-- Они путают нас с прежними. Мы кажемся чужими.
     -- Это еще нужно доказать.
     -- Как? Они не делятся впечатлениями. Все реакции в норме.
Это не   тот   случай,   когда   можно   собрать   данные    по
энцефалограммам, температуре или реакциям на раздражители.
     На   пороге   Говорков  обернулся,  окинул  всех  недобрым
взглядом.
     -- Присматривайте  за  ним.   А   я   понесу   голову   на
директорскую плаху.
     И  вышел, плотно притворив за собою дверь. Захаров перевел
дыхание и снова взобрался на подоконник.  Там,  в  институтском
садике,  начинали  цвести  абрикосы,  зеленела  первая  травка,
порхали  бабочки.  Сотрудники   как   блеклые   тени   неслышно
задвигались, стали перемещаться по всему просторному помещению,
медленно  приближаясь  к  подоконнику, на котором он сидел. Они
напоминали   Захарову   персонажей   из   старой    затрепанной
черно-белой ленты.
     Из  группы  выделилась  Таня,  худенькая  девушка с башней
пепельных волос и вечно печальными глазами. Она подошла  совсем
близко и смотрела снизу вверх в упрямый подбородок этого ковбоя
и вечного воина.
     -- Это правда, Юра? И что же теперь делать?
     Она  выглядела так беспомощно, что захотелось погладить ее
по спине, как, кошку.
     -- Что  делать?  --  повторил  Захаров.--   Пока   включай
магнитофон, буду трещать сорокой радостной.
     -- Ой, сейчас! -- сказала она обрадовано.
     Совершенно  безынициативная,  она высоко ценилась всеми за
точное и  добросовестное  выполнение  самых  скучных,  а  порой
просто неприятных работ.
     Алексей  Раппопорт,  бледный и утонченный теоретик, принес
портативный магнитофон и, пыхтя, взгромоздил на стол.
     -- Юра, ты очень рискуешь...
     -- У меня были причины,-- ответил Захаров жестко.
     Раппопорт  боязливо  окинул  взглядом   грозное   лицо   с
насупленными  бровями,  покосился  на  сильные  руки с тяжелыми
кулаками.
     -- Твой отец?
     -- Да. И дед. Я хочу знать, почему  так  получилось.  И  я
узнаю!
     -- Да,   конечно,--   прошептал  Раппопорт.  Он,  пощелкал
пальцем по микрофону, присматриваясь к мигающему огоньку, ткнул
в клавишу с надписью "Запись".
     Резко   очерченное   лицо   Захарова   вдруг   напряглось,
окаменело.  В мозгу вспыхнули воспоминания: лихая кавалерийская
атака  на  укрепления  Врангеля,   беспримерный   рейд   против
белополяков  и... на взмыленных лошадях стремительный натиск на
цепь людей с красными звездами на буденовках... Да, отец как-то
рассказывал, что его дед и бабушка в гражданскую  оказались  по
разные  стороны  баррикады.  Потом, через много лет пришлось за
это страдать сыну и даже внуку...
     Он еще  с  полчаса  сидел  молча  с  закрытыми  глазами  и
каменным  лицом,  потом  превозмог  себя  и сказал, не открывая
глаз:
     -- Что-то  неясное.  Идет  война  с   Ливонией.   Войсками
командует  мой  отец, великий царь всея Руси Иван Четвертый, по
прозвищу Грозный...
     Раппопорт торопливо  прикрыл  ладонью  микрофон  и  сказал
быстрым шепотом:
     -- Видимо,  Иван, старший сын Ивана Грозного, имел связь с
какой-либо простолюдинкой...
     Захаров равнодушно кивнул, зато Раппопорт, ощутил,  что  у
него  от  волнения подгибаются колени. Значит, династия древних
князей и полководцев былинной Руси не прервалась!
     -- Они выкололи  мне  глаза...--  сказал  Захаров  тихо,--
когда я был Василием, сыном Дмитрия Донского...
     Возле   него   стояли,   затаив  дыхание,  уже  с  десяток
сотрудников.
     Захаров неуверенно улыбнулся:
     -- Странно чувствовать себя в нескольких  лицах...  Только
что  мне выкололи глаза, а тут вспоминаю, как, будучи Димитрием
Шемякой, выколол  глаза  дяде  Василию,  которого  впоследствии
прозвали    Темным...    Очевидно,    те   ветви   впоследствии
породнились...
     Он потянулся, хрустнув суставами, слез с подоконника.
     -- Это надолго,--  сказал  он  им,--  Вероятно,  не  стоит
составлять подробнейшее генеалогическое древо моего рода. Через
месяц   в   любой  аптеке  будет  продаваться  антигенид,  кого
заинтересует потомок Рюрика? Отыщутся  и  наследники  Демокрита
или последнего царя Атлантиды, даже пришельцев из космоса, если
таковые  существовали!  Мы имеем дело с бессмертием, понимаете?
Правда, наше бессмертие простирается
     только в одну сторону. А сейчас миллион  моих  предков  --
они   были  любителями  плотно  покушать  --  требуют  обильной
трапезы.
     Он мимоходом дружески коснулся плеча Тани, и та  вспыхнула
от счастья. На пороге обернулся, сказал отчетливо:
     -- Думайте над перспективой применения антигенида. Думайте
все!
     И вышел широким шагом.
     Через полчаса, когда вернулся из буфета, в лаборатории уже
сидел сам Говорков и ждал. Едва Захаров занес ногу через порог,
взгляды их встретились, как остро отточенные шпаги.
     -- Захаров,--  сказал  Говорков  с  нажимом,-- отныне и до
конца невольного эксперимента  вы  переводитесь  на  спецрежим.
Жить  и спать будете здесь, в лаборатории. Еду вам тоже... Хотя
в этом отношении сделаем  скидку:  столовая  на  втором  этаже,
можете пользоваться.
     -- Спасибо,-- сказал Захаров.
     -- Пожалуйста,--   ответил  Говорков  сердито.  Он  уловил
иронию.-- Сейчас принесу БИАН, рН-метр, энцефалографы и  прочее
-- будь  готов.  Особенно  проследи  за биохимическим и газовым
составом крови. Мне кажется, что соотношение кислых и  щелочных
продуктов резко изменится, и тебе придется худо. По водородному
показателю  у  нас  спец Татьяна. Пусть следит за концентрацией
ионов... Простите, вам кого?
     Он обратился  к  длинному  худому  мужчине  в  старомодном
костюме. Кажется, тот примчался с соседней кафедры.
     -- Мне...  гм... я слышал, что здесь произошло расщепление
генетической информации... Это вы сделали?
     Он безошибочно обернулся к Захарову. Тот кивнул.
     -- А не подсказали бы вы,  где  спрятали  свою  знаменитую
библиотеку, когда были Иваном Грозным...
     -- Не  знаю,--  ответил  Захаров  весело.-- Вероятно, я ее
спрятал уже после женитьбы.
     -- А-а...   Гм...   Тогда   взгляните,   существовала   ли
докириллица,  письменность  такая,  еще до изобретения Кириллом
славянского алфавита?
     Наконец Говорков опомнился и грозно поднялся с места.  Они
были  почти  одинакового  роста,  но  общего между ними было не
больше, чем между жирафой и современным танком.
     -- Мне,-- сказал Говорков тоном,  не  предвещавшим  ничего
доброго,--  мне  как представителю биологии весьма приятно, что
даже   филологи   научились   правильно   выговаривать    слова
"генетическая информация".
     Он  надвинулся  на  побледневшего как смерть представителя
словесности,  и  тот,   как   раб   персидского   сатрапа,   не
оглядываясь, ягодицами нащупал дверь.
     Говорков  грозно посопел вслед, повернулся к Захарову, тот
все еще стоял возле двери.
     -- Ну?
     -- Леонид Леонидович,-- ответил тот,-- я, конечно, могу до
одури рассказывать о боях и походах, о том, как, будучи скифом,
сдирал кожу с врагов и  делал  из  них  фирменные  колчаны  для
стрел,  или  о  том,  как  пил  коллекционные  вина  из черепов
восточных завоевателей. Но ведь это не главное...
     -- Не главное?  --  переспросил  Гаворков.  Он  указал  на
кресло,   оба   сели.--  Для  тебя,  я  понимаю,  главное  было
разобраться в  той  тягостной  истории  с  родителями.  Извини,
пожалуйста...  Но  даже  и  это не самое главное. Личное, оно и
есть личное. Но я бы  и  жизнь  отдал  за  возможность  увидеть
историю    человечества    собственными   глазами!   Понимаешь,
собственными! Да что там увидеть! Пройти  с  человечеством  всю
историю,  быть его членом от самых древнейших времен и до наших
дней!
     Они посмотрели друг на друга, и засмеялись.
     Следующие десять дней Захаров не отрывался от магнитофона,
надиктовывая подробности  древнеславянских  обрядов,  вспоминая
старинные  обороты  речи.  Несколько  бобин  с лентами заполнил
скифскими  мифами  и  легендами.  Потрясенные  коллеги,  затаив
дыхание,   слушали   гортанную   речь  половцев,  певучий  язык
иберийцев, странные наречия древнейших семитских народов...
     -- Тащите нерасшифрованные клинописи,--  говорил  Захаров,
посмеиваясь,--  не  могу  сосчитать,  сколько  помню древнейших
языков. Потешу лингвистов...
     Он уже вспоминал свою жизнь на сотни тысяч лет в  глубину,
но  дальнейшие,  сведения  особой  ценности не представляли: те
эпохи походили  друг  на  друга,  как  капли  ртути  из  одного
термометра.
     -- Эксперимент можно считать законченным,-- сказал Захаров
Говоркову,  который  тоже  не выходил из лаборатории.-- Кстати,
память предков пробудилась уже примерно на три миллиона лет, но
я еще хомо сапиенс. Вижу, как питекантропы бродят  в  чаще,  но
это не предки, а соседняя ветвь вида.
     -- Другое интересно,-- сказал Говорков задумчиво,-- почему
природа  поставила предохранительный заслон? Почему эволюция не
позволила передавать знания по наследству?
     Захаров пожал плечами.
     -- Это было бы так здорово...-- сказала Таня мечтательно.
     -- Пора  комплектовать   группу   добровольцев,--   сказал
Захаров твердо.-- Надо брать побольше масштабы.
     -- Подождем до тринадцатого дня,-- предостерег Говорков.
     -- Подождем,--   согласился  Захаров.--  Только  признаюсь
честно: не пугает меня эта чертова дюжина, хотя могу  объяснить
ее по-халдейски, шумерски, дорийски, самнитски...
     -- Верю,-- сказал Говорков твердо,-- однако подождем.
     Захаров  не взбесился и на тринадцатый день. Не рехнулся и
на четырнадцатый. Сохранил ясный разум и скептическую улыбку  и
на пятнадцатый. А на шестнадцатый спросил нетерпеливо:
     -- Когда?
     Говорков  сидел  за  новым  комплектом аппаратуры. Красное
мясистое лицо за время эксперимента обрело бледно-зеленый цвет.
Щеки опали. Под глазами проступили темные полумесяцы.
     -- Что "когда"? Думаешь, мне приятно ночевать возле  тебя?
Но   и   спешить   рановато   и   страшновато...  Слишком  дело
грандиозное...
     Захаров метнул пламенный взгляд, ввалившиеся глаза сердито
сверкнули.
     -- Тем более не стоит оттягивать!
     -- Гм... Ну считай, что убедил...
     Захаров вскочил и смотрел непонимающе, как массивная  туша
руководителя лаборатории поднялась и пошлепала к сейфу.
     -- Но  какой  смысл?  На  мне  все  проверено.  Очередь за
группой!
     -- Проверено на тебе... Так уж и проверено? А вдруг у тебя
иммунитет?
     Он  вынул  шприц,  набрал  несколько  кубиков   прозрачной
жидкости.   Повернулся   к   нему,   подмигнул.  Это  выглядело
устрашающе, словно вампир подбадривал перепуганную жертву.
     -- Вот оно, величие момента. Новая эра!
     Он потер ваткой белую кожу, вонзил стальное жало.
     -- Э-эх! Поехали!
     Этот день и всю следующую  неделю  Говорков  находился  на
седьмом небе от счастья. Уже на первых минутах получил приятный
сюрприз:   его  дед,  оказывается,  был  полиглотом,  и  теперь
возбужденный мозг вспоминал  английский,  японский,  испанский,
немецкий  и  китайский языки! Кто-то из предков оказался видным
корабельным инженером,  кто-то  промышлял  на  большой  дороге,
нашлись даже церковнослужители...
     Сотрудники   ходили   на   цыпочках.  Никто  не  осмелился
потревожить шефа, обратить внимание на странности  в  поведении
Захарова.  Прошла  еще  неделя, и Говорков однажды сам задержал
взгляд на ведущем работнике...
     Захаров шел к нему из другого конца лаборатории. Ступни  у
него  оказались  подвернутыми  внутрь,  неимоверно длинные руки
почти доставали  колен,  нижняя  челюсть  свирепо  выдвинулась,
маленькие дикие глазки хищно поблескивали.
     -- Кха...  кха...--  прохрипело у него в горле.-- Назад...
Стой... Путь без возврата...
     Говорков в ужасе вскочил на ноги, попятился.
     -- Назад...-- снова прохрипел  Захаров  с  натугой.--  Два
миллиона   лет   --   люди...  сто  миллионов  --  звери...  не
совладать... Назад!
     Побледневший от внутренней боли Говорков смотрел,  как  он
стянул скатерть на пол и лег. Громко захрустели осколки посуды.
     Подошла  Таня  и заревела в два ручья, размазывая ладонями
по щекам синюю краску с ресниц.
     -- Что же...  это...  Леонид  Леонидыч?  --  спросила  она
сквозь рыдания.
     -- Это... конец,-- ответил он тихо.-- Проснулась не только
человеческая   память,   но   и   звериная.   И   этот  процесс
продолжается.  Инстинкты  далеких  предков  полностью   загасят
искорку разума... Ибо разум существует ничтожно мало... Значит,
этим  путем  идти  нельзя...  Как  видишь,  Таня, отрицательные
результаты тоже дают пользу.
     Но шутка получилась слишком горькой,  Таня  заплакала  еще
громче.   Где-то  истерически  звонил  телефон,  в  лаборатории
появились незнакомые люди.
     В  течение  дня  Захаров  или  то,  что  осталось  от  его
личности,  метался  с  ревом  по  опустевшему помещению, злобно
скалил зубы. Передвигался скачками,  попадаться  ему  на  глаза
боялись. Постепенно он покрывался шерстью.
     Говорков подозвал Раппопорта.
     -- Смотри,   в  этом  сейфе  находится  вся  документация.
Чертежи, расчеты, записи опытов, протоколы  испытаний,  словом,
все, что понадобится для нового поиска. Продолжать тебе. Возьми
ключ.
     -- Леонид  Леонидович...-- прошептал Раппопорт потрясенно.
В глазах у него стояли слезы.
     -- Запомнил? Ну дай обниму тебя напоследок!
     Уже на выходе  он  обернулся  и  увидел  покрытое  шерстью
животное, которое медленно опускалось на четвереньки.
     А  на  улице бушевала весна. Теплый ветер обрывал лепестки
абрикосового цвета и щедро  усыпал  ими  высохший  тротуар.  По
разлинованному  асфальту  прыгали  веселые маленькие человечки,
пахло свежей зеленью.
     И горько уходить такой весной... Он  теперь  знал,  почему
эволюция  не  позволила  передавать знания по наследству. Стать
высокоорганизованным мог только  вид,  готовый  получать  новые
знания, даже ценой жизни.

     ЕЩЕ НЕ ВЕЧЕР

     Через  дорогу  на  детской  спортивной  площадке  одинокий
парнишка бросал мяч в баскетбольное кольцо.  Он  все  бросал  с
середины площадки, надеясь попасть в корзину.
     Начинало  темнеть. Если у парня хватит упорства, то еще до
темноты он добьется своего. Похоже, что это тренируется будущий
чемпион, и я желал ему  достичь  успеха  раньше,  чем  погаснет
последний луч солнца, а сам проскользнул в сборочный цех, стена
которого  закрывала  горизонт.  Машина  стояла  прямо в центре.
Всего три метра в ширину и два в высоту. Толстенный слой  пыли,
накопившийся  на  поверхности  за  полгода  после сборки, лежал
серым бархатом на поверхности машины,  на  ее  панелях.  Легкое
пластиковое   кресло,   несущая  рама  на  поддоне  с  атомными
элементами питания.
     Сердце у меня колотилось,  когда  я  встал  на  ступеньку,
взглянул на панель управления. Машиной ни разу не пользовались.
Классический  случай,  когда  изобретение уже сделано, но им не
воспользовались.  Идут   дебаты   уже   полгода.   Есть   такое
изобретение,   которое   представляет   опасность.   Автомобили
передавили больше народу, чем погибло в  войнах,  но  никто  от
автомобилей не отказывается. А эта машина -- особого рода...
     Я  осторожно  опустился  на  сидение.  На  приборах  все в
порядке. Тут же армейское снаряжение: у него  повышенный  запас
надежности.  Я не мог опровергнуть все доводы, брошенные против
машины, но я верил в это изобретенное и хотел испытать себя.
     Моя рука легла  на  панель  управления,  палец  замер  над
клавишей "Ход". Вернусь, получу строгача с занесением. Во рту у
меня  было  горько.  Каждый  час  приносит  сообщения  о  новых
кризисах:  военных,  экологических,  демографических,   и   эти
кризисы  все  ужаснее. Любая минута может оказаться последней в
истории, а ученые мужи все спорят.
     Машина   послушно   включилась.   Загорелись   контрольные
лампочки.  Сидение  слегка  дрогнуло. Мелькнул свет, на дисплее
пробежали полосы и вот экран засветился. Я набрал  2065-й  год,
т.е., на стол лет вперед.
     Зал  преобразился.  Стало  гораздо  просторнее. Проявились
силуэты  громоздких  компьютеров,   растворилась   перегородка,
отделявшая  уголок  для вспомогательной лаборатории. В сумерках
проступала старинная мебель.
     Чего  я  хотел?  Не  знаю.  Просто  верю  в  это  чудовище
человеческого разума.
     Постоял,  прислушался.  За  окнами рассвет, тишина. Четыре
часа утра. Время для воров и лазутчиков.
     В  коридоре  под  потолком   засиженная   мухами   тусклая
электрическая  лампочка.  Провод  тянулся  под  потолком. Через
каждые два-три метра провод был закреплен  на  белых  фаянсовых
изоляторах.
     Тишина.  Оглядываясь  на  зал,  где  едва гудела машина, я
пошел вниз по широкой  мраморной  лестнице.  Старинные  тяжелые
двери  неохотно  выпустили  меня  на  улицу.  Я  ощутил неясную
тревогу, но еще не понял ее источника.
     Улица  была  пустынна.  За  квартал  от  цеха  вышло   два
человека,  да еще на дальнем перекрестке усердно работал метлой
дворник. Улица  казалась  устаревшей  и  одновременной  странно
новой...  Тротуар  покрыт серым неопрятным асфальтом, в котором
более светлыми пятнами  виднеется  галька  размером  с  куриное
яйцо.  Проезжая  часть  вымощена  булыжниками разного размера и
формы.
     Схожу со ступенек на тротуар. Делаю шаги  к  двери.  Вдали
раздался низкий вибрирующий звук. Что-то знакомое в нем, хотя я
уверен,  что  никогда вот так не стоял и не слушал... Заводской
гудок?
     Из домов все чаще выходили люди. Одеты почему-то  по  моде
30-х   годов,   если   верить   старой   кинохронике.  На  меня
посматривали  удивленно.  Двое   рабочих   даже   остановились,
пошептались,  и  я  почувствовал  их враждебные взгляды. В этот
момент, громко звеня, на улице показался трамвай.
     В  детстве  я  еще  застал  трамваи:  обтекаемые,   словно
пневматические  снаряды,  но  этот  оказался  больше  похож  на
старинный дилижанс. Вместо автоматических дверей  зиял  широкий
открытый   проход,   лесенка   вынесена  далеко  за  вагон.  На
ступеньках висят гроздья пассажиров, хотя в  салоне  достаточно
места.
     Оба   рабочих,   не  дожидаясь  пока  трамвай  подкатит  к
остановке, бегом догнали и запрыгнули на ходу,  ухватившись  за
поручни. Я проводил их ошалелым взглядом, прежде чем зародилась
догадка
     Яркая вспышка полыхнула в мозгу.
     Наискосок  через улицу стоит серый ничем ни примечательный
домик. Двухэтажный. Я был  в  третьем  классе,  когда  приехали
большие  машины,  разбили  этот  дом в щебенку, убрали мусор, а
через два месяца там  уже  стояло  новенькое  двенадцатиэтажное
здание...Правда,  мне  тогда казалось, что снесли плохой дом, а
построили хороший, на самом же деле выстроили типовую панельную
многоэтажную хибарку.
     Из-за угла выбежал милиционер. Он был в белом  кителе  без
погон,  в хромовых сапогах и брюках галифе. Грудь перепоясывали
ремни, на поясе висела кобура, откуда торчала рукоятка нагана.
     Милиционер заспешил ко  мне!  Рука  его  была  на  кобуре.
Увидев,  что  я  не  пытаюсь  скрыться, он сбавил шаг, но глаза
по-прежнему   смотрели   на    меня!    В    упор    с    явным
недоброжелательством.
     Я встретил его широчайшей улыбкой:
     -- Виноват!..  У  нас была только одна заповедная улица --
Арбат, а вы реставрировали целый микрорайон?
     Милиционер приложил руку к козырьку:
     -- Гражданин, пройдемте.
     -- С удовольствием,--  ответил  я.--  Куда  угодно.  Может
быть, я помешал киносъемке? Это непростительно!
     Милиционер  не  ответил.  Он  даже не снял руки с рукоятки
нагана. Мы прошли через два  квартала,  поднялись  на  крылечко
здания,  где  висела табличка "Районное отделение милиции..." Я
заметил, что прохожие по-прежнему бросали на меня удивленные  и
даже  враждебные  взгляды.  Сами  были  одеты  как статисты для
боевика о становлении ЧК.
     Начальник  милиции  был