дарком  судьбы.
Тогда пришлось бы бросать машину с еще одним трупом, прямо  на  дороге.  В
том, что справится с маньяком, если что, не сомневалась ничуть.  Тот,  кто
не боится, побеждает. Субьект влез на заднее сиденье, хотя она ему открыла
дверцу переднего пассажирского. - Прямо, - забурчал за спиной у Марины,  -
а через два квартала направо. И до кольца.
     Ехали молча. У нее охоты беседовать, само собой, возникнуть не могло,
а случайный спутник не вякал, сопел себе  в  две  дырки  за  спиной.  Если
полезет, настороженно думала Марина, подъезжая к дорожной развязке,  глаза
выцарапаю!.. не зря же он уселся на заднее, неужели я ошиблась, что не...
     Приступ ненависти накатил как приливная волна,  неотвратимо.  "Скорей
бы уж его выкинуть, остолопа!.."
     - Налево теперь, - пробормотал субъект. - По  этому  проспекту.  А  я
здесь  выйду,  мне  прямо.  Доедете  до  второго  кольца,  это  уже  будет
Космонавтов.
     - Я знаю, - буркнула Марина  в  ответ.  Места,  в  самом  деле,  были
знакомые. Автовокзал - ориентир приметный, не забудешь. А  этот  проспект,
что прямо, и по которому ей не нужно, кажется, называется Октябрьским... и
если по нему дальше проехать, там тоже перекресток с Космонавтов. Но тогда
пришлось бы терпеть присутствие этого еще несколько минут...
     - Гуд бай, - соизволила сказать "проводнику", - сенкью.
     Он открыл дверцу и полез наружу.  Медведь,  сущий  медведь,  подумала
Марина. И как только машина  не  развалилась.  Хорошо  хоть,  не  попросил
довезти до нужного ему места. И что он, интересно, ночью на улице делал?..
Откуда такой мог топать под утро...
     - No good byes... We'll meet someday, - вдруг хрипло сказал неуклюжий
медведь, наклоняясь к окошку и на  секунду  всовывая  голову  в  салон  со
стороны  пассажирского  сиденья.  -  It's  not  an   accidental   meeting.
Everything is rilated in this world somehow. God's will! ["Не  прощаюсь...
Мы  еще  встретимся.  Наша  встреча  не  случайна.   Все   в   этом   мире
взаимосвязано. Даст Бог!"]
     Сильно хлопнув дверцей, двинулся прочь от машины.
     Проводив взглядом его сутулую спину, Марина подумала,  что  психов  в
этом мире гораздо больше, чем даже она подозревала.
     Аккуратно и вовремя вернула "москвич"  владельцу.  Благодаря  ночному
попутчику со знанием English'а. Еще не рассвело, успела. В пустом дворе  -
ни единой души.
     Вовик не возникал в Лаборатории три дня; когда приполз,  в  глаза  ей
старательно не глядел, шмыгал под  стеночками,  как  мышка  мимо  капкана.
Марина нагло ухмылялась, сталкиваясь с ним в коридорах.
     Через несколько дней "казанова" угодил в больницу. Более не  появился
в Лаборатории никогда. "Коллектив"  зашептался,  выдвинул  версию,  что  у
Марины, дескать, дурной глаз. Все "соратники" дружно  начали  ее  бояться.
Ненавидеть  -  ненавидели,  теперь  и  боялись.  Марина   была   полностью
удовлетворена. Атмосфера в Лаборатории, после того, как Вовочка  скончался
от скоротечного крупозного  воспаления  легких,  установилась  как  нельзя
более   благоприятная,   воздействующая   на   рост    древа    ненависти,
укоренившегося в душе Марины, как богатая солями вода на пышность  ягодных
кустов.


                      Бездействие... ("Per Aspera...")

     ...таким образом, незаметно, в трудах и  заботах,  пролетели  полтора
года. Марина продолжала ездить в Лабу  на  троллейбусе,  хотя  могла  себе
позволить приобрести автомашину. Не  покупала.  В  троллейбусе  заряжалась
дополнительной злобой. Созерцала перекошенные мелкими  страстишками  рожи,
задыхалась от вони, едва ли не корчилась  от  боли,  отвращения,  ощущения
ирреальности происходящего. Все вокруг казались жуткими уродами, монстрами
из фильма ужасов. Ни единого человеческого лица  не  разглядела  Марина  в
сонмище отвратных харь...
     Кроме Лабы и своей квартиры, не бывала нигде. В норе  -  ночевала,  в
Лабе - работала. Иногда наоборот.
     Тем временем  наступила  вторая  половина  второй  зимы,  проживаемой
Мариной в этом южном городе...
     ..."Завтра мне исполнится четверть века, - констатировала она,  придя
домой после решительного разговора с шефом о том, что два года  она  будет
работать лишь над  _с_в_о_е_й_  темой,  причем  безо  всякого  контроля  и
вторжений в дела. - Старуха, да".
     Разделась почти догола, оставила  лишь  трусики  -  в  квартире  было
жарко, топили на совесть, аж странно.
     Устало рухнула на диван.
     - Тоска, тоска малахитовая, - прошептала, - и зачем я живу еще а этом
свете... Тлен, тлен,  и  прах,  и  мерзость  запустения...  Животные,  все
животные, я - тоже... О, где вы, где вы,  идеалы  юности,  где  прекрасная
мечта, где страстное желание подарить человечеству избавление от  болезней
и страха... Какая же дура я была, господи... Кому?.. Им, да?.. Ха, ха, ха,
ха, ха, ха, ха, ха!!! - отрывисто и хрипло хохоча, Марина перевернулась на
спину. Запрокинув голову, пузырясь слюной в уголках губ,  долго  билась  в
истерике. Ненависть переполняла. Ногти впивались в  ладони.  Такое  с  ней
бывало. Редко, но бывало. Своеобразная разрядка... О, с каким наслаждением
она бы впилась, вонзила когти  и  зубы  в  горло  всему  этому  до  "очка"
наполненному  дерьмом  всемирному  нужнику,  самоуверенно  зовущему   себя
Человечеством... ОТЫСКАТЬ БЫ ГОРЛО ЭТО...
     - Я отыщу, -  выдавила  Марина,  утираясь  тыльной  стороной  ладони,
размазывая сопли и слюну по щекам. - Я знаю, где искать...
     Поуспокоившись, обуздала нервы. Заварила чай. Телевизора  в  норе  не
имелось. Кроме дивана, телефона, трюмо, пары табуреток и стола  на  кухне,
шкафчика в прихожей, в  норе  вообще  ничего  не  имелось,  ну  разве  что
кое-какая посуда и тряпье. Вроде и не женщина в этой  квартире  обитала...
зато повсюду грудами валялись книги. Почти сплошь  монографии  и  сборники
статей. Не успела омеблиться. Да и - зачем...
     Еще в квартире имелся великолепный многоскоростной вибратор, "Made in
Sveden", эту штуковину Марина приобрела на "толчке" специально  для  того,
чтобы сбрасывать напряжение, но  когда  попробовала,  ей  не  понравилось.
Никакого экстаза, не  говоря  уж  об  оргазме.  Видимо,  она  так  здорово
сублимировала в работе, что энергии уже ни на что не оставалось...
     "Ду-ду-ду-ду-ду-ду-ду-ду-ду...  Мля-мля-мля...   бам-бам-бам...",   -
бубнил за  стенкой  соседский  телевизор.  По  голове  молотком.  Включила
радиоточку. Чтоб заглушить. Слащавая советская эстрада полилась, как поток
мочи по ступенькам. Но не выключила. Пусть их... Лучше сироп, чем  молоток
по башке. Не так больно.
     "Куплю я себе музыку",  -  решила.  Какой-нибудь  паршивый  "маг",  а
глядишь, веселей будет... "Музыка  -  магия  души",  кто  сказал?..  "Вот,
скаламбурила", - улыбнулась уголками губ.
     Расстелив на диване плед, забралась с  ногами,  укуталась,  принялась
крошечными глоточками прихлебывать обжигающий  губы  и  гортань  несладкий
крепчайший чай. Старая привычка: "чифирить". Бывало, кроме  чая,  и  жрать
ничего не находилось целый день. В общаге, еще той, институтской...
     "Завтра - за работу, - приказала себе, - сейчас выспись, а с утречка,
с дьявольской помощью, и приступим-с..."
     Я вас всех отправлю в небытие, с вашими перестройками,  перетрясками,
застоями, отстоями в очередях, культами, псевдодемократиями, социализмами,
капитализмами, коммунизмами, прочими измами,  с  вашей  слащавой  музыкой,
химерами вашими, ряженными в маскарадные  костюмы  настоящих  чувств...  А
также,  впридачу,  с  вашими  откормленными  американскими   миллионерами,
виллами, тупыми сытыми телками с  глянцевых  обложек  журналов,  пляшущими
хип-хоп черномазыми рожами, третье поколение которых существует на пособие
и работать не желает, им и так хорошо на шару живется... Я не хочу жить  в
вашем мире, я не хочу, чтобы вы - жили вообще,  я  сделаю  так,  чтобы  вы
прекратили  обольщаться  относительно  сущности  своей,  я  заставлю   вас
называть вещи своими именами, себя - зверями,  меня...  не  придумала  еще
как... Я хочу жить, но в таком мире, где распоряжаться буду я, а не  вы  -
мной, моим телом, моей душой. Дерьмо! Все дерьмо. Все лажа...  Я  тону  во
вселенской выгребной яме, окунаюсь в  дерьмо,  но  мне  надоело  в  дерьме
жить...
     Ее мысли, как молитва, яростным напором,  сметая  чувство  реальности
происходящего, ломились вверх, куда-то, к богу,  к  дьяволу...  ("А  какая
разница?", - спросила себя Марина). ...как  молитва,  как  проклятие,  как
стон смертельно раненого человека, жаждущего жить, но уже сознающего,  что
впереди ожидает лишь смерть, и невзирая ни на  что,  требующего  последний
глоток воды, умоляющий: "Сестрица, пи-и-ить!..", и  судорожными  всхлипами
втягивающего воздух, глотками, каждый из которых - последний, быть  может,
но каждый - с  невыразимой  жадностью,  будто  можно  это:  перед  смертью
надыша... а?!!
     Резкий звонок в дверь прервал ее клятвенный мысленный монолог, вырвал
из смертеподобного состояния, из прострации, сменившей припадок истерики.
     Кто бы  это  мог  быть?!!  -  подумала  изумленно.  Помимо  покойного
Вовочки, ни единая живая душа к ней в квартиру не приходила, лишь  изредка
звякал шеф, по деловым вопросам.
     Путаясь в складках пледа, спихнула на пол чашку.  Сосуд  с  остатками
чая по крутой траектории спикировал долу и раскололся.
     -  Ах  ты,  черт!  -  воскликнула  Марина  и   плюнула   в   сердцах.
Предпоследнюю чашку кокнула!
     Разъяренная, как голодная тигрица, совершенно  не  придавая  значения
тому, что практически раздета, метнулась в  прихожую.  Открыть  неведомому
визитеру (визитерше, визитерам?) решила сразу. Хотя вполне  могла  сделать
вид, что "никого нет дома". Но грызло закономерное любопытство: "Кто?".
     "Глазка" в двери не было; "цепочки" также. Впрочем, хозяйка этой норы
страха не испытывала. Кого бояться?.. Разве что себя самой...
     Повернув "головку", щелкнула замком, не задавая дурацкого "Кто там?",
и потянула за ручку, на себя, ожидая увидеть кого угодно на свете...
     Но не Мишку Захарченко.
     А на площадке перед дверью стоял он.
     Собственной персоной. Живое напоминание о временах, когда она еще  по
глупости и наивности мечтала изменить этот мир, а не создавать новый.



                            32. NONCKY'S TERRA

     ...сплошной стеной радужных световых  переливов  выглядит  прозрачный
изнутри силовой барьер, огораживающий  Квартал,  когда  смотришь  на  него
снаружи, с ноночьей стороны. Стена вздымается до небес  и  простирается  в
обе стороны, сколько хватит взгляда.
     - Поляроидный эффект... - пробормотал Грэй. - ...мы  на  вас  пялимся
досхочу, вам на нас глазеть: ни-ни!
     - Вилли, ты боишься нонок?  -  спросил  напарника.  -  Ха,  -  сказал
Неудачник. - Чего их бояться? Ненавижу я их до дрожи в  кончиках  пальцев,
нелюдей патлатых, сколько себя помню, ненавижу. Страха - не  помню.  Когда
ненавидишь, разве бояться можно?
     - Можно... Никогда?
     - Что "никогда"?
     - Не боялся?
     - Нет. Твари они, стервы патлатые. Стрелял их, резал, давил,  и  буду
стрелять, резать, давить. Когда начну бояться, они меня одолеют, я знаю. А
жить-то хочется...
     - Не достигнута цель,  -  тихонечко,  но  вслух,  прошептал,  как  бы
подумал, Грэй. - Было отчаянное стремление вызвать страх, удушить страхом,
но  отыскались  люди,  вытеснившие  страх   ненавистью.   Создавая   миры,
поворачивая историю, следует не упускать из виду,  что  ненависть  сильнее
страха. А сильнее ненависти лишь любовь. Ненависти - море. Любви -  капля.
Но в коктейле чувств ее присутствие, ее вкус,  ощущаются  куда  острее.  А
запах ее забивает даже вонь дерьма. Если она есть, конечно, хоть  капелька
любви в душе... И если ненависть, а  это  так,  в  определенном  смысле  -
движущая сила истории, то что тогда есть любовь в ней и для нее?..
     "NONCKY'S TERRA", сообщал розовый плакатик,  приклеенный  намертво  к
стене дома на той стороне улицы. Буквы, выписанные "под готику",  короткой
строчкой витиеватых угловатых символов чернели  на  розовом  фоне,  а  под
буквами скалилась черная кошачья морда. Никаких  угроз  и  предупреждений,
подобных щиту на человеческой стороне улицы. Видимо, достаточно двух  слов
информации: это само по себе угроза еще та.
     - А смотрится, - тихонько пробормотал Грэй. Видимо, как минимум  одна
вредная привычка у него имелась -  думать  вслух.  -  На  сером  бетоне  -
розово-черный пограничный знак. Дизайн! здесь тебе не тут,  а  как  же  ж.
Тривиально, мои хорошие. Кошка - символ избитый не то что до посинения,  а
до  почернения  (во,  каламбур!),  можно  было  чего  поновее   изобрести,
пооригинальней,  а  не  шлепать  на  великолепном  лазерном   издательском
комплексе многотысячными тиражами эти плакатики и развешивать на стенах  у
границы с  Кварталом.  На  каждую  кошку  свой  пес  найдется,  растерзать
всегда-пожалуйста готовый, как пионер пятидесятых - бабушку  через  дорогу
перевести. Правда, ныне кошки псов на дерево загнали, в Квартал  то  бишь,
но собака на дереве - сие противоестественно, как  бы  ни  тщился  кое-кто
ретиво доказать обратное. Придет час, роли  вновь  поменяются.  Спиральный
закон  развития  всего  сущего  -  возвращение   на   круги   своя...   За
тоталитаризмом всегда следует  демократия.  Потом  -  наоборот.  Кошка  на
дереве - милая сердцу, привычная картинка, - я так сказал. Раз уж не  дано
извернуться и сделать финт ушами, помирить псов и кошек, чтоб не  загоняли
друг дружку на деревья, не довлели периодически то  одни,  то  другие,  не
грызлись как... кошка с собакой... (во, снова каламбур!), а в мире и любви
сосуществовали. РАЗНЫЕ потому что, очень разные.  Корень  общий,  плоды  -
малопохожие. Вот именно, "кошки" и "собаки", а  вовсе  не  одно  и  то  же
животное, различающееся лишь  устройством  половых  органов...  Совершенно
различные виды, вынужденные  до  определенного  момента  сосуществовать  в
симбиозе, но симбиоз этот проклинающие... А жаль...
     Вилли почти не прислушивался к тому, что бормочет напарник, он следил
за окружающей обстановкой. Все равно этот  тип  что-то  настолько  заумное
изрекает, что хрен поймешь.
     - Ноночий террор, - перефразировал немного Грэй  надпись  на  розовой
бумаге. - Страх кошачий...
     - Чего? - спросил все-таки, из  вежливости,  Вилли,  ощупывая  цепким
взглядом окрестности;  в  окна  первых  этажей  заглядывая  в  особенности
пристально.
     - Кошка, насколько я врубился в суть, - продолжал  Грэй,  не  обращая
внимания на Вилли,  -  всегда  мечтала  одолеть  собаку,  сидя  на  ветке,
раскачиваясь и со страхом глядя вниз, на  извечного  мучителя,  лающего  и
скалящего клыки, от которого только одно спасение, на дереве, но  ведь  на
дереве - никакой свободы, только иллюзия свободы...  Кошку,  загнанную  на
самый кончик последней спасительной ветки, тоже можно  попытаться  понять.
Ей не до того, чтобы думать о том, что псы - они тоже разные бывают, и  не
все из них находят огромное удовольствие в  измывательствах  над  кошками.
Кошка, раскачиваясь  на  ветке,  отчаянно  стремится  вниз,  бедняжка,  на
спасительную землю. Собака же, рычащая внизу, я думаю,  мечтает  об  одном
лишь: как бы в небо взлететь и достать кошку там, где она висит. А  вообще
кошки, должен заметить, Вилли, твари весьма изобретательные. К тому же  им
дана способность падать на ноги, если не удержатся и сорвутся.  Падать  на
спасительную землю, хребта не ломая, извернувшись  в  воздухе.  Без  этого
свойства они бы вымерли уже... Особо талантливые с огромной высоты падали,
и ничего, живы оставались... И уходили гулять сами по себе. Везучие, стало
быть, такие. А собака, рыча и гавкая внизу, стремясь в небо, не соизволила
подумать о том, что... кошки "тоже люди",  им  тоже  жить  хочется.  Тупая
такая,  стало  быть.  Псы,  они  эгоисты  еще  те,  знаешь.   Кошки   тоже
индивидуалистки,  само  собой,  наипервейшие,  и  злобы  у  них  накоплено
предостаточно, на всех псов в мире хватит...
     Вилли слушал-слушал Грэя, но наконец не выдержал.
     - И охота тебе всякие глупости изрекать!  -  прервал  Вилли  странные
речи занудного напарника. Не утерпел, бред-то подобный слушая. - Откуда ты
свалился, полоумный такой?!
     - Я не свалился, - мрачно ответил Грэй. - Я сошел.
     - Сходят только с ума.
     - Не только. Еще с поезда, на остановке.
     - С чего-чего?..
     - Весь мир - бардак, все бабы - твари, и солнце  -  долбаный  фонарь,
моря забрызганы блевотой, леса завалены говном, поля загажены  гнильем,  а
горы - пеплом и золой... Остановите шарик, я сойду!!!
     Из бреда,  продекламированного  Торопыгой,  Вилли  понял  лишь  смысл
утверждения,  что  "все  бабы  -  твари".  С  этим  заявлением   Неудачник
согласился безоговорочно. Остальных лозунгов он просто не понял.
     - Ты... это, кончай заговариваться, - раздраженно  сказал.  -  Мне  с
тобой к нонкам лезть, а с психом - кому охота!  Море,  черт  побери...  Ты
видел его хоть, море это?! Сказки все это. Море, лес... Люди их не видели,
на хрена придумывать, спрашивается?!
     - Я видел, - тихонько сказал Грэй. - И море. И лес - тоже.  Заткнись,
Вилли. - Торопыга выглядел очень усталым человеком, на глазах постарел лет
на десять: Вилли изумился даже. Как с таким доходягой во вражьи территории
переться теперь?! скажите на милость. - Не доставай меня, Вилли. Я  и  без
тебя... Было кому достать, блин, псих, если  угодно,  да.  Кстати,  обрати
внимание, мужик, нас встречают.
     - А?!! - подскочил Неудачник,  хватаясь  за  пулемет.  -  ГДЕ?!  О-о,
дерьмо...



                           33. ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

     - Привет, - сказало живое напоминание. - Это я, Мариш. Впустишь?
     Первое побуждение: захлопнуть дверь перед носом.  Но  замешкалась  на
секунду. А через секунду не смогла. Мишка смотрел  сквозь  толстые  стекла
очков такими знакомыми, беспомощно-добрыми глазами...
     - Заходи, - буркнула не здороваясь, отпустила ручку двери и убрела  в
комнату. За спиной хлопнула закрываемая нежданным визитером дверь,  что-то
тяжелое опустилось на пол в прихожей. - Не разувайся! - крикнула. - У меня
ковров нету!
     - Хорошо, не буду, - донеслось  из  прихожей  в  ответ.  Но,  нарушая
логику развития событий,  в  проеме  дверном,  ведущем  в  комнату,  живое
напоминание не возникло. "Копается там чего-то, - подумала Марина  зло.  -
Клад нашел, что ли... и чего приперся..."
     - Ты там что, в засаду попал, захватчик?! - крикнула.
     - Ты... это... хм... -  смущенно  кашлянул  замешкавшийся  за  дверью
Мишка. - ...оделась бы, что ли.
     - Че-его?! - удивилась Марина. Тут дошло. Бросила  взгляд  в  зеркало
трюмо.  Мда-а.  Видок.  Ухмыльнулась:  чувствительный   какой,   ишь   ты,
джентльмен аж гэть, как в этих южных краях говорят. "А ведь и всегда такой
был!", - припомнила.
     - Ничего, - бормотал гость из  прихожей,  -  в  общем-то.  Но  ты  бы
набросила чего, неудобно как-то...
     "Посмотрел бы ты на меня, когда я в  групповиках  трахалась!  -  чуть
было не сказала вслух Марина. -  Что  б  сказал,  джентельмен  закаканный,
тогда, а?!"
     Однако - язычок заарканила, удержала. Мишка... ведь...
     За собой не убдишь, как ни тщись, подумала. Видать, даже моя аллергия
на  людей,  -  имеет  периоды  обострений  и  периоды  спадов.  Иногда  из
прогрессирующей формы в вялотекущую  переходит...  "Ночь  "в  Бангкоке"  с
Вовиком - это был спад?" - тут же спросила себя. А то, что этого  впустила
- тоже? Гляди, стерва, доспадаешься! Жалостливая, ишь ты.  Самка  хренова.
Либидо на пиковую нагрузку подскочило, да, тварь?..
     - Неудобно  на  потолке  спать,  Мишель.  Одеяло  падает.  Ладно  уж,
вползай, - разрешила, натягивая  на  голое  тело  длинный  черный  свитер.
Подняла плед, влажный, чаем  облитый,  бросила  за  диван.  Осколки  чашки
затолкнула ногой под диван. Сунула ступни в тапочки и присела  на