занят   настройкой   допотопного
приемника.  Огромный  ящик,  окошко  динамика  затянуто цветным
ситцем, только две ручки -- ни за что бы не догадался, что  это
приемник, если бы не услышал хриплые звуки: "Все выше, все выше
и выше..."
     -- Анахронист?  --  спросил  быстро  капитан.-- Так-так...
Влияние гнилого Запада, где полно анахронистов и  гангстеров...
Садитесь,  гражданин.  А  ты,  Громобоев,  иди на пост. Крупную
птицу поймал!
     -- Я хотел попасть в 2065... ошибка...
     Громобоев козырнул и  вышел.  Я  сел  на  шаткий  табурет,
чувствуя  радостное  недоумение.  Чудеса!  А может, люди смогли
превратить целый район Москвы в тихий  заповедный  уголок  30-х
годов?
     Стены   обклеены   карикатурами   на   акул  империализма,
лозунгами в защиту негров, графиками  о  достижениях  народного
хозяйства,  плакатами  типа:  "Болтун  --  находка для шпиона",
"Враг подслушивает!"...
     На столе антикварный телефон, рядом стеклянный  чернильный
прибор.  Массивный,  украшенный  серпом и молотом, с подставкой
для ручек.
     -- Итак,--   сказал   капитан    после    продолжительного
молчания,--  рассказывайте.  Кто  вы и что вы? Почему встали на
преступный путь?
     Он сверлил меня быстрым взглядом.  Игривое  настроение  не
оставило меня.
     -- Произошло  недоразумение...  Я  не анахроник! Нет! Я --
путешественник во времени. Научный сотрудник института  высокой
энергии. Доктор наук, родился в 1950 году.
     Начальник милиции не отрывал от меня взгляда:
     -- Чего ты мелешь?
     -- Простите...
     -- На дворе 1935 год! А ты кто такой?
     Я  не  испугался.  Машина  могла  передать  меня  только в
будущее. В прошлое дороги не существует. Даже теоретически.
     -- Недоразумение,-- сказал я спокойно, но  сердце  у  меня
дрогнуло.--   Мы  идем  по  течению  времени.  С  какой  угодно
скоростью. Но против -- невозможно. Я должен попасть в будущее.
Только в будущее.
     Он побарабанил пальцами по столу, даже наклонился  вперед,
всматриваясь в мое лицо.
     -- Зачем  вам  нелепая игра? Не сходятся у вас, гражданин,
концы с концами!
     Я  ощутил  смутную  тревогу.  Начальник  милиции  серьезно
нахмурился.
     -- Ничего не понимаю,-- я тряс головой.
     -- Вы шутник,-- сказал капитан ровным голосом,-- Я родился
в 1985  году.  Сейчас мне, как и вам, 50 лет. Какой сейчас год?
Естественно, 1935-й.
     Комната пошатнулась у меня перед глазами.
     -- Как же так? -- я вскочил  с  табурета.--  Не  может  же
время идти вспять?
     Начальник милиции опустил глаза, сзади кто-то резко ударил
меня по плечу, я сел на табурет.
     -- Да  время идет вспять! Не знаю, что заставило вас вести
нелепую игру, но чтобы покончить с нею, я напомню вам: спасение
всего человечества в том, что время идет вспять! Так  идет  оно
по  постановлению  Комиссии,  под которым поставили подписи все
государства. Мы не знаем прошлого, мы знаем только  будущее.  Я
родился в 1985-м, и тогда уже было страшное время! Человечество
каждый  миг могло погибнуть. Не только от перенасыщения атомным
оружием, но всего-всего...
     -- Но где же вы живете? -- прошептал я, еще не веря  тому,
что  он говорит.-- Я пережил трагедию мировой войны! Неужели вы
о ней не слыхали?
     -- Нет...
     -- Как же вы... Как живете?
     Глаза   начальника    милиции    были    усталые,    почти
страдальческие:
     -- Мы   смотрим  в  будущее,  у  нас  есть  уверенность  в
завтрашнем дне, ибо сейчас 17 мая 1935 года. Завтра будет 16-е,
а послезавтра -- 15-е. Все мы читаем  уже  собранные  комплекты
газет  и  журналов,  знаем,  когда  убирать эти телефоны, когда
отказываться  от  трамваев  и  перейти  на   конку.   Изменения
происходят  медленно  и безболезненно. Мой внук вообще не будет
знать о кино и телефонах. Его не опечалит потеря того, о чем он
не знает. Зато мы наслаждаемся беспрецедентной  уверенностью  в
завтрашнем  дне!  К  тому  же, заранее видим допущенные ошибки.
Второй раз уже не повторяем.
     -- И как же? -- спросил я еле слышно,-- мне бы хотелось...
     Он строго взглянул  на  меня.  Вспомнил,  что  я  какой-то
анахроник.   Оказывается,   встречаются  эгоистичные  одиночки,
отказывающиеся пятиться в прошлое.
     -- Это решать не нам,-- ответил он  сухо.--  Был  черновик
пути. Удачный или неудачный -- решать опять же не нам.
     Я  молчал,  не  в  силах  сразу  понять  и  разобраться  в
обрушившейся  на  меня  лавине.  Начальник  милиции   поднялся,
аккуратно  заправил  гимнастерку  за ремень. Я тоже поднялся, и
тотчас же в кабинет вошел рослый  и  здоровенный  милиционер  с
нашивками сержанта.
     -- Ваш  адрес?  --  спросил  начальник  милиции отрывисто,
словно выстрелил.
     -- Адрес? -- переспросил  я  тупо.--  Ах,  вас  интересует
машина,  но  она  осталась  в  здании, которое было... будет...
черт!.. где-то там, через дворы...
     -- Вавилов,--  обратился  начальник  милиции  отрывисто  к
сержанту,-- пойдешь с нами.
     Вавилов  кивнул.  Глаза его держали меня, упреждали каждое
движение. Втроем мы вышли на улицу.  Со  стороны  поглядеть  --
идут  трое  знакомых: Вавилов умело оттирал меня от подъездов и
проходных дворов, куда  я  мог  шмыгнуть  в  отчаянной  попытке
избегнуть заслуженного возмездия.
     Вот  знакомый  цех! Вошли в зал. Капитан милиции удивленно
присвистнул. Машина была на месте и светилась экраном.
     Капитан негромко выругался:
     -- Что за хлам? Немедленно разломать! Чтоб духу  не  было!
Безобразие!
     Сержант  Вавилов  огляделся  по сторонам в поисках кувалды
или чего-нибудь потяжелее. В то же время он по-прежнему  стерег
каждое  мое  движение...  Однако,  я  не родился доктором наук.
"Неужели?" -- мелькнуло в голове. А сержант Вавилов успел взять
кувалду, чтобы бить по машине.
      Я кинулся к машине, сел в кресло и нажал "Ход". Я  слышал
крики и выстрел из пистолета...
     Тяжело  дыша, я почти лежал на сидении. Сердце колотилось.
Все-таки пятьдесят лет, я уже не тот, каким был в двадцать.
     Бдительный Вавилов успел съездить меня по черепу, не попал
из пистолета, но сидя в тихом зале у дисплея  машины  я  думал:
это    действительно   единственный   отчаянный   шанс   спасти
цивилизацию. Организованно отступить в прошлое, миновать тупик,
в которой забежали сдуру и впопыхах, затем  уверенно  двигаться
вперед, избегая ловушек и конфликтов!
     Я всмотрелся в табло. Я очутился в кромешной темноте, если
не считать  светящихся  цифр  на  табло.  Вокруг меня все те же
стены.
     Я сидел неподвижно, не убирая руки  с  пульта  управления.
Вокруг  непривычная  тишина. Необычная, потому что повседневная
тишина, к которой привыкаешь с детства, состоит из множества не
воспринимающихся сознанием шумов большого города: шорох шин  за
окнами,  работающий  телевизор  за  стеной  у  соседа,  гудение
холодильника...
     Тишина настолько мертвая, что я едва снова не нажал "Ход".
Но я боялся капитана милиции.  Далеко-далеко  послышался  крик.
После  двух-трех  минут  напряженного  вслушивания я уже не был
уверен, что услышал именно крик.
     Из коридора проникал слабый  свет,  и  я  осторожно  начал
продвигаться туда, стараясь ничего не задеть по дороге.
     В  коридоре  через  равные  промежутки  на  стенах  висели
лампадки.  Перед  иконами.  В  воздухе  пахло  горелым  маслом,
дышалось тяжело. Если человечество все еще продолжает пятиться,
то  сейчас  не  2278-й,  как  показывает  табло,  а 1722-й год.
Последние годы царствования Петра Великого.  Первый  год  после
окончания войны со шведами.
     Впереди   послышались   тяжелые   шаги.   Я   стоял,   как
завороженный,  хотя  инстинкт  требовал  круто  развернуться  и
бежать к машине.
     Из-за  поворота  вышли  двое  крепких солдат в опереточных
мундирах. Шагая в ногу, они  держали  на  плечах  неестественно
длинные  кремниевые  ружья. Из-под треугольных шляп выглядывали
рыжие волосы, зеленые кафтаны были перехвачены белыми  поясами,
а на рукавах огромные снежно-белые обшлага.
     Я  попятился.  В  голове  сумятица, часть мозга продолжала
деятельно   работать,   воспринимая   картины    преображенцев,
гренадеров, семеновцев, и я уже знал, что караул несут фузилеры
лейб-гвардии Преображенского полка.
     У ближайшего ко мне фузилера глаза оказались кошачьими. Он
повернул голову в мою сторону, крикнул:
     -- Эй, кто там в темноте прячется?
     Я  поспешно  отступил  к  стене,  где  тень погуще. Второй
преображенец насторожился, снял с плеча ружье.  Первый  быстрым
шагом  пошел  в  мою  сторону.  Правую  руку он опустил на эфес
шпаги.
     У меня под ногами звякнула какая-то  железка,  я  едва  не
упал. Фузилер увидел меня, крикнул товарищу:
     -- Васятко! Поспешай, не инакше -- свенский лазутчик!
     -- Держи!!!  --  закричал  второй,  бросаясь  со  всех ног
товарищу на помощь.
     Я ринулся обратно.  Сзади  тяжело  грохотали  по  каменным
плитам  сапоги,  неудобные мундиры стесняли часовым погоню. Зал
был совсем близко. Я,  серьезно  напуганный,  мчался  так,  что
дыхание остановилось, а в горле стало сухо.
     Оба  стража  догнали меня уже возле самой машины. Я уловил
движение, резко затормозил, подался вбок,  одновременно  ударив
локтем.  Бравый  фузилер  с  грохотом врезался в блестящую раму
машины.
     Я протащил на себе второго часового, ощутил тяжелый  запах
жареного  лука  и  копченой  рыбы,  из  последних  сил  лягнул,
стараясь попасть в уязвимое место.
     Вопль, ругань, но руки на моей шее  разжались.  Я  влез  в
кресло  машины,  трясущимися  пальцами  попал в нужную клавишу.
Сиденье тряхнуло. Мигание слилось в серый полумрак,  куда  меня
еще занесет?
     Противники  реформ  Петра добились возможности переиграть?
Ведь Петр Великий столицу построили на костях, истощив  Россию,
уничтожив  в  войнах  треть населения. А я тут при чем? Но ведь
еще отец Петра пригласил иноземцев,  выделил  им  целый  район:
Немецкую  слободу,  куда бегал юный Петр, но Алексей Михайлович
использовал  их  как  наемных  специалистов,  которые   обучали
русскую армию новому строю.
     Воздух начал нагреваться. Голова гудела. Я пожалел, что не
запасся аспирином, выключил машину. Все, довольно!
     Открыв дверь, я сел на ступеньке, вдыхая чистый воздух, от
которого  мгновенно  начала  улетучиваться головная боль. Затем
вернулся к машине. Правую руку я держал  на  клавише,  чтобы  в
любой момент можно было запустить машину.
     Лес.  Не  Измайловский  парк,  а  дремучий  лес из толстых
деревьев  с  изогнутыми  ветвями,  которые  хищно   захватывали
пространство. Деревья напирали одно на другое.
     Все  еще  не  отнимая  руки  от  клавиш, я размышлял, куда
нажать, какой год -- впереди или позади? Пробежали цифры: 1724,
1924, 1624, 2024... 1790, 1890, 2090, 1090...
     В воздухе деловито звенели пчелы. Передо мной зияло дупло,
откуда  доносился  аромат  меда.  Цокая  коготками,   пробежала
белочка.  Я был одинок, и горькое чувство какой-то неотвратимой
катастрофы закралось в душу.
     Вдруг что-то страшно рвануло меня и потащило. Я упал лицом
в листья.   Грубые   руки   отпустили   меня.   Оглушенный    и
перепуганный,  я  не  сопротивлялся, только запустил пальцы под
ременную петлю на горле, не давая удушить себя.
     Когда мне позволили  подняться  на  ноги,  я  был  в  двух
десятках  шагов  от  машины.  Мои локти были скручены за спиной
сыромятными ремнями, прямо передо мной прыгал  низкорослый,  но
очень  мускулистый  мужик в домотканой рубашке и кожаных брюках
мехом наружу. На поясе у него висел длинный  нож,  в  руках  он
вертел дубину.
     -- Аткель,  приблуда?  --  допытывался он.-- От невров или
ляхов?
     Один из звероватых мужиков с  опаской  подошел  к  машине.
Вдруг  раздался  свирепый вопль, брызнули осколки аппаратуры. Я
закрыл глаза, ноги у меня подогнулись. Я упал, чернота  накрыла
меня.
     Вторично  я  очнулся  уже  на дощатом топчане. На этот раз
руки у меня были развязаны. В дубовую стену было вбито  большое
железное  кольцо,  от  которого  тянулась толстая металлическая
цепь, что заканчивалась  широким  браслетом  на  моей  ноге.  Я
прикован к стене!
     В сотне шагов сквозь приоткрытую дверь я увидел вымощенную
огромными  камнями  ровную  площадку.  Посреди  лежал  валун  с
плоской поверхностью, перед ним деревянный столб. От подножья и
до вершины столба поднимался сложный узор,  а  на  самом  верху
была  вырезана  голова  идола с выпученными глазами, оскаленным
ртом. Губы были вымазаны кровью.
     На солнце поблескивал в луже крови каменный нож.
     Послышались шаркающие шаги, в  помещение  с  трудом  вошел
щуплый  и  малорослый  старик в длинном белом одеянии. Голова у
него была белая, как и длинная серебряная борода. Он  вперил  в
меня старческие бесцветные глаза.
     -- Слава Перуну,-- сказал он.-- Звидки ты, зайда?
     Перед  глазами метался дикарь, его дружина крушила хрупкие
приборы, как в замедленной киносъемке разлетались осколки...
      Старик выудил из складок хламиды большой ключ. Я в апатии
следил, как он с кряхтением наклонялся, долго возился с замком.
Наконец цепь с лязгом  свалилась  на  землю.  Старик  с  трудом
выпрямился, его глаза остановились на моем лице.
     -- Благодарю,--   буркнул   я.--   Но   я   не  говорю  на
старославянском.
     Старик  медленно  сел  на  топчан.   Его   блеклые   глаза
слезились,  а  колени  громко  хрустнули.  Голос  у старика был
ровный, слабый, а говорил он, с трудом подбирая слова:
     -- Ты знаешь язык посвященных?
     -- Язык посвященных?..-- удивился я  с  тоской.--  Ну  да,
кто-то же должен следить за Программой...
     -- Я жрец могучего бога Перуна,-- сообщил жрец, подумав.--
Сейчас 994 год...
     Слова его звучали странно.
     -- Это тайное капище? -- спросил я.-- А еще через два года
вы разрушите  последние  христианские  церкви?..  А потом Перун
уступит место более древним богам?.. Понятно... И до каких  пор
будем отступать?
     Старик ответил, помедлив:
     -- Отвечу  как  волхв  волхву.  До  первой  развилки,  как
велено.
     Внезапно у меня промелькнула безумная  мысль,  которая  на
миг погасила отчаяние:
     -- Может   быть,   удастся  направить  цивилизацию  не  по
техническому пути, который оказался явно не состоятельным, а...
скажем, по биологическому?
     Старик пожал плечами:
     -- Говорят, это уже пробовали. Это не первая попытка...  И
не  вторая. Как и не третья. Авось, что-то да получится... пока
солнце еще...
     Перед моими глазами  встала  маленькая  фигурка  мальчишки
перед  баскетбольным  щитом.  Тоже  пытается  успеть  до захода
солнца... Успеет ли?

     ЛЕЗГИНКА НА ПУЛЬТЕ

     Это был самый большой в мире радиотелескоп. Размещался  он
на  искусственном  спутнике  Земли в идеальных условиях чистого
пространства и был предназначен специально для  поисков  братье
по  разуму.  А мы -- лучшие ученые Земли. Так, по крайней мере,
постоянно аттестовала нас пресса, и я  не  вижу  причин  с  ней
спорить.
     Все  пятеро  мы  прилетели  на  спутник,  едва оттуда ушли
последние бригады монтажников.  Старшим  у  нас  был  профессор
Флемминг,  единственный  "чистый" астроном в нашем обществе. Я,
например, был  специалистом  по  криогенным  низкотемпературным
машинам,  в  телескоп последний раз заглядывал десять лет тому,
да  и  то  из  простого  любопытства.  Младшим  оказался   Кацу
Мотумото.  И  по  возрасту и по чину. Правда, по умению владеть
собой, он дал бы немало очков вперед даже Флеммингу, не то, что
нам, более экспансивным натурам.  То  есть:  Хью  Дагеру,  Моше
Хакаиру и вашему покорному слуге -- Юрию Коваленко.
     Теперь  к  звездам  прислушивалось колоссальное ухо нашего
радиотелескопа.   А   может   быть   правильнее   его   назвать
гравитоскопом?  Ведь  работал он на гравитонах и предназначался
для поиска в подпространстве. Там обычные  радиоволны  исчезали
без  следа.  Хотя,  пусть  будет  -- радиотелескоп. Мы с трудом
привыкаем к новым словам, сплошь и  рядом  стараемся  сохранить
старые,  модернизируя  их, даем новые значения. Без тени улыбки
произносим:  самолет,  воздушный,  воздушный  флот,   воздушный
корабль, воздушный крейсер...
     Энтузиастов,   работающих   на   радиотелескопах   прежних
конструкций,  мы   сравнивали   с   некими   специалистами   по
африканским  тамтамам.  И  барабан  вроде  бы  неплохой  способ
передачи сообщений. В то же время и сам там-там  и  там-тамиста
пронизывают  радиоголоса цивилизованного мира... Так может быть
и наш земной мирок пронизывают радиоголоса сверхцивилизаций?
     Газеты мы просматривали по телексу. Странно, если  бы  нам
вздумали привозить настоящие газеты из бумаги. Вряд бы мы тогда
уложились  в  триста  тысяч  долларов,  а именно в эту копеечку
влетал ООН день нашего пребывания на спутнике.
     Как-то я заметил,  что  Дагер  нередко  очень  внимательно
просматривает  все  сообщения, относящиеся к судебному процессу
над организацией "Черная Пантера". Падкие  на  сенсации  газеты
отводили  материалам  из зала суда целые страницы. Но серьезный
ученый и  негритянские  экстремисты?  Правда,  у  каждого  свое
хобби.   Я,  например,  коллекционирую  вырезки  об  украинских
колониях за рубежом. Начиная от запорожских, когда те  ушли  от
русского  владычества  в  Турцию,  и  кончая  самыми последними
данными. Пять миллионов человек в Канаде, два --  в  Австралии,
полмиллиона  в  Аргентине...  А  сколько более мелких в странах
диаспоры! Они-то и заинтересовали меня больше всего.  Сохранить
свою  национальность,  язык,  культуру,  когда  другие народы с
менее  развитой  духовной  культурой,  попадая  в   аналогичные
ситуации, ассимилировались в течение одного-двух десятилетий!
     Еще  я  узнал,  что  Моцумото  в  редкие  свободные минуты
составляет для собственного удовольствия каталог боевых  гимнов
самураев.  Правда,  этих самых свободных минут у нас было очень
немного. Чем увлекались Флемминг и Моше, так и не успел узнать.
В ближайшее воскресенье  мы  сделали  первую  попытку  выйти  в
подпространство...
     Мы не разбивали бутылку шампанского о хрупкое переплетение
мнемокристаллов  и  не  перерезали  ленточку.  В  первом случае
толстое стекло просто сокрушило бы половину приборов, а  второе
-- было  еще  бессмысленней.  Мы  и жили внутри радиотелескопа.
Входить или выходить -- некуда. Разве что в космос...
     Мы еще раз проверили готовность и потом кто-то из нас, уже
не помню кто, совершил это историческое деяние. Нажал Ту  Самую
Клавишу.
     Радиоприемнику  Попова  ловить было некого. За исключением
грозовых разрядов. Мы же внезапно оказались в роли деревенского
простака двадцатых годов, который повернул  ручку  наиновейшего
приемника. Да еще в наш болтливый век!
     Пространство   генерировало   мощные   сигналы   во   всех
направлениях и во всех диапазонах! Вернее, подпространство.
     Стоило повернуть чуть-чуть ручку и -- новый голос врывался
в нашу крошечную комнату. Подпространство было забито станциями
плотнее, чем земной эфир в часы пик!
     Флемминг совсем растерянно вертел шкалу настройки. Лицо  у
него  было до крайности обалделое. Правда, мы выглядели вряд ли
лучше. В своей мальчишечьей самоуверенности ждали, что в первый
же  день  сумеем   уловить   слабый   электромагнитный   сигнал
искусственного  происхождения,  даже  пусть  он  до  безобразия
смешан со всевозможными шумами от межзвездного газа.  Но  чтобы
вот так...
     -- При таком многообразии...-- сказал Моше просительно.
     Все  поняли. Действительно, при таком многообразии голосов
-- стоит ли оттягивать? Может, удастся связаться с  кем-нибудь?
Правда,  на Земле полагается получить разрешение на пользование
радиопередающей аппаратурой. У Господа Бога? Все мы атеисты. Но
только бы сверхцивилизации не  сочли  человечество  космическим
радиохулиганом...
     Дешифраторы  работали  с полной нагрузкой. У нас сложилось
впечатление, что все сверхцив