й   роется   в   своей  огромной  памяти,  перерывая  триллионы  байт
всевозможной   информации   в   поисках  единственно  правильного  слова.  Его
нетерпение  выдать  ответ  было  столь велико, что астероид трясся как в белой
горячке.   Внутри   системы   трещало,  гудело,  лопалось,  скрежетало,  а  из
вентиляционных отверстий валил густой черный дым.
    Ракета   ходила   ходуном.   Предметы   падали   со  своих  мест,  а  одна
незакрепленная  кастрюля,  сорвавшись  с  кухонной  полки,  так огрела меня по
затылку,  что я рухнул как подкошенный. Попытался встать, но не тут-то было. Я
уже  не  мог  устоять  на  ногах и лишь повис на кресле, перевалившись животом
через  его  ручку.  Повернув  шею,  я увидел в иллюминатор, как рассыпаются от
тряски инопланетные корабли.
    - Она называла его молодцом, голубчиком, солнышком, красавцем? Отвечай: да
или нет? - страшным голосом выкрикнул Всезнающий.
    - Нет! Ответ неверный! - упрямо заявил я.
    Невдалеке,  всего метрах в тридцати от моей ракеты, грянул глубинный взрыв
и,  вырвавшись из-под поверхности астероида, в небо полетели какие-то колеса и
детали. Механизм не выдерживал огромных нагрузок и разваливался на ходу.
    - Чудовищем? Приживальщиком? Гадким типом? Алкашом? Иродом царя небесного?
Говорила,  что  он  испортил  ей жизнь? - буквально стонал Всезнающий. Голос у
него прыгал, как на старой пластинке.
    - Нет! - отрицал я.
    - Неужели не то? Тогда дураком, идиотом, болваном, хамом? Отвечай, так или
нет?
    - Похоже, все же придется признать, что ты чего-то не знаешь, - заявил я.
    - Нет!  Не могу не знать! Не имею права! Если я не чего-то не знаю, пускай
даже мелочи, дряни - значит, я несовершенен!
    Всезнающий  издал  высокий  звук,  похожий  на рыдание. Затем на несколько
секунд  тряска  прекратилась,  зато  внутри  астероида  стал нарастать грозный
низкий гул.
    - Убирайся,  отсюда!  Вон!  Пошел  прочь  или  я  распылю тебя на атомы! -
крикнул вдруг Всезнающий.
    Словно  отброшенный  могучей  рукой,  "Блин" сорвало с места и, бестолково
вращая,  отшвырнуло  на  несколько  тысяч  километров.  Я был не подготовлен к
такому  резкому  старту,  поэтому описал в воздухе полукруг и со всего размаху
впечатался  носом  в  иллюминатор.  Взвыв от боли, я увидел яркое белое пламя,
которое,  разом прорвавшись в нескольких местах, охватило только что покинутый
астероид  и  слилось  в  мгновенную  вспышку,  ослепившую  меня. Когда вспышка
погасла,  астероид  исчез,  и  лишь  град  искореженных деталей забарабанил по
бортам "Блина".
    Смывая  под  раковиной  кровь  из  разбитого  носа, я вздохнул. Всезнающий
уничтожил себя, не пережив позора незнания, столь исчерпывающе доказавшего ему
собственное несовершенство.
    Впрочем,  надо  признать,  что вопрос, который я ему задал, изначально был
сложнее  требования  сосчитать  атомы  во  Вселенной.  Как  я и думал, машина,
знавшая  абсолютно  все  по физике, химии, биологии, астрономии и гуманитарным
наукам, едва ли была осведомлена в психологии человеческих отношений, особенно
таких запутанных, как у нас, Невезухиных.
    Да  и откуда ему, инопланетному существу, не знакомому с нашей семьей и ее
традициями, могло быть известно, что моя бабушка, женщина весьма красноречивая
и   языкастая,   называла   моего   назюзюкавшегося  дедушку  "проспиртованным
крокодилом"?


    ВОСПОМИНАНИЕ ДЕВЯТОЕ.


    - Прямохождение...  ик...  ошибка  эволюции.  Позвоночник конструктивно не
предназначен,  чтобы  мы  передвигались  на нижних конечностях. Неестественные
нагрузки  и  вс„ такое прочее... А микромир: муравьи, травинки и другая мелкая
дребедень,  - когда идешь на двух ногах, эта красота - тьфу, ее и не заметишь,
а  вот  на четырех точках опоры - совсем другое дело! Ползи и любуйся... ик...
вдыхай ароматы. Решено - долой прямохождение!
    Приблизительно  это я бормотал, когда полз на четвереньках к своей ракете.
Меня  раскачивало  и  бросало  из  стороны в сторону, как парусник в штормящем
море.  Все попытки встать на ноги заканчивались падением, что только усиливало
ненависть  к  прямохождению.  Я  полз и чувствовал себя словно Портос, который
после одной из пирушек утверждал, что он трезв, вот только ноги его не держат.
    Я  гостил  на планете Аркадия и возвращался с вечеринки у своего приятеля,
на  которой  перебрал  бру-бру,  местного  алкогольного  напитка.  Как я узнал
позднее, всего десятка капель янтарной жидкости, которую выделяет из хвостовой
железы  небольшая  ящерица,  если  ее напугать, хватает, чтобы свалить с копыт
лошадь.  Я  же  переусердствовал и выдул по меньшей мере в пять раз больше. Не
понимаю,  почему  никто из гостей меня не остановил. Возможно, это объяснялось
тем,  что  я  пришел  уже  ближе  к концу застолья, когда добрая половина всех
приглашенных  храпела  под  столом,  а  отставшие  стремились  поскорее  к ним
присоединиться.
    Кое-как  на  четвереньках  дотащившись до ракеты, я забрался в люк, закрыл
его  за  собой,  сделал несколько заплетающихся шагов, а затем рухнул на пол и
уснул.
    Пришел  я  в  себя  от  того,  что  щеке  было  холодно  лежать  на  полу.
Самочувствие  было  мерзкое:  как  у человека, которого выпотрошили изнутри, а
потом  кое-как  зашили,  забыв  половину  внутренностей на операционном столе.
Кое-как  я  встал, держась за стену, и вдруг увидел в иллюминаторе звезды. Это
меня удивило, потому что когда я засыпал, там были лишь борта соседних ракет.
    - Откуда взялись звезды? Мы что летим? - спросил я у Мозга.
    - Вот именно, - злорадно откликнулся тот.
    - А куда?
    - Насколько  я  понимаю,  на Одиссею в созвездии Жертвенника. Более точное
направление полета - мегагалактика Альфа-3.
    - На Одиссею? А что нам там надо? - ошарашенно спросил я.
    - Представления  не  имею, - заявил Мозг. - Мне лично там ничего не нужно.
Мне вообще ничего не нужно: только чтобы меня оставили в покое.
    - Если  тебе  не  нужна  Одиссея, зачем же ты взлетел с планеты, болван? -
вспылил я.
    - Я не сам взлетел. Мне приказали, - с ноткой злорадства сказал Мозг.
    - Приказали? Кто?
    - Вы.
    - Ты бредишь.
    - А  вот и нет! Вы встали и очень ясно задали мне координаты Одиссеи. Если
вы мне не верите, могу прокрутить звукозапись.
    - Не  надо...  -  обессиленно  пробормотал  я.  -  Так значит, говоришь, я
вставал... Гм... А зачем выбрал Одиссею, я тебе случайно не говорил?
    - Никак нет, - отрапортовал Мозг. - Я пробовал было вас спросить...
    - И что я?
    - Внятных  объяснений  не последовало. Вы швырнули в меня ботинком, велели
мне убираться ко всем чертям, а потом упали на пол и захрапели.
    Я  посмотрел  на  свои  ноги.  Действительно, ботинок был только на правой
ступне,  на  левой  же  он  отсутствовал.  После  непродолжительных  поисков я
обнаружил  его  в  другом  конце  каюты  возле иллюминатора. Таким образом все
сказанное Мозгом подтвердилось, и я ощутил позднее раскаяние.
    - Так значит, я вставал... Вот в чем дело... - протянул я, понимая, почему
заснул ногами к люку, а проснулся к нему головой.
    - Когда это было? Вчера? - спросил я.
    - Как же. И не мечтайте! Трое суток назад, - ехидно заявил Мозг.
    Я  бросился  к  электронному  календарю.  Вечеринка  у приятеля состоялась
тридцатого августа, это я точно помнил, сейчас же на календаре было уже третье
сентября. Я тупо уставился на это число, мучительно соображая, куда подевались
три дня.
    Голос Мозга задрожал от негодования:
    - Вы,  конечно,  неспособны  прислушаться  к  доводам  разума, но я вс„ же
сделаю  попытку.  Это  мой  святой  долг,  ибо,  хотя  вы и обходитесь со мной
по-скотски,   судьбы   наши   поневоле  связаны.  Если  вы  забыли,  что  даже
незначительные  доли  спиртного,  принимаемые регулярно, приводят к расслоению
личности,   шизофрении,   дистрофии,   провалам   памяти,  ослаблению  воли  и
самоконтроля,  производят необратимые хромосомные изменения и в конечном счете
доводят человека до крайних степеней деградации, то...
    Дальше   я  уже  не  слушал.  Зная,  что  Мозг  способен  бубнить  так  до
бесконечности,  я потянулся, чтобы отключить ему звук, но вдруг ни с того ни с
сего  захихикал, а потом, после пяти минут идиотского смеха, разобравшего меня
при  виде собственных рук, рухнул на пол и уснул, не успев даже удивиться, что
за чертовщина со мной происходит.
    Когда  я  очнулся  в  следующий раз, на календаре было уже пятое сентября.
Мозг  мрачно отмалчивался. Ощутив ступнями холод, я посмотрел на них и увидел,
что  ботинка  теперь  нет  не  только на левой ноге, но и на правой. Очевидно,
накануне  я  снова  ненадолго очнулся и запустил в Мозг остававшимся ботинком.
Причем  запустил  так  удачно,  что  под  его  глазом-видеокамерой красовалась
глубокая вмятина.
    Созвездия  в  иллюминаторе  основательно сместились. Это означало, что моя
ракета  продолжает  полет  к  таинственной  Одиссее. Я заглянул в справочник в
надежде  найти  ответ,  что  мне  понадобилось  на  этой  планете, но, к моему
крайнему удивлению, мира с таким названием в перечне не обнаружил. Более того,
из  справочника  я  почерпнул, что мегагалактика Альфа-3 созвездия Жертвенника
никогда  прежде не исследовалось земными кораблями, и лишь триста двадцать лет
назад пролетавший где-то в соседнем секторе автоматический зонд послал на базу
снимок   этой   галактики,   на   основании  которого  Альфа-3  была  признана
бесперспективной.
    "Ну и дела, сколько же надо выпить, чтобы выдумать целую планету!" - решил
я,  начиная  фыркать  от смеха. Сообразив, что у меня снова начинается приступ
буйного веселья, я торопливо пролистал медицинскую энциклопедию. То, что я там
увидел,  было  неутешительно.  Оказывается,  проклятый  бру-бру  принадлежал к
группе так называемого "многоступенчатого" алкоголя и, вытворяя какие-то штуки
с  обменом  веществ,  давал  пять-семь последовательных опьянений, следовавших
одно за другим после короткого периода протрезвления. И это после обычной дозы
в  три-четыре  капли,  я же, как уже говорил, выхлестал целый стакан. Хохоча и
икая,  я  заставил  себя  съесть  тарелку  холодного  горохового  супа,  затем
осторожно  улегся  на  кровать,  положил  рядом  с  собой  календарь  и  опять
провалился в сон.
    Когда  я вновь открыл глаза, было уже восьмое число. Созвездие Жертвенника
отчетливо различалось в иллюминаторе. "Вот будет смешно, когда никакой планеты
там  не  окажется,"  -  подумал  я,  но менять курс звездолета не стал: у меня
попросту  не  хватило  на  это  времени.  Вместо  этого, ощущая дикий голод, я
бросился  к молекуляризатору и заглатывал суп до тех пор, пока приступ буйного
веселья и последовавший за ним сон не сразили меня в начале третьей тарелки.
    В   дальнейшем   я  просыпался  девятого,  одиннадцатого,  тринадцатого  и
четырнадцатого  числа.  Интервал  между  пробуждениями  все  сокращался  - это
означало,  что  действие  алкоголя постепенно ослабевает. Наконец пятнадцатого
утром  я очнулся уже окончательно, не ощущая никаких позывов ни к хохоту, ни к
сну.
    Пошатываясь  на  ослабевших  ногах, я подошел к иллюминатору и увидел, что
большую  его  половину  занимает  крупная планета с замшевыми полосками лесов,
желтым  бархатом  пустынь  и  темно-синим, словно из плотной бумаги вырезанным
океаном,  значительную  часть  которого  закрывали  тяжелые  тучи,  похожие на
большие куски грязноватой ваты.
    Я  ошарашенно  зажмурился  и  затряс  головой, не понимая, каким образом я
ухитрился  дать Мозгу координаты планеты, которых не было в справочнике. Может
быть,  об  этом  недавно  открытом  мире  мне  рассказал  кто-то  из гостей на
вечеринке? За эту спасительную мысль я ухватился, как за соломинку. Хорошенько
напрягшись, я даже припомнил какого-то тощего типа, сидевшего рядом со мной за
столом и жевавшего с такой жадностью, что у него за ушами что-то похрустывало.
    Отыскав  это  объяснение,  я  почувствовал  значительное облегчение и стал
готовиться  к  приземлению.  Но  сперва,  снизившись  настолько, чтобы тучи не
закрывали  обзор,  я  направил на планету телескоп. В его объективе поочередно
появлялись  то  горы,  поросшие  на кручах красноватыми соснами, то зеленеющие
луга,  которые ласково, как волосы любимой, ворошил ветер, то зубчатые вершины
лесов,  окаймленные  изгибами  полноводных,  казавшихся  неподвижными  рек, то
озера, такие чистые и прозрачные, что сверху я мог разглядеть рельеф их дна.
    Развернув  ракету  соплами  вниз,  я повел "Блин" на снижение и без всяких
осложнений   опустился   на   опушку   леса.  На  всякий  случай  велев  Мозгу
заблокировать  люк  изнутри  и  никому, кроме меня, не открывать, я отправился
бродить  по  планете.  Первое  впечатление не обмануло - Одиссея действительно
была  необитаемой.  Хотя  растительные  формы жизни были представлены на ней в
небывалом  разнообразии,  образчики зоологии полностью отсутствовали. Как я не
искал, мне не удалось обнаружить ни одного животного, даже самого мелкого.
    На  ночь  я  устроился  на  пригорке  невдалеке  от ракеты. Мне показалась
привлекательной мысль переночевать на свежем воздухе после долгого перелета. Я
закрыл  глаза  и  постепенно,  убаюканный  шелестом  ветра  и запахом душистой
пыльцы, уснул.
    Сон  был  тревожным.  Виделось,  будто  я  лежу на мелководье, а по телу и
сознанию   прокатываются  прохладные  волны,  погружая  меня  в  гипнотическое
состояние   и  заставляя  пролистывать  страницы  жизни  с  момента  рождения,
вспоминая  мельчайшие  ее  эпизоды.  Потом стало казаться, что корни растений,
осторожно  высунувшись  из  земли,  пробираются  в каждую клетку моего тела. Я
беспокойно  ворочался,  пытался  просунуться,  но, и пробуждаясь, оказывался в
следующем  сне.  То  мне виделось, что я снова в школе и мучительно вспоминаю,
как   вычислить  площадь  круга,  то  представлялось,  как,  стоя  у  зеркала,
выдавливаю  прыщ  на лбу, и то как какая-то темноволосая девица, имя которой я
тогда  помнил,  а сейчас забыл, смотрит на меня и громко хохочет. Воспоминания
помимо  воли  проносились  одно  за  другим, и все это время меня не оставляло
ощущение, что кто-то ещ„ вместе со мной просматривает их с большим интересом.
    Наконец  я  очнулся  и  рывком  сел, с тревогой озираясь. Лучи восходящего
светила  отблескивали  на  борту  ракеты,  и  то,  что  корабль на месте, меня
успокоило.  Внезапно  я  услышал какой-то подозрительный звук, оглянулся и мне
почудилось,  что  почва проваливается под ногами. Я увидел, как по лугу бродят
какие-то сутуловатые типы, абсолютно нагие, если не считать кое-как сплетенных
набедренных  повязок.  Решив, что это местные аборигены, я попытался нырнуть в
траву.  Однако  сделать  это  достаточно быстро не удалось. Один из аборигенов
подошел  и,  присев  на  корточки,  испытующе  на меня уставился. Его небритая
физиономия с мешками под глазами смутно кого-то напомнила.
    Изобразив  улыбку, я показал этому типу пустые ладони, демонстрируя мирные
намерения. В ответ абориген постучал себя пальцем по лбу и сказал на чистейшем
русском языке:
    - Ты  что, больной? Своих не узнаешь? Ах да, я забыл, что мы все спросонья
малость туповаты!
    - Кто это "мы"? - подозрительно спросил я.
    - Мы, Титы Лукьичи. Разве ты ещ„ не понял, что ты - это я?
    - В каком смысле?
    Абориген  расхохотался - его смех показался мне отвратительным - и показал
пальцем на сво„ лицо.
    - Да  посмотри на это, на рот, на глаза, на руки! Разве они тебе никого не
напоминают?
    - Ну да, - протянул я. - Кажется, мы знакомы.
    - Ну и болван! Когда в последний раз в зеркало смотрелся? Ах да, мы же его
в реактор выбросили, когда топливная камера забарахлила.
    - Это я его выбросил, а ты тут не причем, - заупрямился я.
    - Как  это  не причем? Видишь шрам у меня на подбородке - это мы в детстве
упали  с  качелей. А эту родинку на щеке? Помнишь, сколько с ней было возни во
время  бритья?  А криво растущий передний зуб? А седая прядь у уха - это после
того, как нас напугала собака.
    Тип разглагольствовал, приводя, известные одному лишь мне подробности моей
жизни,  а  я ошарашенно слушал, с каждой секундой все больше убеждаясь, что он
говорит  правду.  И  чем  сильнее  овладевала  мной эта уверенность, тем жутче
становилось. Да, абориген действительно был точной моей копией, лишь опухшей и
заросшей  щетиной  после  проклятого бру-бру. Поэтому-то я его не сразу узнал,
хотя и сам сейчас наверняка выглядел не лучше.
    Я  уставился  на  луг,  по которому без видимой цели разгуливала ещ„ сотня
голых  аборигенов,  число  которых  с  каждой  минутой  увеличивалось. Изредка
аборигены наталкивались друг на друга и в испуге шарахались. Некоторые из них,
правда,  уже сбились в толпы и о чем-то оживленно спорили, размахивая руками и
мешая остальным высказаться.
    - А  эти  остальные? Они тоже Лукьичи? - обуреваемый страшным подозрением,
спросил я.
    - Вот  именно.  Похожи  на  нас с тобой до последней хромосомы. Я убежден,
даже заусенцы у них на пальцах там же, где и у нас. Позвать кого-нибудь?
    - Не надо, - отказался я. - Лучше скажи, откуда вы все взялись?
    Мой собеседник недоброжелательно подбоченился.
    - Почему  это, интересно, "мы взялись"? Лучше спроси: откуда ты взялся? Я,
между прочим, помню, как недавно перепил на вечеринке, как меня занесло на эту
планету,  и  как  сегодня  утром я проснулся на лугу и увидел рядом кучу своих
копий.  Побродил  среди  них часок, чуть освоился, а потом подошел к тебе. Так
что у меня есть все основания полагать, что истинный Лукьич я.
    Я  задумался.  Доводы  двойника казались вполне убедительными, но все же у
меня имелся неопровержимый аргумент.
    - А  вс„-таки есть доказательство, что именно я исходный и первоначальный!
- мой гоос звучал вполне уверенно.
    - Ну и чем ты это докажешь? - хмыкнул двойник.
    Не  знаю,  как там насчет хромосом, но уж ослиным упрямством он точно меня
напоминал.
    - Чем?  Да хоть этим! - я ткнул пальцем вначале в свой скафандр, а затем в
его  кое-как  сплетенную  набедренную повязку. - Это тебя ни на какие мысли не
наводит?  Если  бы настоящим Титом был ты, то и скафандр был бы на тебе. А так
ты  просто  двойник, жалкая, неизвестно откуда взявшаяся копия! Ну что, теперь
поверил?
    Мой собеседник нахмурился. Между бровями у него пролегла глубокая морщина,
и я понял, что, назвав его "жалкой копией", явно перегнул палку.
    - Вот  как ставишь вопрос... - процедил он с затаенной злобой. - Значит, у
тебя есть скафандр, а у нас нет? Ладно, и у тебя его сейчас не будет.
    - С какой это стати? Отнимешь его, что ли? - заявил я вызывающе.
    - Ну  я  -  не  я...  -  туманно  ответил  он и, наклонившись к моему уху,
деловито  зашептал:  - Поделишься со мной скафандровыми брюками? Тогда верхняя
часть со шлемом останется у тебя.
    - И не подумаю! - решительно отказался я.
    - Эх,  осел  упрямый...  Уговаривать  тебя, конечно, бесполезно? Добром ты
брюк не отдашь? - сокрушенно вздохнул двойник.
    - Разумеется, - согласился я.
    - Тогда считай, что сам напросился, - таинственно пообещал двойник.
    И раньше, чем я успел сообразить, что он собирается делать, мой собеседник
вскочил и крикнул:
    - Эй,   Титы   Лукьичи!  Все  сюда!  Здесь  один  скафандровый  объявился!
Утверждает, что только он настоящий и делиться не хочет!
    В  ту  же  секунду  к  нам  рвануло  Лукьичей  двадцать.  Меня моментально
окружили,  сбили  с  ног  и  схватили  за руки. Я видел вокруг себя одинаковые
небритые  физиономии,  в  глазах  которых  светилась  одна вполне определенная
мысль.   Не   нужно  было  объяснять,  что  это  за  мысль:  ведь  при  других
обстоятельствах я сам поступил бы также.
    - Кого  бьете,  себя бьете! - заорал я и, не надеясь на снисхождение, стал
лягать  наседавших на меня Лукьичей ногами. Двух или трех мне удалось украсить
синяками, а одному расквасить нос,