а у нас своя забота.
     - А тебе чем тебе Охотник не подходит?
     Он невольно оглянулся, услыхав запретное имя, но ответил бесстрашно и
сурово:
     - Сам из богатых и для богатых старается. У него все хозяева друзья -
приятели. И так черному люду нет житья, а он еще пуще зажмет.
     - Резонно. Тогда такой вопрос: ты понимаешь, что делается в Квайре?
     Он недоуменно пожал плечами.
     - Да, сейчас за власть дерутся  двое:  Охотник  и  кор  Тисулар.  Что
будет, если победит Охотник, тебе ясно. А если победит Тисулар?
     Опять он пожал плечами.
     - Кор Тисулар - кеватский ставленник, кукла в руках Тибайена. Сам он,
может, не верит, что будет царствовать... знаешь,  мало  надежды.  Тибайен
слишком стар, чтобы что-то откладывать - он ведь уже  двадцать  лет  точит
зубы на Квайр. Считай: как победит Тисулар, Квайру конец.
     - А мы, почитай, и так под Кеватом живем. Хуже не будет!
     - Да? А ты знаешь, как живут те ремесленники, что ушли в  Кеват?  Так
вот, их по кеватским вельможам расписали, рабы они теперь.
     - А ты не врешь?
     - Нет. Кое-что сумел убежать. Бессемейные.
     - А, чтоб тебе!
     - Смотри, Ирсал. Я сам с Охотником не  во  всем  согласен,  но  он  -
единственный, кто может спасти Квайр. Пока страна в опасности,  я  с  ним.
Потом... посмотрим.
     - А и хитер! Так подвел,  ровно  и  впрямь  на  Хозяине  свет  клином
сошелся! Ну, чего там у тебя?
     - Взяли связного. Знал он,  сколько  ему  положено,  но,  видно,  еще
кто-то заговорил.
     - Народец!
     - Лихо судишь. Сам-то пытки пробовал?
     - Ты, что ли, отведал?
     - Досыта.
     Он поглядел не без почтения и покачал головой.
     - Суди - не суди, дела не сладишь.
     - Ирсал, - спросил я тихо, - скажи честно: вам можно верить?  Я  тебе
верю. Но _м_ы_ можем верить _в_а_м_?
     Он не обиделся. Потер свой длинный нос и сказал задумчиво:
     - Дельный вопрос, коль по вашим судить.  Я  тебе  так  скажу:  у  нас
молчат. Ежели кто попался, нет ему расчету говорить. От  петли  и  так  не
уйдешь, значит, на себя все бери. Выдержишь - мы семью не оставим.  Нет  -
клятвы у нас страшные.
     - А семью-то за что?
     - А мы к себе силком не тянем  и  втемную  никого  не  берем.  Всякий
знает, на что идет.
     Я подумал о Суил и старухе, и озноб протек по спине.
     - Ладно, слушай. Есть писец в канцелярии Судейского приказа, Тас  его
зовут. С нами он не  связан  -  просто  очень  любит  деньги  и  не  любит
кеватцев. Выберите какой-то предлог, прошение составить  или  еще  что-то.
Денег я дам. Если убедитесь, что все чисто, намекните, что знакомый,  мол,
к нему обратиться надоумил. Тот, с кем  он  в  Оружейном  конце  о  погоде
толковал. Станет отнекиваться и погоду бранить - больше ни слова.  Значит,
и Тас на глазу. Похвалит - отдать ему эту  половинку  монеты.  На,  держи.
Спросите, для всех ли погода хороша.
     - Все?
     - Все.
     - Ну, так я пошел, покуда тетки не воротилась, - усмехнулся, покрутил
головой. - Ну, дела! А мертвых ты, часом, не воскрешаешь?
     - А что, надо?
     Он покосился с опаской, хмыкнул и ушел.
     Ночь была неуютная, а день - непомерно  длинным;  я  спасался  только
работой. Добил последние  ружья,  пристрелял  их  в  сарайчике,  подправил
инструменты... Все. Работа кончилась, осталось ждать.
     - Ты чего, Тилар? - спросила Суил. - Иль неладно что?
     - Еще не знаю.
     - Так почта ты с ними связался?
     - С кем?
     - С братцами-то Тиговыми!
     - А я с ними не связывался. Меня им Огил подкинул. Отдал на  хранение
до весны, а вот объяснить что-нибудь забыл.
     - Полно, Тилар! - сказала Суил  и  даже  немножечко  побледнела.  Быт
того... и ты, впрямь, не ведаешь?
     - Ничего.
     Теперь она покраснела.  Красные  пятна  выступали  на  скулах,  глаза
заблестели, губы сердито сжались.
     - Я-то не путаю, да не больно много мне  ведомо.  Братство  Тигово  -
оно, ой, какое страшное! Сказывают про них, что еретики, что обряды у  них
тайные, что будто людей они ловят, да дьявола их кровью  поят.  А  что  не
одна болтовня - так мастерские иной раз жгут, дат  приспешников  хозяйских
режут.  А  уж  как  скажут:  "Во  имя  святого  Тига"  -  так   лучше   не
супротивничать, потому им ни своя, ни чужая жизнь не дорога.
     - И это все?
     - А тебе мало?
     - Мало, птичка, - грустно ответил я. - Очень-очень мало.


     Ирсал пришел перед рассветом, я чуть не проспал условленный стук.
     - На, - сказал он сунул мне в руку теплую половинку монеты.
     - Не ответил?
     Он вздохнул, как заморенный конь, и сказал:
     - Пошли потолкуем, - и я побрел за  ним,  одевая  сатар  в  рукава  и
хрустя оглушительным снегом. Забрались в какой-то сарайчик, Ирсал  заложил
дверь и зажег лучину.
     - Садись!
     Я послушно присел на полено, а он  так  и  торчал  передо  мною,  как
нескладная грозная тень.
     - Видели Таса?
     Он кивнул.
     - Ну?!
     - Как помянули про приятеля да Ружейный конец,  сразу  задергался.  А
молвил так: "Дом сгорел, а погода  в  руке  божьей".  Грех,  мол,  про  то
говорить. Ну и был таков.
     Видимо, я все-таки переменился в лице, потому что он взялся  пятерней
за щеки.
     - Ну? Какая еще пакость?
     Я покачал головой. Ох, как паршиво!  Попробуй  не  объясни  -  теперь
докопаются сами. И злость на себя: допрыгался, идиот? И страх -  но  почти
только за Суил: что с нею будет, если _э_т_и_ примутся за меня? И остается
одно: выпутываться любой ценой. Черт с ней, с ценой...
     - Ну так что? -  спросил  Ирсал  уже  мягче,  и  я  ответил...  почти
спокойно:
     - Этим делом занялась Церковь.
     - Что?! - сказал он с трудом и покачнулся. - Что? А, будь ты проклят!
- присел было и тут же опять вскочил, заметался, спотыкаясь о  поленья:  -
а, колдун чертов!
     - Сядь! Хватит дергаться.
     - Командует! Будь ты проклят!
     - Ладно, буду. Садись!
     Он с ворчанием сел.
     - Еще раз скажешь, что я - колдун... ей-богу,  морду  набью!  Кое-что
умею - так я в вонючей норе не сидел, а по  свету  шатался.  А  что  пугал
тебя... ладно, прости. Кто  ж  знал,  что  так  повернется?  Пугаешься  ты
красиво - приятно глянуть!
     - Ах ты, сволочь!
     - Уймись! - велел я ему. - Ничего петушиться, когда беда пришла.
     - Ты за это еще заплатишь!
     - А ты думал,  тебя  попрошу?  Я  за  себя  всегда  сам  плачу  -  не
одалживаюсь.
     Теперь он молчит. Глядит на меня, и ничего  не  прочтешь  на  длинном
закопченном лице.
     - Вот что, Ирсал. Забудь про ваше и наше... тут другое. Очень  темное
дело. Бери конец и распутывайте.
     - Какой конец?
     - Дом, который  "сгорел".  Хозяйка  -  молодая  вдова.  Зовут  Ваора,
прозванья не знаю. Она не из наших. Ты про одиннадцать мучеников слыхал?
     Он усмехнулся, будто я спорол несусветную глупость.
     - Один из одиннадцати, Сабан, был ее женихом. Вся  их  родня  связано
через Ваору.  Деревенские  останавливаются  в  ее  доме,  да  и  городские
навещают. Нам было это удобно - сам понимаешь: эти люди... нам  не  враги.
Вот тут я и не пойму. Почему Ваора? Она ни в чем  не  замешана.  И  почему
Церковь? Слушай, а если... если не  из-за  нас?  Если  из-за  одиннадцати?
Разделаются с их близкими - им эти люди, как бельмо на глазу - а заодно  и
память наших мучеников замарают. Что ты на это скажешь, Ирсал?
     - Да неужто они бога не боятся?
     - Кто? Глава Церкви нашей, акхон Батан, кеватец родом.
     - Господи, великая твоя мощь и благость! - тоскливо сказал  Ирсал.  -
Будь он проклят, Кеват, и люди его!
     - Я ведь чего боюсь? Симаг  разматывает  это  дело  с  одного  конца,
Церковь - с другого. А чем кончится... Да и стыдно. Понимаешь? Неужели  мы
опять дадим надругаться над святым нашим?
     - Слышь, - подумав,  спросил  Ирсал,  -  ты  по-честному  скажи:  все
правда? А то ведь проверим...
     - Ты знаешь, где меня искать. Об одном прошу:  не  трогайте  девушку,
что у Синар живет. Она дочь одного из одиннадцати, Гилора.
     - Коль так, не тревожься. Твои грехи не мне судить, а за нее  господь
тебе много простит.
     Он вскочил, и я поднялся следом.
     - Ладно. Как уж с тобой... Мудрен ты больно на мой разум, да на то  и
у нас мудреные есть. А за дело не бойся. Мне твой Хозяин ни к чему, да  за
мучеников наших и кровь их весь народ в ответе. Но чтоб больше не шлялся!
     А Суил  заметила  мою  отлучку.  Весь  день  поглядывала  на  меня  с
тревогой, и я радовался, что старуха так ревностно нас блюдет. И про Ваору
я ей не сказал. Незачем ей сейчас это знать.
     Я в тот день не тревожился, потому что не ждал расплаты так рано, и с
улыбкою вышел на знакомый условный стук. А когда я увидел угрюмого Ирсала,
а в сторонке - но так, чтобы сразу заметил - здоровенного парня с закрытым
лицом... нет, я не очень перепугался. Я не мог поверить, что это конец.
     - Здравствуйте, гости дорогие! Ко мне или за мной?
     - За тобой, - мрачно буркнул Ирсал.
     - Ладно, с матерью прощусь...
     Он молча заступил мне дорогу.
     - Хочешь, чтобы она по городу меня искала?
     Отодвинул его плечом, вернулся, подошел к застывшей у печки Синар.  С
пронзительной нежностью - я сам удивился ее силе - обнял ее хрупкие  плечи
и, с трудом улыбнувшись, сказал:
     - Бог тебя храни, матушка. Тут дело спешное, ты  не  тревожься,  если
вернусь не скоро.
     - Сыночек, - тихо сказала она, - сыночек!
     - Ну, чего ты испугалась? Просто заработать можно.
     А Суил молчала. Глядела на меня... как она смотрела! Я чуть  было  не
поверил... Ей я сказал:
     - Поживи здесь, Суил, не оставляй мать. Будь  осторожна.  Ради  бога,
будь осторожна!
     Я оглянулся в дверях и опять удивился тому, как мне больно. Будто это
и правда дом, где я родился, и  эта  старуха  -  моя  родная  мать.  Будто
Суил... будто я и правда ей дорог. Неужели я их  нашел  лишь  затем,  чтоб
сейчас потерять? Было очень горько так думать, но в этой горечи  пряталась
радость. Непонятная радость и сумрачная надежда, словно жизнь  моя  обрела
вдруг новую цену, потому что на этот раз мне есть, что терять.
     Сумерки загустели, только что было светло, а теперь я  едва  различал
Ирсала, шедшего впереди. Третьего я не видел, слышал только  скрип  снега;
иногда мне казалось, что он там, позади, не один. Зачем? Я  все  равно  не
сбегу. У них в руках Синар и Суил.
     Было совсем темно, когда кончился город. Прошли пару сотен  шагов  по
нетронутому снегу и встали перед  чем-то  огромным,  бесформенным,  черней
темноты.
     - Пригнись, - приказал Ирсал и завязал мне глаза.
     - Боишься, что меня не прикончат?
     - Не болтай, - посоветовал он. - Поменьше ершись - целей будешь.
     В этом доме была уйма углов, на которые я наткнулся,  и  ступеней,  с
которых я едва не слетел. Мы сворачивали, спускались, поднимались, это был
целый город, я измучился и отупел до того, что совсем перестал бояться.
     Наконец наши странствия кончились, мы свернули  в  последний  раз,  и
Ирсал снял с меня повязку. Я открыл  глаза  и  сразу  закрыл,  ослепленный
внезапным светом. Постоял так мгновение и оглянулся.
     Огромный зал, лишь один конец кое-как освещен,  и  особенная  ледяная
сырость намекает, что мы сейчас под землей. Декорация из романов Кэсса, не
хватает лишь привидений.
     Привидения медлили, но  когда  привыкли  глаза,  я  увидел,  что  вне
освещенного круга, в промежутке между светом и тьмой, сидят какие-то люди.
Я не мог разобрать, сколько их там, но это было неважно. Просто я стоял на
свету, а они глядели из темноты, и я был одиноким и беззащитным.
     А молчание длилось. Тянулось, разрасталось, давило, и страх - сначала
совсем небольшой - тоже рос и густел во мне.
     Впервые я один на один со Средневековьем, и  это  особенный  страх  -
совсем как в ночных кошмарах, когда что-то грозное,  без  лица  ползет  на
тебя, а ты не можешь ни крикнуть, ни шевельнуться.  Кажется,  миг  -  и  я
упаду на пол и поползу в темноту.
     Эта картинка: я ползу на брюхе, и публика одобрительно  наблюдает  за
мной - вдруг представилась мне так ясно, что  стало  смешно.  Ну  уж  нет,
ребята! Обойдемся.
     Я улыбнулся, и публика рассердилась.
     - Скажи, человек, ужель ты и в смертный час свой будешь ухмыляться? -
осведомился из темноты хорошо поставленный голос.
     - Постараюсь.
     - Отбрось гордыню свою!
     - Это не гордыня, - объяснил я ему спокойно. - Я ведь о вас забочусь.
Гаже труса только лежалый труп.
     Кто-то фыркнул во мраке.
     - Знаешь ли ты, перед кем предстал? - спросил величавый голос.
     - Догадываюсь.
     - Обвинение тебе ведомо?
     - Хотел бы услышать.
     - Ты уличен в самом пагубном из грехов: в колдовстве  и  сношениях  с
врагами господа нашего.
     - Разве я уже уличен?
     - Отбрось гордыню свою,  человек!  Не  свирепство  подвигло  нас,  но
чистый страх перед богом, ибо угодно ему должно быть дело наше,  и  всякий
грех, могущий замарать его в глазах господних, должно искоренить  в  людях
наших. Согласен ли ты по доброй воле и с открытым сердцем предстать  перед
судом братским и принять без гнева приговор его?
     - А если нет?
     - Коль ты не признаешь правоту суда нашего, мы найдем способ передать
тебя в руки Церкви.
     Даже не страх - безмерное  удивление:  это  возможно?  Это  со  мной?
Извечное удивление  интеллигента,  когда  жизнь  вдруг  дает  под  дых.  И
вспомнилось вдруг не к месту, но очень ясно, как меня  избивали  в  первый
раз. Уже во второй арест, в первый - морили голодом и гноили в карцере, но
не били.
     Следователь заорал:
     - Встань, скотина! - но я только усмехнулся, и тогда он  ударил  меня
ногой в живот. Я мешком свалился со стула, и они с  конвоиром  взялись  за
меня, но пока я не ушел в темноту, пока я еще чувствовал  что-то,  во  мне
стояло удивление: это возможно?  Это  меня,  цивилизованного  человека,  в
самом центре цивилизованного Квайра, как мяч, цивилизованные на вид люди?
     Я облизнул губы и ответил... надеюсь, спокойно:
     - Я хочу кое-что сказать... пока не начали.
     - Говори.
     - Я - не Член Братства, и вы не вправе меня судить. Но я  сам  к  вам
обратился, потому что гибель грозит многим людям, а потом и всему  Квайру.
Если такова цена вашей помощи, я готов к суду, и без спору приму все,  что
вы решите.
     - Здесь не торгуются!
     - А я не торгуюсь. Просто есть дело, которое я обязан  сделать.  Если
вы мне этого не позволите - разве я не вправе  просить,  чтобы  тогда  его
сделали вы?
     Они переговаривались в темноте. Невнятно гудели голоса, и снова я был
один... один... один.
     - Хорошо, - оборвал разговоры звучный голос. - Братство поможет  вам.
Отринь заботы и  очисть  душу.  Итак,  готов  ли  ты  с  открытым  сердцем
предстать перед судом Братства нашего?
     - Да.
     - Назови имя свое и имена родителей твоих.
     - Меня зовут Тилар, и родился я в Квайре. Родителей не помню,  потому
что меня увезли за море ребенком.
     - Кто?
     - Не знаю. Я вырос в Балге, в семье оружейника Сиалафа...
     Отличная мысль: я просто перескажу им сюжет такого любимого в детстве
"Скитальца" Фирага. Надо только поближе к тексту,  чтобы  не  завраться  в
деталях.
     - Когда ты вернулся в Квайр?
     - Меньше года назад. Я сразу пришел к Охотнику.
     - Зачем?
     - Мы росли на одной улице. Больше я тут никого не знал.
     - Почему ты вернулся в Квайр?
     - Потому, что сбежал из тюрьмы и не мог оставаться в Балге.
     Они долго совещались, а я готовился к новой схватке. Держаться!  Пока
мой мозг не затуманен страхом... а может, еще и выпутаюсь?
     - Именем Господа, - торжественно спросил меня, - как перед ликом его,
ответь честно: занимался ли ты колдовством, звал ли к себе духов  тьмы,  а
если не звал, не являлись ли они тебе сами?
     - Нет!
     - Клянись!
     - Клянусь именем господним!
     - Ведомы ли тебе молитвы?
     - Какие именно?
     - Читай все, что знаешь.
     Я сдержал улыбку и начал  с  утренней.  Я  читал  их,  как  бывало  в
детстве, одну за другой, пока не пересохло в горле и не  стал  заплетаться
язык. Тогда я сделал перерыв и попросил воды.
     - Довольно! Почему ты переиначил слова?
     - Я вырос на чужбине. Те, кто меня учил, говорили так.
     - Они снова потолковали и тот, кто вел допрос, сказал чуть мягче.
     - Скинь одежды, человек. Мы хотим видеть, нет ли на  тебе  дьяволовой
меты.
     Это было хуже.  На  мне  достаточно  дьявольских  меток,  и  показать
кому-то свои шрамы - это  заново  пережить  все  унижения,  это  унизиться
вдвое, потому что кто-то узнает, что _о_н_и_ творили со мной.
     - Нет, стыжусь!
     - Отбрось стыд, как перед лицом Господа, - посоветовали мне.  Спасибо
за совет! Хотел бы я, чтобы вы это испытали! Впервые  я  ненавидел  их.  Я
знал, что сам во всем виноват, и знал, что  нельзя  иначе,  но  как  же  я
ненавидел их!
     Три человека в надвинутых до глаз капюшонах вышли из темноты и встали
рядом со мной. Пронзительный холод подземелья уже насквозь прохватил меня;
я дрожал и щелкал зубами, но в этом было какое-то облегчение, словно холод
замораживал стыд.
     А эти трое не торопились. Старательно изучали  рубцы  и  шрамы,  один
даже ткнул чем-то острым в  спину,  а  когда  я  дернулся,  что-то  сказал
другому. Третий тронул шрам на груди и спросил:
     - Где это тебя?
     - В тюрьме, - буркнул я сквозь зубы.
     - За что?
     - Понравился.
     Он хмыкнул и хлопнул меня по плечу.
     Наконец они нагляделись и позволили мне одеться. Торопливо  натягивая
одежду, я чувствовал, как я жалок и смешон. Они  своего  добились:  я  уже
ничего не боюсь. Только холодная злоба  и  злая  решимость:  я  должен  их
одолеть. Вот теперь я смогу.
     Они опять принялись  за  вопросы;  я  отвечал,  твердо  придерживаясь
Фирага. Что годилось семи поколениям олгонских мальчишек, сойдет и тут.
     Иногда в вопросах  таились  ловушки,  но  я  их  обходил  без  труда.
Давайте, старайтесь! Мозг мой ясен и холоден, и память -  моя  гордость  и
мое проклятье - не подведет меня. Я думаю качественней, чем  вы,  ведь  за
мной триста лет цивилизации и двадцать  лет  науки,  не  так  уж  и  мало,
правда?
     Вопросы кончились, в кулуарах опять закипели страсти. Пока что счет в
мою пользу, но это еще не победа. Они еще что-нибудь припасли.  Что-нибудь
эффективнее но попроще...
     Очередной персонаж вышел из темноты. Немолодой  осанистый  человек  в
ветхом священническом одеянии. С минуту молча глядел мне в глаза, а  потом
сказал торжественно и величаво:
     - Нам не в чем тебя упрекнуть, ибо ты ответил на  все  вопросы  и  не
оскорбил суда. Но ужасен грех, в котором тебя обвиняют,  и  не  волен  тут
решать человеческий убогий разум. Готов  ли  ты  принять  испытание  судом
божьим, дабы его воля решила твою судьбу?
     - Я в вашей власти, наставник.
     - Сколько времени нужно тебе, чтоб подготовить душу?
     - Чем скорей, тем лучше.
     Я все еще ничего не боялся. Страх будет потом - если останусь жив.  А
пока только угрюмая решимость перетерпеть и довести игру до конца. Не  для
того я вырвался из Олгона, чтобы меня убили в этой норе. Было  бы  слишком
глупо, все потеряв, переболеть, перемучиться всей болью потери,  научиться
жить заново, найти семью и любовь - и  умереть  так  глупо  и  бесполезно.
Умереть, не завершив драку, не долюбив, не отхлебнув ни глотка победы?
     А они не теряли времени даром. В дальнем конце  подземелья  разложили
огромный костер, и багровые отблески, наконец, осветили весь зал. Я глядел
на мелькающие возле пламени тени,  чтобы  не  видать  священника  рядом  с
собой.
     - Ты готов, брат?
     - Да, наставник.
     Слово "брат" - это похоже на проблеск надежды. Маленький, жалкий - но
все-таки проблеск.
     Он за руку подвел меня прямо к огню и показал в самое пламя:
     - Видишь, знак господень?
     И я увидел ср