подъема
вновь Хворого волочить взялись, нам не доверяют. Это только к лучшему -  у
меня, к примеру, чувства голода и усталости уже привычными  стали,  но  от
этого не менее  ощутимыми.  Пахан  выбирает  небольшую  ложбинку  на  краю
пастбища и сообщает, что ему идти "на дело" нельзя, собаки здесь наверняка
на гоблинские народы натасканы, так всегда делается в этой глуши.  Идти  в
деревню собрались Граф и я, Пахан  Графу  ятаган  свой  предложил,  а  тот
отказался. Деревня  маленькая,  дворов  сорок,  не  более,  два  добротных
каменных дома в середине единственной улицы,  длинный  общий  коровник  на
задах. Огороды небогаты, все больше лук да  свекла,  деревьев  плодовых  и
вовсе нет. Все эти подробности мы с  Графом  высматриваем,  лежа  в  траве
возле старого колодца между выпасом и деревней, ему явно  не  по  себе  от
предстоящего ограбления мирных жителей, но сдерживается  подельщик  мой  и
молчит. Объектом  нападения  я  выбираю  второй  домик  с  краю,  из  него
огородами легче всего уходить, хотя у таких нерях, как там живут, много не
возьмешь - вон как все сорняками заросло! Объясняю Графу задачу и  порядок
действий, заставляю повторить -  и  вперед.  Он  ползет  чуть  впереди,  и
насколько от меня хруст и шелест стоит,  настолько  он  идет  аккуратно  и
бесшумно. Вот  и  забор,  и  бревно  обвалившееся  -  подгнило,  наверное,
спасибо, что не починили. Огород, Граф неслышной  тенью  подкрадывается  к
крыльцу - я резко киваю, он с треском распахивает дверь и  рвется  внутрь,
шум, короткий удар, вскрик - и я с устрашающим воплем влетаю следом, сразу
отскакиваю вбок от двери, задев что-то тяжелое, висящее на  стене,  и  оно
больно рушится мне на ногу. Я ногой дергаю,  это  что-то  летит  вперед  и
вверх и попадает в Графа, сидящего на полу с кинжалом в руке. Он  пытается
отпрянуть, вспрыгивает вверх и бьется головой об просевшую балку  потолка,
а я, кинувшись к нему, застреваю в щели между  половицами  и  растягиваюсь
рядом. Уже лежа я наконец оглядываюсь вокруг и только теперь понимаю  весь
позор положения. В избе кроме нас двоих нет никого и  никого  не  было  по
крайней мере месяца три, судя по пыли на полу. Щель, в  которой  моя  нога
застряла - прямо перед входом, Граф, бедняга, видимо, в  нее  сразу  же  и
ухнул. Вокруг валяются свежие осколки того, что висело на стене - пожалуй,
это было что-то вроде здоровенной раскрашенной маски из  дерева  и  глины.
Граф ощупывает голову, а  я  продолжаю  оглядывать  помещение.  Меблировка
небогатая - лавка и обломки стола  лежат,  и  все.  На  стенах  плесень  и
нездорового вида грибы, они и обломки маски -  единственное,  на  чем  нет
слоя пыли. Небогато. Соучастник того же  мнения.  Он  предлагает  пойти  к
соседям, но я против, сначала надо здесь пошарить. После недолгого  поиска
обнаруживается лестница в погреб.  В  избе  полумрак,  ставни  закрыты,  а
лестница ведет в почти полную темноту. Тянет оттуда сыростью и затхлостью,
я очень живо вспоминаю свой недавний подземный склеп и говорю:
     - Слушай, может, ты слазишь, а я пока покараулю?
     - А свет?
     Я достаю зажигалку - в ней еще  зарядов  двадцать,  ставлю  на  режим
"светлячок" и подаю Графу Он кивает и отважно спускается вниз,  возится  и
потом зовет к  себе.  С  некоторым  неудовольствием  приступаю  к  спуску.
Ступеньки, правда, не скользкие, но держатся буквально на ниточках  -  то,
чем перекладины к продольным слегам привязаны,  иначе  и  назвать  нельзя.
Добравшись до пола, я оглядываюсь, вижу огонек и  иду  на  него  -  четыре
шага. Граф  со  светлячком  стоит  у  здоровенной  кадки,  в  которой  под
небольшим слоем плесени оказывается неплохая соленая репа, с голодухи  она
так и просто отличной кажется. Конечно, хлеба бы к ней не помешало добыть,
но ничего, и так сойдет.  Пока  я  набиваю  живот,  Граф  ходит  по  углам
подпола,  довольно  большого  для  такого  дома.  Он  видит   в   темноте,
естественно, лучше меня, и того, что он  разглядывает,  освещая  крохотным
огоньком, мне не видно.
     - Мне кажется, - говорит наконец Граф, - что отсюда  все  вытаскивали
разом, а кадку бросили, потому что уж больно тяжела была.
     Я соглашаюсь, снимаю с себя рубаху, делаю куль и набиваю  его  репой.
Рубашка немедленно промокает и начинает вонять.
     - Тут какой-то ход, - голос эльфа из дальнего угла. И вправду, черный
прямоугольник обозначает начало бревенчатого короба.
     - Я почувствовал какой-то наговор, просто, не  видя  ничего,  он  был
несложен, я его снял, оказалось, он от этого входа глаза отводил.
     - А никаких ловушек нет?
     - Нет, нет. Пойдем?
     Я киваю. Ход идет  сначала  прямо,  потом  загибается  -  параллельно
деревенской улице, как я понимаю, а потом сбоку подходит еще один коридор,
что решительно не нравится ни мне, ни Графу. Дальше -  резко  вниз,  снова
прямо и снова вниз, потом петляет так, что  я  всю  ориентировку  потерял.
Снова долго и прямо, а потом Граф вдруг резко шепчет:
     - Погаси огонек! - я беру у него зажигалку и убираю подачу смеси.  На
ощупь мы проходим еще один заворот,  брезжит  свет,  еще  зигзаг  и  стоп.
Последний прямоугольник бревен обрывается в огромный  круглый  зал,  он  в
поперечнике метров под сотню, другую стену и разглядеть  трудновато.  Свет
дают несколько дыр в перекрытии - каменном куполе,  они  расположены  безо
всякой системы и однообразия формы. До потолка зала  метров  двадцать,  он
сложен из грубо отесанных камней величиной с лошадиную голову. Я не  вижу,
как они тут держатся, видимо, просто на плотности кладки. Если  хоть  один
подастся, то неплохой дождичек получится. Мне от таких мыслей не по  себе,
а вот Граф вверх и не смотрит даже. Он, осторожно ступая  по  слежавшемуся
сухому песку, идет к центру зала. Там  стоит  невысокая  пирамидка  серого
камня с этаким серебряным ежиком на вершине.  Из  песка  у  подножья  бьет
фонтанчик светлой и чистой воды, ручеек от него  прямой  лентой  уходит  к
стене и исчезает в щели между камнями. Граф уже перед  пирамидкой,  стоит,
понурив  голову,  и  молчит.  Я  так  понимаю,  что  ему  сейчас   не   до
расспросов-разговоров, и тоже иду в зал, но не к центру,  а  вдоль  стены.
Все сооружение создает атмосферу торжественности и величия, которую портит
только запах рассола, распространяющийся волнами при каждом моем движении.
Глядя вдоль стены,  я  вдруг  натыкаюсь  на  явную  дверь,  каменный  блок
размером чуть меньше меня в высоту и чуть больше - в  ширину.  Сзади  Граф
подходит, весь грустный. Я спрашиваю:
     - Можешь открыть?
     - Нет.
     Понимай как хочешь - то ли возможности нет, то  ли  нельзя.  Я  снова
пытаюсь завести разговор, обвожу все рукой:
     - Громадина какая, а! Гномы строили, наверное?
     - И гномы тоже. - Граф явно не желает вдаваться в подробности; что ж,
его право.
     - Ладно, - говорю, - тогда ты вон туда посмотри!
     Вон туда - это справа от входа, тоже у стенки сложены какие-то  вещи,
кучка небольшая, а  из  светового  отверстия  в  той  же  стороне  свисает
небольшой кусок то ли каната, то ли  лестницы  перекрутившейся  -  втянули
наверх, да неряшливо. Подходим,  глядим  -  два  лука  с  колчанами,  и  к
колчанам по два ножа приторочено. Мешки, фляги, топоры  -  всего  по  два.
Развязываю один мешок - сухари, сушеный овощ какой-то,  несколько  соленых
рыбин. Отлично, берем все. Кто-то к бегству готовился не в одиночку, да не
сложилось, теперь запасы пусть другим беглецами пригодятся. Граф  того  же
мнения   и,   нагруженные,   идем   обратно.   Я   по   дороге   предлагаю
освидетельствовать второй коридор - Граф предлагает мне идти одному, а сам
остается стеречь  снаряжение  и  прикрывать  развилку.  Коридор  пару  раз
изгибается и оканчивается в неглубоком колодце, вернее, в его стене,  чуть
выше уровня воды. Колодец укрыт крышкой, через ее щели пробивается  слабый
свет. По очень удобно сидящим  бревнам  я  долезаю  доверху  и  осторожно,
медленно сдвигаю крышку, пока не получается щель такая, что  в  нее  можно
пролезть, и, высунув голову, оглядываюсь. Колодец расположен с  внутренней
стороны ограды небольшого дворика. Новенький деревянный дом, и  одно  окно
выходит прямо к колодцу, и лучше бы вылезти и прилечь под стеной, там, где
она с оградой соединяется. Забор слабенький, щелястый, напротив видно  наш
заброшенный дом. Тут же, у забора  стоят  два  селянина,  и  один  другому
азартно бурчит:
     - А сегодня в доме  колдуна  неверного  кричали  и  стучали.  Кричали
громко, да не словами, а просто...
     Сзади  меня  тоже  раздается  крик,  не  словами,  а  просто.   Ражий
герой-удалец лет двадцати пяти все же различил меня и  теперь  прыгает  из
окна с намерением скрутить неожиданного гостя.  Я  метаю  нож,  попадаю  в
грудь, но настолько безграмотно я его кинул, что нож не втыкается, слетает
вскользь. Молодец тоже не ожидал, что останется в живых,  замешкался  -  я
кидаюсь в колодец, спускаюсь - дыры не видно, но я ожидал чего-то вроде, и
по памяти ныряю прямо в видимость бревенчатой стенки.  Не  думаю,  что  уж
очень сразу будет погоня и будет ли вообще, но тем не менее до Графа  бегу
бегом и его бежать заставляю. Погреб,  дом,  огород  запущенный,  и  опять
ползком, а потом  полупригнувшись,  отступаем  на  заранее  подготовленные
позиции в наступающих сумерках. В  ложбине,  где  сидит  остальной  отряд,
царят уныние и пессимизм, но когда  мы  вваливаемся  с  провизией  да  при
оружии, настроение меняется. Пахан с уважением и удовольствием смотрит  на
меня, на Графа, принюхивается к мешку и потом говорит:
     - Сейчас в одно место пойдем, тут недалеко.
     К Пахановским "недалеко", я так понял, надо  относиться  скептически.
Уже и луна вовсю светит,  и  звезды  сквозь  дымку  в  небе  видны,  а  мы
только-только добрались до невесть  откуда  взявшегося  в  лесочке  сарая,
старого, дряхлого, но с почти целыми крышей и стенами. Внутри голая  земля
вместо пола, и стоит под прорехой в крыше  котел,  наполовину  наполненный
дождевой водой. Разжигается костер - уже не  я  зажигаю,  а  Паханенок,  в
мешке и кремень с губкой сушеной нашлись, и устраивается пир на весь  мир.
На первое рыба соленая, на второе - размоченная  овощ,  скорее  всего  это
тыква была, и на третье - травяной завар, по запаху напоминающий веник,  а
по вкусу вообще ничего не напоминающий.  И  все  это  с  сухарями,  а  кто
захочет  -  с  водичкой  холодненькой.  В   качестве   застольной   беседы
рассказываю, как мы ходили "по жратву". В  юмористических  и  сатирических
красках  описываю  захват  дома  и  хочу  переходить  уже  к  коридорам  и
подземному залу, но тут Граф меня перебивает и излагает свою версию. В ней
начисто отсутствует зал с обелиском, а припасы мы нашли прямо в  подземном
ходу, у выхода наружу. Я поддакиваю, а про  себя  отмечаю:  Граф  за  само
собой разумеющееся считает, что я не воспротивлюсь искажению фактов. После
еды Пахан укладывается спать со словами:
     - Кому охота, можете караулить, а я  спать  буду.  Здесь  все  всегда
тихо.
     Паханенок  следует  его  примеру,  а  эльфы  в  кружок  собираются  и
принимаются о чем-то беседовать. Я  ложусь  рядом  с  ними  не  без  мысли
подслушать, но разговор так хорошо убаюкивает, и я сам своей  отключки  не
замечаю.
     Утро. Сарай заполнен  дымом  от  разгорающегося  костра,  у  которого
хлопочет Паханенок. Эльфы как не ложились, сидят в почти тех же позах, все
так же между собой говорят. Пахан дрыхнет,  растянувшись  на  прошлогодней
соломе, изредка подергивая уцелевшей бровью. В лучиках  утреннего  солнца,
процеженных сквозь стены и крышу, пляшут редкие пылинки, мелькают мухи.  У
меня просыпаются воспоминания черти-какой давности, и я ни  с  того  ни  с
сего  гнусавлю  по-французски:  "Сегодня   ожидается   слабая   облачность
восемьсот-тысяча, без осадков, магнитное  сорок,  температура  шестнадцать
дробь шестнадцать". Барон аж дернулся, а Хворый в лице  сменился  от  этих
слов, а я гадаю: может, они решили, что заклинание было  сказано  какое-то
не такое? Хворый тихо спрашивает:
     - Эти слова, которые ты сказал, ты  сам  понимаешь?  Ты  знаешь  этот
язык?
     - Ну, не то чтобы знаю язык, а фразу эту слыхал часто, вот,  запомнил
и иногда в шутку говорю.
     А если меня спросят где слышал? Не расписывать же им казарму  и  нашу
магнитолу корейскую, которая кассеты с грехом пополам крутила, а из  радио
брала только три ближайших станции, из них две - на местном аэродромчике.
     - А где ты это  мог  часто  слышать?  -  и  вправду  спросили,  Барон
поинтересовался. Ха, так я вам и сказал.
     - А вам какое  тут  дело  спешное?  Наверно,  для  вас  тут  какая-то
хитрость есть, раз так забеспокоились на самые простые слова!
     Фразу эту я сказал, чтобы темп выиграть  и  в  свои  руки  инициативу
перехватить. Однако, сказавши, сам  замолк,  поняв  весь  смысл  своих  же
вопросов. Откуда эльфы знают  звучание  земного  языка?!  Хворый  медленно
отвечает:
     - Так говорили слуги  мертвого  чудовища,  которое  в  виде  огромной
уродливой мухи прилетало к нам.  Оно  сжигало  всех  и  вся,  кто  к  нему
приближался, а двое людей обихаживали его. Но мертвая муха недолго  смогла
пробыть здесь невредимой. Собралась туча, и молния ударила в  чудовище,  и
вспыхнул страшный костер. Один из слуг умер рядом, а  другой,  обожженный,
уполз в лес, я видел его последние минуты. Он говорил на этом языке!
     Молчу. Затем вопрос:
     - И когда это было?
     - Шесть лет тому назад.
     - А где?
     - Один дневной переход к северу отсюда.
     - А эльфы как там оказались? Тут же такая глушь...
     - Оказались, и все. Мы шли  своей  дорогой  и  встретились  со  злом,
принявшим новый облик. Трудно было сражаться, не зная о нем ничего,  и  мы
понесли потери, пока не сумели собрать и наслать на него тучи. Зато теперь
ничто там не угрожает  проходящим,  только  скелет  обгорелый  да  останки
прислужников - кто их тронет!
     - А ты, Алек, язык слыхал, - Барон вступает. -  Может,  и  расскажешь
нам поподробнее, что это да откуда было, а мы послушаем...
     Понятно. Говори, мол, по-доброму, тебе  же  лучше  будет.  Я  выбираю
самый, пожалуй, нейтральный вариант:
     - Я же с Дальнего Юга, а там живут у  моря  люди  железных  островов,
совсем чужие. Они на таком и многих  других  странных  языках  говорят,  а
мертвые  чудовища  у  них  в  использовании,  но  не  для  войны,  а   для
передвижения или для перевозки чего тяжелого..
     Ни светлые трое, ни двое темных мне явно не верят, но уличить во  лжи
не могут, и поэтому допрос пока окончен. Пахан круто разворачивает тему:
     - Алек, как ты вот этих двух назвал? - тычет в  Графа  с  Бароном,  я
отвечаю, и он продолжает:
     - Так вот, вы берите луки, что в лесу подстрелите, то и есть  сегодня
будем, а сухие припасы прибережем.
     Сборы недолгие. Паханенок всячески увиливает, но своей доли  ноши  не
минует. Под насвистывание птичек и жужжание поздних мух  начинается  новый
отрезок пути. Охотники уже исчезли из виду.  Всем  приятный  народ  эльфы,
только одно плохо - скрытные они, что в общении, что в действиях. Я бы  не
стал гарантировать, что Граф, скажем, не идет за кустами в трех  шагах,  и
никто его не заметит, пока он сам  себя  обозначить  не  пожелает.  Я  все
размышляю над рассказом Хворого и наконец говорю:
     - Слушай, Пахан, ты место, где эта "муха" сидела, знаешь?
     - А как же! Нехорошее место, не ходит никто туда.
     - А мы?
     - И мы не пойдем.
     - А почему? Я на Дальнем Юге с этими чудовищами дела немного имел,  и
знаю, как с ними обращаться. Там и заночевать можно, раз никто не сунется.
     - А что, и вправду, - Паханенок встревает. - Мне-то  что,  и  тебе-то
что, а нехороших мест пусть вон светлые да Алек боятся.
     - Э, нет, - обрывает Пахан, - так рассуждать совсем не дело.  Слушай,
- это он ко мне обращается, - а ты точно уверен, что там никаких сюрпризов
нет? Ладно, тогда посоветуемся - решим.
     К середине  дня  появляются  охотники  с  двумя  белками  и  одним  -
рябчиком, что ли? - и начинается обсуждение, идти  или  нет  на  нехорошее
место. Я изощряюсь в дипломатии и красноречии - аж самому  противно  -  но
своего добиваюсь: идем, хотя и без особой охоты.  Природа  вокруг  не  так
чтобы бедная, но однообразная весьма. Трава вся одинаковая, березки  -  от
одной до другой без разбега не доплюнешь. Правда, Барон говорит, что белок
в ельнике стреляли, да где он,  тот  ельник!  Небо  потихоньку  затягивает
дымка, как обычно здесь бывает, белесая и размытая. Эльфы  места  начинают
узнавать - уже не Пахан их ведет, а они дорогу выбирают.
     Солнце еще за лес не ушло когда мы подходим  к  "злому  месту".  Меня
выталкивают вперед, а остальной народ  за  спиною  держится,  оглядывается
подозрительно  да  принюхивается.  Итак,  продравшись  через   молоденькие
заросли, я первым  выхожу  на  поляну.  На  ней  чернеет  туша  обгорелого
вертолета, двухвинтовой, поперечный. Таких при мне на базе не  было,  и  я
стою в нерешительности. Знать бы, как он сюда попал хотя  бы!  Если  своим
ходом, то скорее всего на нем стоит  лучевой  реактор,  и  тогда  шутки  в
сторону, а если завихрением занесло, то враг его знает, может быть и  так,
и эдак.
     - Стойте все здесь, - говорю, - и за  мною  смотрите,  если  там  все
нормально, я знак подам.
     Железный труп изборожден характерными разводами  -  видимо,  не  одна
молния в него попала, а  с  десяток.  Лопасти  все  почти  поотваливались,
только на правом винте одна висит, покачивается, посерела уже вся.  Стекла
побиты - или сами полопались, дверца открыта,  и  я  не  без  опаски  лезу
внутрь. Прежде всего - нет ли "звездочки"? В брюхе нет, в  гондолах  вроде
бы  тоже,  пульта  не  наблюдается  -  это  меня  радует.  Высовываюсь   в
иллюминатор, машу рукой - мол, все в порядке - и отряд  тихо  и  не  очень
решительно двигается к вертолету, а я разбираюсь, что здесь есть.  Фюзеляж
забит полусгоревшим чем-то, когда-то  были  нужные  и  добротные  вещи,  а
теперь хлам обугленный. Наверное, рейс был откуда-то из глубинки  и  везли
имущество   временного   поста,   а   может,   и    добычу    какой-нибудь
исследовательской группы. Среди прочего нахожу вспученную и порыжелую,  но
целую банку загадочных консервов, а потом контейнер типа "S"  -  надо  же,
помню! - этот контейнер водо-, газо-,  термо-  и  так  далее  защитный,  и
содержимое наверняка сохранилось. Я роюсь в мусоре без всякой цели, просто
хочется найти еще какой-нибудь осколок той, прежней жизни, к  которой  все
никак не удается вернуться. Тем временем  и  спутники  мои  осмелели  -  и
вокруг ходят, и внутрь заглядывают, а Паханенок в движок  залез  и  что-то
там с позвякиваниями крутит. Барон меня зовет наружу - что-то нашел. Я иду
к нему довольно весело,  о  чем-то  рассуждаю,  а  подойдя,  на  полуслове
осекаюсь. Оплетенный густой травой, лежит человеческий скелет.  Одежда  на
нем  была  когда-то  кожаным  летным   комплектом,   но   она   обгорелая,
полуистлевшая и разорванная к тому же - не иначе стервятники  постарались.
Около останков руки врос в землю большой уродливый пистолет, я  наклоняюсь
и поднимаю оружие, а затем, заметив  на  куртке  чудом  уцелевший  карман,
вытаскиваю оттуда пластиковую карточку и гляжу на нее. С фотографии  уныло
смотрит знакомое лицо. Пьеро,  мой  сменный  водитель,  честно  пытавшийся
выполнять все инструкции и рекомендации. Нашел я осколок  той  жизни!  Тут
уже не до самоотчета  -  внутри  словно  бомба  взрывается  и  все  вокруг
становится отвратительным и  ненавистным.  Орки  ко  мне  спиной  стоят  -
сволочи! Эльфы глядят на меня с интересом и пониманием - я  сейчас  бы  их
всех поубивал, плевать на все клятвы. Я перевожу глаза с них на  скелет  -
по черепу бежит струйка муравьев.  Это  меня  добивает  окончательно.  Уже
совсем не помня себя, я вскидываю пистолет и жму оба курка  до  упора.  Из
ст