ом  он  был  с  теленка,  только  страшная  пасть  и
когтистые  лапы  говорили  ясно: хищник. Увидев человека, зверь
сделал два прыжка и остановился в десяти шагах.  Однако  жертва
бежать почему-то не бросилась.
     Динокан угрожающе зарычал.
     -- Господи,-- сказал Савелий жалостливо,-- до чего скотину
довели! Запаршивел, отощал, ребра пырчат, шерсть клочьями...
     Он  вынул  из рюкзака бутерброд с домашней колбасой, кинул
зверю. Динокан поймал на лету, грозно клацнул челюстями.
     -- Ну как? -- спросил Савелий.
     Динокан опустил хвост и униженно помел по траве.
     -- То-то,-- сказал Савелий удовлетворенно.-- Настоящей еды
ты, брат, и не пробовал. И никогда здесь  не  попробуешь.  Лови
еще!
     Он  подбросил  второй  бутерброд. Динокан клацнул, глотнул
два раза. Глаза из  красных  стали  зелеными,  помасленели.  Он
опустил голову и осторожно подошел
     к Савелию.
     -- И  не  стыдно  тебе?  -- спросил Савелий укоризненно.--
Здоровенный кобель, а воюешь  с  жабами  да  мухами.  Оттого  и
отощал как мартовский кот. Разве ж
     мухами наешься, даже если они с корову? Настоящей еды ты и
не нюхал. Пожуй, убедись!
     Он  снова  сел  на  валун,  перебросил  рюкзак  на колени.
Динокан стоял перед ним и смотрел с ожиданием.
     Савелий достал куриную лапку,  осторожно  протянул  зверю.
Динокан жадно втянул незнакомый запах, ноздри затрепетали.
     -- Оп! -- крикнул Савелий.
     Динокан  снова поймал на лету, захрустел. А когда покончил
с пищей богов, посмотрел на человека приниженно и покорно.
     -- Пропадешь,-- сказал Савелий со вздохом.-- Молодой  еще.
Возьму-ка  я  тебя, брат, с собой. Будем на медведя ходить, ишь
какой вымахал.  Да  и  сохатый  от  тебя  не  уйдет,  ты  зверь
справный. И заживем мы с тобой, Васька!
     Он  поднялся,  закинул  рюкзак на плечи. Динокан вздохнул.
Савелий отошел на несколько шагов, оглянулся.  Зверь  стоял  на
прежнем месте и с тоской смотрел на царя природы.
     -- Пошли,-- сказал Савелий и похлопал по ноге.
     Динокан вихрем сорвался с места, мигом очутился рядом.
     -- Пошли,  Васька,--  сказал  Савелий  ласково  и потрепал
динокана по лобастой голове. Наклоняться не пришлось.
     Зверь  довольно  оскалился  и  побежал  рядом.  Когда  они
проходили  через  поселок,  Савелия  удивила мертвая тишина. На
улочке не оказалось ни  одного  ребенка,  с  завалинок  исчезли
старички.
     Он  пожал плечами и повел динокана дальше. А обомлевшие от
ужаса  инсектоны  с  дрожью  следили  из  леса   за   странными
действиями  человека,  который  затащил  упирающееся чудовище в
воду и принялся натирать мокрым песком и глиной, приговаривая:
     -- Это ж надо столько блох завести... Шалишь, не дам нести
в двор заразу. Ты у меня отседова выйдешь стерильным...
     А потом динокан уже  сам  порывался  в  реку,  намереваясь
поплавать, но Савелий снова и снова натирал его песком и окунал
в воду.
     Ящер  прибыл точно в обещанное время. Он степенно вылез из
кабины космолета, но тут  же  с  невероятной  скоростью  юркнул
обратно.  Только зеленый хвост мелькнул в воздухе да взметнулся
песок под когтистыми лапами.
     -- Тю, сдурел,--  сказал  Савелий  сердито.--  Собаку  мне
спужаешь, паря. Потом сам переполох выливать будешь.
     Динокан  угрожающе заворчал. На крутом загривке вздыбилась
жесткая шерсть.
     -- Свой,-- сказал  Савелий,  успокаивая.--  Свой,  хоть  и
ящерка.  А  ты,  паря, не прячься. Я пошутил. Этот песик всякие
образины видывал, не спужается. Вылазь!
     Дверь космолета чуть приоткрылась, гаоист сказал сердито:
     -- Я сам его  боюсь!  Видывал  их  изображения  в  местном
храме... Будь поосторожнее, хомо, это ж лютый зверь!
     -- Теперь  это Васька,-- сказал Савелий.-- С собой беру, а
то зачахнет. Своего пса со двора сгоню. Жрет как свинья, а двор
не стережет. Только курей душит да за  кошками  гоняется.  А  с
этим  и  на  мишку  можно идти. Беру, ибо жалеть надо животных.
Убивать -- много ума не надобно, а жалеть только человек умеет.
     -- Жалеть,-- возразил ящер  нервно.  Он  приоткрыл  дверцу
вполглаза.--  Если  ты,  скажем, кошку пожалел, я бы еще понял.
Хоть она тоже млекопитающее, но мягкая, пушистая,  мурлычет.  Я
видел такую у тебя в доме.
     -- Ошибаешься,  паря,--  сказал  Савелий  твердо.--  Можно
приручить любого зверя, который бегает в стае, но  одиночек  не
берусь.  И  никто  не возьмется. Кошка вовсе не приручена. Была
дикой тварью, дикой и осталась. Только приспособилась  к  жизни
среди  людей.  Любая  собака,  даже самая махонькая, за хозяина
душу отдаст, а вот кошка -- пусть ее хозяина режут рядом с  ней
-- будет  преспокойно  умываться. В нашем таежном селе в каждом
третьем дворе свой волк живет! Тоже в некотором роде динокан...
У соседей прирученный волк подох  с  тоски,  когда  его  хозяин
спьяну в реке утоп.
     -- Надеешься приручить? -- спросил ящер недоверчиво.
     -- Динокан  зверь  из  стаи,--  ответил  Савелий.-- Уже по
природе способен к дружбе. Для него дружить -- необходимость. И
подчиняться более сильному -- необходимость. Понял?  Иначе  как
бы существовала стая? Ты, паря, мне верь. Мы, таежники, природу
понимаем  правильно. Иначе сами сгинули бы в тайге ни за цапову
душу.
     -- Ладно, хомо,-- сказал ящер неуверенно,-- ты убедил,  но
лучше  я  посижу  в  машинном  отделении. А вы лезьте в кабину.
Может, ты и прав, но для меня это только красивая теория. Ты --
другое дело. В твоем дворе всякие чудища  ходят.  Видно,  таков
стиль землян: врагов превращать в друзей!
     Едва  Савелий  затащил  упирающегося  динокана в космолет,
ящер тут же дал старт. На этот раз он явно  побил  все  рекорды
скорости:  звезды  мелькали,  словно искры из трубы курьерского
поезда.
     Савелий одобрительно крякнул, когда  ящер  посадил  машину
почти  возле  дома.  Динокан  выпрыгнул  и мгновенно подхватил,
клацнув зубами, прошмыгнувшую полевку.
     -- Молодец! -- сказал Савелий и потрепал его по холке.
     Ящер  тут  же  шмыгнул  на  свое   сиденье.   Оттуда,   из
безопасного места, помахал зеленой лапой и сказал:
     -- Я  все  уладил. В воскресенье ждем за членским билетом.
Учти,  прием  и  вручение  билетов  --  все   в   торжественной
обстановке,  будут  охотники с разных концов Галактики. Так что
рубашку  надевай  получше.  После  торжественной   части,   сам
понимаешь,  небольшой  банкет,  то  да  се...  Познакомишься  с
мужичками из других миров, послушаешь их рассказы,  сам  что-то
расскажешь.  А  там, глядишь, сдружишься с кем-нибудь. У нас не
скучно, хомо.
     Но, прежде чем  стартовать,  он  с  ужасом  и  восхищением
посмотрел на сильное тело зверя:
     -- Хозяйственный  ты  мужик,  хомо!  Такую  зверюку к делу
приспособил. Тебя брось в  воду,  так  выплывешь  с  рыбиной  в
зубах. Клянусь космосом, в Галактике не пропадешь.

     ЗУБАРЬ

     Савелий   брел  по  колено  в  теплой  прогретой  воде.  В
энцефалитке, в болотных сапогах до пояса, при  карабине  --  он
чувствовал  себя  защищенным  от всех неожиданностей, только бы
удержаться на твердом, не ухнуть в глубину.
     Раздвигая отяжелевшие от воды кусты, чутко  прислушиваясь,
он свирепо думал, что в этом году речка затопила столько-то там
Швейцарий,   Андорр  и  Люксембургов,  а  может,  и  не  только
Швейцарий  --  он   хорошо   знал   географию   только   своего
Тетюхинского   края,--   но   все  равно,  они  там  с  погодой
непотребничают,  реки  вспять  гонят,  над   головой   спутники
мельтешат:  неба не видно, это ж сколько железа вверху носится,
подумать страшно, вот и зарезали, загубили природу...
     Савелий не останавливался, проскакивал островки  просохшей
земли,  снова  плюхался  в  воду,  раздвигал  мусор, отталкивал
трупики птиц и мелких зверьков, ревниво и с горечью  осматривал
охотничьи владения. Пусто...
     Он  прыгнул  на кочку и уже в воздухе дернулся, словно мог
вернуться.
     Под каргалистой березкой бессильно распластался невиданный
зверь с доброе бревно. Как ящерка, серо-зеленый, но в длину под
три метра, рыло длиннющее,
     глаза  взял  от  громадной  жабы,  еще  весь  в   костяных
досочках,  особенно  на  голове  и спине, только пузо вроде как
пузо.
     -- Ах ты ж, несчастное...
     Савелий, подавив удивление, шагнул ближе. Зубарь --  зверя
Савелий  тут  же окрестил зубарем,-- не отрывая морды от земли,
скреб по грязи выпирающими ребрами. Шкура,  сухая  как  бумага,
обтягивала  их так плотно, будто под ней, кроме скелета, ничего
не   осталось.   Вытаращенные   глаза   смотрели   тускло,   их
заволакивало серой пленкой.
     Сапоги  Савелия  выросли  прямо  перед  мордой зубаря, тот
хотел отползти, но лапы  только  дернулись,  царапнули  влажную
землю.  Глаза  зубаря  вовсе  прикрыла кожистая пленка. Он ждал
смерти.
     Савелий нагнулся. Челюсти зубаря были  легкие  и  высохшие
как  дощечки,  что  лежали  много  месяцев на солнцепеке. Пасть
открылась  длинная,  вся  в  алмазно  острых   зубах,   Савелий
уважительно  передвинул пальцы ближе к безопасному краю. Зубарь
не противился, и  Савелий,  придержав  носком  сапога  пасть  в
раскрытом  виде, отыскал в кармане ломоть хлеба, бросил зверюке
вовнутрь, туда же вытряс крошки из карманов.
     Зубарь приоткрыл глаз, недоверчиво покосился на  человека.
Савелий  убрал  сапог,  челюсти деревянно треснулись. Зубарь не
шевелился.
     Савелий вздохнул, шагнул мимо. Дальше  островки  цеплялись
один   за   другой,   там  вешние  воды  силу  потеряли,  земля
приподнялась.

     -- Мария,-- сказал он дома,-- я сегодня зубаря встретил.
     -- Зюбряка?
     -- Да нет, зубаря. Зюбряк  с  рогами,  а  этот  с  зубами.
Зубоносец! Страшноватый такой урод, аж жалко.
     -- Такого не знаю,-- ответила Мария безучастно.
     Она  собирала  на  стол.  Муж  проголодался,  устал, нужно
накормить  его,  как  положено  кормить  мужчину  во  всей  его
мужеской силе.
     -- И я не знал,-- признался Савелий.
     Мария  раскрыла рот, даже остановилась. Ее муж знал все на
свете, то есть в тайге, а чего не было в  тайге,  того,  по  ее
мнению, и знать не стоило.
     -- Пришлый, что ли?
     -- Да.
     -- Из-за реки, наверное,-- предположила Мария.-- Какая там
только нечисть не живет! Только байлазовцам там и место.
     Савелий довольно хлебал борщ пряча усмешку. На той стороне
село Байлаза,  жил  там один, что-то у них с Марией не выгорело
насчет свадьбы, с тех пор она  уверилась,  что  все  проходимцы
родом из Байлазы.
     -- Вряд ли,-- усомнился он.
     -- А ты откуда знаешь?
     -- Бывал в тех краях. Там все такое же.
     -- Чего ты там шастал? -- спросила она подозрительно, даже
посуду перестала тереть.
     -- Интересно,-- ответил он простодушно.
     -- Ах,  тебе  интересно! А я день-деньской сижу одна, а ты
за рекой шляешься, тебе там интересно, лишь бы не дома...

     Утром Савелий собрался в  путь  ни  свет  ни  заря.  Мария
заворчала спросонья, он сурово одернул:
     -- Божья тварь погибает. Как не совестно!
     -- Так бога ж нет,-- сонно ответила Мария из-под одеяла.
     -- Может,  и  нет, а тварь есть. Не веришь, пойди потрогай
зубы.
     Мария, охая и ежась, выползла из постели. Божья тварь,  по
рассказу  Савелия,  не выглядела божьей, бог не стал бы творить
такое страшилище. Разве что это дело  рук  врага  его,  который
создал   эту  мерзость  тайком  да  запустил  в  сад  божий:  в
Уссурийскую тайгу. Или эта тварь самозародилась и  самовывелась
в  канализациях  города -- рассказывают и не такие страсти -- и
ныне поперла в мир. Так ведь город  тоже  создание  врага  рода
человеческого,  а  тайга,  особенно  в  их  Тетюхинском краю,--
единственно правильное место...
     Все  же  покорилась  и,  подгоняемая   Савелием,   собрала
кастрюлю  с  ливером,  даже  укутала  в тряпки, чтобы сохранить
тепло. Савелий собрал рюкзак,  Мария  же  с  облегчением  снова
юркнула в постель, даже не дожидаясь, когда захлопнется дверь.
     Островок   вырос,  зубарь  оказался  на  маковке  острова,
почему-то на боку. Живот был  серо-желтый,  запавший  почти  до
спины,  перепачканный  гнилью,  по  бокам остро выпирали ребра.
Кожа на лапах собралась в складки, хвост пошел трещинами.
     -- Навались,-- велел Савелий. Он  опустил  кастрюлю  перед
узкорылой  мордой.--  Не знаю, что у вас там едят, но тут лопай
что дают. Да и с такими зубищами траву не жрут,  я  ж  понимаю.
Сам не вегетарианец.
     Зубарь  с  трудом  приоткрыл  глаза.  Челюсти дрогнули, он
тужился раскрыть пасть.
     -- Дожился,-- укорил Савелий.
     Он взялся за челюсти  зверя,  стараясь  не  порезаться  об
острые,   как  бритвы,  зубы.  Зубарь  не  противился.  Савелий
осторожно положил зубарю на язык крохотный,  еще  теплый  кусок
мяса.  Язык дернулся, потянулся в пасть. Савелий едва дождался,
пока зубарь трудно и мучительно двигал языком. Наконец по горлу
поползло маленькое вздутие, неторопливо и  туго  приближаясь  к
желудку.
     Зубарь  медленно  оживал.  Савелий скормил ему весь ливер.
Зверюга даже попыталась  вылизать  кастрюлю,  не  сумела  из-за
длинного носа, зато сожрала тряпку,
     пропахшую мясным духом.
     Савелий  опустился на валежину, набил трубку. Зубарь снова
закрыл глаза, уже сыто, осоловело.
     -- Далеко ж ты забрел...-- сказал Савелий, с удовольствием
посасывая трубку,-- но раз уж забрел,  живи...  Все  мы  должны
жить.  Всем  есть  место  под  этим  солнцем.  А что отощал, то
ничего... Край у нас богатый, корма хватит любой твари...
     Зубарь приоткрыл глаз, покосился на пустую кастрюлю, шумно
вздохнул.
     -- Если, конечно, ушами  хлопать  не  будешь,--  продолжал
Савелий,  не  обращая  внимания  на  то,  что  у зубаря ушей не
наблюдалось.-- Я из  тебя  паразита  делать  не  собираюсь,  ты
останешься  зверюкой,  корм  самодобывающей.  Так жить труднее,
зато правильнее. И у зверя гордость имеется... А может,  только
у зверя и осталась?
     Кряхтя,   он  поднялся.  Кряхтел  просто  так,  захотелось
пококетничать возрастом, в теле же переливалась гремучая сила.
     -- Будь здоров, зубарик!

     Через недельку он резво бежал вдоль берега там же по  краю
Байлазы.  Вода  спала,  река  вошла  в  берега,  но земля жирно
чвиркала  из-под   сапог   коричневыми   струйками,   угрожающе
подавалась   вниз,   погружалась,  и  он  шел  как  по  болоту:
незнакомая  зелень,  водоросли,  высыхающие  на  солнце   пучки
выдранной  травы,  которые вода принесла невесть откуда, может,
из краев, откуда и зубаря приперла...
     От кустов мороз по коже  бежит:  с  веток  мертво  свесили
мокрые ослизлые ноги клочья травы и тины, везде чудятся морские
чудища,  мертвые  или  живые, иные клубки травы подсохли: брось
спичку -- вспыхнут как порох, встанут факелами среди болотища.
     Он на ходу высматривал, куда ставить ноги,  потому  зубаря
увидел, лишь когда чуть не столкнулся с ним. Зубарь выскочил из
реки  в  трех  шагах  и,  весь  мокрый,  блестящий, с разинутой
пастью, неуклюже переваливаясь как утка, спешил в  лес.  Позади
еще колыхались кусты.
     Савелий  остановился,  зубарь остановился тоже, повернув к
нему раскрытую пасть. Приподнявшись на  всех  четырех  коротких
лапах, он держал брюхо над землей, даже хвост не касался земли,
хотя  под  бревновидной тушей лапы казались худыми и ослабшими.
Он стоял неподвижно, как  статуя  из  камня,  маленькие  глазки
смотрели как... Ни одна живая тварь не смотрит так, ни медведь,
ни  олень,  ни  глухарь! Так мог бы смотреть придорожный валун,
обрети он глаза, так бы смотрел зыбучий песок.  Этот  зубарь  и
похож  на  живой и двигающийся камень или в лучшем случае -- на
ожившее бревно.
     -- Пшел,-- сказал Савелий.-- Чо стоишь? Беги, догоняй!
     "До чего же тварь не наша",-- подумал он. Волосы на  руках
зашевелились, встали. Изюбрь и тот смотрит человечьими глазами,
в  самой  малой  птахе  лесной  и  то  есть  от человека, а это
бегающее  бревно!  Да  не  просто  бревно,  а  затонувшее   сто
миллионов  лет,  ставшее  камнем,  живущее  уже по законам той,
другой  жизни...  Или  еще  той,  что  сто  миллионов  лет   до
человека...
     -- Пшел,-- повторил Савелий громче.-- Брысь с дороги!..
     Зубарь  не  двигался.  Его пасть чуть присомкнулась, затем
челюсти снова шевельнулись, верхняя поползла вверх,  словно  ее
тянули  невидимые цепи. Блеснули длинные и частые зубы, за ними
лежал странно серый язык, совершенно сухой, хотя зубы  блестели
от слюны.
     -- Брысь, говорю! -- рявкнул Савелий.
     Он  замахнулся прикладом. Зубарь чуть присел, изогнул шею,
готовясь принять удар и еще больше раскрывая пасть. В этом тоже
было что-то от ожившего камня: живой  зверь  испугался  бы  или
разъярился, а этот механически примет удар, тут же, как оживший
капкан, цапнет за приклад, размелет его в щепы...
     -- Ах, чертяка...
     Савелий  потоптался  и,  не  сводя  глаз  с  зубаря, пошел
огибать зверя по дуге, а земля проседала, ноги проваливались до
колен, и так добрел опять до тропки. По сапогам ползла грязь  и
жирная  вода,  Савелий  опустил  голенища  до коленей, погрозил
зубарю.
     Зубарь оставался на прежнем месте. Он еще  больше  походил
на  камень,  ибо налетел ветерок, кусты качнулись, все пришло в
движение, только зубарь не шевелился и все тем  же  неподвижным
взглядом следил за Савелием.
     -- Ты даже и не скотина,-- ругнулся Савелий.
     Он  пошел дальше, прислушиваясь к каждому шороху, стараясь
растворить неприятный осадок. Ишь,  неуступчивый.  Правда,  он,
Савелий,  царь  природы,  и  не  домогается, чтобы ему завсегда
уступали дорогу, даже неудобно  порой,  что  хозяин  тайги  или
красавец  благородный  олень  поспешно  уходят в сторону, будто
чужие в лесу, ворюги какие, но все-таки привык уже, удобно так,
не этому кривоногому уроду менять порядки в  исконно  нашенском
лесу...

     Потом  пришло  короткое  жаркое  лето.  Зубарь  больше  не
попадался,  хотя  Савелий  вдоль  Байлазы  ходил  часто.  Пошли
осенние  дожди,  урочище  на  правом  берегу стало непроходимым
вовсе, и Савелий постепенно перестал вспоминать чудную зверюгу.
     Только к  зиме,  когда  вовсю  ударили  морозы,  подсушили
землю,  он  сходил  в Кедровое урочище, поворчал, что опять эти
чертовы спутники да ракетные самолеты урожай орехов испоганили,
вернулся с пустыми руками, благо хоть капканы выставил.
     Большой выход туда сделал, когда  выпал  снег.  С  ружьем,
набив   рюкзак   капканами,   встал   у   крыльца  на  лыжи,  с
удовольствием растопырил до  упора  реберные  дуги,  заполняясь
свежим воздухом. Всякий раз тайга другая, и всякий раз хорошо!
     Мария  шла  следом.  Ее лыжи были пошире, ибо и сама Мария
пошире  Савелия,  за  плечами  у  нее  карабин   и   рюкзак   с
расфасованными ломтиками мяса для капканов.
     Савелий  двигался  широко,  размашисто, с горок мчался, не
сбавляя скорости, внизу нетерпеливо дожидался  Марии,  что  все
притормаживала,  и  снова  бросался  вперед,  радостно чувствуя
сильные упругие мышцы.
     Миновав перелесок, выскочил с разбега на берег реки.  Тело
уже  наклонилось,  изготовившись  к  быстрому спуску на лед, но
сзади  ойкнула  Мария,  ноги  сами  развернули  лыжи   поперек,
уперлись.
     На  излучине,  где  быстрое  течение не дало затянуть реку
льдом,  резвились...  зубари.  Трое  лежали  у  самой  полыньи,
вытянув  морды  и  подобрав  лапы,  став еще больше похожими на
бревна, еще двое тяжело кувыркались в воде, но не просто так, а
по делу: ловили рыбу, что  отовсюду  плыла  к  полынье  хватить
глоток воздуха.
     Те трое, что лежали, казались толстыми, костлявые щитки на
спинах  раздвинулись,  и оттуда, законопачивая щели, выбивалась
красновато-бурая шерсть.
     Вода  выплескивалась  на  край,  замерзала.  Один   зубарь
вынырнул  с рыбиной поперек пасти, подпрыгнул, уцепился когтями
за лед, вылез с натугой. Еще один попытался  выбраться  следом,
но сорвался с шумом, обдал других брызгами.