самом деле переживаемое мной тогда просто невозможно описать  словами.
Паутина  не  имела  названия.  То,  что  я  делал  с  ней,  не   поддавалось
определению. Но в то же время я твердо знал, что это самая  важная  из  всех
когда-либо имевших место в мире работ. Она несла с собой  нечто  похожее  на
адреналиновое возбуждение, которое абсолютно  не  походило  ни  на  одно  из
знакомых мне  видов  опьянения.  Люди  порой  рассказывают,  вернее,  раньше
рассказывали о наркотическом кайфе.  Так  вот  это  тоже  был  кайф,  только
вызванный не химическим воздействием, а физическим.  Каждая  молекула  моего
тела была заряжена и вибрировала в унисон с  узором  и  работой,  которой  я
занимался.
   В то же время я с помощью  какой-то  независимой  части  своего  сознания
продолжал вести и направлять свою маленькую группу паломников и, видимо, при
этом действовал достаточно разумно, по крайней мере настолько,  что  они  не
сместили меня как безумца и не поставили  на  мое  место  другого.  Впрочем,
многие  отметили  для  себя,  что  со   мной   что-то   происходит.   Каждый
прореагировал на это по-своему, а кое-кто воспользовался новой ситуацией и в
личных целях. Когда я полностью пришел в  себя,  то  обнаружил,  что  многое
изменилось.
   Да и вообще то, что я в конце концов пришел в  себя,  могло  быть  просто
счастливой случайностью, хотя я так не думаю. Скорее я  все-таки  был  готов
оторваться от паутины, по крайней мере на какое-то время. Моему  возвращению
способствовало то  ли  чисто  случайное  стечение  обстоятельств,  то  ли  к
действительности меня вернул некий сигнал, оказавшийся способным  преодолеть
невероятное расстояние и добраться до той части моего сознания, которое было
запутано в нитях вселенской паутины.
   К жизни меня вернул Санди. По-видимому, он, как платная сиделка, все  эти
три недели не отходил от меня ни на  шаг.  Думаю,  у  леопарда  хватило  ума
почувствовать,  что  значительная  часть  моего  разума  отсутствует,  и  он
забеспокоился. Большую часть времени я не обращал на него внимания. Но в  те
краткие периоды, когда я снова начинал воспринимать окружающее, меня страшно
раздражало то, что я буквально спотыкаюсь об него на каждом шагу.
   На сей раз, частично придя на какое-то  время  в  сознание,  я  намеренно
оставил остальных, отошел подальше от лагеря, чтобы никого не  видеть  и  не
слышать, и отыскал большой камень, где можно было посидеть  и  хоть  немного
побыть в одиночестве. Санди как обычно увязался за мной и,  едва  я  уселся,
начал приставать ко мне, чуть ли не  залезая  ко  мне  на  колени.  Сначала,
пытаясь отогнать кота, я прикрикнул на него, а когда он меня не  послушался,
в отчаянии отвесил ему звонкий шлепок.
   Удар был не сильным. Я никогда сильно не  бил  Санди,  но  иногда  легкое
рукоприкладство было единственным способом дать ему понять, что я не шучу. И
все же, когда я ударил его,  та  небольшая  часть  моего  сознания,  которая
вернулась, оторвавшись от паутины, испытала укол вины. Но почти тут  же  это
пронзившее меня чувство вины растворилось в гораздо более глубоком  ощущении
потрясения. Я вдруг окончательно пришел в себя, в первый раз за  три  недели
полностью освободившись от паутины.
   Потому что я промахнулся. Моя рука прошла сквозь пустоту, и по инерции  я
едва не свалился с камня.
   Санди увернулся, а это было совершенно не правильно. То есть, само собой,
я не имею в виду, что он неспособен был на это  физически.  Естественно,  по
сравнению с его  кошачьими  рефлексами  мои  человеческие  выглядели  просто
смехотворно. Захоти он - и за то время, что мы были  вместе,  я  ни  разу  и
пальцем бы не смог его коснуться. Но до  сих  пор  такого  еще  ни  разу  не
случалось. Никогда раньше он даже не пытался уклоняться. Это было  одним  из
результатов воздействия шторма времени. Если я время от времени  выходил  из
себя и шлепал его, он только жмурился, прижимал уши и приникал к земле,  как
котенок, на которого сердится леопардиха-мама.
   Но на сей раз он увернулся. И теперь сидел на расстоянии  вытянутой  руки
от камня, впервые за несколько проведенных нами вместе месяцев глядя на меня
с выражением, которое я не в состоянии был истолковать.
   - Санди! - удивленно сказал я.
   Тут он, выгибаясь, подошел, навалился всем телом и  принялся  лизать  мне
руки и лицо, урча как моторная лодка. Точно так же как раньше он  знал,  что
меня  нет,  теперь  он  точно  знал,  что  я  вернулся.   И   действительно,
действительно я вернулся - и с моей точки зрения это было просто чудесно.  Я
обнял старого сукиного сына и в ответ на его ласки сам едва не расплакался.
   Именно в этот момент на нас упала тень. Я поднял глаза и увидел девчонку.
Откуда она появилась - то ли стояла где-то поодаль, наблюдая за Санди  и  за
мной, - не знаю. Но теперь она оказалась рядом, и на лице у нее было  то  же
выражение, что и на морде у Санди. Я едва не протянул руки, чтобы  обнять  и
ее тоже, так же естественно  и  инстинктивно,  как  обнимал  и  одновременно
отталкивал Санди. Но тут мое подсознание вдруг одернуло меня: "Стой! Что  ты
делаешь? Она же не полоумный леопард!" И я заколебался.
   Это  было  лишь  секундное  колебание,  но,  очевидно,  и  его  оказалось
достаточно. Незнакомое выражение исчезло с ее лица, а потом я понял, что  ее
уже нет. Под влиянием безумного порыва я едва не вскочил и  не  бросился  за
ней. Но потом убедил себя,  что  это  бессмысленно  и  надо  дать  ей  время
перебороть то, что заставило ее уйти.
   Она ушла, оставив меня с ощущением пустоты. Я продолжал сидеть на камне и
поглаживал Санди до тех пор, пока  не  почувствовал  себя  нормально.  Потом
встал,  и  мы  вдвоем  направились  к  остальным,  оставшимся  в  лагере.  Я
присоединился к остальным,  никто,  казалось,  не  заметил  во  мне  никаких
изменений.
   Зато с этого самого момента и на протяжении следующих трех дней  я  начал
замечать разного рода изменения в моих спутниках. Меня осенило,  что  те  из
них, кто был наиболее близок ко  мне,  отлично  знали  о  моем  ненормальном
умственном состоянии - как, например, Санди и девчонка,  -  но  по  каким-то
собственным причинам внушали всем остальным, что я в полном порядке.
   Позиция Мэри была понятна. Как  супруга  вожака,  она  была  больше  всех
заинтересована  в  том,  чтобы  меня  не  сместили   "с   должности"   из-за
психического расстройства. Тек, исходя из каких-то своих и достаточно веских
причин, очевидно, был вполне доволен ролью моего  заместителя.  Складывалось
впечатление, что он на время затих и чего-то выжидает, поскольку  его  время
еще не пришло. Что касается Билла, то он  мне  сам  выложил  свое  мнение  о
происходящем.
   - Слава Богу, вы опять в норме, - сказал он мне, как только мы  оказались
с глазу на глаз в кабине патрульного пикапа и нас никто не мог  услышать.  -
Если бы вы еще на неделю остались в том же состоянии,  когда  разум  большую
часть времени пребывает где-то за тысячу миль отсюда, наш  отряд  несомненно
распался бы.
   - Не думаю, - я покачал головой. - Скорее всего, Тек и Мэри пришли  бы  к
соглашению, чтобы наша группа не развалилась.
   Он взглянул на меня довольно странно.
   - Даже если и так, - сказал он, - это  было  бы  равноценно  тому,  чтобы
распасться. Ведь наша цель не просто выжить. Мы собирались выяснить  причины
возникновения темпоральных неоднородностей. И  если  бы  вы  перестали  нами
руководить, надежда была бы потеряна.
   - Не обязательно, - пытался возражать я.
   - Обязательно. Я ими управлять не в состоянии, а вы  здесь,  кроме  меня,
единственный интеллигентный человек. - Билл говорил совершенно серьезно.
   - Не следует недооценивать Тека, - напомнил я.
   - Он умен, - мрачно продолжал Билл.  -  Но  не  интеллигентен.  Он  не  в
состоянии оценить важность погони за знаниями ради  самих  знаний.  Если  он
когда-нибудь попытается взять над вами верх, я убью его. Я ему так и сказал.
   Я уставился на Билла. Было ясно, что он не шутит.
   - Никакой опасности нет, - сказал я. - Но  в  любом  случае,  прежде  чем
соберешься убивать кого-нибудь, подожди, пока я не позову на помощь.  Нельзя
застрелить кого-то по ошибке!
   - Хорошо, - согласился Билл. Причем приблизительно таким  же  тоном,  как
если бы он соглашался не предлагать мне за завтраком соль,  пока  я  сам  об
этом не попрошу.
   - Вот и отлично, - сказал я. - Теперь все  будет,  как  раньше.  Так  что
забудем об этом.
   Только так уже не было - я имею в виду, как раньше.  Во-первых,  от  меня
ушла Мэри, причем таким образом, что мне этого даже не объяснить.  Вела  она
себя точно так же, как и  прежде,  но  создавалось  впечатление,  будто  она
потеряла надежду на перерастание наших отношений в нечто большее, чем просто
обоюдовыгодный союз. В подобной  интерпретации  это  звучит,  как  нечто  не
слишком серьезное. Однако в моей душе это породило  какое-то  чувство  вины,
хотя я и был совершенно убежден, что я ей ничего не должен, и к  тому  же  я
был совершенно бессилен как-то исправить положение.
   Тек тоже изменился. Он, как и раньше, выполнял  все  мои  приказы,  но  я
заметил,  что,  стоит  создаться  вакууму  руководства,  как   он   начинает
командовать остальными, словно я назначил его своим заместителем. И наконец,
была еще и девчонка...
   Например, за то время, пока мой разум был занят паутиной, она,  очевидно,
получила имя. Все, похоже, звали ее Элли,  но  Мэри,  когда  я  спросил  ее,
объяснила, что на самом деле - Эл-лен и что так назвал девчонку Тек. Ну,  по
крайней мере, это имело хоть какой-то смысл. Вряд ли  она,  после  того  как
столько времени не могла  вспомнить  вообще  ничего,  вдруг  вспомнила  свое
настоящее имя. Но когда я спросил Тека, с чего это он вдруг  решил  дать  ей
имя, он заявил, что, мол, ничего подобного не делал.
   - Просто надо же мне было хоть как-то ее называть, - сказал он. - Ну я  и
спросил, какое имя она предпочитает, а она выбрала это.
   Имя Эллен было удобоваримым. Интересно только, откуда она  его  выкопала.
Но Элли, как они обычно кратко называли ее, почему-то  казалось  мне  просто
отвратительным. Я так и не смог заставить себя пользоваться им. Для меня она
по-прежнему оставалась "девчонкой", но никто, кроме  меня,  ее  так  уже  не
называл.
   Тек был к ней исключительно  внимателен,  и  большую  часть  времени  она
проводила в его компании. Сам не знаю почему, но я вдруг понял, что мне  это
страшно  не  нравится.  За  время,  прошедшее  с  тех  первых  дней,   когда
единственным, что на ней выглядело человеческим, были рубашка и джинсы, она,
как я отметил, сильно повзрослела.  Теперь  она  носила  платья,  которые  -
скорее всего с помощью Мэри - были подогнаны на нее, а ее волосы всегда были
чисто вымыты и завязаны в конский хвост на  затылке.  Даже  тело  ее  начало
округляться.
   Все это, конечно, пошло ей только на пользу.  Она,  как  и  всегда,  была
крайне скупа на слова, но в результате  происшедших  с  ней  изменений,  она
теперь казалась намного старше и, возможно, именно поэтому обратила на  себя
внимание Тека. Как я уже говорил, я понял, что не одобряю этого, хотя у меня
и не было никаких резонных причин подойти к нему  и  велеть  оставить  ее  в
покое.
   Во-первых, даже если бы он и согласился, я-то ведь  прекрасно  знал,  что
все дело в ней и она никогда  не  отстанет  от  него,  в  особенности,  если
инициатива станет исходить от меня. Во-вторых, раз я в свое время был  готов
оставить ее в одиночестве на берегу той реки, то кто я, такой, чтобы  решать
за нее подобные вопросы? И наконец, что я имею против Тека? С тех пор как он
присоединился к нам, парень был просто  образцом  послушания,  а  она  будто
вчера родилась. Так зачем мне лезть в их дела?
   И все равно их отношения мне не нравились.  Меня  не  отпускало  какое-то
неразумное, почти отцовское чувство, что он и в подметки ей  не  годится.  К
несчастью, я не имел возможности поговорить с ней наедине, чтобы сказать  об
этом. Я ошибался, думая, что со  временем  она  переборет  в  себе  чувство,
оттолкнувшее ее 6т меня в  тот  момент,  когда  я  сидел  на  камне,  и  где
благодаря Санди ко мне вернулся рассудок. Она вела себя так, будто я для нее
пустое место.
   Ну и черт с ней, в конце концов решил я и предался  размышлениям  о  том,
какую следующую цель должно  поставить  перед  собой  наше  немногочисленное
племя. Было совершенно ясно, что до  сих  пор  мы  блуждали  без  какой-либо
определенной   цели,   влекомые   вперед   лишь   моей   полубессознательной
маниакальной решимостью. Вечером того же дня,  когда  я  решил  выкинуть  из
головы проблему отношений девчонки и Тека,  я  дождался  окончания  обеда  и
собрал Порнярска и Билла.
   - Давайте-ка отъедем в одном из джипов,  -  сказал  я.  -  Настало  время
обсудить проблему  штормов  времени.  Хочу  поговорить  в  вами  двоими  без
посторонних.
   - Нет, - сказал Порнярск. - Ты хочешь поговорить со мной.
   Билл сначала вроде бы удивился. Но потом явно приуныл. По  выражению  его
лица всегда трудно было судить, какие чувства он испытывает на  самом  деле,
но к этому времени я уже научился довольно  точно  определять  его  душевное
состояние и теперь понял, что слова  Порнярска  для  него  были  равнозначны
пощечине.
   - Ты извини, Порнярск, - сказал я, -  но  здесь  я  решаю,  кто  и  когда
участвует в разговоре.
   - Нет, - сказал Билл. - Лучше поговорите с глазу на глаз. Это может  быть
важно.
   Он повернулся и ушел.
   Я  открыл  рот,  чтобы  окликнуть  его,  но  потом  передумал.   В   этом
мальчишеском теле и за этим невинным лицом скрывалась  взрослая  и  разумная
личность, и сейчас он проявил себя человеком, способным думать в  категориях
куда более широких, чем - если судить по моей реакции на слова Порнярска,  -
я сам.
   Я повернулся и взглянул на пришельца. Был еще ранний вечер, и  окружающий
пейзаж в розовеющем свете солнца  казался  мягким  и  нежным.  На  его  фоне
покрытое  костяными  пластинками   неуклюжее   тело   Порнярска   напоминало
миниатюрного динозаврика из жестоких  незапамятных  времен.  Порнярск  молча
стоял, смотрел на меня и ждал. Как я ни старался, я не мог догадаться, понял
ли он то, что сейчас произошло между мной и Биллом, или  остался  совершенно
равнодушен к человеческим чувствам.
   На протяжении последних недель, полностью погруженный в Мечту,  я  вообще
почти не обращал внимания на Порнярска. По правде говоря, от него,  если  он
этого не хотел, все равно ничего невозможно было узнать. За  это  время  его
речь стала столь же членораздельной, как  и  речь  большинства  из  нас,  но
мысли, скрывающиеся за его словами, по-прежнему не поддавались  расшифровке.
Он переходил  от  одного  утверждения  к  другому,  руководствуясь  логикой,
недоступной человеческому пониманию.
   И все же он не лишен был своего рода чувств и  даже  какого-то  душевного
тепла. И хотя в его голосе, как и в действиях, чувств было не больше, чем  у
робота, он все же.., вызывал  симпатию.  Не  знаю  даже,  каким  еще  словом
описать производимое им впечатление. Казалось, он излучает какую-то  особого
рода теплоту, которую мы все, включая и людей Тека, чувствовали и на которую
откликались. Даже животные, казалось, ощущали ее. Я сам был свидетелем того,
как Санди буквально с первого взгляда почувствовал к  нему  симпатию.  Да  и
собаки в редкие моменты, когда  ничем  не  были  заняты  или  не  сидели  на
привязи, частенько подбегали к нему, виляя хвостами и обнюхивая его с ног до
головы, как будто каждый раз видели его впервые, а потом принимались  лизать
его бронированную шкуру. Порнярск удостаивал их не  большим  вниманием,  чем
Санди или кого-либо из нас, людей, разумеется, если только не обменивался  с
нами информацией. В пище он не  нуждался.  Когда  не  находилось  крова  для
ночлега, он просто поджимал ноги и рушился на землю с грохотом, напоминавшим
грохот кучи кирпичей, вываливающихся из кузова  самосвала.  Но  спал  ли  он
когда-нибудь или нет, я понять так и не смог.  Во  всяком  случае,  глаз  он
никогда не закрывал.
   Итак... Порнярск оставался настоящей загадкой. Обычно он не оставлял  нам
выбора, поэтому приходилось принимать его таким, какой он  есть.  И  теперь,
когда Билл ушел, я понял, что мне в очередной раз  придется  сделать  то  же
самое.
   - Хорошо, Порнярск, - сказал я. - Теперь  мы  с  тобой  остались  вдвоем.
Выкладывай.
   Я забрался в стоящий по соседству джип. Порнярск совершил один  из  своих
удивительных прыжков, которые совершал, едва заметно сгибая свои похожие  на
подпорки ноги,  и  рухнул  на  сиденье  рядом  со  мной,  застыв  в  сидячем
положении. Джип закачался на амортизаторах, а я  еще  раньше  прикинул,  что
Порнярск  весит  вполне  прилично  -  что-то  около  трехсот  фунтов,  -  но
постепенно успокоился. Я включил зажигание, и мы отъехали от лагеря.
   Мы отъехали, должно быть, не более чем на несколько  сотен  ярдов,  ровно
настолько, чтобы нас не  было  слышно  в  лагере.  Я  притормозил,  заглушил
двигатель и повернулся к Порнярску. Оказавшись нос к носу с этой  массивной,
похожей на бульдожью голову, я испытал странное  чувство.  Я  в  первый  раз
заметил, что его глаза были не просто карими, а настолько темно-коричневыми,
что казались почти черными. Сейчас, на таком близком расстоянии, было видно,
как по-кошачьи сжимаются и расширяются его зрачки.
   - Ладно, Порнярск, - сказал я. - Мне нужна твоя помощь. Ты должен знать о
свойствах шторма времени гораздо больше,  чем  мы.  Мне  больше  не  хочется
бродить наугад  в  надежде  когда-нибудь  наткнуться  на  кусок  территории,
относящейся к будущему достаточно  далекому,  чтобы  там  можно  было  найти
что-нибудь, что  помогло  бы  справиться  с  туманными  стенами  и  со  всем
остальным. Мне нужна твоя помощь - помоги решить, куда двигаться дальше.
   - Нет, - сказал Порнярск.
   - Нет? - удивился я.
   - Тебе не требуется моя помощь, чтобы найти инициирующий район, - сообщил
Порнярск.
   - Что это значит? - достаточно грубо спросил я: этой его фразы,  вкупе  с
неприятием Билла, оказалось достаточно, чтобы я снова вспылил.
   - Это значит, что тебе не  требуется  моя  помощь,  чтобы  найти  дорогу,
ведущую к искомой цели. Ты уже стоишь на этом пути.
   Я взял себя в руки, напомнив себе,  что  не  следует  очеловечивать  его.
Возможно, он просто пытается что-то мне объяснить, но ему мешает то, что  он
не способен рассуждать как человек.
   - И давно? - как можно спокойнее спросил я.
   - С того момента, как ты на  время  абстрагировался  от  происходящего  и
отчасти занялся  общей  проблемой  -  после  того,  как  мои  слова  наконец
позволили тебе осознать грандиозность проблемы. Надеюсь, я  достаточно...  -
Порнярск вдруг смолк на середине фразы, что было для него нехарактерно. -  Я
понятно излагаю?
   - Не знаю, - сказал я. - Откуда тебе известно, почему я отключился и  что
со мной происходило потом?
   - Я наблюдал за тобой, - ответил он, - и делал выводы  из  того,  как  ты
себя вел. Заключения эти именно таковы.
   - И что же я, по-твоему, делал?
   - Шел, - повторил он без каких-либо признаков нетерпения в  голосе.  -  К
инициирующему району.
   Меня вдруг  охватило  какое-то  крайне  тонкое  чувство  -  инстинктивная
настороженность. Он никак не мог знать, какая часть  моего  разума  все  эти
последние несколько недель работала с Мечтой у меня в  подсознании,  но  при
этом говорил так, будто читал мои мысли.
   - Это могло быть чистой случайностью, - возразил я. -  Почему  ты  решил,
что это не было просто случаем?
   - Сначала ты погрузился в себя,  -  пояснил  он.  -  Но  потом  оправился
настолько, что оказался способен вести своих людей если и не по прямой, то в
определенном направлении самым удобным путем к месту, где, как мне известно,
находятся  вспомогательные  технические  устройства,  которые  могут  помочь
сделать первый шаг в деле остановки