тку.
- Отродья дьявольские! От них все зло в мире! Кончай  бредить,  достал  ты
меня, во! - Неудачник рубанул себя по затылку ребром ладони.
     - Вот и поговорили! - произнес Грэй. Помолчал, переводя дух. Спокойно
продолжил. - Теперь снимай кожу, напяливай нынешнюю шкуру... - он зашуршал
оберточной бумагой, разворачивая пакет. - В сегодняшней временной  бусинке
нас, в коже-то, за  гомиков  или  металлистов  не  примут,  однако  белыми
воронами смотреться будем как пить дать... Или нет, погоди. Темно нынче на
улицах, хоть глаза выколи, разницы  не  приметишь.  Поехали,  у  меня  тут
адресок, там и переоденемся. Только вот присвети мне фарой,  прочту,  чего
написано дорогим дружком... Эмоции эмоциями, а Дорога зовет... не  повезло
в любви, значит, в "картах" повезет... Только я тебя умоляю, Вилли, не рви
глотки, не стреляй в  глаза,  представь  себе,  что  перед  тобой...  _т_а
девочка,  _д_о_  того,  как  она  поделилась  с  тобой  лобковыми   вшами.
Абстрагируйся, брат. О'кей? Ведь она не  виновата,  что  в  антисанитарных
условиях  существовала...  Ты  же  не  хотел  ее  убивать,  правда,  когда
встретил?..
     Вилли  с  раздувающимися  от  ярости  ноздрями   смотрел   на   Грэя,
склонившегося к фаре с клочком бумаги в руке.
     Хотел выругать его последними словами. Но сцепил зубы и не  издал  ни
звука. "Вот попал, дерьмо, твою мать..."
     "Вечно Вилли Квайлу не везет..." - подумал с грустью Неудачник.



                            40. КОММАНДОС N_3

                       Сегодня, вчера, позавчера...

     - Здравствуйте, девочки, -  улыбнулся  Грэй.  Обескураженно  подумал:
"У-у-у, как вас много-то!", и  прошептал,  почти  не  разжимая  губ  и  не
поворачивая головы: - Спокойно, Вилли, спокойно, побереги боеприпасы!..
     - Ха-ай, краса-авчики... - томно протянула одна из девиц. -  Это  про
вас Папа Китч сказывал?
     Проституток в комнате "меблирашек", до которой Грэй и Вилли  в  конце
концов добрались, оказалось аж семь душ!  Отборные  "киски",  первосортный
товар. Они сидели вокруг стола и что-то  пили  из  чашек,  дымящихся,  как
вершины вулканов. Кофий, наверно. Идиллия. Картинки семейной  жизни  девиц
из пансиона для благородных. Сестрички. "Каждая из них в свое время вполне
могла  для  кого-нибудь  быть  Беверли,  единственной  и  неповторимой,  -
тоскливо подумал Грэй. - Но в этом мире царит чистоган, и души -  основной
предмет купли-продажи. "Сопли в сахаре", лирика, ахи, вздохи - не  валюта,
на рынке судеб свободно не конвертируется". - Присаживайся, Вилли, и  будь
пай-мальчиком, ради бога  своего,  -  велел  Грэй.  Окостеневший  в  своей
тщательно культивированной ненависти напарник рухнул на кушетку,  стоявшую
у двери, и выпучил глаза. Только  бы  он  не  начал  стрельбу,  озабоченно
подумал Грэй. Нонкоруб, е-мое, вышколенный. - Китч  говорил...  -  Грэй  с
умным видом заглянул в  бумажку,  -  ...Пэтси  и  Сэра,  кто  из  вас,  а,
крошки?..
     - Ты сильно торопишься, котик? - проворчала одна из  девушек,  жгучая
брюнетка со странным разрезом глаз, по крайней мере,  Грэй  определить  не
сумел, какой нации она уроженка, а он - видал-перевидал...
     -  Что  за  клоунские  наряды  на  вас,  мальчики?  Вы   циркачи?   -
поинтересовалась вторая, рыженькая пухляночка, веснушчатая и курносая.
     - Не торопись, красавчик, до утра далеко, - заметила третья,  смуглая
шатенка, и сделала затяжку - папироса в ее длинных пальцах  выглядела  как
неотъемлемая часть тела.
     Тяжелый аромат дешевых духов, женского пота и кофе наполнял  комнату.
Ночные пташки из славной  когорты  "Папы  Китча"  семью  парами  глаз  ели
пришельцев.  Грэй  открыл  было  рот,  чтобы   ответить,   но   четвертая,
длинноволосая  блондинка,  в   этот   миг   проворковала,   строя   глазки
профессионально  отработанной  мимикой:  -  Фу-у,   озабоченный   какой...
Расслабьтесь,   мальчики,   посидите   с   нами,   поболтайте...   Давайте
познакомимся, меня зовут Беверли, а вас?..
     И ВДРУГ В ПАМЯТИ ГРЭЯ РАЗВЕРЗСЯ ПРОВАЛ, И ОН В НЕГО УПАЛ.
     -  ...Брось  ты  эту  бумажку,  поговори  со  мной,  твой  голос  как
сладчайшая музыка... - сказал он любимой женщине  как-то  раз,  пятнадцать
лет тому назад. - Ты не веришь в гороскопы?! Тебе не  хочется  знать,  что
будет с нами?.. - удивилась Беверли. - Нет, не верю, - ответил Грэй. -  Во
что же ты веришь, милый? - пытливо заглядывая ему в глаза, спросила она. -
Во что-то же ты веришь, не может человек не верить ни  во  что!  -  и  она
прижалась  к  нему,  положила  головку  на  плечо.  -  Каждый  человек  во
что-нибудь верит, - задумчиво сказал он, - кто в себя, кто в людей, кто  в
так называемые сверхъестественные  силы,  кто  во  что  горазд...  Вера  у
каждого - своя, разная. У каждого внутри Свой Бог... Но гороскопы  -  это,
по-моему, элементарное жульничество. Игра на повышение. Использующая страх
человека перед будущим. Судьбу не обманешь, как сложится, так и  сложится,
предвидеть  нельзя...  А  победителя  от  неудачника  отличает   то,   что
победитель умеет вставать после поражений, и снова в бой... неудачник  уже
не встает... он боится судьбы, могущий вновь ринуть  его  долу...  -  Грэй
поцеловал Бев в макушку, в волосы, пахнущие шампунем "Ромашка", который он
ей дарил, потому что ей нравился его запах. Ему тоже. Поэтому он  приносил
ей пластмассовые бутылочки, повергавшие ее  всякий  раз  в  изумление.  Он
снова поцеловал ее волосы. И снова. Погладил роскошную  золотистую  волну,
утонул в ней ладонью. - Поэтому я не верю  в  гороскопы.  Я  верю  в  свою
звезду, девочка моя, но в это слово я  вкладываю  совершенно  иной  смысл,
отличный от общепринятого... - он закрыл глаза  и  крепко  прижал  к  себе
женщину, прильнувшую к нему  доверчиво  и  безоглядно.  -  Скоро  я  уйду,
родная, но я хочу, чтобы ты знала... Мне без тебя очень плохо.  По  дороге
мне встречались и другие женщины, и к некоторым,  не  скрою,  я  испытывал
весьма нежные  чувства,  но  с  тобой  как-то  по-другому...  Выше.  Чище.
Спокойнее и теплее. Я не знаю, но может, это и называется любовью.  Раньше
я думал, что ощущение обладания кем-то и страсть  -  первые  признаки,  но
теперь... Я хотел бы, чтобы ты всегда была  рядом,  но  к  несчастью,  так
будет еще хуже... - и когда Бев с гневом и  болью,  сквозящими  в  голосе,
крикнула, вырываясь  из  его  объятий:  -  Почему  ты  всегда  уходишь  до
полуночи?! Ты не подарил мне ни одной ночи!! - он не выдержал и все-все ей
рассказал. Она не поверила, конечно, ТАКОЕ просто не  могло  состыковаться
со  всей  сложившейся  у  нее  системой  представлений  о  мироздании,  но
самоотверженно попросила: - В таком случае забери меня с собой! Не  бросай
меня здесь! - на что он, насилуя гортань, ответил: - Родная,  я  боюсь.  Я
обреку тебя на муки. Я не хочу, чтобы ты, как я, стала  пленницей  Дороги.
Я-то сам выбрал свой путь, ты, выходит, поневоле... - А  она  заплакала  и
сказала: - Ты дурак, ты ничего не понимаешь. Я хочу быть с тобой, и ничего
не имеет значения, только бы ты был рядышком... - Он  же  закусил  губу  и
едва слышно пробормотал: - Может быть, когда-нибудь я возьму тебя с собой.
Когда не выдержу без тебя. Я хочу быть с тобой, просто быть... с тобой, но
высокая в небе звезда зовет меня в путь... Когда я отважусь  тебя  забрать
отсюда и обречь на бездомные скитания, я приду за тобой. Не плачь, родная,
не рви мою душу. - Она спросила  дрожащим  голоском:  -  Ты  любишь  меня,
милый?! Если любишь, забери сейчас... пока не поздно... -  и  он  вынужден
был сказать ей то, что сам считал правдой: - Я преклоняюсь перед тобой,  -
запекшимися, иссушенными страстью и тоской губами он собрал слезинки с  ее
щек и век, - и это очень важно  для  меня...  сохранить  это  чувство,  не
утратить желания поклоняться женщине... когда-то оно сделало  меня  таким,
как  я  есть,  хотя  среда  моего  обитания  старательно  лепила  из  меня
женоненавистника руками женщин,  отталкивающих  меня  с  отвращением  либо
равнодушием... и я хочу остаться самим собой, иначе я упаду на  обочину...
Между нами, родная, огромная пропасть, и почти непреодолимая  стена  сразу
же за ней, во всех смыслах, интеллектуальном, этическом, прочих, но! Я все
же отыскал тебя, такую... - он с душевным трепетом прикоснулся к ее  губам
кончиками пальцев, а она: - Ты мой единственный,  -  прошептала  в  ответ,
отчаянно прижимаясь к нему и пряча лицо  на  его  груди,  -  неповторимый,
навсегда  мой...  никому  тебя  не  отдам...  ты  даже  не   можешь   себе
представить, милый, что я до сих пор умом понять не могу, как  ты  обратил
внимание на меня, такую никчемную и никому не нужную девчонку,  ты,  такой
красивый и сильный, такой мудрый и добрый...  неужели  где-то  есть  такие
дуры, что отталкивали тебя?.. - шептала она, и он вздохнул, потом шепнул в
ответ: - Не перехвали... - и в ярости подумал:  "Боже  Мой!  Как  я  хочу,
чтобы ты сказала эти слова _м_н_е_,  а  не  походному  боевому  скафандру,
принятому твоими глазами за меня, и сбросить который в этом мире  я  не  в
состоянии... я так хотел  его  надеть  когда-то...  перестарался  в  своем
хотении. Дохотелся. Теперь не содрать. Потому-то я и не могу тебя взять  с
собой, Бев... ты сжимаешь в объятиях оборотня, девочка... Но  как  хочется
поверить, что ты говоришь правду, и что _м_е_н_я_ любишь ты, а не желанную
когда-то, теперь опостылевшую, оболочку... Но опыт  жизни  и  Дороги  учит
меня, что... если я разочаруюсь в тебе, а это случится, если ты  окажешься
такой же как все, увидев меня... то мне будет не просто  худо,  мне  будет
смертельно худо. И поэтому я сохраняю тебя, сохраняю пускай  как  иллюзию,
но - сохраняю...". Он  никогда  не  позволял  себе  вторгаться  в  спектры
излучений ее мозга, ни разу не позволил себе  заглянуть  в  ее  душу...  А
вокруг царил в тот час восхитительный, тихий вечер. Он пробудил в его душе
какое-то смутное волнующее воспоминание, он не мог точно  определить  его,
но почувствовал себя вдруг очень молодым. Он знал,  что  это  воспоминание
связано с его юностью, с запахом летнего вечера, с гигантской черной аркой
небосвода над головой, усеянного звездами, со звуками города вокруг  него,
мириадами  звуков.  Соединяясь  вместе,  они  превращаются  в  один  звук,
характерный только для города, и который  является  его  сердцебиением.  В
такой вечер, когда на  фоне  темного  неба  сверкают,  словно  драгоценные
камни, огни города, отражаясь в водах лимана, хорошо было ехать на  машине
по центральному проспекту, сквозь строй светофоров и светящихся на столбах
"гвоздик". В такой вечер хорошо было слушать песни  Леннона.  Такой  вечер
предназначался для того, чтобы показать  человеку,  что  романтика  -  это
реально существующая вещь, ничего общего не имеющая с  ежедневной  мышиной
возней... Он ненавидел родной город, но, ей-богу, проклятый и ненавидимый,
он пел в его крови и звучал наподобие сложной композиции PINK  FLOYD.  Это
был его город, а он был частью его. - Знаешь, - сказал он Бев, - я никогда
не думал, что отыщу  тебя  в  глубине  времени,  в  лабиринте  миров.  Мне
казалось, что способность любить во мне атрофировалась, успешно угнетенная
всякими женщинами, предпочитающими тело, в лучшем случае с разумом, но  не
душу... Они твердят о приоритете "чуйств", как они их принимают, а требуют
-  денег...  Нет,  конечно,   я   не   совсем   правильно   выразился,   а
приблизительные формулировки - это ложь... я хотел сказать, чувство  любви
атрофироваться не может, оно или есть в душе  изначально,  или  его  вовсе
нет. Я подразумевал, что после того, как я потерял  единственную  женщину,
которую воистину любил там, в моем времени, я думал, что ни  одна  женщина
ее место в моей душе  занять  не  может.  И  многие  из  них  мне  успешно
подтверждали мою правоту... Но, как оказалось, любовь  -  чувство  гораздо
более емкое...  всеобъемлющее,  и  оно  шире,  чем  влечение,  даже  самое
безумное, к одной женщине... В ней,  той,  мне  кажется,  я  отыскал  лишь
частицу любви, я нашел ее, счел идеалом и наслаждался ею, ты  же  даровала
мне намного больше, ты подарила мне самого себя.  Черт,  не  знаю  я,  как
сказать... Но лишь сейчас я понимаю, что значит -  любить.  Один  писатель
хорошо сказал... как это у него... да!.. "Ты потерял  любовь  или  потерял
женщину? - спросил один герой другого.  -  Если  потерял  любовь,  то  да,
надеяться тебе уже не на что. Но потеря женщины, даже той, что дороже всех
на свете, дороже собственной жизни, - это вовсе не потеря чувства любви...
Любят не кого-то и за что-то, а любят - потому что...". - Он помолчал. При
этом подумал: "Наверное, правда  это,  что  любовь  -  болезнь  разума.  В
здравом  уме  разве  живое  существо  поставит  хоть  чью-то  жизнь   ВЫШЕ
своей?..". - Ты очень любил ее, милый? - спросила Бев в эту минуту. -  Да,
- ответил он, и это  было  чистейшей  правдой,  -  очень.  Если  бы  я  не
расстался с ней, то никогда не решился уйти из дому,  знаешь...  -  а  Бев
сказала: - И никогда бы не встретил меня. - Он задумчиво ответил на это: -
Может, вся соль в том, что я слишком поздно родился... Да, конечно. Но как
бы там и тут ни было, я встретил тебя. Судьба это. Дорога это. Предугадать
ее повороты  -  пустое  занятие.  Никогда  не  знаешь,  что  поджидает  за
поворотом, я убедился... И даже когда имеешь возможность послать  вертолет
и разведать, что ждет за поворотом, никогда этого не сделаешь, потому  что
уже  неинтересно  будет  идти  -  со   знанием   в   душе.   Жизнь   полна
неожиданностей, и в этом ее прелесть... И вот, за одним из поворотов  меня
ждала ты... Точнее, того, кто придет, того,  кто  пришел...  -  раздумчиво
добавил он, и Бев встрепенулась: - А разве пришел не  ты?!  -  на  что  он
вынужден был ответить: - В определенном смысле да, конечно. Но... - тут он
замолчал. Язык не поворачивался сказать. - О чем не подозреваешь, тем и не
болеешь? - спросил скорее себя, чем ее. -  Тот,  кто  этого  не  понимает,
равнодушен к тому, кто рядом, и позволяет все о себе знать, не заботится о
том,  чтобы  близкие  не  страдали...   -   после   чего   она   удивленно
поинтересовалась: - Это ты о чем, милый? - и получила разъяснение: - Это я
о том, что если говоришь кому-то "люблю", НЕ ЛЮБЯ, лучше не лги, промолчи.
Тот, кто любит тебя, каждое твое слово принимает за святую  правду  жизни.
Это я все о ней, Бев... Понимаешь, я очень  боюсь,  что,  прости  меня  за
откровенность, ты окажешься такой, как она... Я  верил  ей,  и  пусть  она
обманывала, пусть, но не в этом ее грех. Она не заботилась о том, чтобы  я
оставался в неведении. А потом все это переросло в грех самый  страшный  -
неблагодарность... Я  ничего  не  знал,  и  по  большому  счету  все  было
несправедливо, имея мои  недостатки,  я  не  мог  требовать  трепетного  и
восхищенного отношения к себе. Но падение к разрыву началось с  того,  что
она перестала заботиться  о  том,  чтобы  я  не  знал...  -  он  судорожно
сглотнул. - О чем это ты, милый?! - все не могла  понять  наивная  девочка
Бев. Он вздохнул. - Она была самкой, - слова давались  с  трудом,  но  они
должны  были  быть  произнесены  вслух.  -  Слишком  низко  организованной
натурой, и плоть довлела над разумом и душой. Плоть слишком сильно  давила
на ее душу, главенствовала в триединстве,  и  вполне  естественно,  ничего
поделать она не смогла, хотя, мне кажется, одно короткое  время  пыталась,
ради меня, я был очень полезен  ей,  и  она  не  желала  терять  выгодного
партнера... Я не осуждаю ее, о нет. Просто любовь - это свойство  души,  а
сплющенная плотью душа ее любить  не  умела,  а  тщиться  заменить  любовь
суррогатом, сексом - несбыточная и бесполезная задача. Секс с тем, кого не
любишь, это тот же онанизм, только технически усовершенствованный, и никто
меня не переубедит в обратном. Энергия  плоти  ею  раздавалась  направо  и
налево, и она не могла  даже  вообразить,  что  вместе  с  разбазариванием
свойств тела утекали остатки души... Но я-то другой был. Когда любовь есть
- секс уже не так важен, он не глава семьи. Бесспорно, лишь секс,  женатый
на любви, приносит подлинное семейное  счастье,  как  сказал  один  мудрый
человек... И добавил, что "секс" - мужского рода, впрочем, мужиков  всегда
больше интересовала "техническая" сторона вопроса, а "любовь" -  женского,
и это закономерно, ведь для  баб  важнее  всего  "чуйства",  эмоциональная
сторона... Готов с этим спорить, но не сейчас, не это главное. Но, как  бы
там ни было, когда любишь, не так важно лечь  в  постель,  гораздо  важнее
все, что  до,  и  все,  что  после,  и  в  промежутках...  Взгляды,  общие
переживания, проблемы, события, духовные  интересы,  увлечения...  детали,
штришки, мелочи бытия... Я боюсь, Бев, что для тебя секс слишком  важен  в
наших отношениях, плоть довлеет. Я не хочу второй раз оступиться на  одном
и том же месте. Вот как. - И он вздохнул снова. Он всегда  тяжко  и  часто
вздыхал, когда доводилось беседовать на  такие  серьезные  темы.  -  Я  не
такая, - ответила она, и он кивнул. - Да.  Пока  я  в  это  верю,  я  буду
возвращаться к тебе... даже через десять лет, пятнадцать,  двадцать,  если
я... И вот что. Прошу, обойдись без секса, пока меня... нет. Я знаю, прошу
очень многого, и  глупа  эта  просьба,  фальшива  до  скрежета  зубовного,
дремучей ревностью, частнособственничеством отдает, но...  сознавать,  что
вместе с энергией плоти и ты отдаешь кому-то частичку  души...  Человек  -
существо моногамное, я понял это. Человек в  моем  понимании,  конечно,  а
право на СВОЕ  понимание  я  заработал  несомненно.  Любое  отклонение  от
моногамии - шаг в сторону главенства плоти, а значит,  к  этапам,  которые
пройдены до человека - животными. Хотя, быть может, я заблуждаюсь... И  во
мне говорит ревнивый самец, не желающий делиться ни с кем своей  самочкой,
- он грустно улыбнулся. - Мне больно, милый, что ты во мне  не  уверен,  -
так же зеркально-грустно улыбнулась она. -  Мне  и  самому  больно.  Но  я
ничего не могу поделать с собой, понимаешь... Не могу,  как  ни  стараюсь,
прости, родная. - Извинился он и вновь вздохнул. - Забери меня с собой,  -
попросила она еще раз. Он отказался. - Не могу, Бев. Извини, этого я  тоже
опасаюсь. Разлуки  любовь  закаливают,  проверяют  на  прочность,  придают
особый смысл.  В  любви,  я  понял,  надо  знать  меру.  Как  и  во  всем.
Передозированное  лекарство  -  яд.  Человек  еще  очень  несовершенен.  И
пресыщение - один из главнейших врагов любви. Во всем надо  придерживаться
золотой середины, найти серый путь,  между  черным  и  белым,  встречей  и
разлукой... Мне очень важно сознавать, приходя к тебе вновь и  вновь,  что
наша любовь крепка  и  жива.  Я  эгоист,  прости  меня...  хочу  им  быть,
точнее... с тобой. Слушай,  прогони  меня,  забудь  обо  мне!  Я  не  хочу
принести тебе горе... однажды, в ладонях... Я чувствую, что ничего,  кроме
горя, тебе не принесу... - и он вновь тяжко вздохнул, который  уж  раз.  -
Какой же ты эгоист, милый.  Не  видал  ты  настоящих  эгоистов,  если  так
говоришь. Вон их сколько, почти все  мужчины...  Ты  просто  заблудился  в
собственных мыслях, ты много страдал, а каждый человек  вправе  надеяться,
что за муки ему воздастся, так нам падре говорил. И я  это  поняла,  когда
тебя повстречала. Больше мне от Бога никого не надо! За мои  страдания  он
даровал мне тебя. Тебе, за твои, меня. - Она быстро перекрестилась, справа
налево, и поцеловала согнутый указательный палец правой руки.  -  Я  рада,
что я для тебя  как  лекарство,  для  твоей  души...  А  лекарство  дозами
принимают, непрерывно его кушать нельзя, я понимаю, ты прав, как всегда. -
Тут он заметил, что снова по ее щеке сползает слеза. - И я благодарю  Бога
хотя бы за то, что ты _е_с_т_ь_, за то, что ты приходишь, не  забываешь...
я на все согласная, как скажешь, так и будет. Буду старенькой старушкой, и
тогда ждать буду... - она беззвучно плакала, и