а более сложных деталей - поршней, кулачков,  коромысел,
кранов, рычагов, лопаток. Они непрерывно  выходили  из  машин,  укладывались
особыми приборами на транспортеры и бесконечным потоком вносились на склады.
   Ирина  познакомила  Акимова  с   двумя   находившимися   здесь   цеховыми
наблюдателями. Одним из них был Кантор,  сменный  начальник  цеха,  молодой,
атлетически сложенный человек с бритой головой и живыми черными глазами.
   - Это новый начальник цеха, товарищ Акимов, Константин Михайлович.  Прошу
любить и жаловать.
   - Очень рад, - говорил Кантор, пожимая Акимову руку с  такой  силой,  что
тот невольно поморщился. - Гора с плеч...  Будет  у  кого  поучиться.  А  то
приходится все к Ирине Васильевне бегать, надоедать...
   В большой и, по-видимому, очень сложной цилиндрической машине  постепенно
замирало гудение. Через  минуту  оно  совсем  заглохло,  выходное  отверстие
машины раскрылось, и одновременно изнутри ее послышался громкий звонок.
   Показался  медленно  вылезавший  наружу  цилиндр  со  сложными  выемками,
отверстиями, выступами и с широкой  красной  полосой  вдоль  его  блестящей,
словно отполированной поверхности. Едва цилиндр  показался  у  отверстия,  с
края  машины  сдвинулось  широкое  черное  кольцо  и,  поддерживаемое  снизу
горизонтальным металлическим стержнем, пошло вперед, обхватив выходивший  из
машины цилиндр. Когда он почти весь вышел из  машины,  с  нее  сошло  второе
кольцо и, опираясь на продолжавшийся выдвигаться стержень, обняло цилиндр  с
заднего конца. Цилиндр прошел над ползущей внизу широкой лентой транспортера
и повис над платформой электрокара47. Кольца выносящего прибора  раскрылись,
осторожно спустили цилиндр  на  электрокар,  вновь  сомкнулись  и  вернулись
вместе со стержнем на свои сторожевые посты у  выходного  отверстия  машины.
Звонок умолк.  Машина  тем  временем  наполнилась  уже  новым  расплавленным
металлом и завела свою монотонную песню.
   - Михаил Борисович! Опять брак! - с укором произнесла Ирина, обращаясь  к
Кантору.
   - Сейчас узнаю, в чем дело, Ирина Васильевна. Не понимаю, ведь  я  только
что  отрегулировал,  -  смущенно  говорил  Кантор,  вглядываясь  в  окошечко
прибора, стоявшего на машине.
   За  стеклом  двигалась  лента  с  фоторентгеновскими  снимками  отдельных
участков и деталей выпускаемой продукции.
   Через минуту, не отрывая глаз от окошечка, Кантор сообщил:
   - Раковина на девятом участке цилиндра...
   - Газы? - спросила Ирина.
   - Нет, воздух. Вина наша,  вернее  -  моя,  а  не  мартеновцев.  Каким-то
образом в машине нарушен вакуум48. Туда опять проникло несколько  кубических
сантиметров воздуха, - говорил Кантор, быстро манипулируя  каким-то  сложным
прибором на машине.
   - Останавливаете машину? - озабоченно спросила Ирина.
   - Нет. Я думаю, можно еще успеть на  ходу  восстановить  вакуум,  выгнать
этот лишний здесь воздух. Жидкий металл пока не настолько уплотнился,  чтобы
задержать его в себе. До этого момента осталось еще полторы минуты.  Успеем,
Ирина Васильевна, не беспокойтесь. Опять, видно, недоглядел... Виноват...
   -  Какая  это  краска?  -  заинтересовался  вдруг   Акимов,   внимательно
рассматривая красную полосу на бракованной детали и проводя пальцем по ней.
   - Обыкновенная,  по  формуле  Каруса,  -  равнодушно  ответила  Ирина  и,
огорченная этими неполадками и очевидной небрежностью Кантора, обернулась  к
нему: - Будьте же внимательны, Михаил Борисович. Не отходите от машины, пока
не наладите ее.
   Огромный, двухсветный, шириной во  все  здание,  зал  механического  цеха
раскрылся  перед  Ириной  и  Акимовым,  когда  за  ними  захлопнулась  дверь
фасоннолитейного цеха. Бесчисленные станки двадцатью шеренгами расположились
во всю длину зала между узкими  зелеными  полосками  декоративных  растений.
Визг, шелест, скрежет, шипение работающих механизмов должны были,  казалось,
создать страшный  шум,  но  необъятные  размеры  цеха,  а  также  остроумные
глушители у каждого станка поглощали  этот  грохот.  Сотни  станков  резали,
долбили, строгали, сверлили, шлифовали. Разогретая стружка мгновенно уходила
в  ящики-собиратели  под  полом,  металлическая  пыль  всасывалась   мощными
вентиляторами, и непрерывно обновляемый воздух в помещении оставался  чистым
и свежим.
   Человек десять цеховых наблюдателей ходили между рядами станков,  изредка
останавливаясь, чтобы ликвидировать задержку или аварию,  о  которой  станок
извещал тревожным звонком и светом красной лампочки.
   Ирина и Акимов шли вдоль ряда  гигантских  станков,  величиной  иногда  с
небольшой  дом,  предназначенных  для  обработки  крупных  деталей.   Мощный
транспортер из подвижных стальных пластин вынес из склада заготовок огромный
поршень насоса, диаметром около двух метров, и подал  его  к  рабочей  части
высокого станка.
   Провожая  поршень  от  станка  к  станку,  наблюдая  за   процессом   его
последовательной  обработки,  Ирина  с  Акимовым  видели   его   постепенное
изменение. Вот он вышел наконец из последнего станка и скользнул  в  готовом
виде на транспортер, уносивший его в склад. Трудно было теперь узнать в этом
мягко отшлифованном гигантском поршне сложного вида и устройства  тот  кусок
металла, который всего лишь час  назад  начал  свое  движение  в  ряду  этих
удивительных станков.
   Но для Ирины и Акимова во всем этом ничего поразительного  не  было,  все
это уже давно стало для них обычным явлением.
   Лишь в следующем, сборочном, цехе - сердце завода - даже Акимов в  первое
мгновение несколько растерялся.
   Этот цех был еще более огромным. Его противоположный конец терялся где-то
вдали, в сплошной чаще движущихся во  всех  направлениях  конвейерных  лент.
Вертикальные, горизонтальные, наклонные, изогнутые, то мощные,  то  тяжелые,
то легкие, тонкие, с маленькими гнездышками и  миниатюрными  приборами,  они
двигались с легким шорохом, в непрерывном, бесконечном движении, сплетаясь в
какой-то  чудовищный  клубок.  Они  спускались  сквозь  люки  в  потолке   и
поднимались обратно, выходили из отверстий в стенах, похожих  на  гигантские
решета,  скрывались  в  полу  и  выползали  оттуда.  Надо  было   пристально
вглядеться, внимательно присмотреться, чтобы увидеть в  их  то  быстром,  то
замедленном движении четкую согласованность.
   Вся площадка цеха  была  сплошь  занята  рядами  станков,  все  воздушное
пространство - густой подвижной  сетью  транспортеров.  Лишь  узкие  дорожки
оставались свободными для людей.
   Акимов шел за Ириной мимо высоких мощных станков, похожих на многорукие и
многоглазые чудовища, и наблюдал, как к основной трубе, в которой  с  трудом
можно было угадать будущий гидромонитор, при переходе  от  одного  станка  к
другому что-то прибавлялось и с каждым переходом труба принимала  все  более
знакомые формы.
   Двенадцатый  станок  выпустил  уже  вполне  готовый  к  работе   огромный
гидромонитор и передал его на транспортер, который должен был отнести его на
склад.
   Проводив его взглядом, Ирина обернулась к Акимову:
   - Пойдем дальше, Константин Михайлович? На склады, на отгрузку?
   - Спасибо, Ирина Васильевна. Самое необходимое я видел. Для первого  раза
достаточно. Я хотел бы, если вы ничего не имеете против,  вернуться  в  свой
цех, к Кантору, и ближе познакомиться с людьми и процессом.
   - Ну что же! Пожалуйста! Я пройду к конструкторам, потом вернусь к  себе.
Приходите часа через полтора, я вас познакомлю с директором.
   В фасоннолитейном цехе Акимов застал одного лишь Кантора. Своего товарища
он послал в библиотеку - отыскать какую-то справку.
   С полчаса Акимов беседовал с Кантором  о  работе  цеха,  об  особенностях
каждой центробежно-отливочной  машины,  о  качестве  металла,  доставляемого
новомартеновскнм цехом.
   - Жаловаться нельзя, Константин Михайлович, - говорил  Кантор.  -  Металл
они дают равномерный по  химическому  составу,  по  механическим  свойствам,
температуре...
   - Однако, -  возразил  Акимов,  указывая  на  электрокар  с  бракованными
цилиндрами насосов, - я вижу, брак возрастает: при  нас  машина  выбраковала
одну деталь, а сейчас их уже две. Неужели  только  из-за  неполадок  в  этой
машине?
   - К сожалению, да, Константин Михайлович, - грустно ответил Кантор.  -  Я
не смог на ходу отрегулировать машину после первой выбраковки. И мой товарищ
не знал, как это сделать. Вот и пришлось отправить его в библиотеку.
   Помолчав и не глядя на Акимова, Кантор тихо добавил:
   - Между прочим, это уже вторая партия брака. Первые две  штуки  я  раньше
отправил на  склад  сырья  для  переплавки...  Может  быть,  вы,  Константин
Михайлович, сможете на ходу отрегулировать машину?  А?  Иначе  мне  придется
остановить ее, и это будет очень неприятно. План цеха такой большой...
   На столе певуче прозвучал гудок телевизефона. Кантор включил аппарат.  На
экране  показалось  недовольное  лицо  директора.  Директор  сухо  пригласил
Кантора к себе.
   - Очевидно, по поводу брака, - обратился  совсем  расстроенный  Кантор  к
Акимову,  выключая  аппарат.  -  Разрешите  отлучиться  из  цеха  минут   на
пятнадцать. А вы пока посмотрели бы, что можно сделать с машиной...
   - Хорошо, хорошо, Михаил Борисович,  не  беспокойтесь,  -  утешал  Акимов
Кантора. - Не падайте духом. Сделаю, что смогу.
   Оставшись один, Акимов постоял у  злополучной  машины,  потом  подошел  к
лабораторному столу, взял склянку  с  зеленоватой  жидкостью,  взболтал  ее,
понюхал и, оставшись, по-видимому,  довольным,  положил  склянку  в  карман,
захватив и кусок ваты.  Из  пачки  чистых,  слегка  дымчатых  пластинок  для
фоторентгена он взял одну, вернулся  к  машине  и  сунул  пластинка  в  щель
дефектоскопа.
   Минут пять Акимов неподвижно стоял, пристально всматриваясь в приборы  на
машине, протянув одну руку к кнопке на сигнализационном  щитке  и  другую  к
рычажку красящего аппарата. И все же он  не  уловил  момента.  Звонок  успел
коротко зазвучать, крышка выходного отверстия  машины  открылась.  В  то  же
мгновение  рука  нажала  на  кнопку,  другая  передвинула  рычажок.   Звонок
оборвался. Из  отверстия  показался  новый  цилиндр  с  коротенькой,  словно
отрезанной красной полосой - сигналом брака. Акимов повернул  никелированный
штурвал у выходного отверстия и быстро вынул из кармана склянку и  вату.  Он
смочил зеленоватою жидкостью вату и, пока  цилиндр  ложился  на  проходивший
мимо транспортер, несколько раз провел влажной ватой по красной полосе брака
на цилиндре. Полоса исчезла, густо окрасив вату, которую  Акимов  опустил  в
карман.
   Транспортер унес заготовку цилиндра в  соседний,  механический,  цех  для
обработки.
   Акимов вынул платок, отер пот со лба и облегченно вздохнул.
   Через пять минут он вновь повторил ту же операцию со звонком и  рычажком.
Из отверстия машины, уже  без  тревожного  сигнала  и  без  красной  полосы,
вылезла новая, чистая и блестящая заготовка, легла на  транспортер  и  также
унеслась в механический цех. Пустив таким образом в  производство  третий  и
четвертый поршни, Акимов вернулся к машине,  вынул  вложенную  им  раньше  в
дефектоскоп пластинку фоторентгена, повернул никелированный штурвал  обратно
и точными, уверенными движениями начал быстро регулировать машину.
   Вскоре, уже без вмешательства  Акимова  и  без  звонка,  показался  новый
цилиндр. Он был чист, без красной отметки.
   Машина была в порядке.
   Вернулся огорченный Кантор. Ему пришлось выслушать выговор  директора  по
поводу брака. Он получил приказ остановить машину  до  полной  отрегулировки
ее.
   Кантор  был  очень  доволен,  когда  увидел,  что  машина  уже   работает
безукоризненно.
   Он жал руку Акимова с такой горячей благодарностью, что тот, не выдержав,
грузно затоптался на месте.
   - Будет, будет, Михаил Борисович! - бормотал он.- Пустяки какие!
   - Нет, нет, не говорите, Константин Михайлович, -  говорил  Кантор,  пока
Акимов дул на слипшиеся пальцы. - Так быстро и так точно отрегулировать! Вот
что значит опытный производственник!





   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
   НА КОРАБЛЕ

   Сквозь светлую мглу, уже вторые сутки державшуюся  над  морем  и  льдами,
солнце казалось огромным матовым шаром. "Мария  Прончищева",  экспедиционное
судно-лаборатория, смутной, едва различимой тенью виднелась вдали, у  кромки
ледяного поля.
   Было тепло. Полярная весна - конец июня - была в разгаре.
   Карманов, третий помощник капитана, остановил электропилу и вытащил ее из
разреза во льду, чтобы не вмерзла. Потом, сдвинув шапку назад,  он  выключил
ток в своем электрифицированном комбинезоне и оглянулся.
   Стояло полное безветрие. С корабля не доносилось ни звука. С ледяных глыб
ближайших торосистых гряд, тихо звеня, стекали тоненькие струйки воды.
   Карманов с минуту отдохнул и собирался опять взяться за работу - вырезать
кубики льда с разных глубин для лабораторных исследований на  плотность,  на
сжатие, на упругость, на разлом.
   Внезапно над голубоватой тенью  дальней  гряды  торосов  он  заметил  три
черные точки, маленьким треугольником двигавшиеся из стороны в сторону.
   Карманов на  мгновение  замер  на  месте,  рука  потянулась  к  соседнему
ропаку49, схватила стоявшее возле него световое ружье.
   На снегу,  покрывшем  торосы,  самого  медведя  не  было  видно.  Но  три
предательские точки - черный нос и два черных глаза - выдавали его  опытному
полярнику.
   Медведь был далеко, стрелять в  него  было  бесполезно.  Кроме  того,  по
закону об охране промыслового зверя, в  этих  шпротах  стрелять  можно  было
только при острой нужде в пище и для  самозащиты.  Но  медведь,  видимо,  не
собирался нападать. Черные точки продолжали маячить вдали.  Очевидно,  зверь
принюхивался и всматривался.
   С минуту зверь и человек стояли неподвижно, следя друг за другом.
   Вдруг человек сорвался с места, побежал, пригнувшись,  в  противоположную
от медведя сторону и скрылся за ближайшим  торосом.  Через  минуту  Карманов
осторожно выглянул из своего убежища. Черных точек не было на месте.
   Присыпав снегом шапку, Карманов взобрался  на  вершину  тороса  и  бросил
взгляд вокруг. Он чуть не вскрикнул от неожиданности: метрах в ста от  него,
в провале между торосами, мелькнула белая с рыжеватым отливом тень.
   "Уходит или преследует?"
   Не успела  проскочить  в  мозгу  эта  тревожная  мысль,  как  на  вершине
соседнего тороса во весь рост показалась фигура зверя. Медведь был  огромный
- вероятно, около трех метров в длину. Секунду он  стоял,  как  изваяние  на
ледяном пьедестале, потом повел длинной головой с черным глянцевитым носом в
сторону Карманова.
   Карманов бросился бежать дальше. В тот же миг медведь соскользнул вниз  и
устремился за ним. Такой, казалось, неуклюжий и  неповоротливый,  он  бежал,
однако, непостижимо быстро.
   Судорожно сжав ружье, Карманов молча и неторопливо бежал,  спотыкаясь  на
неровном, изломанном  льду,  проваливаясь  в  рыхлый  снег  и  лишь  изредка
оглядываясь.  За  огромным  торосом,  на  небольшой  ровной   площадке,   он
остановился,  передохнул  и,  повернувшись  назад,  щелкнул  предохранителем
ружья. Затем, твердо ступая, сделал два шага в сторону и вышел из-за тороса.
   При его  неожиданном  появлении  медведь  на  всем  скаку  остановился  и
растерянно присел на задние лапы.
   В то же мгновение Карманов  вскинул  ружье  к  плечу  и  нажал  на  шейке
приклада кнопку. Блеснул свет и, отразившись на исковерканных  льдах,  мягко
плеснул Карманову в глаза, и тотчас же просвистела  пуля.  Сквозь  всплывшие
перед ним оранжевые пятна Карманов увидел, как медведь  подскочил  и  сейчас
же, коротко взревев, словно подкошенный, упал на  бок,  вытянувшись  во  всю
длину. Огромные лапы с черными когтями  несколько  раз  судорожно  взрыли  и
взметнули снег, потом, скрючившись, замерли.
   Карманов, тяжело дыша, опустил ружье к ноге и улыбнулся.  Все  произошло,
как полагается, по закону: преследовал и нападал медведь, а  человек  только
защищался. Это был старый, испытанный способ:  лишь  притворившись  бегущим,
можно заставить зверя преследовать вас.
   Карманов осторожно направился к трупу медведя с ружьем  наизготовку.  Уже
только несколько метров  разделяло  их,  как  вдруг  медведь  одним  прыжком
вскочил на ноги, с оглушительным ревом бросился на Карманова и лапой  ударил
по его плечу.  Жаркое  клокочущее  дыхание  огромной  пасти  словно  опалило
Карманову лицо. Карманов вскрикнул и  с  повисшей,  как  плеть,  рукой  упал
навзничь. Медведь всей тушей навалился на него...

   * * *

   - Странно, странно...
   Лавров задумчиво ходил по небольшой светлой  лаборатории  судна,  заложив
руки за спину. Тяжелая дверь раскрытого несгораемого шкафа мешала ему, и  он
машинально закрыл ее. Потом остановился  у  стола,  где  возвышалась  пышная
груда  перевившихся  лент  георадиограмм50,  листков   вычислений,   формул,
геологических разрезов. Взяв верхнюю из лент, он расправил ее и опять  начал
внимательно изучать тонкую, лениво извивавшуюся на ней линию георадиограммы,
которая почти у конца внезапным ломаным скачком поднималась кверху.
   - Вы не находите странным, товарищ  Вишняков,  такое  неизменное  падение
напряжения, начиная с района восьмой шахты?  Потом  этот  крутой,  ничем  не
объяснимый ее взлет так близко от шахты номер пять...
   Он покачал головой, сел на стул и медленно расправил ленту на  столе.  Не
глядя, взял первые попавшиеся мензурки51 с каким-то голубоватым раствором  и
поставил их на концы свертывающейся ленты.
   - Что же тут такого исключительного, Сергей Петрович? - ответил Вишняков,
низенький полный человек с гладко выбритым лицом нездорового, темновоскового
цвета, с маленькими беспокойными глазами, глубоко запрятавшимися под высоким
лбом. - Распределение радиоактивных веществ на  большой  глубине  становится
довольно неравномерным. Очевидно, гнездо богатых урановых  пород  под  пятой
шахтой  будет  очень   ограниченным   в   своих   горизонтальных   пределах.
Георадиограф52  и  показывает  на  ленте  постепенное   падение   содержания
радионосных пород и лишь  на  далеком  расстоянии  от  восьмой  шахты  новое
гнездо...
   Шумно дыша, он стоял возле Лаврова и, вглядываясь в линию на ленте, водил
по ней толстым, несгибающимся пальцем.
   - Все это верно, - сказал Лавров, - но промежуток между седьмой и восьмой
шахтами будет слишком велик. Плохо, плохо...  На  каких  горизонтах  работал
прибор?
   - Начиная от трех километров и до пяти, - ответил Вишняков.
   - Напрасно,  -  мягко  заметил  Лавров.  -  Имея  такой  плохой  профиль,
следовало просвечивать недра до более  глубоких  горизонтов.  Ведь  вам  как
старшему радиогеологу на участке  должно  быть  понятно,  что  если  нам  не
встретятся радиоактивные породы, придется заложить на этом  участке  простую
тепловую шахту. Для этого надо было искать здесь  какой-нибудь  батолит53  с
магмовым54 очагом на глубине до двенадцати - пятнадцати километров...
   - Простите, Сергей Петрович, -  почтительно  возразил  Вишняков,  -  ваше
задание сводилось к просвечиванию только до пяти километров...
   - Декабрьским циркуляром, - резко  прервал  его  Лавров,  -  по  второму,
третьему и пятому участкам я указал, что ввиду  неблагоприятных  результатов
прошлогодних  изысканий  для  шахт  седьмой,  двенадцатой,  шестнадцатой   и
семнадцатой в этом году необходимо  производить  изыскания  на  глубинах  от
восьми до двенадцати километров. На пятом участке это распоряжение оправдало
себя уже сейчас, в самом начале навигации.
   Краска залила лицо Лаврова. Видно было, что он едва сдерживает гнев.
   - Но я не получал вашего циркуляра, -  удивленно  сказал  Вишняков.  -  Я
ничего не знал об этом распоряжении...
   - На преднавигационном  совещании  участников  экспедиций  этого  года  я
повторил его содержание.
   - Я не участвовал а этом совещании, Сергей Петрович. Если вы  помните,  я
тогда уезжал из Москвы.
   -- Присут