едь я был уверен, что нахожусь в  здравом  уме.  Но  с  точки
зрения Сэмуэлсона, наблюдающего со стороны, человек, который едет неизвестно
куда по дороге в компании леопарда и бессловесной девчонки,  не  может  быть
нормальным. Мне следовало опасаться того, что  безумие,  которое  таится  во
мне, в один прекрасный день внезапно овладеет мной полностью.
   Впрочем, это самая настоящая чепуха, и я  постарался  как  можно  быстрее
выкинуть из головы все эти смехотворные мысли.

Глава 5

   Когда красная полоска заката на горизонте справа от нас стала становиться
все уже и темнее, а  в  безоблачном  небе  на  востоке  начали  проглядывать
звезды, я свернул с дороги  на  уютную  полянку  под  несколькими  тополями,
растущими в небольшой лощинке между двумя холмами. Было так тепло, что я  не
стал закрывать вход в палатку. Я лежал, глядя на звезды,  и,  казалось,  все
больше и больше погружался в ночное  небо,  которое  становилось  все  более
огромным и значительным; и еще я чувствовал, что Земля становится все  более
похожей на крупинку материи, затерянной во вселенной.
   Мне не спалось. Последнее время подобное случалось все  чаще  и  чаще.  Я
хотел было встать и выйти посидеть снаружи, прислонившись  спиной  к  стволу
тополя. Но, вылези я из палатки, Санди сразу  же  отправился  бы  следом  за
мной, тогда и девушка проснулась бы и последовала  за  Санди.  Что-то  вроде
цепной реакции. На ум мне пришло окончание одной фразы, вынесенной  мной  из
предыдущих двух лет непрерывного чтения в  период  отшельнической  жизни  на
Эли. Privatum commodum publico cedit... - "преимущества одиночества на людях
исчезают". Поэтому я решил остаться в палатке и перетерпеть.
   А перетерпеть мне предстояло гору воспоминаний обо всем, что произошло со
мной когда-то. До этой ночи я почти  не  вспоминал  свое  последнее  лето  в
старших классах, когда  неожиданно  начал  учить  латынь,  узнав,  насколько
серьезно она "подпирает" наш английский. Подпирает и превосходит. "Как долго
же еще, о Катилина, мое терпение испытывать ты будешь?"  Сравните  с  громом
слов в оригинале старика Цицерона: "Quo usque,  Catilina,  abutere  patienta
nostra?"
   После первого  сдвига  времени,  который  я  принял  за  второй  инфаркт,
пришедший, чтобы окончательно свести со мной счеты - после того как я понял,
что не только жив, но и вполне здоров, - я нашел белку. Маленькое  серенькое
тельце, почувствовав тепло моих  ладоней,  расслабилось;  крошечные  коготки
вцепились мне в пальцы. После этого зверек неотступно следовал  за  мной  на
протяжении трех дней после того, как я направился на юг, чтобы добраться  до
города Эли, которого так и не нашел. Тогда я еще не понимал,  что  с  белкой
произошло то же, что и с Санди, - я оказался в тот момент, когда  она  вышла
из шока, что сделало ее полностью зависимой от меня...
   Через неделю или около того я наткнулся на хижину и человека в  гетрах  -
викинг, оказавшийся на незнакомой ему территории, которого  я  первоначально
принял за обычного человека, раздевшегося до пояса, чтобы наколоть дров.  Но
потом он заметил меня, вскинул топор на  плечо  так,  будто  опускал  его  в
кобуру, и двинулся мне навстречу...
   Мне тут же захотелось встать и выйти  из  палатки,  где  я  лежал,  тесно
прижавшись к двум другим телам, их соседство вдруг стало просто  невыносимо.
Я поднялся, чтобы выйти, стараясь не шуметь. Санди поднял было голову, но  я
так яростно шикнул на  него,  что  он  опустил  ее  на  лапы.  Девушка  лишь
пошевелилась во сне и, издав непонятный горловой звук, вытянула руку,  чтобы
прикоснуться к шерсти на спине Санди.
   В конце концов мне удалось выбраться  на  свежий  воздух.  Я  пристроился
спиной к бугристой мягкой коре одного из  больших  тополей.  Небо  над  моей
головой было абсолютно  чистым,  и  его  заполонили  мириады  звезд.  Воздух
оставался неподвижным,  теплым,  прозрачным  и  чистым.  Я  откинул  голову,
прислонился затылком к стволу и вновь запустил вертеться  свои  мыслительные
шестеренки.
   Кажется, они  начали  вертеться  в  день  моего  рождения.  Нет,  лет  до
семи-восьми дело обстояло иначе, но к тому времени я уже начал понимать, что
я сам по себе, и никто другой не нужен.
   Мой отец был одной большой загадкой. Скорее всего, он так  никогда  и  не
понял, что у него двое детей. Временами я замечал, что он в  упор  не  видит
нас даже тогда, когда  мы  вертелись  прямо  у  него  перед  носом.  Он  был
директором частной библиотеки Уолтера Г. Маннгейма в  Сент-Поле:  безобидным
человеком и настоящим книжным червем. Но совершенно бесполезен, как отец,  и
мне, и моей сестре.
   Мать была совершенно другой. Прежде всего - очень красивой.  Так  склонны
думать о своих матерях все дети, но я слышал эти признания от  доброй  сотни
мужчин, которые не только так думали, но и сами ей это говорили, чему я  был
невольным свидетелем.
   До рождения сестры мать и составляла всю мою семью. Мы играли  во  всякие
игры, она пела и рассказывала мне бесконечные  истории.  Но  после  рождения
сестры все стало меняться. Не сразу, конечно. Мать изменилась  только  когда
Бет научилась бегать. Видимо, с рождением Бет она связывала какие-то надежды
на изменение в семейной жизни, чего так и не произошло.
   С того момента стала все чаще забывать о нас. И я не винил ее за это. Про
отца она забыла давным-давно - впрочем, там и забывать-то  было  нечего.  Но
теперь она стала забывать и нас. Сначала  -  временами,  и  очень  скоро  мы
научились определять, когда это  вновь  произойдет.  Действительно,  в  один
прекрасный день  она  появлялась  с  каким-нибудь  новым  высоким  мужчиной,
которого мы раньше  никогда  не  видели  и  от  которого  пахло  сигарами  и
спиртным.
   Когда она изменилась, для меня наступили тяжелые времена. Тогда я был еще
слишком юн, чтобы смириться, и готов был сражаться со всем, что отдаляло  ее
от меня. Но у меня  не  было  реального  противника:  неожиданно  появлялось
"оконное стекло", и, как бы я ни кричал и ни молотил кулаками по  прозрачной
поверхности, она меня не  слышала.  Я  несколько  лет  не  оставлял  попыток
изменить ситуацию, но она исчезала из дому  на  все  более  и  более  долгие
промежутки времени - отец с  ее  действиями  молчаливо  соглашался  или,  по
крайней мере, не возражал.
   Борьба в конце концов прекратилась, но не потому, что я сдался, а потому,
что в один прекрасный день мать исчезла навсегда. Она, как  обычно,  ушла  и
больше не вернулась. В результате я совершил первое в жизни великое открытие
- на самом деле никто никого не любит.  Просто  в  детстве  ты  инстинктивно
убеждаешь себя, что тебе нужна мать,  а  мать  инстинктивно  оказывает  тебе
внимание. Но с возрастом ты обнаруживаешь, что твои родители  самые  обычные
эгоисты. Родители, в свою очередь, приходят к  осознанию  того,  что  ты  не
единственный и неповторимый, а просто-напросто маленький  дикарь  и  большая
обуза. Когда я понял это, то  начал  осознавать  и  преимущество  над  всеми
остальными, которое дало мне сие открытие. Поскольку я уже  тогда  пришел  к
выводу, что на самом деле жизнь отнюдь не любовь, как говорят вам в  детстве
матери, а постоянное соревнование - постоянная борьба.  Поэтому  я  спокойно
смог сосредоточиться на вещах, которые действительно что-то значили. С  того
момента я и превратился в непобедимого бойца, в  бойца,  которого  ничто  не
могло остановить.
   Само собой, я изменился не так уж быстро и окончательно. У  меня  до  сих
бывали, думаю, что и впредь будут возникать моменты рассеянности,  когда  я,
несмотря на всю свою недюжинную закалку, реагирую на других людей так, будто
мне не все равно - живы они или мертвы. Что говорить, после  того  как  мать
пропала,  наступил  длившийся  несколько  лет  период,   когда   Бет   очень
привязалась ко мне - что было вполне естественно, поскольку, кроме  меня,  у
нее никого не осталось,  -  а  я  отвечал  ей  лишь  фальшивой  рефлекторной
привязанностью. Но со временем она научилась обходиться без меня, и тогда  я
окончательно освободился.
   Свобода моя была такой, что другим людям ее себе просто  не  представить.
Еще в подростковом возрасте взрослые отмечали, сколь я  умен.  Они  считали,
что я, возможно, оставлю в этом мире яркий след, но я обычно про  себя  лишь
смеялся им в ответ. Я не только был твердо  намерен  оставить  след  в  этом
мире, нет, я собирался поставить на нем свое клеймо и превратить его в  свою
частную собственность. Причем у  меня  не  было  ни  тени  сомнения,  что  я
преуспею в своем начинании. Меня,  избавившегося  от  всеобщего  заблуждения
насчет первозначимости любви, меня, ослеплявшего  всех  остальных,  вряд  ли
что-то могло остановить. К тому же  я  убедился,  что  никогда  не  оставляю
попыток завладеть тем, что хочу, пока есть чем завладевать.
   Я понял это, когда пытался бороться с отстраненностью матери.  Я  не  мог
прекратить попытки справиться с этим до тех пор, пока  до  меня  наконец  не
дошло, что она ушла навсегда. До этого времени я просто не в  состоянии  был
смириться с  тем  фактом,  что  она  может  нас  бросить.  Мой  ум  попросту
отказывался сдаваться. Мысленно я снова  и  снова  перебирал  известные  мне
факты  или  события,  с  идиотическим,  бесконечным   терпением   ища   хоть
какую-нибудь трещинку в проблеме, как крыса, грызущая металлический  уголок,
которым обита дверь амбара. Крыса стачивала себе об него зубы, затем  ждала,
когда они вырастут, и вновь принималась за старое; и так до тех пор, пока  в
один прекрасный день все же не прогрызала себе дорогу к зерну. Так же было и
со мной.

***

   В настоящий момент я "грыз" проблему окружающего мира: стремился  понять,
а что же все-таки случилось с миром. Мой мозг снова и снова прокручивал  все
известные факты с момента  потери  сознания  в  хижине  возле  Дулута  и  до
настоящего момента, пытаясь выстроить  целостную  и  объяснимую  картину,  в
которой все кусочки мозаики соберутся воедино.
   И вот сейчас, сидя под молодой луной в тени дерева и глядя  в  сверкающее
звездами летнее небо, я начал живо вспоминать дни своей  учебы  в  колледже:
написанную  тогда  статью  о  методах  анализа  ценных  бумаг,  за   которой
последовали первые реальные вложения, которые должны  были  подтвердить  мою
правоту, затем и крупные  вложения,  потом  -  пентхауз  в  Белькорт-Тауэрс,
круглосуточное обслуживание по высшему классу и репутация юного  финансового
гения. Затем выход из игры и покупка "Snowman Inc.", за три  года  в  кресле
президента  компании  я  сделал  так,  что  снегоходы  и   грузовики   стали
пользоваться невиданным спросом; и, наконец, женитьба на Свонни.
   Я никогда не винил Свонни в том, что произошло.  Ее  все  это  раздражало
точно так же, как раздражало бы меня, прилипни кто-нибудь ко  мне  так,  как
прилип к ней я. То, что я вообще  решил  жениться,  в  первую  очередь  было
следствием того, что мне попросту надоело жить  в  пентхаузе.  Мне  хотелось
обзавестись настоящим домом. И стоило мне этого возжелать,  как  я  осознал,
что в качестве приложения к  дому  мне  непременно  нужна  жена.  Я  немного
осмотрелся и женился на Свонни. Она была не так красива, как моя мать, но  и
ненамного хуже. Высокая, с  превосходным  телом  и  копной  тончайших  волос
какого-то удивительного кремово-золотистого цвета. Волосы  были  длинными  и
при ходьбе развевались у нее за плечами как облачко.
   Она была юристом,  но  к  работе  особой  любви  не  испытывала.  Училась
неплохо, однако адвокатского экзамена так никогда и не сдала; одним  словом,
была скорее чем-то вроде красивой безделушки на  должности  юрисконсульта  в
одной из адвокатских контор в Сент-Поле.  Думаю,  она  была  рада  перестать
делать вид, что работает, и просто стать моей женой. С  моей  точки  зрения,
она была идеальным выбором. В отношении нее никаких иллюзий у меня не  было,
и я не просил ее быть чем-то большим, чем  она  являлась  на  самом  деле  -
красивой, хорошей  в  постели,  способной  справляться  с  необременительной
работой по ведению  хозяйства  супругой.  Мне  кажется,  что  наш  брак  был
идеальным. До тех пор, пока я сам не разрушил его.
   Время от времени я становился рассеянным и начинал вести себя так,  будто
окружающие что-то для меня значат. Очевидно, ту же оплошность я  допустил  и
по отношению к Свонни, поскольку она мало-помалу стала отдаляться от меня и,
почти как моя мать, начала все чаще отлучаться, а однажды заявила, что хочет
получить развод.
   Я был разочарован, не более того. И решил,  что  пытаться  иметь  обычную
жену-домохозяйку - ошибка. Я смог целиком посвящать себя  работе,  чем  весь
следующий год и занимался.
   До первого инфаркта. В двадцать четыре года!
   Черт возьми, в моем мире ни у кого не должно  быть  инфаркта  в  двадцать
четыре года! Но тут снова проснулся  мой  крысиный  рефлекс,  и  я  принялся
грызть очередную проблему до тех пор, пока не  прогрыз  выход.  Я  вышел  из
игры, оставил ценные бумаги в доверительное управление, с тем чтобы они  всю
жизнь обеспечивали мне безбедное существование, и удалился в лесную  хижину,
чтобы жить там и поправлять здоровье.
   Два года такой жизни - а  потом  потеря  сознания,  белка,  путь  на  юг,
человек с топором.., и Санди.
   Наткнувшись на Санди, я едва не пристрелил его, но сообразил,  что  он  в
том же трансовом состоянии, как и  белка.  Мы  встретились  с  ним  милях  в
двадцати или около того от Городов-Двойняшек, в районе, где начали создавать
по-настоящему  хороший  современный  зоопарк,  такой,  где  животные   могут
разгуливать практически  везде,  где  им  вздумается,  а  посетители,  чтобы
посмотреть на зверей  в  их  диком  состоянии,  вынуждены  передвигаться  по
сетчатым туннелям и клеткам.
   Но когда я там оказался, никакого зоопарка  и  в  помине  не  осталось  -
только полузаросшая лесом местность. Там  прошла  линия  временного  сдвига,
забрав с собой около трех миль шоссе. Поверхность земли  была  неровной,  но
почва оказалась сухой, и я двинулся вперед на небольшой  скорости,  стараясь
по возможности выбирать ровную дорогу. Все было в порядке до тех  пор,  пока
заднее колесо вдруг не ухнуло в какую-то яму, и мне, чтобы продолжать  путь,
пришлось воспользоваться домкратом.
   Мне нужно было что-нибудь твердое, чтобы упереть домкрат. Я отправился на
небольшую полянку в  лесу  по  соседству,  надеясь  найти  что-нибудь  вроде
сломанного сука подходящей толщины, и буквально споткнулся о леопарда.
   Он скорчился на земле, голова его была склонена набок, а  глаза  смотрели
куда-то вверх, как будто он ожидал, что вот-вот  на  него  нападет  огромный
враг. Как и белка, он лежал совершенно неподвижно - шторм  времени,  унесший
кусок шоссе и зацепивший его, должно  быть,  прошел  всего  несколько  минут
назад. Когда же я потыкал его носком ботинка  в  мягкий  бок,  он  вышел  из
транса и взглянул на меня. Я  отскочил  и  вскинул  ружье,  которое  у  меня
хватило ума прихватить с собой.
   Но он поднялся, шагнул вперед и потерся  головой  о  мое  бедро.  Он  был
настолько похож на домашнего кота-переростка, что у меня просто  не  хватило
духа пристрелить его, хотя выстрел  в  подобной  ситуации  и  был  бы  самым
разумным поступком. Леопард оказался крупным молодым котом весом в сто сорок
фунтов, что выяснилось, когда мне удалось загнать его на  напольные  весы  в
заброшенном хозяйственном магазине. Он потерся об меня, повернулся  и  зашел
потереться с другой стороны, а походя  еще  и  лизнул  мои  руки,  сжимающие
карабин. С тех пор, нравится мне или нет, у меня появился Санди.
   С тех пор я много размышлял и о нем, и о белке. Но  самое  правдоподобное
заключение, к которому я пришел по поводу столь странного их поведения, было
следующим.  Похоже,  все  живые  существа,  попавшие  под  временной  сдвиг,
возвращались в детское состояние. После того как я пришел в себя в хижине..,
мне не слишком-то приятно вспоминать об этом. Ну да ладно, первое,  что  мне
пришлось сделать, - подмыться. И я хорошо запомнил то самое первое и ужасное
чувство беспомощности и  одиночества,  как  будто  я  вдруг  стал  маленьким
мальчиком, заблудившимся в лесу, из которого никогда не выбраться. Если бы в
тот момент кто-нибудь появился и взял меня за руку, я,  возможно,  повел  бы
себя, как белка или леопард.
   Затем произошла наша встреча - моя и Санди - с девушкой.  Она  прошла  по
иному сценарию. Девушка, очевидно, уже успела пройти первую  стадию  и  хоть
немного, но оправилась от шока, вызванного сдвигом, но очевидно  и  то,  что
это переживание - или что-то случившееся незадолго до того  -  подействовало
на нее гораздо более серьезно, чем то, что временной сдвиг сделал со мной.
   Но к тому времени звезды начали медленно кружиться у меня перед  глазами,
и я уснул...
   Я проснулся от бьющего мне в глаза солнечного  света.  Я  весь  взмок,  и
влажное тело зудело под одеждой. Стоял ясный солнечный день,  которому  едва
ли исполнилось два часа. Очевидно, все предыдущее время меня  укрывала  тень
деревьев.
   Санди лежал, свернувшись калачиком, у открытого входа в палатку.  Девочки
не было.

Глава 6

   Первой моей реакцией было беспокойство. Но затем верх взял здравый смысл.
Для меня - если она действительно ушла - это настоящее облегчение,  учитывая
все ее погружения в себя и то, как она постоянно донимала  Санди  -  до  тех
пор, пока он, в свою очередь, не становился невыносимым.
   Ну и черт с ней, подумал я, пусть убирается на все четыре стороны.
   Но затем мне пришло в голову, что  с  ней  могло  что-то  случиться.  Нас
окружала совершенно открытая местность,  не  считая  рощицы  молодых  черных
тополей, за которой журчал  небольшой  ручей.  Я  миновал  тополя  и  окинул
взглядом противоположный берег ручья. Там раскинулся обширный луг, уходивший
вверх по склону холма до самого горизонта, то есть в данном случае никак  не
больше чем на триста ярдов. Я спустился к ручью, чтобы внимательно осмотреть
глинистые сырые берега, и  на  мягкой  почве  обнаружил  ее  следы,  цепочка
которых вела прямо к воде. Чуть дальше из грязи торчала одна из ее туфелек.
   Ручей был мелким - при ее росте никак не глубже чем по колено. Я  подошел
к туфельке, вытащил ее, заметил цепочку следов  в  грязи  на  другом  берегу
ручья и разглядел рядом с ними две цепочки посторонних следов. Босые  ступни
большего размера, чем ее. Я почувствовал, что меня одновременно бросило и  в
жар и в холод.
   Я  вернулся  к  палатке,  надел  пояс  с  револьвером  в  кобуре  и  взял
полуавтоматический  карабин,  в  магазине  которого  помещалось   тринадцать
патронов. Первым моим порывом было пойти по следам к вершине холма, но потом
я сообразил, что это, скорее всего, куда больше насторожит тех двоих, кем бы
они там ни были. Увидев меня за рулем  фургона,  они  могут  решить,  что  я
плюнул на девочку и бросил ее. Если же пойду по их следам, да еще  с  Санди,
им не останется ничего другого, как заключить, что их выслеживают.
   Я упаковал вещи. Возможно,  не  так  просто  будет  найти  им  замену,  а
гарантии, что мы будем возвращаться тем же путем, не было. Потом я  забрался
в грузовик, на сей  раз  позволив  Санди  устроиться  на  соседнем  со  мной
сиденьи, но заставив леопарда улечься так, чтобы его не было видно  снаружи.
Я снова выехал на шоссе и двинулся в ту же сторону, куда удалялись следы.
   Долго нам ехать не пришлось. Шоссе поднималось по склону того  же  холма,
который начинался  от  ручья.  С  его  вершины  я  увидел  лагерь  из  жилых
трейлеров. Перед  трейлерами  высилось  какое-то  большое  здание.  Траву  в
лагере, похоже, давно никто не косил, а между трейлерами  мелькали  какие-то
фигуры. Я подрулил к зданию. Там я обнаружил пару  пыльных  бензоколонок,  а
когда затормозил, в дверях появился дружелюбно улыбающийся  худой  невысокий
старикашка в явно великоватом для него комбинезоне.
   - Приветствую, - с