,  затем старые часы, утюг, кофеварка, половик и кресло. Вс„
это  двигатель сожрал с завидным аппетитом за каких-нибудь трое суток, а потом
снова заглох.
    Делать   нечего  -  пришлось  скормить  двигателю  расколотый  на  кусочки
письменный  стол, книжные полки, электрокровать вместе с одеялами и подушками,
бритву,  запас  космического  мыла,  шоколадки с обертками, настольную лампу и
даже  дневник,  который  я  вел,  начиная  с девяти лет. Затем настала очередь
чемодана  с  вещами, обуви, бластера, скафандра, тульской двустволки, учебника
по  космонавигации, а затем я уже и не помню чего. Бегая по ракете, я в запале
швырял  в топливную камеру вс„, что попадалось мне под руку. Я швырнул бы туда
и  Мозг,  но  ему  повезло,  что  набор  инструментов пошел на топливо в самом
начале,  а вручную отвинтить гайки, которыми Мозг крепился к борту звездолета,
я был не в состоянии.
    За  оставшиеся  три  недели  пути каюта опустела. Я сорвал даже обшивку со
стен  и  теперь то там, то здесь свисали оголенные провода. Под конец мне было
уже  абсолютно  нечего  бросать  в  двигатель и тут, да простят меня дамы, мне
пришлось раздеться донага и бросить в двигатель собственную одежду.
    К  счастью,  к  этому  времени  я  как раз добрался до созвездия Дракона и
находился неподалеку от Ханжонии. На мой радиовызов она не отзывалась и, чтобы
дотянуть до планеты, я вынужден был отправить в топливную камеру свою рубашку,
трусы и носки, оставленные в качестве последнего резерва топлива.
    Сверху  Ханжония  выглядела  необычайно  привлекательно.  Это была большая
зеленая  планета,  примерно на треть покрытая мелким теплым океаном. Остальные
две  трети  занимала  суша  с  широколиственными  лесами  и  сочными долинами,
раскинувшимися вдоль полноводных рек.
    Уже   с   орбиты   мне  стали  видны  многочисленные  следы  человеческого
присутствия   -   многоэтажные   города,   железнодорожные   рельсы,   большие
промышленные  свалки,  пятна  подтекшего  мазута  на океанской глади и высокие
заводские трубы. Однако, к моему удивлению, ни одна из труб не дымила.
    Настроив  телескоп  и  направив  его  на ближайший город, я увидел, что он
заброшен  -  на  улицах не было ни единого пешехода, машины и флаерсы ржавели,
брошенные  где попало, многие дома были разрушены до основания, а из их крыш и
пустых окон пробивались деревья.
    Обнаружив на широкой равнине кладбище сгоревших танков, бронетранспортеров
и  другой  военной  техники,  я догадался, что лет эдак сто пятьдесят назад на
планете  произошла  война,  причем,  возможно,  даже ядерная. Во всяком случае
вблизи городов мой дозиметр показывал очень высокий уровень радиации.
    Я  облетел  ещ„  несколько континентов - везде было одно и то же. Особенно
жалкое  зрелище  представлял  космопорт, похожий на огромную воронку. Непохоже
было, что после взрыва с него взлетел хотя бы один корабль.
    Я решил, что никто из жителей не спасся, и планета необитаема. Огорченный,
я  уже  хотел  собрать  на  Ханжонии  какого-нибудь  мусора, чтобы было на чем
дотянуть  до  другого  населенного  мира, но тут на берегу реки, вдали от всех
городов, увидел в телескоп картину поистине идилическую.
    В  воде  на  сваях стояли деревянные хижины с крышами из сухого камыша. По
реке  сновали  весельные  и парусные лодки, а на ее берегах во множестве видны
были  люди.  Одни  стучали  топорами,  другие  сгребали сено, а по травянистым
прибрежным лугам бродили тучные стада коров, коз и лошадей.
    Я  обрадовался,  что жизнь на Ханжонии не угасла и направил ракету к этому
селению.  Но в атмосфере топливо расходовалось быстрее, и мой "Блин" обрушился
на  поверхность  планеты  километрах в десяти от деревни. Кое-как, уже в самый
последний  момент,  мне  удалось  выровнять рули, и, сломав верхушки у десятка
деревьев, ракета рухнула на небольшую лесную поляну.
    Велев  Мозгу  открыть  люк, я спрыгнул на землю и, волнуясь, обошел вокруг
корабля.  Кроны  деревьев  смягчили удар, и "Блин" почти не пострадал, если не
считать  незначительных вмятин. Но в любом случае, чтобы исправить двигатель и
вытащить  звездол„т из чащи, мне требовалась помощь. Вспомнив, в какой стороне
деревня,  я  решительно  зашагал  через  лес.  На  ходу  то и дело приходилось
подпрыгивать и хлопать себя ладонями по бедрам, животу и груди: комары на этой
планете были с хорошую осу.
    "Чего  же ты хочешь, Тит? Разве не романтики и суровых испытаний? Вот тебе
и то, и другое!" - подбадривал я себя.
    Часа  через два, порядком распухший от укусов, с перекошенным набок лицом,
я  вышел  к деревне. В стороне от остальных построек виднелся большой сарай, в
котором,  очевидно, располагалась мастерская или кузня. У входа стоял здоровый
простодушного  вида  детина в кожаном фартуке и сосредоточенно колотил молотом
по наковальне. Занятый своим делом, меня он не замечал.
    Прикрывшись  лопухом,  я  подошел  к  нему  поближе  и  негромко кашлянул,
привлекая  внимание.  Детина  поднял  голову,  уставился  на  меня и буквально
остолбенел,  вытаращив  глаза.  Я приписал его удивление своему жалкому виду -
ещ„ бы, голый да ещ„ и покусанный.
    -Чего-то я тебя раньше не видал. Ты откуда, мужик? - подозрительно спросил
он.
    - Издалека,  -  объяснил я, с умилением слушая русскую речь. Уж кто-кто, а
соотечественники не должны бросить меня в беде.
    - Тогда,  может,  из  Залесья?  Хотя и там, кажись, голышом не бродят. Или
тебя   кто   ограбил?   -  расспрашивал  детина.  Видимо,  он  хотел  казаться
доброжелательным, но сам так и буравил меня своими медвежьми глазками.
    - Да не из Залесья я, приятель! С Земли. У меня на ракете движок накрылся,
вот и пришлось все в топливную камеру побросать, даже одежду, - вызывая к себе
сочувствие, я на мгновение развел руки. - Где у вас тут ремонтников найти?
    Продолжая испытующе разглядывать меня, детина сплюнул под ноги.
    - Ремонтников, говоришь? - повторил он. - А зачем они тебе?
    - Я  же  говорю,  ракету  нужно  вытащить...  -  объяснил  я,  и,  начиная
раздражаться его непонятливостью, заново повторил всю историю.
    Но, кажется, детина уже прос„к в чем дело. Его широкое лицо омрачилось.
    - Ракету, говоришь? - протянул он с непонятной значительностью. - Подожди,
мужик, я сейчас кликну кой-кого. Только смотри никуда не уходи!
    Повернувшись,  он  быстро  побежал  за  сарай,  зачем-то прихватив с собой
кувалду.  Я  уселся  в тени и принялся терпеливо ждать. Минуты через две ветер
донес до меня топот множества ног.
    "Ого,   как   спешат!   Видно,   надеются  подзаработать.  Жаль  будет  их
разочаровывать", - с симпатией к милым простакам подумал я.
    - Где техноман? - крикнул кто-то, не видя меня за оградой.
    - Здесь! - я высунулся из-за забора, поражаясь меткому местному юмору.
    Но  то,  что  я  увидел,  меня  поразило. По полю неслись человек тридцать
крестьян,  вооруженных  вилами, топорами и кольями. Впереди, указывая на меня,
бежал тот самый детина.
    - Вот гад, сам пришел! Хватай его, ребята! - орал он.
    В  следующую  минуту кольцо сомкнулось. Я видел вокруг себя злые бородатые
лица. Сжимая вилы, крестьяне разглядывали меня и переговаривались.
    - Глянь,  дядя  Антип,  и  впрямь голый! Весь срам видать! - дающим петуха
голосом, прокричал какой-то парень лет семнадцати.
    - Встань  мне  за  спину, Серега! Не суйся вперед! Может, он с собой какую
адскую  стрелялку  прихватил? - прогудел немолодой мужик с окладистой бородой,
судя  по  важности, с которой он себя в„л, то ли староста, то ли кто-то в этом
роде.
    - Я  его  сразу  просек.  Разнюхивать, гад, пришел! Разнюхает, а потом вся
ватага  сюда  нахлынет. Им, сволочам, в их развалинах жрать нечего! - орал уже
известный мне детина. - Топором его и в реку - нечего церемониться!
    - Погоди,  Яшка!  Надо  прежде выпытать, где он свою железину припрятал да
узнать  один  пришел  али со товарищами. Они, техноманы, хитрые: одного вперед
вышлют, а всей бандой в зарослях прячутся.
    - А если не скажет, дядя Антип?
    - Скажет, никуда не денется. Угли раздуем, ногами его в них поставим - вс„
выложит!
    - Эй,  техноман,  говори  зачем  пришел?  Где твои железины? - высовываясь
из-за спин, крикнул мне паренек.
    - Какие железины? Ничего не понимаю, - пролепетал я.
    - Не  запирайся, техноман! Отвечай, где твоя банда? Куда железины спрятал?
- спросили меня вкрадчиво.
    Я   вспомнил   совет   из  справочника,  что  при  всех  недоразумениях  с
переселенцами  или  аборигенами,  главное  - демонстрировать дружелюбие. Лучше
всего улыбнуться и в знак добрых намерений показать пустые руки.
    - Послушайте, я не понимаю, что вы имеете в виду, называя меня техноманом!
Я  турист  с  Земли.  Моя ракета упала в лесу. Здесь какое-то недоразумение! -
широко  улыбаясь,  я  шагнул  вперед,  показывая пустые руки, но в этот момент
кто-то  прокравшийся  за  оградой  засветил  мне колом по уху так, что я упал.
Крестьяне  окружили  меня  и принялись сосредоченно пинать. Делали они это без
жестокости, но с чувством долга.
    - Бей  его, Серега, да не носком, отобьешь носок-то! Ты его пяткой шпыняй,
да по ребрам, по ребрам! - советовал староста.
    - А  я  пяткой  и  шпыняю,  дядя  Антип! Ишь ты, наглый какой: сам во вс„м
признался! - это было последнее, что я услышал, прежде чем лишился чувств.
    Когда  я  пришел  в  себя,  над  деревней уже сгустились сумерки. Вс„ тело
болело,  как  если бы меня пропустили через камнедробилку. Языком я пересчитал
зубы  -  осталось  на  удивление  много.  Затем  попытался  привстать, но лишь
застонал.  Связанный  по  рукам  и  ногам  толстой грязной веревкой, я лежал в
деревянной  клетке  посреди  площади.  Неподалеку пылал костер, возле которого
прохаживалось   несколько   крестьян.   Судя  по  всему,  настроены  они  были
воинственно. У одного был в руке цеп, другие вооружились топорами и косами.
    Мой стон привлек их внимание.
    - Ишь,  очухался, техноман! Живучий, сволота! - удивился один из сторожей,
подходя  к  моей  клетке.  Я  разглядел  его: это был мужчина лет пятидесяти с
толстым бабьим лицом.
    - Что, техноман, болят ребры-то? - сочувственно спросил он.
    Я кивнул. Во рту у меня так пересохло, что даже язык распух.
    - Небось пить хочешь?
    Я  снова  кивнул. Крестьянин отошел к костру и вернулся с большой бутылью.
Заметив,  что у меня связаны руки, он разрезал веревку ножом и просунул бутыль
сквозь  прутья.  Я  стал  жадно  пить.  Вода была чуть солоноватой на вкус, но
прохладной.
    - Ну  что,  скажешь,  где твоя шайка? - спросил сторож, протягивая руку за
бутылью.
    - Нет у меня никакой шайки. Я с Земли! - устало сказал я.
    - Оно  и  верно.  Какой  тебе  резон  говорить?  Вс„ одно утром повесят, -
добродушно сказал сторож.
    - За  что?  -  завопил  я,  подскакивая  и  ударяясь головой о крышу своей
клетки.
    - Так  решил  мир. Всех пойманных техноманов испокон веку вешают. Будто ты
этого раньше не знал? Вы наших убиваете, а мы ваших.
    - Да  не  знал я ничего! Даже не слышал никогда о техноманах! - крикнул я,
ощущая, как тонко и жалко прозвучал мой голос.
    - Полно  врать-то!  -  зевнул  крестьянин, равнодушно поворачиваясь ко мне
спиной.
    - Постойте! Позовите старосту! Я вс„ ему объясню.
    - Да  не  станет  он тебя слушать. Тут и дураку вс„ ясно. Одежи на тебе не
было?
    - Не было.
    - В том, что использовал механизмы, сознался?
    - Сознался.
    - Ну  вот  видишь,  кто  же  ты  как не техноман? - заявил мой собеседник,
довольный тем, как ловко припер меня в угол.
    С другой стороны площади из темноты послышались равномерные удары топора.
    - Что это? - невольно спросил я.
    - А, это? Виселицу тебе сколачивают. Да ты не слушай, парень, спи.
    - Не  стану я спать! Если уж меня повесят, объясните во всяком случае, кто
такие техноманы! Имею я право знать? - завопил я.
    Мой  страж  долго  отнекивался,  чесал в затылке, повторяя: "Что я, дурень
техноману  про техноманов рассказывать? Ты мне лучше сам про них расскажи", но
в конце концов разговорился, и вот что я узнал.
    Сто  семьдесят  лет  назад  на Ханжонии случилась атомная война. Кто с кем
чего не поделил и кто напал первым, темный крестьянин не знал, но в результате
девяносто  восемь  процентов  всего  населения  было уничтожено и значительная
часть территорий загрязнена. Выжившие же постепенно разделились на две группы:
первая   называла   себя  естественниками  и  провозглашала  полный  отказ  от
технического  прогресса и уничтожение всех существующих механизмов, обвиняя их
во  всех своих несчастьях; другая - эти самые техноманы - считала, что технику
можно оставить и проблема не в ней, а в самом человеке.
    От  Земли  никакой  помощи  не  поступало:  там придерживались мнения, что
взбесившийся  мир,  забросавший  себя атомными бомбами, должен сам решать свои
проблемы.  Более  того,  пассажирская  и  торговая  навигация на Ханжонию была
запрещена,  и  эта земная колония оказалась предоставлена сама себе, а потом о
ней   вообще   забыли   -   кажется,   она   попросту   вывалилась  из  памяти
правительственных компьютеров.
    Прошло  лет  сто,  и  потомки  уцелевших  ханжонийцев,  вынужденных  вести
натуральное  хозяйство  и  тем  самым отброшеных в средневековье, окончательно
утратили память о прошлом своей планеты. Внуки и правнуки естественников знали
только,  что  техники надо бояться как огня и обязательно казнить того, у кого
найдут хотя бы наручные часы.
    Потомки  же техноманов, напротив, относились к технике как к божеству. Они
поклонялись будильниками, ржавым тракторам, сенокосилкам, флаерсам и приносили
им  жертвы. Самое забавное, что пользоваться большинством механизмов техноманы
постепенно  разучились  и  вели  себя  подобно анекдотическому чукче, который,
колотясь  лбом  в  пол  перед  телефоном, повторял: "Телефона, телефона, чукча
кушать  хочет!"  Новых  механизмов  техноманы  строить  не  умели, зато ходили
обвешанные   железками,   шестеренками,   компьютерными   кабелями   и  другим
техническим хламом, давно пришедшим в негодность.
    Вдобавок,  вследствие  твердого  убеждения,  что  за них вс„ должны делать
механизмы,   техноманы   оказались  неспособными  к  физическому  труду.  Если
естественники не сидели сложа руки и ковырялись в земле, выращивая пшеницу, то
техноманы ровным счетом ничем не занимались, а жили тем, что сбивались в шайки
и  грабили  поселки  естественников,  отбирая  у  них  урожаи  и  угоняя скот.
Разумеется,  крестьяне  ненавидели  техноманов  и  расправлялись с ними, когда
предоставлялась возможность.
    Отличить  техномана  от  естественника  было  довольно  просто - техноманы
ходили  голыми,  так  как были совершенно неспособны соорудить себе даже самую
простую  одежду,  а  та,  что  они  иногда  отбирали  у естественников, быстро
превращалась  в  лохмотья, так как за ней должным образом не следили. Впрочем,
климат  планеты  был  теплым,  и  одежда  была  скорее данью приличиям, нежели
необходимостью.
    Всю  эту  картину  я  восстановил  по  сбивчивому  рассказу крестьянина, а
кое-что,  уже  много  лет  спустя, высмотрел в энциклопедии. Стало ясно, каким
идиотом  я  был, когда, появившись голым в деревне, стал рассказывать про свою
ракету.
    Поразмыслив,  я  пришел  к  выводу,  что надежды на помилование нет: улики
против  меня  с  точки  зрения  крестьян  были неопровержимыми. Стук топора не
прекращался  на  на  минуту.  На фоне Млечного Пути начинал уже вырисовываться
мрачный силуэт виселицы.
    И  я  решил бежать, причем бежать немедленно, пока не рассвело. К счастью,
охранявшие меня крестьяне не имели никакого представления о караульной службе.
Вскоре  трое  стражей разбрелись спать по домам, а оставшийся улегся у костра,
положил топор рядом с собой и захрапел.
    Ощупав  толстые  деревянные палки, служившие прутьями клетки, я обнаружил,
что  они  скреплены  между  собой кожаными ремнями. Кое-как с помощью ногтей и
зубов  мне  удалось отвязать одну из палок и, ободрав бока, протиснуться между
прутьями.  Хотя  я  старался  сделать  вс„  тихо, какой-то звук разбудил моего
стража. Парень проснулся и