спрещается правилами для пассажиров, чтобы не  загрязнять  чистый,  свежий
воздух, который подается в  вагоны  установками  кондиционирования.  Значит,
что-то очень важное заставило Комарова  нарушить  эти  правила.  Комаров  не
такой человек, чтобы делать что-либо зря... Да... но  куда  же  он  девался?
Выскочил поспешно из купе, не успев закрыть окно?
   Вдруг новая неожиданная мысль кольнула сердце.
   Нападение! Его выбросили в окно!
   Хинский быстро  оглянулся.  Нет...  Не  видно  никаких  следов  борьбы...
Комарова голыми руками не возьмешь... Наконец, был  бы  шум...  Сбежался  бы
народ...
   Хинский немного успокоился, но все  же  подошел  к  окну,  внимательно  и
пристально рассматривая столик под окном, нижнюю часть оконной рамы,  место,
где сидел Комаров, в углу дивана у наружной стенки.
   Ничего подозрительного под ровным слоем все покрывавшей пыли.
   Да! Салфетка! На столике была салфетка!
   Молодой лейтенант быстро поднял ее с пола и начал  исследовать  сантиметр
за сантиметром. Вот!
   У середины салфетки, возле сгиба, чуть заметно  обозначалось  широкое,  с
неясно закругленными контурами пятно.
   Хинский пристально вгляделся в него, потом вынул из кармана маленькую, но
сильную лупу и  навел  ее  на  подозрительное  место.  Теперь  хорошо  видны
очертания пятна.
   Подошва! Подошва ботинка! Впрочем... Не он ли сам неосторожно наступил на
салфетку?  Нет...  нет...  Он  отлично  помнит,   что   бессознательно,   по
укоренившейся уже привычке, обходил лежавшую на полу салфетку. Уже с первого
момента, войдя в купе, пораженный всем, что увидел здесь, он старался  ни  к
чему  не  прикасаться,  точно  предчувствуя,  что  все  это   еще   придется
исследовать, рассмотреть. Кроме того, у него узкий  ботинок,  а  здесь  след
гораздо шире. И у Комарова нога широкая...
   Осторожно держа растянутую в  руках  салфетку,  Хинский  разложил  ее  на
столике, отпечатком следа кверху.  Сгиб  лег  ровно  по  бортику  стола,  на
противоположном бортике лежал такой же сгиб.  Салфетка  оказалась  на  своем
месте. След, словно отрезанный, начинался у бортика против  места  Комарова.
Отпечаток носка приходился на середину стола.
   Хинскому стало жарко. Ему впервые приходилось самостоятельно решать такие
задачи.
   Итак, Комаров ступил одной ногой на столик.
   Зачем? К окну?!
   Хинский  отвернул  рычажок  герметизации,  начал  медленно  и   осторожно
спускать раму окна.
   Горячий, колкий от песка ветер ударил в лицо, растрепал волосы.
   Сантиметр за сантиметром,  медленно  и  пристально  Хинский  рассматривал
черное каучуковое ребро оконной рамы.
   Тонкая, едва заметная и чуть взлохмаченная царапина. Совсем  свежая,  еще
взъерошенная, она шла поперек ребра - изнутри кнаружи. И  вот  другая  вдоль
ребра...
   Сомнений не было! Комаров выпрыгнул в окно!
   Чувствуя внезапное изнеможение, Хинский поднял раму, повернул  рычажок  и
опустился на диван.
   На полном ходу поезда... Ведь это смерть! Это самоубийство!
   Лейтенант сорвался с места, бросился к двери.
   Надо поднять тревогу! Надо остановить поезд!  Надо  искать  его...  может
быть, уже его труп!
   Он схватился за ручку двери - и остановился.
   Нет! Нет, нет... Комаров не такой... Не такой человек  Комаров!  Что,  он
этого сам не понимал? Значит, это нужно было... Нужно было и  можно  было...
Что-то произошло...  Где  Кардан?  Не  может  быть,  чтобы  Комаров  оставил
Кардана. Значит, и Кардан туда же...
   Вдруг вспыхнуло воспоминание: красные огни, ремонт пути, замедленный  ход
поезда... Ясно!
   Лейтенант слабо улыбнулся, надежда оживила его. Несколько минут он  сидел
неподвижно, откинувшись на спинку дивана, закрыв глаза, потом встал, снял  с
крючка электропылесос и начал приводить в порядок купе.
   Вдали за окном показались огни.  Жемчужный  световой  туман,  все  больше
сгущаясь, залил горизонт.
   Поезд замедлил ход; тряхнуло на первой стрелке.
   Вот и Вознесенск.

   * * *

   В  Вознесенске  незнакомец   почти   не   причинял   хлопот   лейтенанту.
По-видимому, он чувствовал себя здесь вполне спокойно и уверенно.
   Не желая попадаться ему на глаза, лейтенант  передал  наблюдение  местным
работникам. Ежедневно ему сообщали лично и по микрорадио,  что  делает,  как
живет, кого посещает незнакомец.
   Впрочем, с первого же дня своего пребывания в  Вознесенске  этот  человек
перестал быть незнакомцем. На большом заводе, который он с утра посетил, его
давно знали:  Петр  Оскарович  Гюнтер,  контролер-приемщик  ВАРа  -  Великих
Арктических Работ.
   Сейчас он  приехал  для  обследования  работы  контролеров-приемщиков  на
заводах.
   Он был очень строг, требователен, почти  придирчив.  Ни  одна  мелочь  не
ускользала от его глаз. И контролеры и  администрация  заводов  с  уважением
относились к его указаниям. Все его требования были  дельными,  и  возражать
было нечего.
   Два дня Гюнтер провел в Вознесенске. Хинский находился эти дни безвыходно
в гостинице, почти не показываясь на улице. Помимо того, что в любой  момент
к нему могло поступить сообщение о готовящемся выезде Гюнтера из города,  он
неустанно занимался поисками Комарова в эфире при помощи своего микрорадио.
   Он все надеялся, что майор, может быть, еще находится в радиусе  действия
этого маломощного аппарата, где-нибудь  в  пределах  двухсот  километров  от
Вознесенска.
   Сомнения и тревога не давали покоя молодому лейтенанту.
   За год работы с Комаровым он успел всей душой привязаться к начальнику  -
всегда спокойному, выдержанному, талантливому "следопыту", человеку с самыми
разносторонними интересами и  запросами.  Беседы  с  ним  о  работе,  долгие
задушевные разговоры о жизни,  об  искусстве  доставляли  Хинскому  истинное
наслаждение. Они открывали ему  столько  нового,  иногда  неожиданного,  что
молодой человек готов был часами слушать своего начальника и друга.
   Комаров был одинокий человек. Два года назад он потерял жену. Он  был  из
породы однолюбов, и до сих пор затянувшаяся, но не зажившая рана тихо ныла в
его сердце. Ему все не хватало чего-то, он  чувствовал  все  время  рядом  с
собой пустое, незанятое место. Сын умер еще мальчиком. Дочь в  прошлом  году
уехала с любимым человеком в Ташкент, и  редкие  встречи  с  ней  на  экране
телевизефона не могли оживить пустую теперь квартиру.
   Восторженная привязанность молодого  лейтенанта  трогала  Комарова  своей
искренностью. Он полюбил его, как сына, когда-то потерянного и теперь словно
вновь найденного.
   ...Тревога мучила лейтенанта. То  ему  представлялось  искалеченное  тело
Комарова - одинокое, в ночи, возле путей, то казалось, что он  видит  своего
майора окруженным врагами, отражающим нападение, изнемогающим,  раненым,  то
он видел его усталым, измученным жаждой, едва бредущим под палящим солнцем.
   И книга летела в сторону, Хинский вскакивал с кресла, шагал  по  комнате,
потом вновь  садился  за  радиоаппарат  и  посылал  в  эфир  свои  секретные
позывные.
   Проще  всего,   казалось,   было   бы   начать   поиски   через   аппарат
государственной безопасности. Но Комаров мог быть недоволен,  если  в  дело,
которое  он  взялся  вести  самостоятельно,  будут  втянуты   другие   люди.
Единственное, на что решился Хинский в первый же день, это  навести  справку
на ремонтируемом участке железной дороги под Вознесенском. Он спрашивал,  не
был ли там подобран  вчера  ночью  или  сегодня  утром  раненый  или  убитый
человек, бритоголовый, высокий,  плотный,  в  сером  костюме  и  темно-серых
мягких ботинках с застежками "молния".
   Отрицательный ответ немного успокоил Хинского.
   На третий день, рано поутру,  Гюнтер  улетел  на  пассажирском  самолете,
отправлявшемся без промежуточных посадок в Харьков.  Хинский  последовал  за
ним.
   В Харькове, занятый теми же делами, Гюнтер провел еще три дня, после чего
железнодорожным экспрессом Севастополь - Москва вечером выехал в столицу.
   Хинский ехал в том же поезде.
   Чем  ближе  подходил  поезд  к  Москве,  тем  более  возрастало  волнение
лейтенанта. В Москве должно было многое выясниться и решиться.
   Комаров еще в  поезде  высказал  уверенность,  что  если  его  подозрения
правильны, Кардан не минует Москвы, что клубок, пока еще запутанный, завязан
именно там, в столице. Теперь лейтенанту надо  было  быть  особенно  начеку,
тщательно проследить Гюнтера в Москве, подобрать нить,  которую  тот,  может
быть, обронит здесь.
   Кроме  того,  Хинский  решил  лично  доложить  заместителю  министра   об
исчезновении Комарова. Наверное, ему уже что-либо известно. Уж ему-то  майор
обязан доносить о ходе работы, о своих передвижениях  по  территории  Союза.
Если он только здоров... если жив... Скорее бы... скорее бы в Москву!
   Поезд прибыл в Москву поздно, около двух часов ночи.
   Прямо из вагона Гюнтер направился  в  привокзальный  подземный  гараж.  К
удивлению Хинского, он выбрал там сильную машину, малопригодную для движения
по оживленным улицам города, и, сев за руль, вывел ее из гаража.  Хинский  в
отдалении следовал за ним на быстроходном одноместном электроцикле.
   Через несколько минут он понял выбор  Гюнтера.  Коричневый  электромобиль
вскоре свернул на загородное шоссе. Держась на приличной дистанции,  Хинский
не отставал от электромобиля.
   Ночь была темная, беззвездная. Газосветные фонари хорошо освещали широкую
гладкую дорогу, ехать было легко. Ветер свистел в ушах. По  сторонам  сквозь
деревья мелькали смутные контуры уснувших дач, проносились  огни  загородных
ночных  кафе  и   ресторанов,   придорожных   электроколонок   для   зарядки
аккумуляторов транспорта. Все реже становился поток встречных машин.  Дорога
делалась пустынной. Хинский потушил  фары  своего  электроцикла  и  прибавил
скорость.
   Задние красные огоньки машины Гюнтера приблизились.
   Дорогу Хинский знал  отлично.  Эти  места  были  хорошо  памятны  ему  по
воспоминаниям юности.
   И теперь, почти беззвучно мчась с огромной скоростью, он узнавал поселки,
станции, санатории и дома отдыха, тянувшиеся вдоль дороги.
   Уже далеко позади остались Мытищи, Челюскин, скоро, за  Клязьмой,  должно
было появиться Пушкино.
   Электромобиль в облаке света от фар упорно мчался вперед.
   "Куда его несет?" - подумал Хинский и посмотрел на свои светящиеся часы.
   Была уже половина третьего ночи.
   Справа  мелькнул  во  тьме  смутный  силуэт   знакомой   мачты   ветряка,
накачивающего воду в сады и огороды.
   "Клязьма..." - отметил про себя Хинский.
   Едва  он  подумал  об  этом,  как  светлое  облако  впереди   погасло   и
электромобиль исчез.
   "Не  проведете,  гражданин  Гюнтер...  -  подумал  Хинский,  ускоряя  ход
электроцикла. - Здесь только один поворот - направо, в улицу Коммунаров".
   Зоркие глаза лейтенанта разглядели в черноте ночи поворот, и  электроцикл
помчался по улице. Через минуту, совсем привыкнув к темноте, Хинский  увидел
впереди себя темную массу электромобиля.
   Расстояние  между  машинами  быстро  сокращалось.  Казалось,  что  Гюнтер
замедляет ход.
   Внезапно электромобиль со скрипом остановился.
   Хинский чуть не слетел с сиденья, затормозив машину на полном ходу. Через
несколько секунд лейтенант лежал на земле, у кустов, растущих вдоль  дороги,
тихо подтягивая к себе опрокинутый набок электроцикл.
   Хлопнула дверь кабины электромобиля.  Послышались  неторопливые  шаги  по
песку дорожки, потом по каменным ступеням. Вероятно, Гюнтер ожидал у  дверей
дома.
   Затаив дыхание, лейтенант медленно, неслышно подползал по траве  ближе  к
коттеджу.
   В нескольких шагах от дома он приник к земле и замер.
   Изнутри за дверью послышался какой-то глухой шум.
   Гюнтер тихо, приглушенно произнес:
   - Свои... Косарев... Привет от Асты...
   Из-за двери донеслось новое бормотанье.
   - Половина седьмого... - вполголоса произнес Гюнтер.
   Лязгнула цепь, послышался глухой звук засова, бесшумно открылась дверь  и
уже вполне явственно закрылась. Наступила тишина.
   Хинский продолжал лежать, не поднимая головы.
   Прошло минут десять. Окна дома слепо  глядели  в  ночь,  ни  искорки,  ни
отблеска света не мелькнуло в них.
   Хинский осторожно пополз назад, к электроциклу, потом,  неслышно  ступая,
перебежал  на  другую  сторону  улицы.  Ему  хотелось,  насколько  допускала
темнота, осмотреть  дачу,  соседние  здания,  запомнить  местность.  Держась
подальше от края мостовой, под смутно вырисовывающейся  тенью  деревьев,  он
тихо пошел налево, дошел до угла.
   "Кажется, Октябрьская улица", - подумал он и, решив  проверить,  повернул
обратно, к другому углу квартала.
   Не спуская глаз с дома, все так же тихо, словно скользя  над  землей,  он
прошел мимо него и направился дальше, к углу.
   И вдруг он инстинктивно метнулся в сторону, к ограде: ему показалось, что
какая-то тень вынырнула из-за угла и тотчас же скрылась.
   Нет, не скрылась! Чуть слышное шуршание  крадущихся  шагов  донеслось  до
лейтенанта.
   Лейтенант приник спиной к ограде, сердце у него забилось, кулаки сжались.
   "Вот как!.. Своя охрана?!"
   Скользящее, почти  неслышное  движение  приближалось...  Оно  уже  совсем
близко... Высокая тень возникла и сгустилась во тьме, послышалось сдержанное
дыхание...
   Лейтенант стиснул зубы... Сердце застучало, словно молот.
   И вдруг совсем близко тень сделала резкий поворот, громко скрипнул песок,
вскинулась рука человека.
   Хинский замер.
   Мгновенно вспомнился девиз Комарова:
   "В схватке не защищаться, а нападать!"
   Молниеносным движением Хинский перехватил враждебную руку и сжал ее,  как
в тисках.
   Послышался приглушенный стон, и в следующее мгновение  лейтенант  взлетел
на воздух, перевернулся и грохнулся всем телом оземь. Он не успел еще прийти
в себя, как кто-то, могучий и тяжелый, уже навалился на него...

   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

   ПРЫЖОК В НОЧЬ

   После ухода Хинского  в  вагон-ресторан  Комаров  с  удвоенным  вниманием
прислушивался к тому, что происходило в соседнем купе.
   Как он и ожидал, через трубу установки для  кондиционирования  воздуха  к
нему вскоре донеслись звуки открываемой двери. Но кто  вышел  из  купе?  Оба
пассажира или один? Этого Комаров не мог определить.
   Оставалось ждать и слушать.
   Комаров долго и неподвижно сидел в своем  углу,  ловя  невнятные  голоса,
разговоры, доносившиеся из ближних и дальних купе, шорохи,  зарождавшиеся  в
самой установке кондиционирования. Все это надо было распознать,  из  потока
звуков выделить то, что было интересно и нужно.
   Наконец настороженное ухо уловило едва  слышный  шум.  Это  был  знакомый
шелест тонкой и мягкой бумаги.
   "Кто-то, значит, остался в купе и читает газету. Кто именно?  Кардан  или
его спутник?"
   Едва задав себе этот вопрос, Комаров услышал  тихий,  приглушенный  гудок
спрятанного в кармане микрорадио. Кто-то вызывал его. Конечно, Хинский.
   Так и есть: пароль этой декады - "Индеец"  и  их  двусторонний  пароль  -
"Лев".
   Хинский  сообщал,  что  "основной"  остался  в  купе,  а  спутник   -   в
вагоне-ресторане. Ну что же, пусть он  наблюдает  за  спутником  неотступно,
хотя бы пришлось разделиться, если тот высадится в Вознесенске  отдельно  от
"основного"... Вряд ли?.. Почему вряд  ли?  Все  возможно...  Ну,  хорошо...
все...
   Итак, Кардан остался в купе. Почему? Что он  намерен  делать?  Почему  не
пошел в вагон-ресторан? Ведь он с утра там не был.  Пора  бы  поесть.  Решил
ждать до Вознесенска? Ну что же, подождем.
   Комаров опять задумался.
   "Николаев"... Почему они говорили про Николаев? И  "аэродром"...  Правда,
эти два слова в их беседе были разделены некоторым промежутком времени...  В
Николаеве есть аэродром. А пересадки из экспресса на Николаев  нет.  Значит,
из Вознесенска они направятся туда, что ли? Но ведь  и  в  Вознесенске  есть
аэродром! Нет, тут что-то не так...
   Комаров терялся в догадках, строил предположения, но ни к чему прийти  не
мог.
   Время шло. Было уже двадцать три часа, когда Комаров  вдруг  почувствовал
замедление хода поезда. Колеса под полом стучали медленней,  моторы  звучали
глуше... Снаружи, в темноте за окном, промелькнул красный огонь...
   Комаров встрепенулся. Из  соседнего  купе  по  трубе  донесся  явственный
шорох, быстрое шарканье ног по полу, какое-то металлическое  пощелкивание...
А поезд еще более замедляет ход! Второй  красный  огонь  за  окнам  медленно
ползет назад... В чем дело? Ремонт пути, что ли? А, черт!
   Комаров чуть не вскрикнул: из трубы вдруг послышался  заглушенный  грохот
какого-то упавшего предмета, легкий  свист.  Комаров  вскочил  с  места,  не
спуская глаз с окна.
   В следующее мгновение за окном прошел третий красный фонарь. В его густом
кровавом свете мимо окна, отделяясь в воздухе от вагона, пронеслась какая-то
темная масса, вроде тюка с раскинутыми в стороны полосами, и растворилась  в
темноте позади...
   - Ах, дьявол! - пробормотал Комаров сквозь стиснутые зубы.
   В одно мгновение он вырвал трубку из отверстия в стене, спрятал в карман,
бросился к окну и опустил  раму.  Горячий  ветер  ворвался  в  купе,  трепля
занавески, неся пыль и  духоту.  Одним  движением,  держась  за  раму,  едва
коснувшись столика ногой, Комаров выбросился из вагона. Нога задела за раму,
рука чуть не сорвалась,  но  Комаров  удержался  и  повис  на  руках.  Внизу
проносились тени  каких-то  глыб,  машин,  штабелей.  Приближался  четвертый
красный фонарь. Комаров сильно раскачался, глубоко  вздохнул  и  оттолкнулся
ногами от стенки вагона.
   Снизу, из  темноты,  с  головокружительной  быстротой  налетала  на  него
какая-то темная бугристая масса
   Комаров вытянул вперед руки, с  силой  ударился  ими,  потом  грудью  обо
что-то твердое, со  стоном  перевернулся  в  воздухе  и  покатился  вниз  по
насыпи... Лязгая цепями и буферами, сверкая огнями, поезд  пронесся  мимо  и
растворился в темноте.
   Его отдаленный гул, замирая, скоро совсем затих,  и  в  потревоженную  на
мгновение степь вернулись ночь, безмолвие и покой...

   * * *

   Откуда-то издалека со странным звоном донеслась  короткая  тихая  очередь
пулемета и оборвалась... потом, совсем близко, откликнулась  другая...  Нет,
это не  пулемет...  Как  будто  ласковое  шепелявое  стрекотанье  бабушкиной
швейной машинки... Пахнуло далеким солнечным детством... Потом вдруг  зябкая
дрожь прошла по телу...
   Комаров открыл глаза.
   На склоне ясного  неба  длинное,  с  рваными  краями  облачко  окружилось
золотой каймой. У самого уха в  густой  траве  трещал  свою  раннюю  песенку
кузнечик.
   Комаров быстро пришел в себя.
   - Вот тебе и пулемет и бабушкина машинка, - усмехнулся он и сел.
   Кузнечик взвился, трепеща крылышками, описал дугу и  скрылся  за  высокой
кучей щебня.
   Боль в груди и правой руке напомнила обо всем, что произошло ночью.
   Вдали громыхали машины, гудели моторы, лязгал металл.
   "Ну, мое счастье, что упал сюда, - подумал Комаров оглядываясь.  На  этом
участке ремонт пути, видимо, был уже кончен: машины, рельсы, камень  убраны,
остались лишь кучи песка и гравия.
   В южных степях светает и в августе очень  рано.  Солнце  уже  стояло  над
горизонтом. Золотая кайма на облачке бледнела и ширилась.  Подул  прохладный
ветерок. Тихо шелестела пшеница, плотной  высокой  стеной  стоявшая  по  обе
стороны полотна.
   Шатаясь и потирая ушибленную грудь, Комаров медленно  встал,  отряхнул  с
себя пыль и пошел,  прихрамывая,  вдоль  пути,  внимательно  всматриваясь  в
землю, в траву, покрывавшую небольшой пологий откос. Следов было много  -  и
свежих и старых, трава была везде примята, покрыта пылью и землей.
   Комаров рассчитал, что он выбросился из вагона и упал примерно  метрах  в
шестидесяти от места, куда должен был упасть Кардан. Однако, пройдя  гораздо
больше, Комаров не заметил ничего, что можно было принять за  след  Кардана.
Тогда Комаров, отойдя подальше от полотна дороги, прошел  обратно,  к  месту
своего падения