раздался чей-то радостный голос.
   Все растерянно оглянулись, словно пробуждаясь от сна.
   Из тьмы глубин  к  поселку  стремительно  неслась  странная  процессия  в
скафандрах: два человека влекли за собой третьего,  связанного  по  рукам  и
ногам, за ним следовали еще две тесно прижавшиеся друг к другу фигуры...
   - Сергей Петрович! - звенел детский голос. - Где вы? Это я! Дима...
   - Дима! - закричал Лавров, запуская винт  и  стрелой  летя  навстречу.  -
Дима!.. Голубчик!..

   ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
   ПЕРВЫЕ РАЗГОВОРЫ

   Казалось, прошла вечность  с  того  момента,  когда  впервые  под  ногами
вздрогнул эскалатор и щит устрашающе покачнулся. События пронеслись с  такой
быстротой, что Лавров не поверил своим глазам, когда, случайно посмотрев  на
часы, увидел, что прошло всего лишь час тридцать минут. Но Дима,  радостный,
возбужденный, с блестящими глазами, немного похудевший - тут, рядом. Как  он
похож сейчас на Ирину!.. Плутон трется у ног,  размахивая  тяжелым  пушистым
хвостом и стараясь просунуть огромную голову между Лавровым и Димой.
   Крепко обняв Диму, Лавров входит с ним в свою комнату, и комната  кажется
какой-то новой и радостной,  наполняясь  звуками  детского  голоса.  Дима  и
Лавров, торопясь и перебивая друг друга, говорят вместе.
   - Как же ты дорогу нашел?
   - Я Плутона запряг в лыжи... Он меня  повел...  А  Дмитрий  Александрович
такой добрый... и Иван Павлович...
   - А страшно было, когда льдины раздавили вездеход?
   - Ой, как страшно!.. Но я не думал об этом... Надо было  спасать  оружие,
палатку... А Плутон ни за что сначала не лез в скафандр... А потом сам...
   - Бедная Ира... Она так боялась за  тебя...  Что,  Плутонушка?  Что,  мой
хороший?
   - Ира очень сердится?..  Знаешь,  Плутон  научился  медведей  ловить!  Он
настоящий медвежатник!.. Иван Павлович говорил... Иван Павлович все знает...
   - Кто? Как ловить? А Ира все плакала... Она хотела лететь  с  Порскуновым
искать вас...
   - С Порскуновым? С Юрием Сергеевичем? Он опять будет драть меня за уши...
   - И следует... Как ты очутился здесь? Почему ты удрал из дому? Мало  горя
было из-за Вали, так ты еще и от себя добавил!
   Дима нахмурился, поджал губы, и его ребяческое лицо стало вдруг замкнутым
и далеким:
   - Я ради Вали и уехал. Я буду искать его на Северной Земле...  И  ты  мне
должен помочь, а не бранить меня.
   Лавров не узнавал Диму. Эти поджатые губы, это решительное лицо... Совсем
как у Иры, когда она заявила, что полетит с Порскуновым.
   Впервые видя превращение ребенка в юношу, Лавров даже немного растерялся.
Не зная, что сказать  на  категорическое  заявление  Димы,  он  инстинктивно
увильнул от ответа:
   - Надо же  поскорее  радиограмму  Ирине  послать...  И  Хинскому...  И  в
министерство...  Но  ты,  наверное,  голоден!  И  устал,   спать   хочешь...
Раздевайся и ложись.  Я  закажу  поесть  что-нибудь...  А  сам  сяду  писать
радиограммы...
   Лавров укладывал Диму в постель,  заказывал  завтрак,  убегал  в  кабинет
писать радиограммы и вновь возвращался в комнату  -  оживленный,  радостный,
безмерно  счастливый.  Как  будто  гроза  прошла:   обрушилась,   загремела,
напугала, и вот в какие-нибудь полтора часа все так счастливо кончилось... И
пролом заделан, и Арсеньев жив, и Дима здесь...
   "Ирине Денисовой. Дима с друзьями только что прибыл в поселок шахты номер
шесть. Все здоровы. Дима лег спать. Плутон тоже.  Все  благополучно.  Отмени
полет. Сережа".
   Уже подписывая радиограмму, Лавров мельком подумал  было:  "То  есть  как
"Плутон  тоже"?  Но  останавливаться  было  некогда.  "Ира  разберет..."   И
нетерпеливая рука уже набрасывала другую радиограмму:
   "Лейтенанту Хинскому; В отмену моей  предыдущей  188.  Коновалов,  он  же
Курилин, задержан майором Комаровым,  после  попытки  взрыва  поселка  шахты
номер шесть. Все благополучно. Комаров, Карцев и  Дима  Денисов  у  меня,  в
поселке шахты. Коновалова доставлю в Москву в ближайшее  время.  Замминистра
ВАРа Лавров 189".
   Дальше следовало подробное радио министру  ВАРа.  Вызванный  по  телефону
радист вошел в кабинет, получил депеши и исчез с ними, как  бесплотный  дух.
Непрерывно гудел телевизефон. Садухин сообщил из  тоннеля,  что  поток  лавы
багровеет и густеет, брандспойты работают и удаляют все,  что  накопилось  у
щита, холодильные машины продолжают действовать.
   Егоров, сменивший Арсеньева, докладывал, что аварийная команда начала уже
заделывать  пролом  изнутри  поселка.  Необходимо  предварительно  выровнять
пламенем  термита  его  рваные  края,  но  склад  разрушен,  среди  развалин
невозможно отыскать термитно-паяльные аппараты. Что делать?
   - Требуйте их у коменданта порт-тоннеля, - ответил Лавров. - Я  привез  с
собой в подлодке новую партию этих аппаратов. Котлованы осмотрели?
   - Оба котлована - восточный и северный - уже  закрыты.  Они  полны  почти
доверху...
   -  Спасибо  Карелину,  -  весело  засмеялся  Лавров.  -  Это  его   идея,
котлованы-то: выгадать время на случай прорыва воды в поселок...
   - И выгадали, товарищ Лавров...
   - Как держится щит на проломе?
   - Отлично. Стоит, словно припаянный...
   - Ну, очень хорошо. Действуйте  быстро.  Щит  надо  поскорей  вернуть  на
место...
   Лавров  выключил  телевизефон,  глубоко  передохнул  и  вызвал  к  экрану
телевизора госпитального врача. На  экране  появился  врачебный  кабинет.  В
кресле сидел Арсеньев,  которому  врач  массировал  обнаженное  плечо.  Врач
обернулся и вопросительно посмотрел на Лаврова.
   - Как здоровье Арсеньева? - спросил Лавров.
   - Здоров, здоров, Сергей Петрович... - ответил Арсеньев, широко улыбаясь.
- Не беспокойтесь...
   - Очень рад за вас,  дорогой,  -  тепло  сказал  Лавров.  -  Я  хотел  бы
попозднее зайти к вам поговорить, как со старым горняком.
   - Пожалуйста, Сергей Петрович, всегда готов. Хоть сейчас.
   - Нет, уж вы полежите, отдохните. Вы знаете, Кундин уезжает  со  мной.  Я
увожу его.
   - Разве? - недоуменно наморщил свой высокий лоб Арсеньев. - Что это вдруг
такая спешка?
   - Он вел себя позорно в эти  критические  часы,  оказался  трусом.  Кроме
того, полная неподготовленность аварийных команд...  Одним  словом,  я  хочу
поговорить с вами о многом... Ну, не буду пока мешать... До свиданья.  Часов
в семнадцать зайду.
   Лавров выключил экран, откинулся на спинку кресла и задумался.
   Да, Арсеньев, кажется, самая подходящая кандидатура. Смелый,  решительный
человек. Работает с самого начала строительства. Что толку от более опытного
Кундина, если в ответственный момент  он  теряется,  нервничает,  боится  за
себя?
   А других Кундиных не может оказаться на трассе?..
   Быстрой чередой промелькнули в памяти знакомые лица - Красницкий, Грабин,
Егоров, Садухин, Гуревич, Калганов, Сибирский, Малинин и еще и еще...
   Одни уже испытаны на деле, в трудную  минуту,  другие  показали  себя  на
прежней работе.  За  них  можно  быть  спокойным.  Вот  только  Сибирский...
Сибирский с шестнадцатой шахты бис. Все спрашивает, по каждому  пустяку,  по
каждой мелочи просит совета, ни на что сам не решается. Не сдаст  ли  и  он,
как Кундин, в момент опасности? Надо крепко подумать о нем...
   Лавров вздохнул.
   Да, нелегко нести эту огромную ответственность за жизнь людей, за великое
дело, дело всей страны.
   Он провел рукой по глазам и оглянулся.
   У дверей стоял Дима в длинной ночной сорочке Лаврова  и  с  беспокойством
смотрел на него.
   - Димочка, ты? - улыбнулся ему Лавров. - Что же ты не спишь?
   - Ты чем-то расстроен, дядя Сергей? - тихо спросил Дима.
   - Нет, нет, голубчик, - поспешно ответил Лавров, опускаясь  в  кресло.  -
Заботы...  Поди  ко  мне.  Садись  на  колени.  Помнишь,  как  бывало  дома?
Усядешься, а я что-нибудь рассказываю.
   - Хорошо тогда было, дядя Сергей... Только я сяду рядом. Кресло  широкое,
- говорил Дима, втискиваясь в глубокое кресло Лаврова и  поджимая  под  себя
босые ноги. - А какие у тебя заботы? Тоже о других думаешь?..
   "Совсем как Ира, - с согревшимся сердцем подумал Лавров. - Эти задумчивые
глаза...  И  манера  ноги  поджимать...  Как  он  переменился,   милый   мой
мальчик!.."
   Он крепко прижал к себе Диму и сказал:
   - Почему "тоже"? Ты про кого?
   - Иван Павлович все время заботился о нас... О Дмитрии Александровиче,  и
обо мне, и о Плутоне. Если бы не  он,  плохо  бы  нам  пришлось!  А  Дмитрий
Александрович все думал о вас, о шахтах. Очень  беспокоился,  что  Коновалов
как-нибудь навредит. А ты о чем думаешь?
   - Я? - машинально переспросил  Лавров,  всматриваясь  в  похудевшее  лицо
мальчика. - Что же я?.. И я  думаю...  Так  и  должно  быть,  Димочка.  Иван
Павлович,  милый  человек,  думал  о  вас,  Дмитрий  Александрович  думал  и
беспокоился о нас. Все должны думать и беспокоиться  о  других.  Тогда  всем
будет хорошо. Вот Красницкий... Помнишь, Красницкого?
   - Помню, - серьезно кивнул головой Дима. - Он разбился  тогда  на  шахте.
Ира часто вспоминала его.
   - Помни и ты о нем, не забывай его. И он тогда думал о других.  И,  может
быть, всех, кто был тогда в шахте, спас. А нынче Арсеньев  бросился  мне  на
помощь. Могло и так случиться, что мы вместе погибли бы...
   - Дядя Сережа! - с испугом закричал Дима.
   - Но это его не остановило... Да,  Димочка,  нужно  думать  о  других.  И
нельзя бояться ответственности за них. Надо о них заботиться. Другие,  может
быть, заботятся в это время о тебе.
   Лавров уже не видел внимательных глаз Димы. Он смотрел куда-то  вдаль,  в
огромный родной мир, пославший сюда Красницких  и  Арсеньевых,  Садухиных  и
Сеславиных, Комаровых и моряков Карцевых и многих других. И все, что говорил
сейчас Лавров, он говорил не столько Диме, сколько себе, и на  душе  у  него
становилось яснее, светлее. Все тяжелое и горестное таяло в этом свете,  как
утренний туман перед восходящим солнцем. Этим солнцем была  великая  родина,
полная неисчерпаемых сил, могущественная и непобедимая любовью своих детей.
   Тихая  радиомузыка,   незаметно   наполнившая   комнату,   замолкла.   Из
радиоаппарата послышалось неразборчивое бормотанье. Но Дима вдруг побледнел,
сорвался с кресла  и,  подбежав  к  аппарату,  усилил  звук.  Голос  диктора
загремел:
   "...Крушение произошло на  острове  Октябрьской  Революции,  на  двадцать
шестом, самом южном его квадрате, недалеко от пролива Шокальского.  Лишенные
радиосвязи и не получая помощи, люди  решили  самостоятельно  пробираться  к
поселку Мыс Оловянный  в  проливе  Шокальского.  Свирепствовавшая  пурга  не
остановила  их.  Они  уже  успели  пройти  на   электролыжах   с   гружеными
электросанями  около  трети  расстояния  до  поселка,  когда  были  замечены
спасательным геликоптером (пилот Красавин), бесстрашно  вылетевшим  в  пургу
для обследования своего квадрата. Пилот Александров легко ранен, конструктор
Денисов здоров".
   - Валя! - отчаянно закричал Дима и с сияющими глазами бросился Лаврову на
грудь.

   * * *

   Словно черная лилия на длинном стебле, стоял на столе диктофон. Казалось,
что  раскрытый  цветок  рупора  и  широкий  глаз   окуляра   внимательно   и
настороженно глядели на Курилина, сидевшего в кресле, у  стола.  В  ящике  с
тихим непрерывным шуршанием разворачивалась визетонлента.
   В другом кресле сидел майор Комаров. Два человека из комендатуры  поселка
со световыми пистолетами в руках стояли за спиной майора, не  сводя  глаз  с
Курилина.
   Из-за стены глухо доносился могучий храп Ивана Павловича.
   Спокойный голос майора звучал в комнате:
   - ...Предупреждаю вас, что все ваши ответы и все поведение ваше во  время
допроса будут точно зафиксированы этим аппаратом  на  визетонленте,  которая
впоследствии  может  быть,  в  случае  надобности,  воспроизведена  в   ходе
судебного следствия и на суде. Заявлений по этому поводу у вас нет никаких?
   Курилин, тяжело  дыша,  с  опущенными  глазами,  помолчал,  потом  хрипло
произнес:
   - Я протестую против этого незаконного задержания...
   Майор тем же спокойным, ровным тоном ответил:
   - Ответственность перед законом за это  задержание  мне  известна.  Итак,
прошу назвать вашу фамилию, имя, отчество.
   Короткое молчание, потом Курилин кашлянул и поднял воспаленные глаза:
   - Вам известно...
   - Все-таки?
   - Курилин... Степан Матвеевич.
   - А раньше?
   Курилин злобно сверкнул глазами, помолчал, потом крикнул:
   - Да что вы комедию ломаете! Не знаете?
   - Все-таки?
   - Коновалов... Коновалов Георгий  Николаевич,  если  это  вам  доставляет
удовольствие!
   - Это все? - спокойно и настойчиво продолжал майор. - Других  фамилий  не
было?
   - Н-нет... - ответил Курилин, бросив  быстрый  подозрительный  взгляд  на
майора.
   - Ваша национальность?
   - Русский.
   - Ваше подданство?
   Молчание. Потом медленный отпет:
   - Советского Союза...
   Из  дальнейших  ответов  Курилин  а  выходило,  что  он  уроженец  города
Саратова,  инженер-электрик  по  образованию,  работал  в   разных   городах
Советского Союза, что ему сорок пять лет, что прибыл он сюда  на  "Полтаве",
куда перешел с "Чапаева" после его гибели. К взрыву на "Чапаеве" он никакого
отношения не имеет, и то,  что  взрыв  произошел  именно  в  трюме,  где  он
работал,  вероятно  объясняется  тем,  что  в  трюме  находились  взрывчатые
вещества, о которых он, Курилин, ничего не знал и которые  могли  взорваться
от самовозгорания. Причины взрыва поселка он тоже не знает, но,  направляясь
на дно океана для работы по уборке  грузов,  услыхал  страшный  грохот  и  в
страхе, потеряв голову, старался  уйти  подальше  от  места  катастрофы.  От
майора же и Ивана Павловича он  пытался  скрыться,  сам  не  зная  почему  -
вероятно, все в том же страхе, будучи почти без памяти... Он вообще  человек
нервный и подвержен припадкам... О лагере иностранцев? О самолете  на  льду?
Нет, об этом он ничего не знает... Что  касается  перемены  фамилии,  вместо
Коновалова - Курилин, то документы  на  имя  Курилина  он  нашел  на  палубе
"Чапаева" в момент его гибели. Их, вероятно,  обронили  в  панике,  и  он  с
радостью взял их себе. Зачем это ему нужно  было?  Это  объясняется  тяжелой
личной историей, тяжелыми  личными  переживаниями.  Он  хотел  покончить  со
старым, забыть о нем, постараться, чтобы и другие о  нем  забыли,  и  зажить
новой жизнью в Арктике, участвуя в великом строительстве. Почему?  Неприятно
вспоминать... Но если это  необходимо...  что  же,  он  может  сказать,  что
недавно от него ушла горячо любимая женщина, и он сам в  этом  виноват:  ему
показалось, что она полюбила его старого друга, и  в  припадке  ревности  он
чуть не убил ее и его. Вот... Ее имя?..  Жаль,  конечно...  Не  хотелось  бы
вмешивать любимого человека, тем более женщину, в эту неприятную  историю...
Но, видно, ничего не поделаешь: ее зовут Антонина Васильевна  Лебедева.  Она
живет в Ростове-на-Дону, на Средней улице, дом ј 87.
   Голос Курилина, по мере того как он давал показания, делался все  тверже,
спокойнее, даже предупредительней, Под  конец  в  нем  уже  звучали,  правда
сдержанно, нотки чуть  интимной  откровенности.  Он  свободно  держал  себя,
откинулся на спинку кресла, перебросил ногу на ногу.
   Майор с любопытством присматривался к Курилину и к перемене,  происшедшей
с ним. Все ожесточение, все волчьи повадки, которыми так  злобно  бравировал
Курилин в начале допроса, исчезли. Перед майором сидел вежливый,  доверчивый
человек, которому нечего скрывать, жертва недоразумения.
   "Зачем этот поток лжи? - думал майор. - Ведь отлично знает, что все будет
проверено. Время хочет выгадать. Пока приедем, пока проверим... Так, так..."
   Майор почувствовал, что наступил момент для удара.
   - Назовите, пожалуйста, места, где вы работали последние пять лет.
   - Их немного, Дмитрий Александрович...
   - С вами  говорит  не  Дмитрий  Александрович,  а  майор  государственной
безопасности...
   - Простите, майор, - поспешно и как бы смущенно поправился Курилин. -  За
последние пять лет я работал в Казани на  генераторном  заводе,  потом...  в
этом... в Воронеже на электромашиностроительном и,  наконец,  до  последнего
времени - в Ростове-на-Дону на аккумуляторном.
   - Приходилось разъезжать по Советскому Союзу в эти годы?
   - Нет... немного... Бывал в Москве, в Ленинграде, в Риге,  в  Энгельсе...
больше нигде.
   - А в этом году?
   - Нет. Вот только недавно в Москве, проездом в Архангельск...
   - В Вишневске или в его районе не бывали?
   - В Вишневске? -  По  лицу  Курилина  пробежала  тень,  глаза  с  испугом
метнулись в сторону майора и скрылись под веками. - Нет, в Вишневске никогда
не был.
   - Может быть, если не в самом городе, то в его районе?
   - Нет... и в районе не был...
   - Где вы были в августе этого года?
   Восковая бледность медленно разливалась по лицу Курилина; тяжело дыша, он
машинально провел рукой по несуществующим усам.
   - В августе? - переспросил он чуть охрипшим голосом. - В  августе  я  был
там же... то есть в Ростове-на-Дону...
   - Фамилия Кардан вам известна?
   Курилин  вздрогнул  и  поднял  на  майора  глаза,  в  которых  отразились
растерянность и ужас. Губы его беззвучно шевелились,  но  так  ничего  и  не
произнесли.
   - Ваша рана на бедре уже не беспокоит вас, гражданин Кардан?
   Оцепенелое молчание было ответом майору.
   - Не лучше ли прекратить  эту  комедию,  гражданин  Кардан?  -  продолжал
майор. - Вы должны знать, что чистосердечное признание дает вам  возможность
надеяться  на  снисхождение  суда.   Расскажите   откровенно,   кто   вы   в
действительности, откуда, зачем, в  чье  распоряжение  прибыли  в  Советский
Союз. Нам многое уже известно, но лучше будет, если вы сами все  расскажете.
У нас есть основание предполагать, что вы являетесь лишь простым  орудием  в
чужих руках. И поэтому...
   Майор внезапно оборвал фразу.  Случилось  нечто  совершенно  неожиданное.
Курилин закрыл лицо руками и затрясся в глухих судорожных рыданиях. Зубы его
стучали о стакан с водой, поданный майором, вода расплескивалась и  заливала
подбородок, руки, одежду...
   - Все равно, - бормотал Курилин, - если вы уже знаете... Я - Коновалов...
Я действительно Коновалов... Георгий Николаевич... Я  все  расскажу...  Я  -
германский подданный... Я сын  когда-то  богатого  русского  помещика...  Во
время Октябрьской революции он убежал из России в Германию. Там я и  родился
незадолго до прихода фашистов к власти. Семья была разорена, она  постепенно
опустилась, стала жить в бедности... нищенствовать...  И  я  тоже.  Рассказы
родителей, близких  и  других  эмигрантов  разжигали  во  мне  злобу  против
Советского Союза... С молоком матери  я  впитал  в  себя  ненависть  к  этой
стране, где  я  мог  бы  жить  счастливо  и  весело.  И  мы  жили  мечтой  о
возвращении... мечтой о мести... Я учился в немецкой, уже фашистской  школе,
но дома мы хранили русскую речь.
   Торопливо  и  сбивчиво,  словно  опасаясь,  что  его  остановят,  Курилин
продолжал свою исповедь.
   Майор молча сидел в своем кресле, время от времени делал короткие заметки
на листке бумаги, лежавшем перед ним. Диктофон бесстрастно  и  тихо  шуршал,
словно  пристально  всматриваясь  в  искаженное  страхом  и  отчаянием  лицо
Курилина, внимательно и чутко вслушиваясь в его почти истерический рассказ.

   ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
   СОВЕЩАНИЕ ТРЕХ

   "Никаких известий... Все поиски  безрезультатны.  Проклятая  погода!  Или
пурга, или туманы. Неужели Дмитрий  Александрович  мог  погибнуть?  И  он  и
Дима... Бедная Ирина Васильевна... И у меня ничего, дело замерло..."
   Хинский придвинул к себе папку и вновь - в который  раз!  -  принялся  ее
перелистывать. Вот последнее донесение из Клязьмы:  к  Иокишу  ночью  кто-то
прилетел. Сегодня Иокиш впервые за долгий срок напомнил  о  себе.  Утром  он
сообщил Акимову по  телевизефону  о  получении  какой-то  посылки.  Об  этом
доносит сержант Гаврилов из коммутатора з