неплохо  ориентировался  в этой чаще, хотя я и удивлялся порой,
почему  он  выбирает  самые буреломные места. Однако заметив, как абориген два
раза  ловко перепрыгивал через лежащую поперек тропинки гадюку, я подумал, что
правильно  поступил наняв себе носильщика. Один бы я из этих джунглей точно не
выбрался.
    Примерно  через полчаса гонки мы оказались у глубокой скалистой расщелины,
на  дне которой бурлил поток. Через расщелину был переброшен шаткий веревочный
мостик.  Я  хотел  слезть со спины носильщика и перебраться на другую сторону,
но,  не дав мне спуститься, абориген рысью побежал вперед, на середине мостика
остановился и, повернувшись боком, так, что моя спина оказалась над пропастью,
непринужденно сказал, явно шантажируя меня:
    - Моя  устала.  У  моей руки трясутся. Твоя будет платить прямо сейчас или
моя твою ронять?
    - Будет,  будет,  -  поспешно заявил я и, стараясь не смотреть вниз, сунул
ему в ладонь десять косморублей.
    - Это мало. Моя уже еле стоит. Моя сейчас тебя ронять, если твоя не давать
больше, - пригрозил абориген.
    Пришлось  дать  этому  пройдохе ещ„ денег. Получив плату, вымогатель мигом
забыл об усталости и полетел быстрее молнии. Вскоре он ссадил меня возле одной
из  тростниковых хижин и, показав на нее, исчез, крикнув на прощание, что если
мне  когда-нибудь  понадобится  хороший  проводник,  его  всегда можно найти у
космопорта.
    Тростниковые  хижины  лепились  одна  к  другой  без  всякого подобия хоть
какой-нибудь  системы.  Прямо  между  домами разгуливали, роясь в земле, тощие
свиньи, и с полоумным кудахтаньем проносились жилистые куры.
    Из  ближайшей хижины выскочил мой приятель, узнав меня, радостно завопил и
заключил  в  объятия.  После  многократных  возгласов радости и рукопожатий, я
рассказал ему о своих дорожных приключениях.
    Ло-до покачал головой.
    - Тебе не стоило брать проводника. Я живу совсем рядом с космопортом. Если
отойти вон за ту пальму, то можно увидеть забор, - сказал он.
    - А как же джунгли? Один бы я через них точно не пробрался, - возразил я.
    Мой приятель расхохотался. Вместе с Ло-до, выглядывая из-за мужнего плеча,
хохотала  его  толстая  курчавая  жена.  Я  терпеливо  ждал, пока они закончат
смеяться и пояснят, в чем дело.
    - Тебя  обдурили.  Носильщик катал тебя по джунглям, чтобы выжать побольше
денег.  Здесь  многие  так  делают, - сказал наконец Ло-до и повел меня в свою
хижину.
    Убранство  ее  было  самое  простое  -  тростниковые стены, циновки вместо
кроватей,  каменный  очаг  и  несколько  полок  с посудой. Даже труба в хижине
отсутствовала,  и  дым поднимался прямо к потолку. Впрочем, под потолком он не
задерживался и просачивался через многочисленные щели в крыше.
    Заметив мое удивление скудностью обстановки, Ло-до пояснил:
    - Живем  так,  как  жили наши прадеды. Обычай запрещает что-либо менять. А
теперь  пойдем - сегодня у нас праздник. Закон гостеприимства - великий закон,
и нашим предкам это было хорошо известно.
    Он  достал  из  сундука  большую бутыль с вином и две половинки кокосового
ореха  и,  обняв  меня  за  плечи,  повлек  к гамаку, который одним концом был
привязан к хижине, а другим к пальме. Остаток дня мы провели неплохо, распевая
во  весь  голос  паратуйские песни, в то время как толстая Дун-ла - жена Ло-до
-носилась между хижиной и гамаком, поднося угощения.
    Ло-до   вс„   подливал  мне  и  подливал.  Местное  вино  оказалось  таким
забористым,  что  под  вечер  я  вдруг ни с того ни с сего заплакал на плече у
друга. Ло-до испугался и стал дергать меня за руку:
    - Что  ты делаешь? У нас нельзя плакать! Соседи решат, что я плохой хозяин
и огорчаю своего гостя! Прошу тебя, Тит, кричи громче, смейся и радуйся, чтобы
все видели, как мы веселимся!
    Не  желая  огорчать  друга,  я  сквозь  слезы  принялся  смеяться и громко
распевать песни и делал это до тех пор, пока не заснул прямо в гамаке.
    Проснулся  я  на  рассвете,  лежа  на  циновке  рядом с женой Ло-до. Возле
циновки  стоял  мой приятель и, сосредоточенно пыхтя, втискивался в мои брюки,
что  было совсем непросто, так как он был толще меня вдвое. Мою рубашку он уже
надел, хотя она и треснула у него подмышками.
    - Эй, это же мое! - воскликнул я.
    - Ошибаешься.  Это  теперь мои штаны и моя рубашка, - хладнокровно отвечал
Ло-до.
    - Почему твои? - поразился я.
    - Таков  древний  обычай.  На второй день хозяин и гость меняются местами.
Теперь  я  -  Тит,  а ты - Ло-до. Ты хозяин, а я твой гость. Значит, вс„ мо„ -
тво„, а вс„ тво„ - мо„.
    - Как  это  ты  мой гость? Разве не я к тебе приехал? - переспросил я, все
ещ„ воспринимая происходящее как шутку.
    - Так  было вчера, но сегодня вс„ поменялось. Отныне я Тит Невезухин, а ты
абориген Ло-до, - объяснил мой приятель.
    Он  наконец  натянул  брюки,  присел,  и они тотчас лопнули на нем по шву.
Ло-до огорченно поморщился.
    - А твоя жена Дун-ла? Значит, сегодня она моя жена? - спросил я, думая его
уязвить.
    - Конечно,  твоя,  -  легко  согласился  он. - А раз твоя, то ты должен ее
содержать. Е„ и четверых твоих детей. Вот тебе мотыга, иди работай.
    - А  если  я  не  буду  работать?  -  сам  не знаю отчего, но в тоне моего
приятеля, внешне вполне доброжелательном, слышалось теперь нечто такое, отчего
мне становилось жутко.
    Ло-до развел руками.
    - Дело  твое.  Не  хочешь  работать - не работай. Только вот соседи... Они
могут  воспринять  это  как неуважение к древнему обычаю. Вон они, кстати, уже
собрались.
    Я  выглянул  из  окна  и  увидел  толпу аборигенов, которая молча стояла и
смотрела  в  нашу  сторону.  В  их  позах  была  не  то чтобы угроза, но некое
неподвижное  ожидание,  не  предвещавшее  ничего хорошего. В руках у некоторых
аборигенов  были  длинные, раширяющиеся к концу ножи, служившие, вероятно, для
того,  чтобы  прорубать  дорогу  в джунглях, но зачем они захватили их сюда, к
дому соседа, я боялся угадывать.
    Ло-до подошел сзади и стал смотреть туда же, куда и я.
    - Ну что, будешь работать? Что мне сказать соседям? - спросил он мягко.
    Оттолкнув  его плечом, я взял мотыгу, пошел на поле и стал работать. Через
некоторое  время толпа разбрелась, и лишь двое или трое зевак уселись на землю
и принялись глазеть, как я мотыжу землю.
    Ло-до  же завалился в гамак и принялся с интересом изучать содержимое моих
бывших  карманов.  Больше  всего  ему  понравились  перочинный  нож и ключи от
ракеты,  которые вместе с брелком он немедленно вдел себе в ухо. Зато записная
книжка  почему-то не вызвала у него доверия, и он бросил ее в костер. Таким же
образом  он  сжег  мое удостоверение личности, техпаспорт на ракету и лицензию
пилота. В одну минуту я остался абсолютно без документов.
    - Ты  что,  спятил? Как ты смеешь? Это переходит всякие границы! - завопил
я, подбегая к нему с занесенной над головой мотыгой.
    Ло-до  равнодушно покосился на меня, не делая даже попытки спустить ноги с
гамака.
    - У нас на планете нельзя иметь книг с магическими знаками. Если бы соседи
нашли их, они бы тебя повесили. Они давно уже думают на кого свалить, что куры
не несутся.
    - Повесить меня за техпаспорт? Что ты несешь?
    - Увы,  друг  мой, увы. Не я придумал древние законы, - лицемерно вздохнул
Ло-до, наливая себе в кокосовый орех вина и затыкая бутылку пробкой.
    То, что он даже не попытался предложить мне выпить, переполнило чашу моего
терпения.  Вспылив,  я заявил, что немедленно улетаю и потребовал у него ключи
от ракеты.
    Ло-до покачал головой.
    - Я  бы  с  удовольствием  отдал  их  тебе,  но  это  невозможно. Традиция
запрещает покидать Па-ра-ту раньше, чем через три года после прибытия. Улететь
прежде этого срока означает проявить неуважение к нашей земле.
    Я почувствовал, как от гнева глаза мне застилает красная пелена и отбросил
мотыгу, опасаясь, что ещ„ немного, и, не сдержавшись, я проломлю этому наглому
типу череп.
    - Ты  хочешь сказать, я застрял в этой дыре на три года? И сколько же дней
ты будешь мной, а я тобой?
    Прежде  чем  ответить,  Ло-до,  смакуя,  выпил вино. У этого афериста была
отличная выдержка.
    - Все  три  года,  за  исключением первого дня. И помни, что теперь я твой
гость,  а  гостеприимство  у  нас  свято. Я ни в чем не должен знать отказа. В
обязанности  хозяина входит веселить гостя, поить, кормить и обеспечивать всем
необходимым.  За  любое нарушение традиции - смертная казнь. Причем, просто на
всякий случай, чтобы ты знал, у нас разрешается самому выбрать себе вид казни:
или  быть  скормленным крокодилам, или повешенным, или посаженным на кол. Если
хочешь,  можешь  прогуляться  в джунгли. Там у нас площадка для казней. Крайне
неприятное зрелище, поверь мне на слово.
    В  притворном  ужасе  Ло-до закатил глаза. Отвернувшись, я отошел от него,
настолько  он  вдруг  стал  мне  противен. И как я мог так долго заблуждаться,
считая   его   симпатягой  и  добрейшим  парнем?  Не  потому  ли  он  с  такой
настойчивостью зазывал меня к себе в гости, что знал о варварском обычае своей
планеты, практически порабощающим всякого прибывшего на нее чужеземца?
    В  полдень  Дун-ла  принесла  мне  черствую  лепешку, бросила ее на землю,
повернулась и ушла.
    - Ай-ай-ай! Нельзя так распускать женщин. Твоя жена за что-то зла на тебя,
-  посочувствовал  мне  Ло-до,  у  меня  на  глазах  уплетая из глиняной миски
дымящееся мясо.
    Весь  день  я  ковырял  землю  мотыгой, а вечером явился костистый старик,
закричал  на меня на местном наречии, больно ударил палкой по плечу и ушел, на
прощанье пригрозив чем-то.
    - Кто это был? - спросил я, потирая ушибленное плечо.
    - Ростовщик, которому ты должен деньги, - объяснил Ло-до. - Он сказал, что
если  не вернешь долг, завтра он отведет тебя в рудники добывать уран. Как раз
освободилась кирка: один из его должников умер сегодня дн„м.
    - Я  должен  ему  деньги?  Никому  я ничего не должен! - завопил я, хватая
аборигена на ворот и встряхивая так, что его рубашка треснула в двух местах.
    - Не  волнуйся,  -  сказал Ло-до, нагло глядя мне прямо в лицо. - Как твой
друг  я,  конечно,  выручу  тебя  из беды. Я продам свою ракету и заплачу твой
долг.
    - Ты  продашь  свою  ракету?  Разве  у  тебя  есть  ракета?  - вскричал я,
охваченный ужасным подозрением.
    - Разумеется,  есть.  С  сегодняшнего утра. Правда, я ни разу ее не видел.
Она в космопорту, - сказал этот мерзавец, улыбаясь мне в лицо.
    Ло-до  явно  надеялся,  что  я наброшусь на него с кулаками, но мысль, что
местный обычай едва ли благосклонен к тем, кто нарушает законы гостеприимства,
помогла мне сдержаться. Отпустив аборигена, я выхватил из костра пылающий сук,
поднес его к тростниковому дому и крикнул:
    - Этот дом теперь мой? Отвечай так или нет?
    Ло-до с опаской покосился на мою руку.
    - Да,  это  твой  дом,  и  ты можешь делать с ним вс„, что захочешь, - без
особого энтузиазма признал он.
    - Отлично.  В  таком  случае  сейчас  спалю  его  дотла,  и  это  не будет
нарушением закона, - заявил я.
    Я ожидал досадить этим аборигену, но он уже нашел выход из ситуации.
    - Разумеется,  ты  можешь  сжечь  его,  бамбук  сгорает  очень  быстро,  -
хладнокровно  подтвердил он. - Но подумай, что скажут твои соседи? Они скажут,
что  новый  Ло-до оставил без крова своих детей и жену. "Новый Ло-до не просто
сумасшедший,  он  опасный  безумец!  Сегодня  он  спалил свою хижину, а завтра
вполне  может  спалить  наши.  Не  опасно  ли  оставлять этого сумасшедшего на
свободе и не лучше ли бросить его в урановые рудники?" - так решат они.
    Поняв,  что  угроза  имеет  реальные основания, я швырнул факел на землю и
затоптал его ногами, радуясь, что не поддался чувству мести.
    - Ты  прав,  я  не  буду сжигать твой дом, но и ты не посмеешь продать мою
ракету! Где мне найти судью? Хочу видеть его немедленно! - твердо сказал я.
    Ло-до согласился с подозрительной легкостью.
    - Ты хочешь видеть судью? Хорошо, я тебя к нему отведу. Это недалеко.
    Он   слез  с  гамака  и  зашагал  по  извилистой  улице,  отвешивая  пинки
замешкавшимся свиньям. Я, смутно предчувствуя какой-то подвох, следовал за ним
в сопровождении целой толпы бездельничающих аборигенов.
    Возле  одной  из  покосившихся  хижин Ло-до остановился и, сделав мне знак
подождать,  скрылся  в  ней.  Я  же  остался  снаружи  среди  обступивших меня
аборигенов,  мужчин  и  женщин,  рассматривающих  мою  белую  кожу  с каким-то
каннибальским интересом.
    Наконец  из  хижины  показался  мой  вероломный  хозяин. Он по-приятельски
подерживал  под  локоть  беззубого  старика,  одетого в длинный красный плащ с
прорезями.  Старик  был  таким  дряхлым, что даже глаза у него выцвели, а веки
казались  розовыми,  как  у  поросенка.  Подобрав полы плаща, старик уселся на
большой камень во дворе, важно надул щеки и прошамкал:
    - Можете изложить свою жалобу. Я внимательно слушаю.
    Я  рассказал  судье  вс„,  что  произошло, особенно напирая на то, что был
нагло обманут, что мне были неизвестны местные обычаи и что подобное отношение
к   инопланетникам   может   иметь   самые   неблагоприятные  последствия  для
общественного  мнения о Па-ра-ту. Под конец я призвал судью к справедливости и
попросил  его  представить,  что  ощущал  бы  он  на  моем  месте, если бы был
приглашен  на  другую  планету  тем,  кого  считал своим другом, и там коварно
обобран до нитки.
    Пока  я  рассказывал,  старик неотрывно смотрел на меня своими бесцветными
глазками  и  мигал,  а когда я наконец закончил говорить и замолчал, он громко
сказал:  "Ась?",  из  чего  я  заключил,  что  он не слышал ни слова. Пришлось
повторить  всю  историю  вторично,  проорав  ее  с первого до последнего слова
старику   в  ухо.  Разумеется,  вынужденный  говорить  громко,  я  уже  многое
пропускал.
    - Не  надо  кричать!  Я  не глухой! - брюзгливо сказал судья, отодвинув от
меня  замшелое  ухо. Он нахмурил лоб, изо всей силы симулируя работу мысли, и,
посмотрев на Ло-до, спросил:
    - Этот чужеземец ночевал у тебя в доме?
    Абориген  подтвердил,  что  ночевал,  я  тоже  не  видел  смысла  отрицать
очевидное.
    - Тогда  что же ты хочешь? - прошамкал судья. - Разве тебе неизвестно, что
ночью  ваши  души,  вылетев  из  тел,  вполне  могли  поменяться  местами,  и,
следовательно,  теперь  ты  -  это  он,  а он - это ты. Ступай домой, Ло-до, и
заботься  о  своей  жене  и  детях,  а ты, пришелец, - тут он показал на моего
врага, - можешь и дальше пользоваться его гостеприимством. Что же касается тех
вещей,  которые  принадлежат каждому из вас, то вы можете распоряжаться ими по
своему усмотрению.
    Поняв,  что  от  старого  хрыча справедливости не дождешься, я повернулся,
чтобы уйти, но скрипучий голос догнал меня:
    - Постой, Ло-до! Ты не оплатил мне судебные издержки! Где моя плата за то,
что я судил тебя?
    - Что!  Какая  ещ„  плата?  За  тот бред, что вы несли про перемену душ? -
взвился я.
    Старик  сдвинул  кожу  на  лбу в том месте, где у него когда-то обретались
брови. Его голос стал визгливым:
    - Не  смей  на  меня  кричать,  несчастный! Сто косморублей - мой судебный
тариф  и  ещ„  двести рублей - штраф за оскорбление суда, который я налагаю на
тебя.  По  закону,  издержки платит тот, кто признан виновным. Ты же виновен в
том,  что пытался оклеветать честного чужеземца. Советую заплатить немедленно,
или я прикажу взять тебя под стражу.
    - Чем  я  заплачу?  У меня нет денег, - сказал я, видя, что спорить с этим
старым  крючкотвором  занятие  настолько  же  безрезультатное, как вычерпывать
стаканом Атлантический океан.
    Судья  сердито  покосился на Ло-до, делавшего ему какие-то знаки, пошамкал
пустыми губами и проскрипел:
    - Ладно.  Даю  три  дня  отсрочки.  Если за это время ты не найдешь нужной
суммы, чтобы заплатить мне, то будешь отправлен в урановые рудники до тех пор,
пока  не  отработаешь  все  деньги по копейки. А теперь ступай, и помни, что я
тебе сказал!
    Встав  с  камня,  судья  зашаркал к своей хижине, а я сверлил взглядом его
спину  и  искренно  желал,  чтобы  этого старого филина хватила кондрашка. Всю
обратную  дорогу,  семеня  рядом  со  мной,  Ло-до  с нескрываемым злорадством
выражал  мне  сочувствие.  "Что  поделаешь, друг, - бормотал он, - обычаи есть
обычаи. Кто же знал, что так выйдет?"
    Когда  мы  вернулись,  Ло-до отправился в хижину ужинать, я же, не надеясь
даже  на  корку  хлеба,  сел в гамак и погрузился во мрачные размышления. Было
ясно,  что  я  лишился  всего:  ракеты,  имущества,  даже  имени. Будущее было
предопределено  -  рабство,  тропическая  лихорадка  и, скорее всего, смерть в
рудниках.
    Мои  вновь  приобретенные  дети,  подосланные мамашей, стали было кидать в
меня  комья  земли,  но  я  с такой яростью погрозил им кулаком, что маленьких
чертенят  словно  ветром сдуло. Сетуя на вопиющую несправедливость, я внезапно
вспомнил,  что  на Па-ра-ту должно быть земное консульство и отправился искать
его, надеясь, что там мне помогут.
    После  долгих  поисков,  едва  не  заблудившись  в  джунглях и не утонув в
болоте, я все-таки разыскал консульство. Это оказался покосившийся бревенчатый
дом  с  крышей из пальмовых листьев. На веранде в кресле-качалке сидел рыхлый,
очень  толстый  мужчина  в  очках  и,  страдая  от жары и отдышки, обмахивался
веером.  По  его  измученному  курносому  лицу стекал пот. Хотя на нем не было
ничего,  кроме  набедренной  повязки,  я  признал в нем землянина, более того,
такого же русского, как и я.
    - Простите, вы консул? - крикнул я, бросаясь к нему.
    - Ну  я.  Что  угодно?  -  сказал  толстяк, с неудовольствием глядя на мои
грязные ступни, оставлявшие следы на дощатом полу.
    - Знаю,  что  выгляжу  нелепо,  но  я  попал в беду! Я тоже землянин, тоже
русский, - надежда встретить сочувствие и получить помощь не оставляла меня.
    Однако   консул   не   проявил   никаких   признаков   радости   при  виде
соотечественника.  Когда  же, немного уязвленный, я начал рассказывать, что со
мной произошло, он прервал меня второго же предложения:
    - Знаете,  сколько  похожих  историй мне доводилось слышать? Вы ночевали в
доме у этого туземца? Тогда чего хотите? Все местные обычаи против вас. Теперь
хоть головой об землю бейтесь: никому вы здесь не докажете, что вы не Ло-до.
    - Но как же... ведь...
    Консул раздраженно перебил меня.
    - Поверьте  мне,  юноша, я прожил на этой планете тридцать лет, но ни разу
не видел, чтобы хоть кто-нибудь из здешних мужчин работал. Если кто-то здесь и
трудится,  то  только женщины и дети, взрослые же туземцы озабочены в основном
тем, чтобы надуть какого-нибудь простака, вроде вас. У них нет ни культуры, ни
письменности,  нет даже простейших мифов и легенд и это несмотря на то, что их
цивилизация такая же древняя, как и наша.
    - А обычаи? - спросил я.
    Консул с презрением фыркнул.
    - О,  это  очень  выгодные обычаи! Они словно специально созданы для того,
чтобы обирать приезжих. Например, запрет на механизмы. Вы ведь с ним наверняка
столкнулись,  не  так  ли,  и  вам  сказали,  что  он  очень древний? А теперь
послушайте:  когда  я  сюда прибыл, такого запрета не было и в помине, а потом
туземцы  спохватились,  что  на  имуществе туристов можно нажиться, и выдумали
себе такую "старую добрую традицию". А запрет на самогонные аппараты? Как-то я
имел  глупость  напоить  местного  вождя.  И что же? Вождь моментально объявил
"огненную  воду"  вне  закона.  Теперь  "запрещенный"  аппарат  стоит у него в
хижине,  а  вождь  просыхает только по большим праздникам. Произносит с пальмы
речь и вновь отправляется пьянствовать.
    Воспоминание  о  реквизированном  самогонном  аппарате  заставило  консула
плюнуть  от  возмущения.  Я  же,  глядя  на  его  красный нос, подумал, что он
наверняка изготовил ещ„ один аппарат и прячет его где