вступлений:
     - Алек, скажи, тебя орки не раздражают? Ведь ты с ними, как я  понял,
имел дело уже, знаешь, что каждую секунду  можно  нож  в  спину  получить.
Мы-то связаны клятвой, до первого их предательства, но я  боюсь,  что  для
нас оно окажется и последним. А у тебя руки свободные...
     Так. Не один Пахан такой умный оказался. Нет уж, дудки.
     - А мне какое дело? Я вырос среди мертвого железа своего острова и не
смогу вас понять!
     Хворый качает своей красивой головой и идет поднимать своих сородичей
и, так сказать, сородичей наоборот. Пока  в  молчании  сгладывается  почти
невесомый завтрак, я размышляю над  сложившейся  ситуацией.  Конечно,  орк
есть орк, даже если он с десяток поколений под черным хозяином не ходил. В
здешних местах они без узды, пожалуй,  и  подольше  жили,  но  генетика  и
обычаи все равно влияют, так  что  совсем  неудивительна  та  легкость,  с
которой Пахан взялся ликвидировать подозрительных попутчиков, да и  лишние
рты к тому же. Хотя тут даже не  кровожадность  роль  сыграла,  а  трезвый
расчет, не обремененный излишком совести. Вот Паханенок - тот другое дело.
Он пошел бы на мокрое ради самого процесса, из чистого удовольствия,  если
бы не боялся, не трусил.  Может,  я  на  него  и  напраслину  возвожу,  но
впечатление именно такое. Но вот что  эльфов  на  мысль  о  такой  грязной
операции толкнуло, да еще с клятвопреступлением  граничащей?  Неужели  эти
двое им кажутся настолько опасными, настолько невмоготу  мешающими?  Итого
получаются два мини-блока, которые в любую минуту могут  сцепиться  не  на
жизнь, а на смерть, и я между ними, ни рыба ни мясо этакое. Что тут делать
- ума не приложу!
     Прикладывание ума на ходу не очень  получается,  опять  уже  порядком
надоевший подземный ход и слабый ветерок в лицо. Паханенок замечает, ни  к
кому особо не обращаясь:
     - Еды мало, а воды совсем нет.
     - Ничего страшного, - успокаивает Хворый. - Мы в  такое  место  идем,
где всего хватит.
     - Это куда же?
     - Не бойся, не пропустишь.
     Дорога потихоньку меняется. Перекрестки все чаще, в  стенах  начинают
появляться боковые окна. Я в одно заглянул - темень беспросветная, щелкнул
языком - эхо с минуту гуляло. Где-то часа через четыре коридор  обрывается
в куполе размером поменьше того, что до сих пор я видел, опять со щелями в
потолке. Их явно недостаточно, полумрак стоит. Ход выходит в зал на высоте
вертикальной части стены - то есть метра три  до  пола  и  столько  же  до
начала закругления свода. Вперед ведет дорожка из тех  же  каменных  плит,
каждая на свою колонну опирается. Посреди зала, пересекая его по диаметру,
течет быстрая речушка, дорожка через нее  перекинута  мостом,  от  него  к
каждому берегу сделаны ступенчатые спуски, а дальше дорожка  раздваивается
и опять уходит в туннели. На земле, а вернее на песке  у  воды  лежат  три
остова, когда-то это были лодки, а теперь только скелеты посеревшие. Эльфы
трогаются  вперед,  идут  гуськом,  на  развилке   Хворый   не   колеблясь
сворачивает влево.  Новый  тоннель  значительно  отличается  от  тех,  что
раньше. Потолок уже не полукруглый, а плоский, световые щели исчезли. Зато
есть вкрапленные в панели стен небольшие, с  пол-кулака  камешки,  которые
светятся очень неярким светом, но их много,  и  коридор  освещен  неплохо.
Ряды световых камешков уходят вдаль двумя линиями и сливаются  в  туманное
сияние впереди, и мы идем еще часа три, и  затем  -  большой  перекресток,
целый узел подземных дорог. Короткие боковые отростки в соседние коридоры,
отходящие под углом наклонные тоннели  -  все  связано  в  хитрый  клубок.
Хворый  тормозит,  видимо,  ориентируется,  и  направляется  к  одному  из
ответвлений. Короткий переход  -  и  мы  оказываемся  в  помещении  объема
среднего зала у Куна - мелочь по сравнению со здешними куполами.  Световые
камни вкраплены в  потолок  и  образуют  сложный  узор,  а  стены  закрыты
несколькими рядами полок,  сверху  донизу  заставленными  разноцветными  и
разноформенными корзинами и кувшинами. Хворый объявляет:
     - Пришли. Здесь мы можем  отдохнуть  и  пополнить  запасы.  В  черных
кувшинах вода, в зеленых и серых корзинах - сухая еда.  Но  сначала  нужны
четыре пары рук, чтобы открыть дорогу вперед.
     - А попозже нельзя? - это Паханенок предчувствует  скорое  пожрать  и
теперь любит всех вокруг, кроме тех, конечно, кто хочет  оттянуть  сладкий
миг. - Сейчас бы вместе посидели да поели в охотку!
     Хворый снисходит до объяснения:
     - Убирать  затворные  плиты  можно  только  в  одно  время  дня,  оно
наступило сейчас. А еще на сутки здесь задерживаться не стоит.  Пойдем  мы
трое, и...
     -  Можно,  я?  -  встреваю.  Хворый  говорит  "да"  с  еле   заметным
неудовольствием, у меня появляется подозрение - уж не хотел ли он с орками
насчет меня договориться, как недавно ко мне насчет них подходил?
     Пока идем к затворной плите, я  все  гадаю,  зачем  четыре  пары  рук
нужны, но все разъясняется достаточно  просто.  В  четырех  разных  местах
одного из тоннелей нужно положить руки на  определенный  камень,  а  потом
хором нажать с молитовкой, кою произносит Граф, один  за  всех.  Тупиковая
стена  тихо  отъезжает  в  сторону,  и  ее  торец  становится   одной   из
вертикальных плит боковой облицовки, и что интересно - камешек световой на
ней тоже присутствует.  За  плитой  оказывается  такой  же  коридор,  и  я
прикидываю, сколько тупиков мы уже миновали, и ведь наверняка каждый - это
вот такая дверь. Идем обратно, по дороге - светская беседа на  отвлеченную
тему, и на подходе к тоннельчику, ведущему к складу, Граф вдруг  замирает,
и  все  тоже  останавливаются.  Из  прохода   доносится   песня   на   два
несовпадающих  голоса,  Пахан-паханенковские,  естественно.  Причем   если
Паханенок исполняет один из официальных гимнов Союза Свободных Народов, то
Пахан на ту же мелодию кладет вирши примерно такого смысла:

          Эх, края родимые, лесные да болотные,
          Всякий сброд по ним шатается, всех мастей и цветов,
          Да и пахнет всяк по-своему, кто откуда взялся - поди узнай.
          А я не виноват, что такой родился,
          А моя жизнь - сплошная ненависть всех вокруг.
          Я им зла не хотел желать, а меня обидели,
          И теперь мне ничего не надо, кроме как уйти туда,
          Где будет хорошо, но сначала всем отомщу,
          И себя не пощажу, и про все другое забуду ради этого.

     Поет Пахан слезливым громким голосом,  напрочь  заглушая  официальный
текст типа: "Пусть все мы разных лиц, но цель у нас одна - приблизить  дни
всеобщего блаженства". Эльфы уже бегут вперед,  а  я  за  ними.  У  дверей
возникает пробка, я пробиваюсь и  вижу  картину  в  духе  лучших  традиций
Великого Маршала. На полу - несколько вскрытых корзин, в миске -  размазня
из желтой муки, два открытых черных кувшина, один зеленый, один красный, и
еще осколки второго красного разбросаны по полу.  Около  красной  посудины
сидят оба орка, при нашем появлении  песня  обрывается.  Паханенок  просто
глядит узкими глазками, а Пахан проявляет инициативу.
     - Во! - говорит он, поднимая  с  пола  донышко  разбитого  кувшина  с
зазубренными краями, и наливает в него  чего-то,  желтоватого  цвета,  оно
распространяет запах спирта в смеси с розовой водой и мясным бульоном.
     - Во, - повторяет он, - хорошая вещь! Ты на  меня  так  не  гляди,  я
красный случайно разбил, а что упало - то пропало.  Не  будешь?  Ну  и  не
надо!
     Он говорит довольно ровно, но отправляя  в  рот  содержимое  донышка,
проливает половину. Затем залихватски  бьет  импровизированный  стакан  об
пол, орет как взрезанный - просто так, от полноты ощущений - и валится  на
спину. Паханенок тоже тянется к кувшину, но тут уже вмешиваюсь я.
     - Все, нельзя! - и убираю емкость на самый верхний стеллаж, туда  ему
уже не добраться. В дело вступают светлые,  они  волокут  обоих  пьяниц  к
стене  у  выхода,  а  я  пока  занимаюсь  провизией.  В  зеленом   кувшине
растительное масло, не подсолнечное, конечно,  а  какое-то  хитрое.  Потом
всласть напиваюсь и наполняю  свою,  еще  со  времен  налета  на  деревню,
баклажку водой, а потом и рядом лежащую пахановскую, только уже не  водой,
а пойлом алкогольным -  пригодится.  Барон  усмиряет  гуляк,  ругается  на
всеобщем и ирчисленге, поминая всевозможных животных и насекомых,  большей
частью вредных. Паханенок пытается  вновь  запеть,  Барон  это  пресекает,
потом Пахан принимается изливать душу,  не  реагируя  на  тычки  и  пинки.
Впрочем, его монолог никому особо не мешает, и Барон просто  приглядывает,
чтобы  оратор  с  места  не  сдвигался.  Пахан  жалуется  на  трудности  в
сколачивании организации - и недоверчивы орки здешние, и за  грош  продать
готовы, и от остальных наций надо прятаться, и оружия путевого не достать.
А сейчас еще с Запада  беженцы-переселенцы  идут  косяками.  Там,  видать,
главного хозяина убрали, который силой всех в  своих  руках  держал,  а  у
оставшихся мелких никто служить не желает, бегут кто куда. Они - беженцы -
к дисциплине, конечно, привычны и опыт боевой имеют, но в общины  вступают
неохотно и хотят своими мозгами жить.
     - А где у них мозги эти?! - втолковывает Пахан  в  пустоту  нетвердым
голосом. - Думают, без хозяев рай наступит, солдафоны стоеросовые!
     Наконец он смолкает и приваливается к стенке, а Паханенок  уже  давно
утих, мерно издает самые неожиданные  звуки.  Барон  считает  свою  миссию
исчерпанной и идет к своим - они улеглись между рядами  полок,  и  я  тоже
прикладываюсь через полку от орков - вдруг чего. Эльфы, похоже, и  вправду
спят - уж столько ночей глаз не  смыкали;  наверняка,  когда  Хворый  меня
щупал, они только притворялись.
     Я лежу - не  сплю,  скорее  кемарю,  пока  Паханенок  не  принимается
вполголоса ругаться во сне - длинно, визгливо  и  противно.  Я  поднимаюсь
заткнуть ему рот и замираю на месте: в проеме показываются два белых урха,
они входят не сторожась и с любопытством озираются по  сторонам.  Один  из
них довольно громко говорит:
     - Еще один склад, смотри-ка. Тут кто-то из наших побывал уже.
     - Да, - отвечает второй, - но все же никогда еще так не  было  -  раз
прошли - тупик, два прошли - тупик, а сейчас идем - ход в новые системы.
     Паханенок открывает один  глаз,  проклинает  все  системы,  старые  и
новые, на навозной куче их замеси, и вновь отходит ко сну. Один из урхов:
     - Тьфу, кто их только пустил вперед,  это  быдло  крючконосое?  Мы  ж
вроде их не брали с собой, здесь они все одно дохнут!
     - Нам тоже сам знаешь что может быть. Растолкай их!
     Второй принимается расталкивать. Я  оборачиваюсь  назад  -  эльфы  на
ногах, стоят в полной готовности, почти на самом виду, да тут и спрятаться
негде. В тоннеле появляется еще один урх, он тащит  на  волокуше  какой-то
ящик. Услыхав мычание Паханенка, он бросает веревку и идет сюда.  Один  из
первых двух говорит:
     - Ага, хорошо, что пришел. Ты у нас с недоделанными возишься?  Гляди,
твои уже нализаться успели.
     Новый глядит на орков и усмехается:
     - А это и не мои. Точно.
     Первый урх  оборачивается,  и  наконец  видит  наши  мешки,  а  затем
поднимает глаза и наконец-то замечает эльфов. Среагировать на  новость  он
не успевает, я швыряю ему в голову тяжелый зеленый кувшин, который  громко
разбивается об скулу. Следующий, красный, летит в нового, но я,  наверное,
растянул себе что-то в руке, и  кувшине  не  долетает  до  цели.  Тогда  я
выскакиваю из-за полки, прыжком бросаюсь на пол, рядом  с  залитым  маслом
противником и бью его ножом в грудь, а над головой слышен  посвист  стрел.
Один из урхов  медленно  валится  на  пол,  а  другой  остается  стоять  с
удивленным видом, и потом отпрыгивает в проход.  Барон  кидается  за  ним,
теньканье тетивы, грохот и тишина,  только  разбуженный  Паханенок  что-то
бормочет. Хворый очень тихо командует:
     - Забираем оружие, мешки и уходим, здесь мы в ловушке!
     Я хватаю под мышки тяжеленного Пахана и волоку его,  пока  дорогу  не
загораживает ящик и рядом - труп урха. Приходится дать  Пахану  штук  пять
оплеух, после которых он становится способен двигаться сам - хотя и с моей
поддержкой. Мы почти добираемся до стыка с основным тоннелем, когда  выход
заслоняет еще одна фигура  с  явным  намерением  помешать  движению.  Я  с
разбега тараню препятствие Паханом,  и  оба  -  и  противник,  и  таран  -
влепешиваются  в  стенку  напротив,  а  сзади  слышен   шорох   волокомого
Паханенка, он так и не пришел в себя. Из боковых выходов начинают выбегать
урхи и не тратя времени направляются к нам. Эльфы пуляются из своего и  из
трофейного  луков,  но  толку  мало,  а  Пахан  вцепился  в   незадачливую
баррикаду, и пока я пытаюсь его отодрать от нее, уходят секунды, Паханенка
уже втащили в боковой отросток, и Хворый ныряет туда же. Я ору: "ну и хрен
с тобой, вожак иметый!" - и бросаю Пахана на произвол судьбы. Рядом  Граф,
держится за голову, видимо, камень из пращи попал. Протягиваю  руку  -  он
хватается за нее, как слепой, и вместе мы бежим в тот же  боковой  проход.
Он сначала раздваивается, потом перекрещивается с  узким  коридорчиком,  я
виляю туда и сюда и наконец окончательно путаюсь в  этих  переходах.  Пару
раз мы наткнулись на урхов, которые гонятся  то  ли  за  нами,  то  ли  за
группой Хворого, но тут же теряем врагов из виду, как в лабиринте, да  это
и есть лабиринт, с Графа толку мало - бежит,  постанывает,  одна  рука  на
глазу, другая за меня уцепилась. Несладко ему, ладно, сейчас передохнем. Я
выбираю короткий переходик с двумя выходами и пристраиваюсь в  нем.  Итак,
что с Графом? Плохо. Камень ему вдарил между виском и лбом, на месте удара
жуткого вида шишка и кровоподтек. К  ней  уже  присохла  прядка  волос,  а
остальная шевелюра всклокочена и перепутана. Укладываю беднягу на спину  и
принимаюсь за врачевание, как умею.  Для  начала  поливаю  синяк  давешним
алкоголем, а  потом,  отклеив  волосы,  завязываю  голову  куском  рубахи,
ничего, она у Графа длинная, ей не убудет. Затем, наложив  на  его  голову
руки, принимаюсь за целительство. Не знаю, то ли у меня получается, то  ли
сам пациент оправляться начал, тем  не  менее  результат  налицо:  дыхание
поровнее стало, руку от лица убрал, а потом и  вовсе  засыпает  Граф.  Это
хорошо, а я пока разберусь, что у нас есть. Так - оружия у меня  топор  да
кинжал старый, у Графа лук, восемь стрел и пустые ножны на поясе.  Зато  у
него на спине узел, в котором две корзинки  и  черный  кувшин,  а  у  меня
только две баклажки, одна уже наполовину пустая. Выглядываю в  оба  проема
по бокам - те же огоньки, несколько выходов в туннели подальше, и никакого
движения,  поэтому  можно  вернуться  к  болящему  сотоварищу  и  обдумать
положение. Хотя чего думать? Если Граф дорогу знает - выведет, а если нет,
то будем плутать, пока есть еда. Кончится  -  снова  плутать,  но  уже  на
голодное брюхо. Ну  и  потом  лечь  где-нибудь  у  теплой  стенки  и  тихо
помереть, мучаясь совестью, что такое  чистое  и  культурное  место  будет
теперь  захламлено  безымянными  останками.  Вдоволь   натешившись   такой
перспективой, я решаю отвлечься от мрачных мыслей и принимаюсь старательно
вспоминать всякие дурные и веселые эпизоды из биографии.  Особого  подъема
настроения это не вызывает, но отвлекает  все  же.  Часа  через  три  Граф
начинает подавать признаки жизни - открылись глаза  и  помещение  обводят.
Затем он с явным недоверием  к  своим  силам  садится  и  приваливается  к
стенке.
     - Ну, как мы себя чувствуем? -  Ответа  нет.  Граф  просто  осторожно
пробует повернуть голову, шевелит руками. Затем спрашивает:
     - А где все остальные?
     Я встаю навытяжку и весело докладываю:
     - Не могу знать! Пахан в нетрезвом состоянии оставлен на поле боя, за
что ответственности нести я не собираюсь. Группа из двух эльфов  и  одного
орка отбыла в неизвестном направлении. Ваша благородная особа находится на
излечении после контузии камнем неизвестной породы. Ну как, вспоминаешь?
     - Вспоминаю... - Вот тебе и на. Голос безнадежный,  и  лицо  даже  не
мрачнее тучи, а просто не знаю, с чем сравнить. Такое впечатление, что  он
от горя готов завыть на каменные  плиты  потолка  за  неимением  луны,  но
невероятными усилиями сдерживается. Мне это не нравится:
     - Ладно, хватит, нечего тут пантомимы разыгрывать. Выкладывай,  какое
горе, вместе помозгуем, как с ним бороться. А то, знаешь, нам либо  вместе
выбираться или не выбираться, либо то же самое, но  поодиночке.  И  первый
вариант меня больше устраивает.
     Граф глядит на меня притухшим взором и серьезно,  вроде  бы  спокойно
говорит:
     - Действительно, горе, беда. Причем такая, что нет смысла даже делать
что-то. Это я не про тебя, это про меня. Я не выполнил своего обещания,  и
никто из нас троих. Я дальше жить не собираюсь.
     - Слушай, ты, тоже мне, свечка гаснущая. Я с ним как с нормальным,  а
в ответ что? Видал я у  вашего  брата  такие  тихие  истерики,  они  гроша
ломаного не стоят. Выполнил, не выполнил - сколько всего на свете  сделать
просто невозможно, а вот исправить как раз наоборот, можно что угодно, тем
более тебя-то сроки не поджимают, а ты как лужа растекся!
     Граф на мою агитацию никак не  реагирует,  просто  смотрит,  о  своем
думая, и я наконец понимаю - не истерика это.  Ну  что  мне  делать  -  на
колени, что ли, встать: не помирай, мол,  друг  сердешный,  один  остаться
боюсь хуже всего прочего, да и тебя, дурака, жалко?
     - Граф, ты, конечно, можешь что угодно над собой учинять, но ведь  ты
ж еще и мне помогать до последнего поклялся, вспомни  -  звездное  небо  в
свидетели брал!
     Граф улыбается:
     - Мне теперь все равно, ты меня отнюдь не напугал. Но и сам  ты  тоже
напрасно боишься - я помогу тебе,  ибо  мне  кажется,  что  тебе  придется
совершить еще многое - или здесь, или наверху. А я... я  подошел  к  концу
своей дороги и сейчас перешагиваю ее край. Дальше - ровное и гладкое поле,
и я на нем буду скользить от каждого толчка, пока не смогу уйти.
     Ладно, спасибо что хоть кончину отложил, а дорожные рассуждения - его
дело. Говорю нарочито бодрым тоном:
     - Прекрасно. Итак, где мы находимся - знаешь?
     - Нет.
     - Как-нибудь в этих лабиринтах ориентируешься?
     - Нет.
     - Совсем хорошо. План действий?
     - Найти затворную плиту, открыть. За  ней  могут  оказаться  знакомые
ходы, я их узнаю. Хоть и не много я здесь ходил, но помню все  места,  где
бывал.
     Еще бы нет: эльф, забывший что-то - картинка не из обычных.
     Снова вперед, по обрыдлым коридорам в ровном  бело-желтоватом  свете.
Ищем тупики, наконец находим, Граф чуть ли не по запаху выявляет  ключевые
камни - их три, но если я расставлю руки до двух  соседних  дотянусь.  Мой
спутник присаживается на пол:
     - Надо подождать до времени. Хитро было придумано - но не спасло.
     - Граф, ты можешь  говорить  яснее?  Мне,  ей-же-ей,  хочется  понять
наконец, в какую игру я ввязался. Я б тебя вопросами замучал, да не  знаю,
про что ты ответишь, а про что нет. Расскажи лучше сам, и при  этом  учти,
что я... в общем, я, наверное, более чем просто человек  достоин  доверия.
Хвастливо? Можешь не верить, дело твое.
     -  Хорошо,  Алек.  Я  объясню  тебе  всю  историю  вообще,  а  всякие
подробности - ты уж извини.
     У меня возникает желание пройтись  по  поводу  секретов  тысячелетней
давности, но лучше сдержаться, а не то вдруг Граф опять скиснет.
     Тайны оказываются не "тысяче...", а сроку в пять-шесть раз  большего,
еще тех времен, когда в этих местах обосновался народ,  неизвестно  откуда
пришлый, и тогда-то загадочный, а по нынешним временам полный мрак.  Народ
этот городов и крепостей себе не строил, но только потому, что были против
тунгиры, коренное тогда население этой земли. Я специально  переспросил  -
тунгиры,