ые звездочки на
нем - ох, хорошо! Я ведь даже не знаю, сколько времени под землей провел -
дней пять или больше? И воздух-то здесь какой хороший -  хотя  нет.  Гарью
какой-то потягивает неприятной,  и  этот  запах  несколько  охлаждает  мои
восторги, вновь вспоминаю, что надо соображать, ориентироваться, прятаться
и вообще продолжать путь домой.
     От арки вниз по склону  горы  ведет  дорога,  прямая  и  крутая,  она
насыпана из крупных кусков в основании, хорошо утрамбованного гравия  и  в
самом верхнем слое - длинные плиты, как рельсы. В конце насыпи  -  большая
крыша на столбах без стен, рядом груды желто-серой крошки - наверное,  там
работали каменотесы. Ничего не придумав, я иду наудачу  к  этой  крыше,  и
когда прохожу мимо, сзади раздается голос:
     - Эй, Усмун! Зачем ты волокешь с собой эту тяжесть?
     Оборачиваюсь - стоит в таком же идиотском халате, как мой,  мужичонка
низкорослый, волосы курчавые и белые, а общее выражение  лица  неприятное.
Я, сам не ожидая от себя такой прыти, отвечаю:
     - Да вот, кайло сломал, может, починю?
     - Дешевле новое купить, брось. - И  я  бросаю  инструмент  прямо  под
ноги. То ли я и вправду на этого Усмуна похож как на брата родного, то  ли
что еще, но мужичонка особого удивления не высказывает, хотя  нет,  глядит
хитро. Головой покачал и говорит:
     - Да, видать, верно говорили, а ты не верил.
     - Что?
     - Да ты же теперь на себя не похож ни  чуточки,  даже  росту  другого
стал. Ядин, помнишь, как раз и говорил про это: "Кто увидит  сияющий  зал,
тот вернется иным или не вернется вовсе". Теперь  тебе  трудновато  будет,
трудновато...
     Мужичонка  придвигается  вплотную  и  шепотом,  дыша  вроде   насоса,
спрашивает:
     - Но ты их принес? За один я тебя скрою,  а  за  два,  за  три  такое
сделаю! Ты еще не знаешь, что я могу!
     Молчу, и мой друг разочарованно продолжает:
     - Но дорога-то хоть верная? Дорогу покажешь?
     Я уже догадываюсь, о чем речь, отвечаю:
     - Да, все расскажу, и  дорогу  тоже.  Вот,  смотри  -  это  чтобы  ты
поверил!
     Откидываю  одну  из  лент  халата  и  показываю  эльфийский   кинжал.
Мужичонка испуганно охает и озирается по сторонам.
     - Ладно, пошли, - бормочет он,  -  у  меня  и  поговорим.  Я  кое-что
предпринял, чтоб уши моих стен были глухи, можно не бояться.
     Мы идем дальше, я стараюсь  держаться  как  бы  сам  по  себе  дорогу
знающим, но в то же время зорко слежу за спутником, чтобы  не  пропустить,
когда он направление изменит. Идем мы теперь по обочине  мощеной  теми  же
плитами дороги, а ведет нас она к скоплению одинаковых  маленьких  домиков
рядом с большим черным строением под односкатной крышей. В один из домишек
мы и заходим, хозяин сажает меня за стол и  выставляет  угощение  -  хлеб,
зеленая лепешка и пиво, от которого тянет явной горчизной.  Все  в  глазах
моих плывет, так и  кинулся  бы,  но  нет  уж.  Не  надо  мне  разубеждать
приятеля, что я действительно тот мародер Усмун Конри, за которого он меня
принимает.
     Никогда не думал я, что стольких  трудов  стоит  изображать  даже  не
сытого, а просто не очень голодного человека. Два дня, наверное, ничего  в
брюхе не было, да и до того отнюдь по пирам не ходил, а приходится  теперь
нехотя лепешку  вкушать,  травяным  вкусом  наслаждаться,  хлеб  аккуратно
отламывать, пиво прихлебывать маленькими глотками. Мужичонка,  благодетель
мой, терпеливо  ждет,  и  когда  я,  по  его  разумению,  наедаюсь,  резко
смахивает все со стола и достает кусок  желтоватой  бумаги,  у  коего  вид
такой, словно бумагу выстирали, высушили, но гладить не  стали.  Обгорелой
щепочкой рисую схему ходов и попутно объясняю, почему ничего не  принес  -
мол, там от воды пар злой, я  вот  немного  подышал  и  обликом  сменился.
Хозяин все выслушивает, но продолжает молчать, что мне сейчас совсем не  в
корысть. Надо разузнавать поскорее,  кто  я  такой,  что  за  местность  и
прочее, прочее, прочее. Поэтому, покопавшись в складках халата и  остатках
старой одежды, я достаю и с лихим видом ставлю на стол баклажку с  пойлом,
что свалило не шибко светлой памяти Пахана.
     - Трофей, - говорю. - Покрепче пива-то будет.
     Благодетель молчит, а я гадаю - может, этот пресловутый  Усмун  слова
такого не знал? Или сухой закон тут, свято соблюдаемый?
     Но все проще. Мужичонка просто обалдел от  радости  и  удивления,  он
вытаскивает новую зеленую лепешку в закуску, и через  полчаса  мы  уже  не
просто подельщики,  а  не-разлей-вода-друзья.  Муторное  дело  -  набирать
полный рот противной смеси пива с этим самогоном, а потом детской струйкой
сливать за  пазуху.  Иначе  нельзя,  с  голодухи  я  по  швам  только  так
разлезусь, вон, софляжник уже потихоньку  сползает  со  скамейки  на  пол,
непрерывно при этом трепля языком, а мне ведь надо в этом  мутном  потоке,
так сказать, жемчужины смысла отыскивать.
     Мало толку от трепа. Только и удалось узнать, что эта  земля  и  есть
тот самый Токрикан, что в этой долине горный да рудный люд проживает, а  в
других местах еще кто-то есть, и в эти места мне предстоит укрыться. Друга
здесь, кажется, не очень уважают, хотя и побаиваются,  да  и  есть  ли  он
вообще, может, это так, голову дурят всякие. И еще "скоро будет все совсем
не так, и тогда я тебя, Усмун, не забуду. Уж я Твердый Свет  взять  сумею,
пусть темные его боятся, вон вчера сколько опять вынесли, никто увидеть не
умел, а я умею, и вообще я самый..." - и так далее по  принципу  "себя  не
похвалишь - никто не похвалит". Потом следует попытка рассказать  какую-то
историю, начав с конца, и наконец благодетель засыпает мирным  сном  щекою
на столе. Спи, спи, а я пока пошарю  в  твоей  клетушке  -  но  результаты
невеликие. Лавка, два грубых табурета, стол, подобие комода, из которого я
добываю еще полкруга хлеба и последнюю лепешку. Ничего интересного  больше
нет, и принявши средней непотребности позу, я укладываюсь рядом.
     Ранним утром, еще солнце над  горами  не  поднялось,  мужичонка  меня
расталкивает. У него опухшее лицо и слезящиеся глаза,  он  молча  наливает
себе пива и с охом выпивает, и я тоже не отстаю.
     - Ну вот, - говорит он, - сейчас я тебе объясню...
     Что  он  собирался  объяснить,  остается  неизвестным.  Дверь  домика
распахивается от мощного удара, и в проеме появляется  устрашающая  фигура
человека в черном плаще, в чем-то вроде комбинезона, два ножа  у  пояса  и
железный обруч с камнем на голове - знакомый  атрибут!  Сзади  маячат  еще
несколько силуэтов, но все внимание сейчас на  посетителя.  Он  оглядывает
нас, потом делает резкий жест  рукой.  Со  двора  влетают  еще  двое,  они
отшвыривают моего доброжелателя в сторону, а мне вяжут руки  и  ноги.  Еще
один черноплащный приволок длинную жердь и просовывает мне  под  вязки.  Я
благоразумно молчу, а вот мужичок поднимает шум - бессвязные выкрики,  они
выражают ненависть и злость. Он так расстроен  крушением  своих  надежд  и
планов, что несмотря на всю бесполезность от слов переходит  к  делу  -  с
криком "не надо, оставьте" принимается тискать шефу с обручем колени.  Шеф
с выражением скуки на лице отпихивает  просителя  и  неуловимым  движением
всаживает ему в спину  один  из  ножей,  а  двое  других,  которые  заняты
поднятием и выносом меня во  двор,  даже  не  заинтересовались  расправой.
Около домика целый отряд - несколько  плащеносцев  на  лошадях,  еще  одна
совсем уж замотанная кляча с навьюченной бочкой, два  огромных  голенастых
тролля, тупо уставившихся в одну точку, и  на  телеге  штук  шесть  мелких
орков, вернее полуорков-полухаттлингов.
     Шест с моей, видимо, ценной персоной, висящей на  нем,  препоручается
троллям, и теперь от моей спины до земли  метра  полтора.  Железный  обруч
командует:
     - Все по коням, а вы, эй, за дело! - за дело призваны взяться мелкие,
их как ветром сдувает с  телеги.  Один  привычно  подпирает  дверь  домика
снаружи, а остальные вытаскивают из телеги  жестяные  ведра.  Всадники  не
спеша трогаются с  места,  и  тролли  шагают  следом.  Я  выворачиваю  шею
насколько возможно, и вижу, как один  из  мелких  швыряет  в  домик  кусок
чего-то  горящего,  и  вся  хлипкая  постройка  загорается  как  керосином
политая, да так оно и есть,  наверное.  Мои  носильщики  мерно  топают  по
немощеной или когда-то мощеной  улице,  мимо  таких  же  дощатых  домиков,
которые стоят правильными рядами. По улице ходят люди, но ни один  из  них
не обращает внимания на нашу процессию, как бы ее и нет совсем.  А  вообще
вбок глядеть мне затруднительно, и  большей  частью  приходится  созерцать
беловатое   и   равнодушное   (что   ему   мои   беды!)   небо.   Всадники
переговариваются:
     - А с домом этого Усмуна что-нибудь делать будем?
     - Нет, зачем? Его жена не знает даже, куда он делся, а что  вернулся,
так и вовсе неизвестно будет.
     - Ага, неизвестно. Через весь  поселок  протащили.  Хоть  они  тут  и
слепые, а мало ли что. Вот, этот же научился видеть?
     - Ну и что? Усмуна теперь мать родная  не  узнает.  А  спина  у  него
внизу.
     - А вы откуда знаете? - это я голос  подаю.  Железный  обруч,  едущий
впереди, поворачивает голову с веселым удивлением:
     - Так тебе рот не затыкали? У, лентяи, и ты тоже  хорош,  помалкивает
себе, я думал, все в порядке. Чего не орал-то?
     - А кто внимание обратит? Бестолку.
     - Понятливый, молодец. Кермен понятливых любит...
     - А кто такой этот Кермен, и вообще, что со мной будет?
     - Да ты еще и любознательный к тому же! Ладно, тебе не вредно заранее
понять все.
     Всадник с железным обручем равняется со мной  и  довольно  добродушно
принимается рассказывать - довольно  странное  положение  собеседников:  я
вверх тормашками, шею напрягаю, чтобы голова не болталась, и он, гордо  на
коне сидящий.
     - Кермен - это наш главный  знаток  древних  подземелий.  Кто  оттуда
живым  выходит,  того  к  нему.  Он  расспросит  подробно,  вспомнить  все
заставит, а потом - кого опять в ходы, кого отпускает,  сначала,  конечно,
позаботившись, чтоб болтовни не было, ну а кого  и...  чтобы  чисто  было,
словом. А как до тебя добрались - ну уж тебе-то не знать  грех,  ты  ж  из
видящих. Все понял?
     Я понял не  все,  но  решаю,  что  у  собеседника  хватит  добродушия
ненадолго,  и  почитаю  за  лучшее  разговор  завершить.  Мимо  проплывают
масштабные печи, груды руды, а может, пустой породы, складские постройки -
деловой пейзаж, словом. Работа идет вовсю, дым поднимается столбами, но на
нашей дороге кто б ни попался, никто  даже  взгляда  не  кидает,  хотя  на
совсем слепых здешние работники не похожи - идут уверенно, да  и  работают
тоже.
     Процессия наша  пересекает  долину  поперек,  и  начинается  длинный,
нудный подъем в гору  -  широкие  зигзаги,  повторяющиеся  с  ритмичностью
качающегося маятника. Догнавшая  основную  группу  телега  с  факельщиками
ползет  рядом,  и  мелкие  без  азарта  перебраниваются  на  ирчисленге  с
незнакомым акцентом. Висеть пузом вверх дело  весьма  неприятное,  веревки
под моим собственным весом в кожу врезаются и давят, и  когда  в  середине
дня, чуть не доходя гребня, объявляется привал и  тролли  кладут  меня  на
камень, я чувствую себя как бы уже и развязанным. Мелкие радости  на  этом
не кончаются. Один из всадников не особо заботливо сует  мне  в  рот  свою
фляжку, а потом такую конструкцию: лепешка сверху,  хлеб  снизу,  а  между
ними слой мяса с остро пахнущей приправой. Кормилец  сидит,  развалясь  ко
мне спиной, опершись на валун и свесив руку с кормом в мою сторону,  и  я,
извиваясь червяком, обгладываю угощение под радостных хохот развлекающейся
зрелищем мелкоты. Мне на них плевать - хотя бы потому, что я сейчас  играю
роль понятливого, но все же быдла, да и жрать  элементарно  хочется,  и  я
продолжаю трапезу на воздухе. Возиться с подаянием приходится весь привал,
а последние куски я сглатываю уже на  весу  -  тролли  снова  шагают,  как
заведенные. На перевале застава - четверо с копьями, но одного взгляда  на
нас хватает, чтобы заставить сих достойных стражей отшатнуться и застыть в
почтительных позах. Следующее межгорье  сверху  сначала  кажется  усеянным
пожарами, так сильно дымящими, что не видно света огня. Но  чем  дальше  я
приглядываюсь, тем меньше доверия остается к  пожарной  гипотезе.  Не  дым
это, а скорее плотный серо-черный туман, лежит он во  вполне  определенных
местах, правильной формы покрывалам, размеры издалека не очень впечатляют,
но если сравнить с окружающим пейзажем, то  получится  нечто  грандиозное.
Вот мне  хорошо  виден  этакий  куб  или,  как  его  там,  параллелепипед,
поверхность ровная, как ножом резаная. Туман  покачивается  и  плывет,  но
форма сохраняется неизменно. А рядом  можно  разглядеть  фигурки  людей  и
лошадей - кубик получается метров двести в длину и с  полсотни  в  высоту.
Это образование стоит на склоне горы, так же накренено, и  со  дна  долины
прямо в туман ведет дорога, хороший серпантин. А дальше в долине,  сколько
же всего этого! И купола всякие, и  кубы,  и  сложные  формы.  Сложные,  и
какие-то искусственные, неживые. А кроме этих  туманных  клоков  в  долине
ничего почти нет - только скальные обломки,  несколько  речных  промоин  и
множество дорог, прочерчивающих  этот  хаос.  Причем  переходы  от  одного
тумана к другому надсыпаны над общим уровнем, а наша дорога петляет  прямо
по дну ущелья, я это разглядел и получил пинок от всадника слева, ему  мои
краеведческие инициативы не понравились. Последнее, что я успел разглядеть
- это как по дорогам ползут тяжелые фургоны, по четыре, а то  и  по  шесть
лошадей запряжено в каждый, один фургон  прямо  в  туман  затащили  -  без
всяких церемоний, растворился в серости и все.
     Тролли мерно шагают, солнце  печет,  я  мерно  покачиваюсь,  руки  из
суставов скоро выскочат. Спина, который  час  уже  согнутая,  болит,  и  я
потихоньку начинаю терять восприятие окружающего.  Все  вокруг  постепенно
теряет свои очертания, мир становится все более бледным и белым - сознание
я теряю. Сколько это продолжается, я не знаю, но,  видимо,  долго,  ибо  в
себя я прихожу уже на дне долины, около двух валунов в человеческий  рост,
опирающихся друг на друга, а  дорога  проходит  рядом.  Тролли  стоят  как
вкопанные, а остальной конвой как-то очень нервно топчется на месте, глядя
назад, то есть туда, куда я  при  всем  желании  повернуться  не  могу.  И
вообще, весь обзор у меня ограничен - по бокам здоровенные камни,  впереди
- мост под насыпную дорогу и еще одна насыпь.  А  беспокойство  нарастает,
даже тролли начинают делать какие-то движения, и тут сзади раздаются звуки
наподобие собачьего  ворчания,  усиленного  до  размеров  близкого  грома.
Тролли просто-напросто роняют меня на дорогу  -  хорошо,  не  одновременно
руки отпустили, а то бы спину сломал, а так упал больно, но удачно. Пока я
шипением и  мычанием  выражаю  свои  ощущения,  носильщики  с  неожиданной
резвостью исчезают в расселинах камней, а плащеносцы пришпоривают коней  и
скрываются за поворотом. Мелкота в панике повалила телегу, и  теперь  двое
или трое пытаются поставить ее на колеса, но мешает  рвущаяся  и  бьющаяся
лошадь, а остальные удирают на своих двоих. Прямо на них несется лошадь  с
бочкой и, затоптав насмерть одного из мелких, скрывается за  поворотом.  Я
эту картину наблюдаю, лежа в неудобном положении  боком  и  немного  вверх
ногами. Мне тоже хочется бежать, скрыться, исчезнуть, и не куда-нибудь,  а
вполне конкретно в сторону подальше от чего-то за моей головой. Я дергаюсь
как змея на стекле, но в результате только откатываюсь к полого  уходящему
вверх плоскому обломку. Взревывающий звук повторяется, и ему уже немного с
другой стороны отвечает сипящее шипение, от  которого  я  теряю  последние
остатки самообладания  и  начинаю  биться,  пытаясь  разорвать  ремни,  но
получается только боль в почти вывихнутых суставах, и она немного приводит
меня в себя. То ли в глазах у меня темнеет, то  ли  свет  дневной  ощутимо
меркнет, а со спины надвигается нечто страшное, наводящее ужас одним своим
существованием. Нет уж, пока у меня над  собой  контроль  есть  -  спасибо
изрезанным веревкой рукам - не буду я  кочевряжиться  бестолку.  Сгибаюсь,
достаю свободной кистью кинжал - слава лентяям, которые не только  рот  не
заткнули, но и не обыскивали! Зажимаю рукоятку в коленях,  режу  ремни  на
руках, а потом, морщась  и  кривясь  от  боли,  освобождаю  ноги,  пытаюсь
встать, но они не держат, и я вновь брякаюсь на камни. Нет, глаза не врут,
вокруг действительно становится темнее,  и  центр  этой  темноты  там  же,
откуда раздается  ворчание  и  идут  волны  кошмара.  Лошадь  уже  рваться
перестала, лежит и даже не ржет, жалобно скулит, пузыря пену на губах,  да
и мне не по себе, но я-то с первым  приступом  справился,  и  теперь  надо
по-быстрому поставить какую ни на есть защиту, чтобы хоть  немного  здраво
рассуждать. Колдовства здесь очень мало, все больше психология, и с первым
слоем я справляюсь довольно быстро. Ноги уже отошли, и я потихоньку иду  к
насыпи, шатаясь и вихляя. С насыпи-то, наверное,  можно  разобраться,  что
случилось? Забраться наверх оказывается делом непростым, а  забравшись,  я
озираюсь, и несмотря на защиту чуть не падаю на каменные  плиты  -  колени
подкосились, да и есть  с  чего.  Этих  туманистых  фигур  больше  нету  -
последний купол на  моих  глазах  растекается  серым  обыкновенным  дымом,
теперь вся долина усеяна просто облаками, расползающимися наподобие краски
в воде, а из них лезут страшилища, которых и разглядеть  трудно  -  вокруг
них совсем уж черная тень клубится. Какие-то членистые,  многоногие  тела,
плоские, вроде как  крабы  или  пауки,  а  то  и  просто  сгустки  темноты
переливающиеся, и все размерами под стать своим гнездышкам.  То  одна,  то
другая тварь все чаще издает какой-нибудь звук - то рев, то шип, но все  с
силой грохота средних масштабов  обвала.  Ближе  всего  ко  мне  -  это  в
полукилометре примерно - сидит вполоборота величавый дракон, совсем такой,
как мне в Лихом Лесу рассказывали, его тоже окружает темнота, и лишь глаза
горят красными прожекторами. Когда он поворачивает голову и зацепляет меня
взглядом, создается впечатление, что получил  удар  током  и  одновременно
мягким молотком по голове, но взгляд  скользит  дальше,  и  я  снова  могу
что-то думать. Думаю, впрочем, несложно:  вся  эта  погань  шевелится  все
активней и активней, а попасть к такому даже не на зуб, а хотя  бы  просто
на глаза - это верный конец. Значит, надо делать ноги, причем без паники и
судорожных движений, а сначала - усилить защиту до максимума, сколько  сил
и способностей хватит.
     Начинается и продолжается неизвестно сколько времени адова  работа  -
пробираться между камней, таиться в щелях, перемахивать трещины, и все  не
просто так, а прячась от этих порождений, часто  угадывая  их  присутствие
только по атмосфере и внешнему фону, который  нет-нет  да  и  пробьет  мою
шкурку. В долине стоит уже полнейшая  темень  -  что  вперед,  что  вверх,
чувство времени  у  меня  полностью  потеряно.  Чудовища  орут  уже  почти
непрерывно, кажется, лопнут перепонки, но нет худа без добра - пару раз  я
только так и спасаюсь - услышав впереди взвой и  спешно  изменив  маршрут.
Многие из зверюг  светятся,  сами,  или  глазами  там,  пастью  разинутой.
Наверное, мне все же  повезло  -  если  б  я  оказался  в  середине  этого
бредового зверинца, рано или поздно напоролся бы на кого-нибудь  тихого  и
незаметного, а так все же до склона горы добрался, хотя кое-какие  моменты
были весьма опасные -  к  примеру,  когда  пришлось  ждать,  когда  дорогу
переползет  неимоверно  длинная  двухголовая  змея,  слабо  светящаяся   и
пахнущая нашатырем. Но теперь, чем дальше я ползу  наверх,  тем  легче  на
душе: во-первых, рад, что  ушел  живым  и  невредимым,  а  во-вторых,  фон
все-таки сн