илизации  разговаривают  на  неком
космолингве  и,  стоит только подобрать к нему ключ, как станет
возможным говорить со всей Вселенной. Даже с самыми  удаленными
из  магагалактик.  Расстояния  не  играют существенной роли для
сверхцивилизаций. Они переговариваются не с помощью там-тамов.
     Прошло достаточно  много  времени,  пока  мы  поняли  свою
беспомощность.  Расшифровать  язык  сверхцивилизаций...  Так же
просто дикарю из племени  мамбо-юмбо  понять  нашу  разговорную
речь. И дело даже не в разных диалектах. Словарный запас дикаря
насчитывает десять-двадцать слов. "Есть", "спать", "убивать", и
т.д.  Попробуй  объясни  ему  значение слов "интеллектуальный",
"глобальный",  "кино",  "телевизор",  которые  мы   употребляем
постоянно.
     -- Не  с  того  конца,--  сказал  Флемминг однажды. Он был
измучен до крайности.
     Мы уже созрели до этого признания. У каждого перед глазами
все чаще возникал гадкий призрак поражения.
     -- Мы еще не накопили достаточного запаса  слов,--  сказал
Моцумото. Он устал не меньше любого из нас, но упорно продолжал
выполнять работу, в результатах которой сам сомневался.
     -- Нам никогда не понять эти слова,-- сказал я.
     -- Что ты предлагаешь? -- спросил Дагер.
     Что  я  мог предложить? Только пожал плечами. Все с тоской
ощущали    собственное    бессилие.    Язык    цивилизации    и
сверхцивилизации...  Не  так  уж  и  приятно  чувствовать  себя
дикарями. Все-таки целые  века  человек  любовно  называл  себя
царем  природы  и  венцом  творения.  Даже  в наш век ожидаемых
контактов  мы  населили  в  своем  буйном   воображении   целые
галактики подобными себе существами.
     -- А что, если пойти на поклон?
     Это сказал Моше. Все повернулись к нему.
     -- Выйти самим в космос? -- сказал он.
     -- Со своим вяканьем...-- сказал Дагер с горечью.
     В  самом  деле, что бы стал передавать по радиопередатчику
человек из племени мамбо-юмбо, если бы понял его назначение?
     Нам мгновенно стало стыдно, едва каждый представил себя  в
этой  роли. Я почему-то явственно вообразил себя в аппаратной с
перьями на голове и окровавленным скальпом за поясом.
     -- А что нам остается? -- сказал Моше настойчиво.
     Пожалуй,  только  один  он  мог  предложить   такое.   Все
остальные  считали  себя  слишком  гордыми, чтобы "позориться".
Хотя   понимали,   что   сверхцивилизации   значительно   легче
разобраться  в  наших  примитивных символах. Если ей передавать
достаточное количество материала, то она быстро  освоит  его  и
ответит в нашем собственном коде.
     Разошлись, пряча глаза. Этой ночью каждый решит...

     -- Выбери   самую  чистую  передачу,--  попросил  Флемминг
Моцумото,-- может она окажется самой ближней.
     Сказался чисто человеческий рефлекс: разговаривать с  тем,
кто  рядом.  Хотя  и  этот  собеседник  мог  отстоять  на сотни
парсеков.
     Моцумото молча вертел верньеры настройки. Мне  показалось,
что  он  прячет лицо от нас. Да и каждый из нас все еще избегал
встречаться взглядами с товарищами. Дикари в перьях...
     -- Вот,-- сказал Моцумото, все так же не глядя  на  нас,--
самый чистый и громкий голос. Если мерять земными мерками...
     Если  мерять  земными  мерками,  то это была самая близкая
станция.
     Флемминг   положил   перед    Моцумото    текст    заранее
согласованной с ООН и со всеми правительствами передачи.
     -- Давай! На этой же частоте.
     Мы   были  уверенны,  что  пройдет  немало  времени,  пока
сверхцивилизация  заметит  наше  комариное  присутствие.  Потом
пройдет время, пока расшифруют наши примитивные символы речи...
     Но   едва   передача   кончилась,   как  ожило  печатающее
устройство:
     -- "Мало информации. Еще".
     Это был колоссальный успех. Когда я  впоследствии  пытался
вспомнить  и  проанализировать  эту  историческую  минуту, то в
памяти  всплывали  только  наши  глуповато  растерянные   лица.
Свершилось!
     Ринулись  за  материалом.  В  течение трех дней передавали
все,  что  казалось  важным,  но  космос  требовал  все   новой
информации.
     Наконец, однажды громкий и чистый голос сказал:
     -- Кто вы?
     Мы бросились к передатчику.
     -- Мы -- люди! Человечество. Мыслящие существа! А кто ты?
     Да  простят нам потомки сумбурность первого контакта. Речи
некогда было готовить и согласовывать. Самый большой  умник  из
нас оказался способным экспромтом говорить глупости.
     -- Я -- Разум,-- ответил Голос.-- Кто вы?
     -- Мы  --  тоже разумные,-- стучал наш передатчик,-- мы --
жители Земли.
     -- Непонятно,-- ответил Разум.-- Кто вы?
     Нужно было отвечать без промедления и мы  снова  повторили
свои данные.
     -- Непонятно,--  сказал  Разум еще раз.-- Там вы не можете
быть.
     -- Почему? -- воскликнули мы в один голос.
     -- Там нахожусь Я,-- ответил Разум.
     На этом передача оборвалась.

     Вряд ли кто из нас сомкнул глаза в эту ночь.  Лихорадочное
возбуждение  жгло  мозг  и  гнало  сон.  Мне  было  слышно, как
беспокойно ворочался в  своем  гамаке  Моцумото.  Вряд  ли  ему
помогал  и  волевой контроль. А обо мне и говорить было нечего.
Едва только дождался семи утра.
     В аппаратной уже находились Флемминг, Моше, Дагер.
     -- Нет ли идейки? -- спросили меня  вместо  приветствия.--
Мы здесь уже все перебрали. Параллельные миры, временные петли,
антимиры, дискретные миры...
     -- Сигналы  из будущего? -- спросил Моцумото, появляясь на
пороге.
     Флемминг безнадежно пожал плечами.
     -- Все  невероятно  и  поэтому  вероятно.  Нужно  наладить
связь. Как там у тебя, Моше?
     -- Сейчас,--  прошептал  Моше.-- Знаете, Флемминг, было бы
значительно естественнее, если бы вы сплясали лезгинку на  этом
пульте.
     -- Есть   две  гипотезы,--  сказал  Дагер.--  Первая:  эта
сверхцивилизация размещается где-то на нашей Земле, но так, что
мы ее  не  видим.  Что-нибудь  принципиально  отличное.  Вторая
гипотеза:  мы  все спятили. Честно говоря, я уже готов поверить
во второе.
     Голос отозвался сразу, едва настроились на его волну.
     -- Земляне? Какие вы?
     Мы,  как  могли,  описали  облик  гомо  сапиенса,   выдали
наиболее  полные  данные о его интеллектуальном уровне, органах
чувств, социальном устройстве. Ну, почти не приукрасили себя.
     Разум некоторое время переваривал  наше  сообщение.  Потом
сказал радостно:
     -- Я знаю, кто вы. Вы -- это Я!
     -- ???
     -- Вы -- мои нейроны. Я, по-вашему, Всечеловеческий Мозг!
     В  голосе  Разума  слышалось  величайшее  изумление. А что
можно было сказать о нас?
     -- Никогда бы не подумал, что нервные клетки  моего  мозга
обретут самостоятельное сознание,-- продолжал Разум,-- ведь это
вовсе не обязательно для моего существования...
     Мы были ошеломлены до предела. Всечеловеческий Мозг!
     -- Но  ведь  мы  --  самостоятельные  единицы!  -- крикнул
Флемминг,-- мы очень часто не можем понять даже друг друга!
     Разум ответил уже спокойнее:
     -- Значит вы сами не подозреваете, что  связаны  биополем.
Но  все-таки  шесть  миллиардов ваших мозгов объединены в один.
Мой...
     Мы были раздавлены. Мы, простые смертные, разговаривали  с
бессмертным  Всечеловеческим  Мозгом.  Который  объединял  наши
знания и  способности  в  нечто  неизмеримо  более  высокое  по
качеству! Интеллектуальный гигант Вселенной...
     Моцумото   подошел   к   иллюминатору  и  стал  пристально
всматриваться в черный  мрак  космоса.  И  мы  знали,  куда  он
смотрит. Там была наша планета, наша Земля...
     -- С  кем  ты  говоришь? -- спросил он, не оборачиваясь.--
Так, в большом космосе?
     -- С подобными себе,-- ответил Разум.
     Значит в космосе есть еще такие  же  Супермозги?  А  может
быть, даже...
     -- А есть ли на планетах,-- спросил я,-- подобные нам?
     Разум ответил, не задумываясь:
     -- Вполне   возможно.   Я   не   интересовался  внутренним
устройством моих друзей. Знаю,  что  космос  населен  подобными
мне!
     -- Давно  ли  ты  поддерживаешь  с  ними связь? -- спросил
Дагер.
     -- Миллионы лет. Я ведь еще очень молод.  И  мал.  А  есть
Супермозги размером с Галактику!
     Это   и   понятно:   человечество  жило  только  на  одной
планете...
     -- Скоро и ты,-- сказал я,-- начнешь  распространяться  на
соседние системы. Уже строят первый звездолет...
     -- Да,--   подтвердил   Разум,--   я   как  раз  собираюсь
дотянуться до ближайшей звездочки. По-моему, там есть  земляные
шарики, что вы называете планетами...
     У  меня  закружилась голова. Кто собирается дотянуться: он
или мы?
     У коллег было  не  лучше.  Флемминг  воспаленными  глазами
смотрел  на  индикаторную панель, словно это она говорила такие
несуразицы.
     -- Разве ты не  чувствуешь,--  спросил  я,  когда  горстка
космонавтов устремляется через пространство?
     -- Я  почувствую,--  был  ответ,--  что  тянусь к соседней
системе. А вы ощущаете, что делают в этот  момент  какие-нибудь
два-три нейрона в вашем мозгу? Из двадцати четырех миллиардов?
     -- А если космонавты погибнут?
     -- В ваших мозгах ежесекундно гибнут нейроны.
     Да,  он  был  прав.  Короткоживущим  клеткам  человеческий
организм может показаться бессмертным. Но люди умирают,  другие
родятся  на  смену.  Нормальный  обмен  в  этом сверхгигантском
Разуме... который вовсе не бессмертен. Он только живет, сколько
существует и будет существовать человечество...

     Этот вопрос вертелся на языке у  всех.  И  каждый  избегал
касаться его. Среди всяких вопросов есть и стыдные...
     Первым  не  выдержал  Дагер.  Избегая  смотреть на нас, он
спросил Разум:
     -- Ты ведь не можешь состоять  из  однородной  коры.  Есть
отделы  главные  и  второстепенные. Гипофиз, мозжечек и другие.
Ответь, как ты воспринимаешь нас? Все  ли  человечество  вносит
одинаковый  вклад  в  твои  мыслительные  процессы?  Оно  у нас
разделено на нации. Существуют  различные  народы...  Различные
способности...
     В  его  глазах горел огонек непонятного фанатизма. А черт,
почему непонятного? Стыдно теперь признаваться, но в тот момент
я тоже с нетерпением ждал ответ.  Я,  как  никто  другой,  знал
истинную величину вклада, который внесли в сокровищницу мировой
культуры славянские народы. Особенно украинский.
     Краем  глаза  видел,  как  подались вперед Флемминг, Моше,
Моцумото.
     Голос ответил:
     -- Непонятно. Что такое -- нация? Я -- Разум.
     А сегодня он сказал:
     -- Я помогу вам избавиться от болезней.  Вы  мне  поможете
избавиться  от  моих.  И  не только от войн. То, что я узнал от
вас, не говорит о здоровье человеческого общества. А это  очень
важно  и вам и мне. Послушайте, я -- Разум, обращаюсь к каждому
человечку в отдельности: давайте будем сотрудничать!  Мы  нужны
друг другу. Мы необходимы друг другу! Помогите мне, я -- Вам...
     Не  знаю,  когда я вернусь к своему хобби. Да и вернусь ли
вообще... Дело в том, что мне и человечеству предложили  только
две дороги. Одна -- к звездам, вторая -- в пещеры...
     И нельзя одновременно идти по обеим.

     БЕЛАЯ ВОЛНА

     Мария бросилась мне в объятия.
     -- У тебя все хорошо? -- спросила она встревожено.
     -- Нормально. А что?
     -- У  тебя такое лицо... И круги под глазами. Ты замучаешь
себя!
     -- Приходится  работать  круглыми  сутками,   Мария.   Мир
сотрясают   волны   нестабильности.   Пока   идут   на   уровне
микрочастиц, но если это распространится на порядок выше? А  мы
не    можем   уловить   закономерность,   не   знаем   причину!
Математический   аппарат   служить    отказывается!    Работаем
круглосуточно, но разгадка ускользает, ускользает!
     Рядом  остановилось такси, мы забрались на заднее сидение.
За окнами побежали назад все быстрее и быстрее дома.  Я  ощущал
на   затылке   легкие  пальцы  Марии,  что  перебирали  волосы,
поглаживали,  незаметно  снимали  головную  боль,   напряжение,
успокаивали...
     Я  повернул  голову.  Она  внимательно смотрела на меня, в
глазах были нежность и сострадание.
     -- Прости,-- сказал я с раскаянием.-- Устал, как пес. Тебе
совсем не уделяю внимания.
     -- Ты измучился на своей работе...
     -- Да. Прости!
     Я поцеловал ей руки. Она подставила лицо, и я  целовал  ее
глаза,  ощущал  губами  трепещущие ресницы, теплые нежные щеки,
пухлые губы, и усталость уходила, растворялась,  вымывалась  из
тела.
     -- Дорогая  моя,-- сказал я горько,-- когда ты перестанешь
уходить? Сейчас надвигаются трудные времена, нам бы вместе...
     -- Трудные,-- согласилась она со  вздохом.--  Поэтому  нам
нельзя... Я сразу же окунусь в домашнюю возню, в стирки, кухню,
буду   счастлива.  Выходить  в  суровый  мир  науки  уже  будет
тягостно, неспокойно, даже страшновато. Нет, дорогой, не спеши!
     Мария  осталась  в  автомобиле,  а  я  выскользнул   возле
института,  торопливо  взбежал  по ступенькам. Когда оглянулся,
темный силуэт машины уже скрылся за поворотом.
     В институте  я  проскользнул  мимо  дверей  шефа  к  своей
лаборатории,   бросился  к  установкам.  Огромные  как  древние
животные, нагоняющие страх  на  новичков,  они  занимали  почти
половину  нижнего этажа. К некоторым из них я уже нащупал путь,
пытаясь заставить  работать,  над  другими  еще  ломал  голову,
стараясь понять: зачем Овеществитель их создал, не для того же,
чтобы пугали своим чудовищным видом?
     Руководитель сделал вид, что моего опоздания не заметил. А
может,  не  заметил  и  в  самом  деле. Усталый, посеревший, он
спустился в лифте,  вопреки  обыкновению  бегать  по  лестнице,
тренируя сердце, сказал треснувшим голосом:
     -- Дальние   проблемы   пока   оставь.  Сегодня  рассчитай
изменения  в  энергетическом  заряде  микрочастиц.  Это  сейчас
важнее.
     -- Но,--  заикнулся я ошарашено,-- освоение Странных машин
несет в себе так много! Вдруг в них заключены такие знания,  до
которых нам идти еще тысячи лет?
     -- Оставь,--  повторил он глухо, и я понял, что это уже не
приказ, а просьба.--  Вон  те,  серые,  к  которым  ты  все  не
подберешь  ключ,  остались  от  предыдущей  Вселенной.  Нам их,
скорее всего, не разгадать никогда.
     -- От предыдущей?
     -- Да.
     -- Но как же это возможно? -- ахнул я.
     Кровь отхлынула, ушла во внутренние органы, и в зеркальной
панели напротив отражался  человек  с  желтым  как  у  мертвеца
лицом.
     Руководитель вздохнул, отвел глаза:
     -- На  следующей ступени ты бы узнал... Это тайна, которую
непосвященным знать пока не следует. Так  сочло  большинство  в
Совете...  Волна  Уничтожения  иногда  щадит отдельные частички
мира. Бывает, уцелевает обломок здания, машины, клочок записей,
а то и человек спасается, перейдет в другой  мир.  От  него  то
мудрецы и узнают истинную картину мира.
     -- Значит... значит наш мир не вечен?
     -- Крепись.   Крепись!   Миры   были   и   до  нас.  Будут
по-видимому, и после нашего. Нам очень повезло:  три  последние
волны  были  слабыми.  Уцелели  не  только  отдельные записи из
прошлой вселенной, но спаслось трое!.. Они рассказали  страшные
и  удивительные  вещи.  Теперь  мы  знаем,  что  новой волны не
избежать, и труды с информацией рассредоточиваем по всему миру.
Если уцелеет хоть камешек, то люди нового света  получат  сразу
добытые  нами  знания.  Им  не  придется начинать с нуля, будет
время подготовиться,  что-то  сделать!  Может  быть,  они  даже
найдут разгадку Волн и сумеют им противостоять.
     Ледяной   страх  разливался  между  лопаток,  проникал  во
внутренности, замораживая меня  всего,  превращая  в  сосульку.
Передо  мной колыхалось сильно постаревшее лицо руководителя, и
я,  собрав  силы,  стараясь,  чтобы  голос  не  сильно  дрожал,
спросил:
     -- Неужели дело так серьезно?
     -- Очень,--  ответил  он  сразу  же, даже не заметив моего
состояния,-- Очень серьезно. Так что времени не теряй.
     Я не стал терять времени, тут же позвонил Марии:
     -- Алло? -- послышалось в трубке.
     Я помолчал, вслушиваясь в ее удивительный голос.
     -- Алло?  --   повторила   она,   уже   с   вопросительной
интонацией.
     Я молчал.
     -- Алло,--  сказала  она  в третий раз.-- Ничего не слышу,
перезвоните из другого автомата.
     Я сказал поспешно:
     -- Мария, это я... Тут, гм, помехи. Я вот что хотел...
     -- Бессовестный,-- перебила она весело,-- все балуешься!
     -- Мария, шеф велел не терять времени. Что-то  надвигается
на мир, надо спасать...
     -- Ну и спасай.
     -- Я  и  спасаю.  Никуда  не уходи, я заеду за тобой через
двадцать минут.
     Я сбежал вниз. Институтская машина оказалась  свободна,  а
шофера разыскивать я не стал.
     Машина   неслась  по  шоссе.  Справа  мелькнули  развалины
древнего театра или цирка. Там круглая арена и остатки каменных
сидений, что ровными уступами спускаются к арене или к сцене.
     Именно там мне однажды в детстве  посчастливилось  увидеть
Овеществителя.  Мы  тогда  с Петром, школьным другом, лазили по
развалинам, ловили ящериц, что вылезали  греться  на  солнышке,
сами пропитывались солнцем...
     Помню,  как  Петр  вдруг  схватил меня за руку, зашипел на
ухо. Откуда ни возьмись, на арену выбежал измученный человек. В
светло-сером костюме, при галстуке, но почему-то босой,  ступни
в  крови,  перепачканные  грязью.  Дышал он с хрипом, лицо было
белое как мел.
     Когда он был уже на середине арены,  из  развалин  туннеля
выметнулось  огромное  тело,  развернулось  в прыжке, мелькнула
оскаленная пасть. Острые зубы блестели, длинные и страшные  как
ножи.
     Громовой  рык  потряс  цирк.  Человек  оглянулся, его ноги
приросли к земле. Неправдоподобно громадный тигр настиг  жертву
в  два  прыжка.  Я  рванулся на помощь, но Петр цепко держал за
рукав, зашипел яростно:
     -- Не успеешь!
     -- Но погибает же...
     Тигр обрушился на человека. Мы услышали треск,  почва  под
нами  качнулась.  Вдруг тигр быстро уменьшился, теперь это была
черная собака. Она равнодушно лизнула человека, он  смотрел  на
нее  оторопело, а собака огромными скачками унеслась прочь. Там
высилась стена, но собака, как я  видел  отчетливо,  прошла  ее
насквозь.  Правда,  я  тут же убедил себя, что она скользнула в
тень и там легла, невидимая.
     Человек  поднялся,  затравленно  обвел  глазами   каменные
стены.  Мы  молча  наблюдали,  как  он опустил голову, обречено
пошел дальше. Каменные скамьи  загораживали  ему  путь,  но  он
упрямо карабкался, наконец скрылся из глаз.
     -- Это был Овеществитель! -- сказал Петр потрясенно.
     -- Такой обыкновенный? -- ахнул я.-- Не может быть...
     -- Но ты же видел!
     -- Как же он может... такой... такой...
     -- Не знаю,-- ответил Петр угрюмо.
     Мы  понеслись  на арену. Я поскальзывался, камни выглядели
иными, одни выросли, другие исчезли вовсе.
     -- В нем нет ничего необыкновенного,-- крикнул я  Петру  в
спину.
     -- Зато  мощь  его  необычайна,-- отозвался он свирепо. Он
оступился, мелькнула над землей разодранная в кровь лодыжка, но
Петр не останавливался, лишь на миг повернул на бегу лицо,  где
презрение  боролось  с  отчаянием,--  как  несправедливо:  быть
наделенным  такой   странной   мощью,   и   так   бездарно   ею
пользоваться!
     Под   левой  стеной  растерянно  топтались  люди,  человек
десять. До  появления  Овеществителя  их  здесь  не  было.  Они
растерянно   озирались,   все   больше   и   больше   пугались,
пронзительно вскрикнула одна из женщин, в страхе завизжала  еще
одна.
     -- Овеществитель!    --   яростно   сказал   Петр.--   Это
ничтожество  сотворило  их  походя,  вряд   ли   заметив   факт
творения...
     -- Невероятно,-- прошептал я.
     Мы подошли, замедляя шаг, к людям.
     -- Не пугайтесь,-- сказал Петр быстро и громко.-- Мы здесь
живем,  все  правильно. Мир таков, какой есть. Все вы займете в
нем свои места.
     На  площадь  ворвались  с   воем   универсальные   м