лось  в  эфир.  -  Двести  восемьдесят
шесть... Двести восемьдесят шесть... Да, да... Комаров...  Кто  у  аппарата?
Включите  диктофон  и  слушайте.  Говорю   из   амортизатора   пассажирского
геликоптера "Дедал" Николаев - Свердловск.  Немедленно  прикажите  командиру
"Дедала" строго секретно принять меня на борт  машины.  Без  шума  и  лишних
разговоров... Что? Волна "Дедала" мне неизвестна...  Что?  Нет.  Лучше  сами
сообщите ему. Стучать в люк не хочу... Поспешите... Очень холодно...  Трудно
дышать... Все.
   Очевидно, геликоптер поднимался все выше, и  температура  в  амортизаторе
быстро и резко  опускалась,  холод  все  сильнее  пронизывал.  Руки  и  ноги
коченели, мучительно трудно было положить  радиоаппарат  обратно  в  карман.
Кровь молотом стучала в висках, голова кружилась, подступала  тошнота  и  не
хватало воздуха. Комаров ловил его судорожными глотками.
   "Дедал" был уже, вероятно, на высоте семи-восьми тысяч метров.
   Минуты казались часами. Медленно текли мысли. Почему медлят на  "Дедале"?
Неужели еще не получили приказа? Недолго и замерзнуть... Не постучать  ли  в
люк?
   Сказывалась  все  сильней  усталость  -  результат  напряженного  дня   и
пониженного атмосферного давления на высоте. Руки  не  держали,  подгибались
немеющие ноги. Тело начинало свисать на  поясе.  Мысль  угасала.  Далекое  и
тихое гудение винта превратилось в рев, заполняло и разрывало голову.
   Надо стучать... Обессилеешь совсем... Все пропадет.
   От невероятного напряжения воли закружилась голова. Что-то  теплое  упало
на руку. Кровь... из носа... Еще... все чаще...
   Из последних  сил  Комаров  оторвал  от  прута  тяжелую,  словно  налитую
чугуном, руку и вскинул ее к люку над головой.
   Рука очутилась в пустоте  и  осталась  там,  крепко  схваченная  чьими-то
теплыми дружескими руками. Комаров слабо встрепенулся. Как будто сквозь  сон
он  увидел  падающую  мимо  него  гибкую  металлическую   лестницу,   быстро
спускающихся по  ней  двух  человек  в  электрифицированных  комбинезонах  и
кислородных  масках.  Ловкие  пальцы  молниеносно  расстегнули   пояс.   Еще
мгновение,  и,  подтянутый  кверху  сильными  руками,  Комаров  очутился   в
небольшой кабине.
   Лежа  на  кушетке,  вдыхая  теплый,  обогащенный  кислородом  воздух,   в
блаженной  дремоте,  он  отдавался  заботливым   рукам,   раздевавшим   его,
массировавшим окоченевшее тело, подносившим укрепляющее питье.
   Первым его вопросом было:
   - До Воронежа близко?
   - До Воронежа? - послышался ответный недоумевающий вопрос.-  Да  ведь  мы
еще только в ста километрах от Николаева!
   С радостным удивлением  Комаров  посмотрел  на  своего  собеседника.  Тот
добродушно улыбался.
   Очевидно, он правду говорит. Значит, прошло всего лишь  десять-пятнадцать
минут с момента отлета. А казалось, будто вечность... Комаров  усмехнулся  и
покачал головой.
   Ел он с жадностью и после еды сразу почувствовал  себя  крепче.  За  едой
поговорил с вошедшим в кабину командиром воздушного корабля, условился,  что
о каждом требовании высадки с парашютом тот его предупредит.
   Короткий сон окончательно восстановил силы Комарова.  В  салон  он  вошел
чисто выбритый,  бодрый,  спокойный,  как  всегда,  с  наслаждением  потирая
гладкий подбородок. Его появление  среди  пассажиров  корабля  не  привлекло
ничьего внимания.
   Кардан с перевязанной ладонью, с газетой на коленях  дремал  в  покойном,
глубоком кресле у широкого окна.
   У Комарова едва заметно шевельнулись брови. Ему сразу бросилось  в  глаза
нерусское название газеты.

   * * *

   В Воронеже геликоптер опустился на  центральный  аэродром  в  шестнадцать
часов. Через несколько минут он вновь поднялся, оставив в городе  Кардана  и
Комарова.
   Пообедав в ресторане аэровокзала, Кардан долго ходил  по  улицам,  словно
знакомясь с городом.
   Сумерки начали  сгущаться,  когда  Кардан  свернул  в  тихую,  обсаженную
кустами и деревьями улицу Коммунаров и  дошел  до  парка  Электриков.  Перед
последним домом с высоким арочным подъездом он прошелся  взад  и  вперед  и,
словно убедившись в окружающем спокойствии, решительными шагами вошел в ярко
освещенный подъезд.
   Укрывшись за густым кустом жасмина, Комаров видел сквозь стекло  наружной
двери, как Кардан начал подниматься по лестнице. Подождав  немного,  Комаров
вынул из кармана свой аппарат микрорадио и тихо, почти шепотом, поговорил  с
кем-то.
   Минут  десять  он  оставался  на  своем  посту,  не  сводя  глаз  с  ярко
освещенного подъезда. Кругом было тихо и безлюдно. Лишь с улицы  Октябрьской
революции катился непрерывный гул, говор  и  шум  толпы,  глухие  сигнальные
вскрики электромобилей и электроциклов.
   Со  стороны  парка  доносились  обрывки  мелодий  "Пер  Гюнта"12,   порой
заглушаемые звонкими голосами и взрывами смеха.
   Внезапно из тени деревьев возник человек и приблизился  к  Комарову.  Они
тихо поговорили несколько минут, и человек снова исчез в темноте.
   Комаров продолжал наблюдать за подъездом.
   Через четверть часа человек вернулся.
   - Посты расставлены, товарищ майор, -  тихо  доложил  он  Комарову.  -  В
дворовом саду - ангар с двумя  спортивными  геликоптерами  типа  "Икар".  На
втором этаже  живет  лаборант  завода  концентрированных  продуктов  питания
Заммель. Один из геликоптеров принадлежит ему.
   - Вот как... - задумчиво произнес Комаров.  -  Его  номер?  Отличительные
признаки?
   - Номер "МФ 26-140". Красный фюзеляж с косыми синими полосами.
   - Отлично, товарищ лейтенант! Приметы приезжего я уже вам  сказал.  Через
пятнадцать минут пришлю вам увеличенные снимки моего  микрофото,  которые  я
успел сделать в дороге. Раздадите их по постам. Я буду в управлении. Держите
со мной связь, каждый час радируйте. При вылете машины или подготовке вылета
сообщите немедленно.
   - Слушаю, товарищ майор!
   Четыре дня Кардан безвыходно находился  в  квартире  Заммеля,  никуда  не
показываясь. Лишь два раза постовым удалось заметить  его  профиль  в  окне,
выходящем во двор.
   Поздним вечером четвертого дня Комаров  наконец  получил  сообщение,  что
красный геликоптер выведен из ангара и что его готовят к отлету.  Еще  через
пять минут последовало сообщение, что в машину вошли Заммель и Кардан. Через
минуту геликоптер взвился в воздух, покружил  над  городом  и  лег  на  курс
северо-запад.
   Комаров в своем геликоптере  с  погашенными  огнями  устремился  за  ним.
Город, словно огненное озеро, быстро промелькнул под машиной.
   Ночь  была  безлунная,  темная,  хотя  и   звездная.   Лишь   с   помощью
инфракрасного ночного бинокля удавалось не терять из  виду  машину  Кардана,
держась позади нее на достаточном расстоянии.
   Через час быстрого полета, когда белесоватое световое пятно Тулы проплыло
далеко слева, Комаров, не отрывая бинокля от глаз, сказал пилоту:
   - На Москву летим...
   - Точно! - согласился пилот. - Скоро покажется и Москва.
   Вскоре впереди на горизонте показалось светлое,  чуть  мерцающее  облако.
Облако светлело, разрасталось, заполняя четверть черного неба. На фоне этого
жемчужного занавеса машина Кардана была отлично видна. Еще несколько минут -
и вдали открылось спокойно горящее море  добела  раскаленной,  расплавленной
лавы.
   - Москва! - сказал пилот.
   Геликоптер Кардана начал вдруг  быстро  снижаться,  замедляя  ход.  Пилот
Комарова последовал за ним. Залитая светом Москва опять скрылась, оставив на
высоте мерцающий туман.
   Машина Кардана опустилась еще ниже и начала медленно кружить  в  воздухе,
словно ища удобного места для посадки.  Комаров  поднялся  над  ней  повыше,
наблюдая за  ее  маневрами.  Внизу  под  машинами  вдруг  вспыхнул  огромный
правильный треугольник из зеленых световых полос. Машина Кардана  тотчас  же
подлетела, остановилась в воздухе прямо над зеленым треугольником и медленно
пошла на посадку.
   Геликоптер Комарова отлетел на сто метров в сторону  и  ринулся  вниз  на
хорошо заметную в ночной бинокль  свободную  ленту  какой-то  улицы.  Слабое
гудение мотора тонуло в гудении машины Кардана. И тут и там шум смолк  почти
одновременно. Очевидно, оба аппарата приземлились в один и тот же момент.
   Легкий упругий удар, тишина: посадка была совершена вполне благополучно.
   - Подождите меня здесь,  -  шепотом  сказал  Комаров  пилоту,  выходя  из
кабины. - Пойду на разведку.
   Тьма окружила его. Комаров посмотрел на светящийся циферблат своих часов.
Было уже поздно: третий час. Вдали сверкал ночной фонарь.  Смутно  виднелись
сквозь черноту ночи густые массы деревьев, силуэты темных домов.
   Комаров определил, где должен был быть световой треугольник, тихо перешел
улицу и в густой тени деревьев осторожно  пошел  в  намеченном  направлении.
Дойдя до угла, он после небольшого колебания повернул  направо  и,  неслышно
ступая, пошел вдоль забора под нависшими ветвями. Через  каждые  пять  шагов
останавливался  и,  затаив  дыхание,  вслушивался  и  всматривался  в  тьму,
напрягая почти до боли глаза. Он долго шел, повернул на другую улицу,  потом
обратно - медленно, осторожно. Где-то здесь, по той  стороне  улицы,  должно
было  находиться  небольшое  здание,  похожее   на   коттедж,   с   четырьмя
стрельчатыми башенками - по одной на каждом углу. Он  его  хорошо  запомнил,
разглядев в бинокль. Но ничего похожего на башенки не  было  видно,  хотя  в
поисках прошло уже около  получаса.  Как  назло,  он  забыл  взять  с  собой
бинокль. Не вернуться ли за ним?
   "Ладно, - подумал с досадой на себя Комаров. - Пройду еще  немного...  Не
найду - вернусь к аппарату за биноклем".
   Вдруг легкий шорох заставил его окаменеть  на  месте.  Как  будто  что-то
живое метнулось в сторону, к забору. Комаров вслушивался,  не  шевелясь,  не
дыша. Прошли томительные минуты звенящей тишины. Кажется, померещилось... Не
иначе как померещилось.
   Комаров осторожно, на носках, двинулся вперед. Проклятый  песок:  нет-нет
да зашуршит! Ни зги не видать... Еще напорешься на что-нибудь...
   Едва он протянул вперед руку, как рядом кто-то шумно вздохнул,  мелькнула
тень, кто-то цепко схватил руку Комарова и больно завернул ее за спину.
   От неожиданности Комаров издал приглушенный стон, но свободная рука почти
автоматически, как стальной рычаг, стремительно рванулась,  схватила  врага,
вскинула в воздух и бросила оземь.
   В следующее мгновение Комаров уже всей тяжестью навалился  на  кого-то  и
придавил его к земле, прерывисто бормоча сквозь зубы:
   - Молод... глуп... не сеял круп...
   И вдруг послышался слабый, придушенный стон, страдальческий и радостный:
   - Комаров!
   И сразу обмякли напруженные мускулы, от радости на мгновение  закружилась
голова, перехватило дыхание.
   -- Хинский!..

   ГЛАВА ШЕСТАЯ

   НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД

   Лето в тот год было жаркое, душное.  Бледно-синее,  без  единого  облачка
небо таяло в вышине. Полуденное солнце жгло немилосердно.
   Лавров вышел на набережную. Сразу повеяло прохладой. Очутившись в  густой
платановой аллее, Лавров облегченно вздохнул и снял белый берет.
   Здесь было немноголюдно, несмотря на праздничный день. Лавров шел быстро,
рассеянно посматривая на противоположную сторону реки, на взбегающие над ней
вдали смелые арки легких мостов. За рекой виднелись высокие здания,  похожие
на дворцы, украшенные колоннами, балконами, скульптурами в нишах. Как всегда
летом в праздничные дни, полноводная река была усеяна судами. С  белоснежных
яхт, шлюпок, катеров, расцвеченных флагами,  переполненных  людьми,  неслась
музыка. Изредка, низко гудя, медленно и осторожно проплывал большой волжский
электроход13.
   Не менее оживленно было  в  воздухе.  Над  рекой  и  городом  реяли  ярко
раскрашенные  аэромобили14,  похожие  на  жучков  с   короткими   выдвижными
крылышками, геликоптеры с узкими  стрекозиными  или  трехэтажными  башенными
туловищами, орнитоптеры15 с птичьими крыльями.
   Лавров словно не замечал всей этой праздничной картины.
   За густой оградой из кустарников, окаймлявшей  аллею,  возникло  огромное
здание. На его открытых террасах и балконах, увитых зеленью, звенели детские
голоса, мелькали цветные женские платья. Посредине фасада здание  полукругом
отступало вглубь.  Перед  центральным  входом  пестрели  цветники,  зеленели
газоны, высокие говорливые фонтаны разбрасывали сверкающую жемчужную пыль. В
глубине полукружия за рядом строгих колонн  открывался  обширный  вестибюль,
похожий на уголок густого сада.
   По тихо  шелестящему  эскалатору16  Лавров  поднялся  на  площадку  перед
высокой резной дверью с табличкой: "Ирина Васильевна Денисова, инженер".  На
высоте человеческого роста в обеих половинках двери  мягко  отсвечивали  два
больших серебристых овала. Один из овалов отразил, словно  матовое  зеркало,
лицо Лаврова - молодое, худощавое, с тонким носом  и  маленькими,  тщательно
подстриженными черными усиками. Под высоким  лбом,  чуть  сжатым  в  висках,
светились, то прячась в длинных ресницах, то вспыхивая  глубоким  внутренним
светом, синие задумчивые глаза.
   Он с минуту постоял неподвижно перед дверьми,  потом  овал  повернулся  в
своем гнезде, и дверь бесшумно открылась.
   Лавров вошел в высокую переднюю, и дверь, щелкнув, сама  захлопнулась  за
ним.
   Послышались легкие шаги.
   - Сережа! Голубчик! Как это мило, что вы вспомнили обо мне! Я уже  начала
скучать по вас и собиралась звонить...
   Перед Лавровым стояла девушка с двумя  тяжелыми  русыми  косами.  Большие
серые, чуть выпуклые глаза девушки сияли, точно льдинки, и все ее свежее,  с
нежным румянцем лицо казалось сейчас только умытым холодной, ключевой водой.
   - Здравствуйте, Ирина... Здравствуйте... Поздравляю вас  с  вашей  первой
годовщиной...
   - Спасибо, Сережа. Это очень,  очень  радостный  для  меня  день!  Первая
годовщина на первом заводе...
   - Ну кто же у нас не радуется такому дню! Я уже давно к вам собирался.
   - Слишком долго вы собирались, - смеялась девушка. - Идемте!
   Она провела его через гостиную в соседнюю маленькую комнату,  уставленную
мягкой  мебелью.  Окна  были  наглухо  закрыты,  но  воздух,  подаваемый  из
установки кондиционирования, был чист и свеж,  с  легким  ароматом  сосновой
хвои.
   - Я все не мог собраться, - говорил Лавров усаживаясь. -  Я  очень  хотел
видеть вас, но мне хотелось также и рассказать вам кое-что...
   Он внезапно умолк, словно не решаясь продолжать.
   Девушка сидела на широком диване, забравшись в уголок и уютно поджав  под
себя ноги.
   - Ну, рассказывайте же, - сказала она, шаря в карманах, и добавила: - Ах,
какая жалость! Ни одной конфетки!
   Отбросив тяжелые косы на  спину,  она  вскочила  с  дивана,  выбежала  из
комнаты  и  быстро  вернулась,  неся  горсть  конфет  в  пестрых  прозрачных
обертках.
   - Вот, полакомьтесь, легче будет рассказывать. Ну, я слушаю!
   Посасывая  конфету,  она  устраивалась  на   диване.   Лавров   задумчиво
сворачивал и разворачивал хрустящую конфетную бумажку.
   - Я долго не мог решиться, Ирина, - начал он. - Но это захватило меня.  И
чем дальше, тем больше. Иногда я приходил в отчаяние, иногда  такая  радость
охватывала меня, что все казалось легким, возможным. Ах, Ирина, милая,  если
бы вы только поняли меня!
   Лавров вскочил с места и взволнованно зашагал взад и вперед по комнате.
   Ирина слушала ею с опущенными глазами.
   - Говорите, Сережа, ведь я всегда понимала вас, - прошептала она.
   - Ира! -  воскликнул  Лавров,  останавливаясь  перед  ней  с  конфетой  в
поднятой руке. - Эта идея грандиозна! На первых порах она  может  показаться
невыполнимой, но, подумав, вы согласитесь, что нам это сейчас под силу,  что
теперь настало время и для таких грандиозных проектов...
   Румянец медленно таял на лице Ирины, ее ровные тонкие  брови  поднимались
все выше, и наконец широко раскрытые серые глаза недоумевающе  взглянули  на
раскрасневшегося Лаврова.
   - Какая идея? - растерянно спросила она. - Какие проекты?
   - Послушайте, Ира, - говорил Лавров.  -  Вам  и  Николаю  первым  я  хочу
рассказать о том, над чем я уже целый год  думаю  и  работаю.  И  первая  из
первых - это вы, Ирочка...
   - Ну, говорите, Сергей, не томите, - сказала  Ирина,  встряхнув  головой,
словно отгоняя от себя какие-то свои, другие мысли.
   -  Вы  -  металлург  и  машиностроитель,  Ирина,  -  начал  Лавров,  -  я
студент-гидрогеолог, еще  совсем  молодой  научный  работник.  Но  мы  можем
мыслить одинаково научно  и  притом  свободно.  Мы  не  скованы  традициями,
известной косностью, привычками, которые бывают присущи иногда даже  большим
ученым.  Молодость,  не  отягощенная  еще  грузом  традиций,   укоренившихся
привычек, способна иногда к таким скачкам по лестнице культуры...
   Тихий,  мелодичный  звон  прервал  Лаврова.  Звон  доносился  из  черного
лакированного   ящика    с    разноцветными    головками    регуляторов    и
матово-серебристым овальным экраном.
   - Смотрите, Сережа, - тихо сказала Ирина, показывая на экран. - Николай!
   На экране виднелась круглая бритая голова Николая Березина, его скуластое
веснущатое лицо. На коротком вздернутом носу сидели большие роговые очки.  У
широких плеч виднелась верхушка букета из больших ярких цветов.
   - Я совсем забыла, Сережа, - быстро говорила Ирина. - Николай  вчера  еще
спрашивал меня, буду ли я сегодня дома...  Он  собирался  прийти  поздравить
меня. - Виновато взглянув на Лаврова, она добавила: - Я же не знала, что  вы
придете, Сережа. Ну, как быть? Он не помешает?
   Лавров с видимым неудовольствием кивнул ей.
   Ирина подбежала к телевизору, повернула регулятор и торопливо  вышла.  Из
передней сейчас же послышались хлопанье закрывающейся двери, шаги и голоса -
тихий, певучий Ирины и резкий, громкий Березина.
   Лавров нетерпеливо поглядывал на дверь.
   В комнату вошел Березин, потирая ладонью бритую голову. Лавров с  улыбкой
протянул руку товарищу:
   - Здравствуй, Николай. Видно, сама судьба направила тебя сюда...
   - Ага! Что-то неизбежное должно случиться... И ты уже здесь?!
   - Почему "уже"? Я почти месяц не видел Ирины.
   -  Вот  как!  Поздравляю  вас,  дорогая,  с  радостным  днем.  Желаю  вам
много-много лет счастливого труда! -  И,  протягивая  Ирине  букет,  Березин
вдруг спросил: - А я не помешал вам?
   - Нет, нет! Что вы, Николай! Спасибо, что вспомнили  об  этом  дне  моего
второго рождения.  Садитесь.  Хотите  конфет?  Очень  вкусные...  мои  самые
любимые, - говорила Ирина, вставляя букет в высокую вазу.
   - Для вас, сластена, все конфеты любимые, - говорил Березин, усаживаясь в
кресло.
   - И правда, - засмеялась Ирина, устраиваясь в своем уголке на  диване.  -
Умирать буду - с собой возьму... Не хотите конфет - возьмите в стенном шкафу
апельсины или груши.
   - А! Апельсинчик в такую жару - не вредно.
   На стене была нарисована большая картина: две девушки с букетами  полевых
цветов в руках. Березин нажал едва заметную кнопку посреди картины - девушки
разошлись в разные стороны и скрылись в стене.
   - Ого! - воскликнул Березин, вынимая из стенного шкафа огромный оранжевый
шар. - Сергей, поможешь? Мне одному не справиться.  Ну-с!  -  продолжал  он,
усаживаясь в кресле и снимая тонкую кожицу апельсина. - Рассказывай, Сергей,
зачем, по-твоему, судьба привела меня сюда.
   - Я думаю, ты не очень сопротивлялся ей, - со смехом заметил  Лавров,  но
сейчас же сделался серьезным. - Я только что собирался  рассказать  Ирине  о
своей идее. Я хочу посоветоваться с вами - с Ириной и с тобой.
   -  Это  становится  интересным.  Ну,  ну,  выкладывай,  не  стесняйся,  -
рассеянно говорил Березин, старательно очищая апельсин.

   * * *

   Странная дружба связывала этих двух молодых людей, так не похожих друг на
друга.
   Они   познакомились   лет   пять   назад,   при    несколько    необычных
обстоятельствах. Однажды, проводя зимние каникулы в доме  отдыха,  Лавров  в
сумерки одиноко катался на коньках  по  льду  отдаленного  пруда.