выстроенном
мужчинами под себя и свои прихоти, сильнее всего на этом  свете.  Я  отыщу
его,  и  в  этом  месте  наступлю  на  глотку  самому  страшному  хищнику,
порожденному Природой во вред себе, на  погибель  себе.  Самому  страшному
монстру, убивающему НЕ для того, чтобы выжить. Способному на  убийство  во
имя своих идолов - Ненависти, Страха, Голода. Во имя верховного божества -
Смерти... Природа - это жизнь. Человек -  смерть.  Несущему  смерть  -  за
грехи смерть и воздана будет".
     ...когда-то упрятанная в  подсознание  информационная  бомба  системы
"The N.Y. of Tom McGratt" взорвалась в положенное (судьбой?..) время  Икс.
Взрыв и его последствия вынудили  преодолевать  трудности  экзотические  и
вначале непривычные  для  вынужденной  провести  свою  жизнь  за  железным
забором личности, но  -  личность  на  то  и  личность,  чтобы  добиваться
поставленной Цели. Она взбиралась упорно, преодолевая ступень за ступенью;
и выбор Города ознаменовал собою  промежуточный  финиш,  "площадку"  между
пролетами.
     "...Я нашла свою землю, нейтралом здесь не останешься,  черт  подери!
Эта земля - моя.  Она  будто  создана  для  того,  чтобы  принять  в  свою
скалистую почву колючее семя ненависти. В  этом  городе  нет  времени  для
любви. Есть только страх. Они,  все,  живущие  тут  отродясь,  знают  это.
Недаром действие их фильмов, сюжеты их книг  разворачиваются  зачастую  на
здешней  почве,  а  не  в  каком-нибудь  Джонстон-сити,  штат  Айдахо,   с
населением в три тыщи фермеров и пенсионеров... Отсюда начнет  метастазами
распространяться раковая опухоль, и она поразит весь этот  мир  -  с  моей
заботливой культивирующей помощью. - Марина сидела за столиком на открытой
террасе какого-то третьеразрядного  бара  в  Вест-Сайде,  потягивая  через
кривую "соломинку" холодный чай. "Усилок" покоился  в  сумке,  лежащей  на
коленях. Самое злое приобретение разума. Вершина прогресса. В этом  у  нее
за годы, проведенные в Нью-Йорке,  было  время  убедиться.  Теперь,  когда
завершалась последняя стадия подготовки к реализации  замысла,  рожденного
шесть с половиной лет объективного времени назад в далеком, очень  далеком
теперь,  городе  на  берегу  лимана  степной  реки,  оставшемся   лишь   в
воспоминаниях, как одна из ступенек лестницы, по которой пришлось  пройти,
прежде чем очутиться в этом баре,  в  _э_т_о_м_  _г_о_р_о_д_е_,  в  устьях
совершенно других рек... "Завтра я отправлюсь дальше, - подумала Марина. -
В мир, созданный мною. Тот, который начнет рождаться в этом времени завтра
же,  с  началом  реализации...  Славно  поработала  я  на  здешней   ниве,
унавоживая почву и лелея посевы. Настал час собирать урожай".
     "Я классный "агроном". ЛЮДИ в свое время постарались  меня  воспитать
как надо".
     - ...Эй, малая, подь сюды.
     Маринка подумала, что зовут не ее, и не обернулась. Грубый  рывок  за
плечо развернул ее, и девчонка сообразила, что звали таки ее. Само  собой,
не обрадовалась...
     Радоваться и вправду было нечему. Перед  нею  стоял  Хмырь,  один  из
"шестерок" Васьки Бугая.
     - Че, сука, в ухи долбисся?  -  раздраженно  произнес  Хмырь,  и,  по
сказанному им дальше, Маринка сообразила, что у него лично к  ней  никаких
делов нету, он шестерит для Бугая, как всегда. - Давай,  бля,  двигай,  тя
Васька звал. Шевели копытами, манда!
     - Зачем? - растерянно спросила Маринка. - Я ему не должна... - она не
то чтобы испугалась, но это "приглашение" было очень уж неожиданным, и она
не понимала его причины. Никакой бузы за ней никогда не  водилось,  как  и
прочие младшеклассницы, она молча отдавала часть  пайка  Ваське,  "пахану"
дома, и не вякала. Внешностью из прочих тоже  не  выделялась,  не  то  что
Люська Иванова, девчонки шептались, что она бегает к Бугаю и его кодле  по
ночам... впрочем, не одна она. Просто в их группе она  -  самая  красивая.
Выглядит на все четырнадцать!..
     Люське Маринка не завидовала. Хотя та и лопала печенье, и даже иногда
шоколадки. За два года, проведенные в детдоме, Маринка не съела  ни  одной
шоколадки; ну и ладно. О том, какой вкус у шоколада, который она  когда-то
лопала чуть  ли  не  каждый  день,  потому  что  папочка  всегда  приносил
что-нибудь вкусненькое, она себе запретила  даже  вспоминать.  Она  вообще
очень многое себе запретила и запрещала постоянно. Чтобы не  выделяться  и
меньше получать  в  живот  и  по  голове,  о  многом  лучше  забыть  и  не
вспоминать. Первый год Маринка много чаще получала, пока не научилась себе
запрещать и ограничивать... На второй -  поумнела,  разучилась  плакать  и
научилась приспосабливаться. "Если зайца долго бить,  в  конце  концов  он
научится зажигать спички". Но Люське Марина не завидовала. Люська  уже  не
приспосабливалась, считала Маринка. Люська уже вовсю "отсасывала у жизни",
как выражалась одна из воспитательниц...
     Конвоируемая тощим жердяем Хмырем, девчонка поплелась в логово Бугая.
Перед самой дверью спальни старшеклассников запнулась, боязно все же... Но
Хмырь сильно толкнул ее кулаком между  острых  худеньких  лопаток,  и  она
почти влетела внутрь.
     - Во, притащил! - доложился придурок Хмырь. -  От  падла,  не  хотела
топать!
     - Пошел на хер, - велел  шестерке  Васька,  восседающий  на  кровати.
Хмырь что-то  пробормотал  и  испарился.  Маринка  глянула  исподлобья  по
сторонам. Кроме Васьки, в спальне находились еще четверо старшеклассников.
Самые доверенные прихлебатели, Кабан Старостенко, Ванька Сучков по  кличке
"Гондон", Дюша Савельев-Мордоворот и Владька Семечкин из восьмого  класса,
здоровенный косоглазый дебил. Эту четверку  весь  дом  звал  "эсесовцами",
даже воспитатели, может, потому что у всех фамилии на  "с"  начинаются,  а
может, по существу.
     Послав Хмыря, Васька Бугай молча уставился на Маринку. Будто  впервые
видел, а может, и вправду впервые ЗАМЕТИЛ. Его серые, выцветшие  какие-то,
белесые глазки обшаривали девчонку с ног до головы. Она тоже молча  ждала,
что скажут. Побыстрее бы только, подумала,  пусть  побьют,  но  только  бы
побыстрее отпустили... Бить ее, впрочем, как она знала, вроде и не за что.
     - Сюда, - Бугай прервал молчание и похлопал широкой ладонью о  смятое
покрывало кровати, на которой сидел,  сложив  ноги  "по-турецки".  Маринка
робко сделала пару шажков и остановилась. - Двигай  рычагами,  сиповка!  -
повысил тон Васька. Девчонка сделала еще несколько шажков и замерла  возле
самой кровати. Глаз не подымала. Поэтому  рожи  Бугая  в  поле  зрения  не
было... - Садись, - приказал тот. Но она медлила. Не понимала, что ему  от
нее надо. Все произошло слишком неожиданно...
     - Сядь, мандавошка, раз говорят! - подал голос кто-то из "эсесовцев".
- Ишь выдрючивается, лярва!
     И Маринка присела на  краешек  кровати.  Рука  Васьки  поднялась,  он
схватил ее за подбородок и вздернул его вверх. Маринка мельком уловила его
мертвый взгляд и уставилась в потолок.
     - А че, - сказал Бугай. - А нич-че...
     Эсесовцы дружно, как по команде, заржали.
     И в это страшное мгновение Васька сделал то, что Маринка меньше всего
ожидала...
     Он опустил руку и быстрыми движениями расстегнул  ширинку.  Выпростал
ноги, откинулся на спинку кровати и вывалил большой и вялый хер. - Соси. -
Спокойно и буднично сказал.
     Маринка похолодела. Ей казалось, что ЕЕ  минует  ЭТО,  что  никто  не
обратит  на  нее  внимание,  такую   невзрачную   и   робкую,   ничем   не
выделяющуюся... Столько в доме девчонок и мальчишек, с первого по десятый,
готовых за шоколадку или даже за лишнюю краюху на все что угодно...
     - Нет. - Произнесла очень тихо, но твердо.
     - Чаво-о?! - Бугаю,  видно,  показалось,  что  он  ослышался.  Такого
ответа он явно не ожидал.
     - Я не сосу. - Произнесла Маринка чуть громче.
     - Не сосала, профура! - крикнул Ванька-Гондон.
     - Теперь буишь, стервы кусок, - согласился с ним Васька  и,  взявшись
рукой, пошевелил мясистой колбасой. - Научим, пятно шоколадное.
     - Не хочешь - заставим, дрючка! - опять возбужденно выкрикнул  Ванька
и тоненько, почти по-девчоночьи, заржал.
     Маринка отрицающе помотала головой.  В  груди  разливался  мертвенный
холод. Она уже давно для себя решила, КАК поступит, но отчаянно надеялась,
что пронесет. Не пронесло...
     - Гы, бля, - недоуменно сказал  Васька.  -  В  чьвертом  классе  уже,
шмара, а не сосет. Буфарь вон какой, бля, а корчит...  Шнифты  вон  какие,
гы, охреневшие, так бы и замочила...
     - И целка, Вась, - сказал кто-то из эсесовцев. - Люська,  бля,  с  ее
группы грила, до сих пор не троганая, двустволка!
     - Ну-у? - удивился Бугай. - Буза в камере, карифаны.
     Он усиленно "косил" под матерого зэка (ему было кого  копировать),  и
многие в доме ему подражали.
     - Дюша, поставь ее, бля, - велел  Бугай.  -  Завафлим,  после  ломать
буим, шалаву. Я те шнифты-то погашу... На понтах вся, дырка сухая!..
     Мордоворот бросился к оцепеневшей Маринке, схватил за плечи и сдернул
с койки. Одним движением разорвал ворот  убогого  платьица  и  стащил  его
вниз. Маринка дернулась, но Мордоворот ударил ее в живот  коленом,  и  она
согнулась от адской боли. Тут же ее безжалостно схватили за  волосы,  едва
не выдрав их с корнями, и в губы ткнулась вонючая влажная залупа Бугая.  В
эту секунду решалась дальнейшая судьба Маринки, и она это вдруг  осознала,
в  голове  будто  сверкнула  молния...  у  нее  оставался  последний  шанс
переменить решение, но она его НЕ переменила. Ей  уже  было  наплевать  на
боль, на унижение, на все. На жизнь.
     И она, раскрыв пошире рот...
     ...заглотнула мерзкий кусок мяса поглубже и стиснула что было силенок
челюсти. Я НЕ СОСУ.
     От вопля Бугая она оглохла. А может, и ДО вопля успела  оглохнуть.  В
это мгновение перед ее мысленным взором вдруг предстали папочка и мамочка,
какими она их запомнила, в то  утро,  когда  они  уехали  на  вокзал...  И
Маринка сильно-пресильно зажмурилась, чтобы эти самые дорогие  в  мире,  и
последние, что остались ей перед смертью, образы не выпали из глаз,  чтобы
никто-никто, никакой Бугай, не смог их отобрать!..
     Тут на нее обрушились удары. Они вламывались в хрупкое тельце со всех
сторон,  во  много  рук  и  ног,  и  сокрушаемое  ими,  оно   конвульсивно
содрогалось... в голове что-то взорвалось, и тут же свет мира померк.
     ...как ей потом сказали, челюсти ее так  и  не  разжались.  Когда  на
вопль Бугая, к этому моменту смолкший, потому что Васька от болевого  шока
потерял сознание, прибежали Сидоров и Молчанов, воспитатели,  они  застали
сцену, не виданную в детдоме никогда, хотя уж где-где, а здесь  навидались
ВСЯКОГО...
     Эсесовцы, мешая друг другу, месили тело десятилетней девчонки со всех
сторон, превращая его в  окровавленный  кусок  плоти,  а  голова  ее,  как
приклеенная, держалась у живота распростертого на койке Васьки...
     Отбросив толчками корпусов с налету  двоих,  воспитатели  рванули  за
одежду оставшихся и прекратили  побоище.  Молчанов,  соображавший  быстрее
Сидорова, схватил лежавшую на тумбочке Бугая ложку, чудом не улетевшую  во
время избиения девчонки, и как мог быстро разжал ее  челюсти.  Бездыханное
тельце свалилось на пол возле койки. Полуоткушенный член Васьки был согнут
под углом градусов восемьдесят и истекал кровью, лившейся без остановки.
     - Звони лепилам!!! - крикнул Молчанов, и  Сидоров  ринулся  к  двери.
Четверо эсесовцев,  кто  стоя,  кто  лежа,  таращились  на  воспитателя  и
предводителя Бугая, и ругались по-черному, трое  тихо,  а  дебил  Семечкин
вголос,    не    стесняясь    Молчанова.    Воспитатель    покосился    на
жлоба-восьмиклассника, но ничего не сказал, совпадая с фамилией. Он вообще
был такой, этот воспитатель, не говорливый. Предпочитал сразу в рожу, если
что. Но дядька был справедливый и зря не бил,  не  то  что  мерзкий  мудак
Сидоров... И не трогал девчонок никогда, в отличие от него же.
     На Маринку никто не обращал внимания. Молчанов дернулся  было  зажать
как-нибудь полуоторванную  елду  Бугая,  встал  на  колени  и  не  брезгуя
попытался пережать у основания, но только  перемазался  в  кровище.  Вытер
руки о разорванное платье, валявшееся тут же, на  койке,  опустил  взгляд,
недоуменно посмотрел на него и тут  вспомнил  о  девчонке.  Не  вставая  с
колен, осторожно приподнял ее головенку и посмотрел на лицо. Ему,  видимо,
показалось что-то, он нахмурился и попытался нащупать пульс, на  запястье.
Потом на шее. Совсем помрачнел.
     Тут  в  спальню  влетела  детдомовская   фельдшерша,   сопровождаемая
несколькими воспитательницами и воспитателями, пристроившимися  к  ней  по
ходу. Молчанов подхватил  тельце  девчонки,  чтобы  медработница  получила
свободный доступ к органам и туловищу Бугая, и осторожно  положил  Маринку
на соседнюю койку, прикрыв ветхой простынкой.
     ...Бугаю член ампутировали. Потом он чуть не сдох от заражения крови,
пошли какие-то осложнения... в дом он вернулся только через полгода. А как
только его увезла машина с красным крестом, приехала вторая бригада, но ее
врач счел  состояние  девчонки  "средней  тяжести",  обработал  ссадины  и
кровоподтеки, поставил уколы, буркнул, что если не придет в  сознание  еще
через полчаса, тогда надо везти в нейро. Маринка пришла в  сознание  через
двадцать минут, раздраженный какими-то своими проблемами врач наскоро  дал
инструкции фельдшерше и вторая бригада укатила.
     Маринка лежала в медпункте на кушетке. Боли почему-то не было. Мыслей
в голове тоже. Только одна - о том,  что  папочку  и  мамочку  она  им  не
отдала.
     Приехала ("ЧеПэ!!!") срочно вызванная заведующая. Зашла  в  медпункт;
злобно уставилась на лежащую Маринку.
     - У-у-у, сука, - прошипела, - бузу подняла, мать твою трах, да? Ну  я
те потом устрою, бля...
     Между  собой  воспитанники  называли  заведующую  "Трахающей  Матью".
Костлявая, исключительно мужеподобная, никогда не ходившая замуж  жестокая
стерва, разменявшая полтинник. С высшим педагогическим образованием.
     "Я НЕ СОСУ". Но внешне Маринка никак не  отреагировала  на  появление
Трах Мати. Когда та выскочила в  коридор,  попыталась  показать  ей  вслед
дулю, но руки не слушались, не смогла даже скрутить... "Папочка, где ты...
- подумала. Если бы оставались силы, расплакалась бы, впервые за год. -  Я
так по тебе скучаю... и по мамочке тоже... вы там в раю, да? Папочка, если
бы я была очень-очень  умная  и  взрослая,  я  бы  сделала  так,  чтоб  вы
вернулись ко мне... Я не знаю как, но я придумала бы... И еще я сделала бы
так, чтобы злых людей совсем не было, чтобы  все-все  стали  добрыми,  как
вы... Даже Ваську Бугая добрым бы сделала, даже Трах Мать. И  после  этого
они никогда бы не делали мне больно и обидно... а  я  не  хочу  делать  им
больно в ответку. Ведь ты меня учил, папочка, что нельзя становиться злым,
даже если тебе делают плохо... Но я стану очень плохой,  если  меня  снова
будут заставлять это делать... Никто меня на понт не возьмет, да. Я обещаю
тебе, папочка... Я НЕ БУДУ СОСАТЬ".
     Ее оставили на ночь в медпункте. Фельдшерша еще раз вколола  какие-то
уколы, поставила рядом на тумбочку стакан с  какой-то  горячей  жидкостью,
перевязала Маринкину голову, положила остатки бинта  и  ножницы  рядом  со
стаканом, пожелала выздоравливать и ушла спать в воспитательскую. За окном
начался дождь... Маринка смотрела в окно, как  сверкают  молнии,  слушала,
как шуршит за стеклом вода и  погромыхивает  изредка  гром,  и  вспоминала
папочку и мамочку. Целый год она запрещала себе это делать,  но  сейчас  -
позволила. Она не отдала их никому, и  не  отдаст.  Никто  не  вынудит  ее
"сосать"... никто на понт не возьмет... никто... никогда... лучше  умереть
и к папо...
     ...ложечка в стакане с питьем, оставленном фельдшершей  на  тумбочке,
звякнула, и этот звук вырвал Маринку из сна. Она почему-то  сразу  поняла,
что находится в опасности, хотя пока еще ничего, кроме  четкого  ощущения,
что рядом находится что-то живое, не предвещало угрозы.  Ложечка  звякнула
повторно, видимо, ЖИВОЕ опять задело тумбочку. Вслед  за  вторым  "звяком"
Марина наконец-то различила дыхание.  Кто-то  стоял  рядом  с  кушеткой  и
ДЫШАЛ. Зато Маринка перестала...
     - Спишь?.. - спросил мужской голос. Очень  тихо,  не  громче  "звяка"
ложечки, но Маринка услышала. Никак не отреагировала. Может, пронесет?..
     Но не... Твердая как железо ладонь внезапно зажала ей  рот,  девчонка
мгновенно заледенела от ужаса, а  вторая  ладонь  уже  откинула  одеяло  и
задирала на живот только что выданное новое платьице. Маринка,  бессильная
что-либо сделать, даже пошевелиться, ощущала, как мужская  рука  разрывает
трусики  и  неостановимо  вторгается  между  стиснутых  бедер.   Неведомый
насильник тяжело сопел, но ничего больше не говорил... "НЕТ!!!  -  кричала
мысленно  Маринка.  -  НЕТ!!!   НЕТ!!!   НЕТ!!!   НЕ-Е-Е-ЕТ!!!".   Ладонь,
прижимавшая ее рот, скомкала губы, подбородок и нос,  и  от  ужасной  боли
девчонка едва не лишилась сознания... И тут насильник убрал руку  с  лица,
ему понадобились  они  обе  для  другого...  Всхлипнув,  девчонка  втянула
свежего воздуха, и конвульсивно дернулась. - Пикнеш-ш-шь, соска, манду  на
башку натяну!.. - прошипел зверь, схвативший ее в лапы, и  Маринка  узнала
голос. "НЕТ!!! ЗА ЧТО?!!", - хотела она крикнуть, но только сиплый  всхрип
издала. Лапы зверя раздвинули тощие, кожа да кости,  девчоночьи  бедрышки,
уцепились за них и рывком развернули тельце поперек кушетки, так что пятки
упали на пол. Голова Маринки въехала в стену с размаху, и этот удар  вдруг
вывел ее из оцепенения. Кричать она  не  смогла,  но  подняла  одну  ногу,
уперлась ею в живот зверя и толкнула, рванулась в сторону, вбок,  стремясь
проскочить под лапами и броситься к двери. Не успела... Лапа  схватила  за
волосы и рванула назад. Взмахнув ручками, девчонка завалилась  обратно  на
кушетку, попутно  сметя  все  с  тумбочки.  Раздался  звон  разбивающегося
стекла, и, уже повалившись на кушетку, Маринка осознала, что ее пальцы,  в
дольку секунды промелькнувшие над тумбочкой, подсознательно искали и нашли
то, что искали... Зверь зарычал и остервенело ударил строптивую жертву.  В
живот... Девчонка издала нутряной, почти неслышимый крик боли:  "Ык..."  и
согнулась на кушетке, скрутилась в клубочек.  Зверь  еще  раз  ударил  ее,
попал по пояснице, но больше ни звука не вырвалось изо  рта  Маринки.  Она
закусила губы до крови, распрямилась как только могла быстро,  отвела  как
можно дальше руку и сложилась вновь, как отпущенная пружина,  метя  сжатым
кулаком туда, где слышалось сопение. Из тьмы раздался дикий вопль, и  лапы
зверя тут же разжались. Маринка отвела зажатые в кулаке ножницы и изо всех
остатков сил ударила второй раз... ударила бы и третий,  но  сил  не  было
уже... Зверь выл и хрипел. Маринка сползла с кушетки на пол и на  карачках
полезла к двери, пока зверь  не  опомнился...  Очутившись  в  коридоре,  в
тусклом свете пыльной лампочки, поднялась на дрожащие ноги,  придерживаясь
за стеночку, и посмотрела на  ножницы,  которые  не  выпустила.  Сложенные
половинки были в крови и еще в какой-то слизи...
     Повернулась к приоткрытой двери в медпункт, откуда по-прежнему  несся
вой, и приготовилась к появлению зверя. Но зверю явно  не  до  нее  сейчас
было. И она потихоньку заковыляла прочь, в спальню своей группы... Она уже
знала, ЗАЧЕМ.
     Путь к дверям спальни дался ей очень тяжело. Она слышала  за  спиной,
за поворотом, какие-то звуки, женские крики, но уже  не  обращала  на  них
внимания. Только бы  дойти,  только  бы...  Дошла.  Плечом  навалилась  на
створку и та со скрипом распахнулась. Чуть не упала внутрь,  во  тьму,  но
другим плечом зацепилась за вторую створку и удержалась. Как  хорошо,  что
второе  плечо  оказалось  на   нужном   месте...   Нашарила   выключатель,
пришпандоренный у косяка, и врубила свет. Люськина койка - вторая слева от
входа... Девчоночьи  голо