али на указанные места.
     Далеко впереди блеснула искорка. Исчезла на миг, сверкнула
снова  --  уже  ярче.  Судя  по  скорости  перемещения, это был
ракетный спасательный катер. Он держал курс прямо на каравеллу:
радиостанция жилета подавала сигналы четко.
     Ван  Страатен  опустил  подзорную  трубу,  сказал   что-то
коротко   и   резко.  Плотник  помедлил,  тяжело  посмотрел  на
капитана. Ван Страатен  повернулся  к  нему,  повторил  приказ,
повысив голос.
     Плотник опустил голову, ответил почему-то по-русски:
     -- Будет исполнено, кэптен..
     Поколебавшись,   бережно   снял  с  шеи  нательный  крест,
поцеловал благоговейно и надел Назару. Тот ощутил прикосновение
к шее мокрой волосяной веревочки. Крестик задел  щеку,  оставив
странное ощущение тяжелого живого металла.
     Вдруг,  не успел Назар опомниться, сзади схватили огромные
руки, взметнули над палубой. Назар  закричал.  Кто-то  ругнулся
над ухом.
     -- Чего  вопишь? -- донесся сумрачный голос плотника.-- За
тобой идут. В сем  камзоле  тебе  надежнее,  чем  у  нас...  Не
сгинешь.
     Назар  почувствовал,  что  его переваливают через борт. Он
ударился ногами, услышал рядом тяжелое надсадное дыхание. Пахло
солью и крепким мужским потом.
     В этот момент корабль сильно накренился, и Назар  сорвался
в бездну.
     Его  выловили  через  две минуты. Странно, никто не вопил,
что видит корабль-призрак.  Летучего  Голландца  уже  никто  не
видел,  да  и  что можно было заметить в такую бурю в кромешной
тьме?
     Очутившись на палубе атомохода, Назар инстинктивно пошарил
на груди,  вспомнив  крестик  плотника.  Пальца  скользнули  по
синтетической ткани жилета... Пусто...
     "Привиделось,--   мелькнуло   в   голове,   и   он  ощутил
несказанное облегчение от того, что  все  в  мире  снова  стало
понятно и обыденно.-- Фу-у... А я уже подумал..."
     И  в  этот  момент нащупал на шее волосяную веревочку. Без
креста. Долго лежал, закрыв глаза. И, успокаиваясь, думал,  что
со  временем сумеет убедить себя, что сам зачем-то надел на шею
эту веревочку.

     ЧЕЛОВЕК СВОБОДНЫЙ...

     Зверев  откинулся  в  кресле,  рассматривая  нас,   сказал
потеплевшим голосом:
     -- Да-да,  теперь  я  узнал  вас.  Не  сразу, правда... Мы
учились в девятом, а вы, Елена, в седьмом. Верно?
     Он перевел взгляд на мою сестру.  Она  сидела  неподвижно,
злая  и надутая. Хотя мы пришли к бывшему моему однокласснику с
козырным тузом в кармане, но его просторный кабинет, дисплей на
боковом столике и целый ряд телефонов  впечатляли.  Зверев  был
уже  профессором,  доктором  наук,  вся  обстановка  кричала об
уверенном  благополучии,  в   то   время   как   мы   выглядели
попрошайками  из  старого  фильма.  Ленка  вовсе последние годы
махнула рукой на свою внешность,  косметикой  не  пользовалась,
тряпками  не интересовалась. На ней была старая юбка и облезлая
кофта, которую носила еще ее бабуля.
     -- Верно,-- ответила она хмуро.--  Пятнадцать  лет  назад.
Или  больше?  Вы за это время добились огромных успехов, не так
ли?
     Он засмеялся:
     -- Ну, смотря, что называть успехами. В науке  не  так  уж
заметен  прогресс!  Когда  ученый  делает  открытие,  он не сам
поднимается, он поднимает все человечество! А это не так легко,
народу на свете сейчас уже больше, чем муравьев  в  тропическом
лесу.
     Потом,  вспоминая  все,  что  говорил  Зверев,  я  находил
глубокий смысл.  Почти  откровение.  А,  может  быть,  глубокий
только  для  меня,  а другие давно знали, для них это прописные
истины, но в те минуты я был  переполнен  своими  убийственными
доводами,  стремился  их  поскорее  высказать,  и, как всегда в
таких  случаях,  не  только  не  пытался   вникнуть   в   слова
противника, то есть, Зверева, а вовсе их не слышал.
     Елена спросила раздельно, глядя прямо в глаза Звереву:
     -- А  как  обстоит  дело в области парапсихологии? Большие
успехи?
     Зверев опять засмеялся. В кабинет вошла секретарша, внесла
на подносе три  чашечки  черного  кофе,  сахарницу,  серебряные
ложечки.
     -- Попьем?  --  предложил  он деловито.-- Люблю крепкий...
Помню, вы оба еще в школе были помешаны на парапсихологии.  Или
тогда  в  моде  были  снежный  человек, Несси, деревья-людоеды,
бермудский   треугольник?   Нет,   бермудский   треугольник   и
чудо-знахари  пришли  позже. А тогда разгоралась заря тибетской
медицины, йоги и, конечно же, парапсихологии. А для нас все  та
же  знакомая  жажда  чуда  и вера в чудеса. Конечно же, никаких
успехов в парапсихологии нет и быть не может.
     -- Потому, что не может быть никогда? -- съязвила она.
     -- Совершенно верно,-- ответил он, явно принимая  вызов.--
Есть законы природы, которые неуязвимы. За тысячи лет набралась
тысяча  томов по оккультизму, эзотерическим знаниям, телепатии,
парапсихологии,  телекинезу  и  прочим  чудесам.  И   что   же?
Результат  все  тот  же  --  нуль.  А прочем, другого и быть не
может.
     Я покосился на сестру. Выбросит ли она  на  стол  козырный
туз. Нет, еще тянет.
     -- Хотя,-- сказал Зверев, посматривая на нас с насмешливой
симпатией,--  очень хорошо понимаю адептов мистического! У меня
тоже бывают  минуты  упадка,  слабости.  А  оккультизм  обещает
р-р-раз  и  в дамки! Не надо ни многолетней учебы, ни каторжной
работы -- сразу властелин мира! Верно? Ведь  достаточно  только
читать  мысли,  и  ты уже получаешь явное преимущество над всем
человечеством! А если научиться двигать двухпудовики? Ведь  две
урановые  половинки  весят  меньше!..  Словом,  слабые  находят
лазейки. Одни покупают лотерейные  билетики,  чтобы  без  труда
загрести  все  крупные выигрыши, другие уходят в мистику -- там
обещано еще больше...
     Мы прихлебывали горячий  кофе,  внимательно  рассматривали
розовощекого   довольного   собой   Зверева.  Козырь  уже  явно
накалялся в кармане у Ленки, прожигая подкладку.
     -- Я наслышан о наших московских  кудесниках,--  продолжал
Зверев,  раскрасневшись  от  кофе  и  чувства  превосходства.--
Впечатляет!  Взглядом  поднимают  двухпудовые   гири,   сгибают
кочерги,   сплющивают  чайники...  Но  как  только  попытаешься
проверить, кудесники оказываются: не в настроении, звезды стоят
не так, штаны тоже мешают... А для нас вовсе  не  надо  двигать
гирями.  Мы подвесим на шелковой ниточке кусочек фольги. Сдвинь
ее мыслью, и луч солнца, отразившись от минизеркальца,  скакнет
на  десятки  делений,  которые нанесем на стене! Но увы, всякий
раз звезды стоят не так!
     Он рассмеялся, распинаясь  про  жуликов  и  проходимцев  в
парапсихологии,  но  мы  могли  бы  ответить, что в науке их не
меньше. Но мы молчали, потому, что козырь был все-таки  у  нас.
Не просто козырь, а туз!
     Лена   сказала  с  горячим  презрением,  которым  она  вся
сочилась:
     -- Наука! Бездушная, бесчеловечная... У науки и ее рыцарей
нет ни чести, ни достоинства, ни гордости...
     Зверев  хохотнул,  его  круглые  как   у   хомячка   щечки
заколыхались:
     -- Шарлатан  в тюрбане и мантии выглядит гораздо эффектнее
ученого! К тому же, демонические глаза, позы...  Куда  тягаться
чахлому  доктору  наук,  облысевшему  в  тридцать, испортившему
зрение в двадцать, заработавшему сколиоз в двадцать пять...
     -- Но человек,-- сказала она все  так  же  презрительно,--
это   не  только  голый  машинный  интеллект!  Это  еще  честь,
гордость!
     Мне показалось, что они говорят, не слушая друг  друга.  А
так  может  продолжаться  до  бесконечности.  Я толкнул сестру,
чтобы она не тянула из клопа резину. Пора выкладывать.
     -- Мы не за этим пришли,-- сказал Лена. Ее  глаза  победно
горели.-- Я готова!
     -- К чему? -- спросил Зверев, насторожившись.
     Вместо ответа она молча вперила взгляд в чашку, что стояла
перед  Зверевым.  Чашка  шелохнулась.  Зверев  смотрел на Лену,
потом  на  чашку.  Через  несколько  секунд   чашка   чуть-чуть
крутнулась,  словно  висела на невидимой ниточке. Зверев бросил
быстрый взгляд на меня. Я сидел с каменным лицом, но  внутри  у
меня  все  пело  и  стояло  на  ушах.  На  этот  раз у сеструхи
получилось с чашкой! Прошлый раз она  сумела  передвинуть  лишь
бритвенное лезвие...
     -- Как вы это делаете? -- спросил Зверев.
     Глаза  у  него  стали очень внимательными, настороженными.
Лена светилась триумфом. У нее это  нечасто  получалось,  и  по
дороге   сюда  мы  здорово  трусили,  что  опять  сорвется,  не
получится, опять мордой в грязь...
     -- Кухня   меня   не    интересует.--    ответила    Ленка
высокомерно.--  Существуют  высшие  тайны, доступные только для
посвященных!
     -- Понятно,-- кивнул Зверев, хотя, по-моему, черта  с  два
ему было что-то понятно.-- Вы -- посвященная, не так ли? Как вы
это делаете?
     -- Подробности  меня  не  интересуют,--  ответила Лена еще
высокомернее. Ее нос смотрел уже в потолок.-- Я не  унижусь  до
того,  чтобы  заниматься  грязными выяснениями, исследованиями!
Более того, кто опозорит  Откровение  доискиванием  причин,  от
того оно уйдет!
     Зверев  задумчиво  посмотрел  на  чашку. Повисло тягостное
молчание. Наконец Лена сказала победно:
     -- Вы всегда тыкали нас в глаза тем, что мы уклоняемся  от
демонстрации перед специалистами и... Так вот, я готова! Можете
созывать консилиум, конгресс, симпозиум, или как там называются
ваши ученые сборища, я готова!
     Зверев  побарабанил пальцами по столу. Его глаза некоторое
время обшаривали наши  лица.  Когда  он  заговорил,  голос  был
ровный, спокойный:
     -- Простите, что проверять?
     Ленка даже не поняла, ахнула, покраснела от негодования:
     -- Как  это?  Я  двигала  чашку.  Или  вам  нужно, чтобы я
разбила ее о вашу голову?
     Зверев улыбнулся, откинулся в кресле. Он  уже  давно  взял
себя в руки.
     -- Ради   бога,   не  надо.  Чашки  швырять  можно  и  без
телекинеза! Но  проверять  пока  нечего.  Мы  уже  насмотрелись
немало трюков. Сколько лет дурачили простаков Мессинг, Кулешова
и   прочие   фокусники-обманщики!   Сколько   было  публикаций,
демонстраций! Теперь у нас есть опыт...
     Лена сказала яростно:
     -- Но я же демонстрировала...
     -- Трюк,-- сказал он, приятно улыбаясь и глядя ей прямо  в
глаза.-- Фокус. Обман зрения. Ловкость рук.
     -- Я требую выяснения,-- сказала она, еле сдерживаясь.
     Зверев развел руками:
     -- Вы  можете  объяснить принцип? Нет! Так что же мы будем
делать? Мы -- исследователи, а не потребители зрелищ! Вам нужно
демонстрировать не здесь, а в балагане. В лучшем  случае  --  в
цирке!
     Я вмешался:
     -- Но почему не сделать так: Лена покажет то, что умеет, а
ваши высоколобые  интели  сами  подумают, что и как. Если надо,
Ленка подвигает вашу фольгу на ниточке...
     Он взглянул на меня с симпатией, как мне показалось, но  в
этот момент Ленка сказала обозлено:
     -- Ни  за  что!  Никакой  фольги на ниточке! Я двигаю, что
хочу, как хочу, когда хочу! И не позволю грязным  лапам  ученых
прикасаться к Великим Тайнам!
     Зверев  развел  руками,  взглянул  на  меня.  Я  поднялся,
подхватил Ленку под руку:
     -- Пора домой, сестричка! Подзадержались мы, пора и  честь
знать. Спасибо за кофе!

     С  этого  дня Ленка прямо обезумела. Если раньше она себя,
по-моему,  каторжанила,  пытаясь  передавать   мысли,   двигать
мебель,  чувствовать  эмоции  из  другой  комнаты, то теперь те
сумасшедшие дни вспоминались как легкий отдых.
     -- Что тебе именно этот чиновник  от  науки?  --  возразил
я.--  Давай  зайдем в другую комиссию. Чужие поверят быстрее, а
для однокашника чуда не бывает.
     -- Хочу доказать именно ему,-- отрезала она упрямо.
     -- Почему?
     -- Ему!
     Я не спорил, упрямство Ленки знал. Она была  упрямей  всех
ишаков  на свете. Ей удавалось переупрямить не только людей, но
и вещи, а это уже называлось телекинезом.
     Зверев был моим одноклассником. Ничем не отличался,  серый
середнячок.  Кто-то лучше рисовал, кто-то пел, играл в шахматы,
ходил на ушах, побеждал на соревнованиях... Зверев ничего этого
не умел. Старательно учился,  шажок  за  шажком  переползал  по
бесконечной  лестнице  знаний,  вместо  дискотек ходил в МГУ на
дополнительные занятия, посещал кружки, помогал лаборантам...
     По-моему, Лена избрала его мишенью только потому,  что  он
воплощал  в  себе,  по  ее мнению, наихудший путь, какой только
могло выбрать человечество. Вместо блестящего взлета  сразу  на
сверкающую вершину -- ползком на брюхе, как червяк, не поднимая
рыла от земли, обламывая ногти...
     С  утра Ленка сидела, уставившись в одну точку. Если ее не
покормить, она  с  голоду  помрет  --  не  заметит.  Я  кормил,
ухаживал  за  ней.  Сам  я не отличался никакими эзотерическими
данными, хотя кровь в наших жилах одна, потому, чем мог помогал
и был горд, что перед ней приоткрывается завеса Великих Тайн.

     Через три месяца Ленка как  ураган  ворвалась  ко  мне  на
кухню. Глаза ее метали радостные молнии, лицо раскраснелось.
     -- Генка!  --  закричала  она,  бросаясь  мне на шею.-- Мы
победили! У нас есть козырь, суперкозырь!
     -- Мы ходили с козырным  тузом,--  напомнил  я,  осторожно
ставя тарелки на стол.
     -- Это  поважнее!  В  сто  раз,  в  миллиард,  в гугол раз
важнее! Это полная и безоговорочная капитуляция Зверева!
     -- Садись, поешь,-- напомнил я,  подвигая  к  ней  тарелку
супа.-- Одна душа осталась
     -- Марк  Аврелий  сказал, что у человека нет ничего, кроме
души.
     -- Есть,-- не согласился я.-- Желудок -- тоже не последнее
дело. Рассказывай, что за новый козырь отыскала?
     -- У тебя остался номер телефона Зверева? Сейчас же звони,
договаривайся о встрече. Нет-нет, я не унижусь до  разговора  с
ним.  Только  договорись  о встрече, а уж я так его ошарашу! На
коленях поползет за нами!
     Я недоверчиво хмыкнул, наблюдая, как она уписывает горячий
суп. У моей замечательной сестренки была не только душа,  но  и
пока  что  здоровый  желудок.  В  основном,  сохраненный  моими
стараниями.
     Зверева я  отыскал  уже  поздно  вечером,  дома.  Он  чуть
удивился,  услышав  мой голос, но ответил без вражды. Я рискнул
спросить, почему он  не  хочет  заниматься  Ленкиным  двиганьем
чашки,  он  же  сам  видел! Как я понял еще тогда, он почему-то
чувствовал   ко   мне   симпатию,   ответил    доброжелательно,
старательно разжевывая даже то, что я схватывал с первого раза.
     Мы  не  доверяем  гадалкам, объяснил он, потому что опасно
получать  знания,  не  зная,  откуда  и   каким   образом   оно
формируется.   Если   получать   готовые   знания,   то   нужно
перечеркнуть все научно-исследовательские институты, упразднить
ученых, изобретателей!
     Тут я решил, что поймал его, и спросил, не о своей  ли  он
шкуре  заботится,  когда боится, что Ленка покажет им Настоящие
Чудеса? Он спросил, а что если  гадалка  после  десяти  удачных
советов  выдаст  одиннадцатый неверный? Проверить не проверишь,
даже другие гадалки не помогут, у каждой свои тайные методы!  И
вот  мы,  уже  привыкшие им верить, не в состоянии проверить их
предсказания, послушно бросаемся со скал...
     Тут я решил, что он перегнул. Не такие уж мы идиоты, чтобы
со скал. Просто каждый больше любит готовые ответы. А  что  они
добываются  без  особых трудов, вообще без трудов -- так еще же
лучше...
     -- Договорился? -- спросила  Ленка  нетерпеливо,  когда  я
вернулся на кухню.
     -- Да. В семнадцать тридцать будет ждать у себя.
     Следующий   день   с   утра   Ленка  потратила  на  сауну,
парикмахерскую,  массажистку,   у   подруги   одолжила   модный
костюмчик.  Я  не  узнавал  сеструху.  Она  вообще  не  знала о
существовании парикмахерских, мылась только под душем, подруг у
нее вообще не было, тем более -- модных.
     Когда мы шли  по  Горького,  а  тут  привыкли  к  фирмовым
герлам,  хмыри  оглядывались ей вслед. Когда Ленка сменила свою
цыганистую юбку на модные джинсы, я сам восхитился  ее  точеной
женственной  фигуркой.  Она  умело  воспользовалась косметикой,
сделала стрижку, и я обалдел,  видя  рядом  с  собой  волшебную
куколку.
     Я  никогда  не  видел  Ленку такой, ни для кого она так не
старалась.
     Когда мы вошли к Звереву, он подпрыгнул  при  виде  Ленки.
Растерялся, заспешил навстречу. По-моему, даже хотел поцеловать
руку, но Ленка не сообразила, руку не протянула.
     -- Мы  не  трюкачи,  не  фокусники,--  сказала она ледяным
голосом,  когда   мы   сели   перед   его   столом.--   И   вот
доказательство.  На  этот  раз  в форме предсказания. Сегодня в
шесть часов двенадцать минут вы пойдете  по  Пушкинской,  затем
выйдете на проезжую часть, пытаясь войти в Козицкий переулок...
В  этот  момент  будет  мчаться  с  огромной  скоростью тяжелый
грузовик, а за ним -- патруль ГАИ. Вы не успеете ни  перебежать
улицу, ни отскочить обратно...
     Зверев   начал   меняться   в   лице.   Ленка  заканчивала
торжественно-холодным голосом -- ...когда проскочит МАЗ,  а  за
ним  -- менты, от вас останется что-то нехорошее, расплесканное
по асфальту шагов на пять...
     Она оборвала себя, глядя на Зверева. Тот сидел, белый  как
мел.  Даже  я  сообразил,  что  Зверев сразу поверил. Наверняка
поверил еще тогда, в первый раз.
     -- Простите,-- сказала она с легким раскаянием.--  Мне  не
нужно  было так живописать... К тому же это не рок, а увиденная
вероятность, которой легко избежать.
     Зверев прерывисто вздохнул. Лицо его  было  желтым,  яснее
обозначились усталые морщины в углах рта.
     -- Вы  можете  объяснить,-- сказал он чужим голосом,-- как
добиваетесь такого озарения? Каков механизм?
     -- Не стремлюсь  узнать,--  отрезала  Ленка.--  Бездушному
механизму  науки  никогда  не  понять.  Я никогда не опущусь до
такого позора, чтобы сотрудничать с учеными!
     Он устало потер лоб, вздохнул. В глазах у  него  мелькнуло
странное  выражение.  Когда  он поднял голову, у него было лицо
смертельно усталого человека.
     -- Этого и следовало ожидать,-- сказал он негромко.--  Вам
чаю или кофе?
     Секретарша  принесла три чашки, и мы в молчании пили кофе,
посматривая на часы. В шесть часов Зверев поднялся:
     -- Мне в самом деле нужно быть в шесть тридцать в редакции
"Нового мира".
     Мы вскочили, Ленка сияла торжеством. Он вежливо  придержал
перед    ней    открытую    дверь,    снова    став   вежливым,
предупредительным.  Только  румяное  лицо  оставалось  бледным,
глаза погрустнели.
     Мы  прошли  по  Петровке,  перешли  по  Столешниковому  на
Пушкинскую, Зверев тихо спросил:
     -- Лена, почему вы против исследования?  Если  бы  удалось
понять   механизмы   предсказаний,   человечество  бы  получило
неоценимый источник...
     -- Хотите Озарение запрячь в машину?  --  прервала  она.--
Нет, я принимаю только безоговорочную капитуляцию!
     Она  победно  засмеялась.  Глаза ее блестели, от нее пахло
хорошими духами. Я не узнавал сеструху. Она шла бок  о  бок  со
Зверевым,  задевая  его локтем, посматривая искоса и, если бы я
не  знал  ее,  поклялся  бы,  что   вовсю   клеит   задуренного
профессора,  примеривает  ошейник,  на котором будет водить как
бычка на веревочке всю оставшуюся жизнь.
     Я посмотрел на часы. Шесть часов две минуты.  Зверев  тоже
посмотрел  на  часы,  потом  перевел  взгляд на нас. И губы его
дрогнули в горькой улыбке:
     -- Не понимаете... Всю  жизнь  привыкли  подчиняться.  Как
легко,  когда  за  вас думает и решает вождь, фюрер, дуче! Рабы
избавлены  от  необходимости  думать.  Вот   приедет   барин...
Свободным труднее. Мы сами ищем, сами отвечаем.
     Мы миновали Немировича-Данченко. Следующий -- Козицкий.
     -- Любое   откровение  --  унижает  человека,--  заговорил
Зверев, словно  разговаривая  сам  с  собой.--  Оскорбляет  его
гордость!  А мы не рабы! Мы имеем право знать... Только рабы не
хотят знать, строить, допытываться... Возьмут, если  даже  надо
отдать  не  только честь, гордость, достои