и,  запах  кожи,
запах конского пота. На привалах  Эргис  легко  вынимал  меня  из  носилок
укладывал где-то под деревом и знакомый  забытый  мир  цветов  и  запахов,
тресков, шелестов, птичьего пенья тепло и заботливо принимал  меня.  Эргис
все еще кормил меня,  как  младенца:  даже  ложка  была  тяжела  для  моих
бесплотных рук.
     И все-таки жизнь входила в меня - по капельке, но входила:  я  дольше
бодрствовал, четче делались мысли, и как-то, раздвинув  бездумную  радость
существования, конкретные люди вошли в мою жизнь. Я стал отличать друг  от
друга солдат охраны и с радостью увидел среди них недавних  соратников  по
войне в Приграничье.
     - Это хорошо, - сказал я Эргису.
     - Что?
     - Что ты ребят взял... наших.
     - Так сами напросились!
     - Не сердятся?
     - Чего это?
     - Ну, столько досталось... из-за меня.
     - Чудно, Тилар, - сказал Эргис, отвернувшись, - до чего ты силы своей
не разумеешь! Я и сам - тебе спасибо!  -  нынче  только  понял,  что  люди
могут, ежели с ними по-людски.
     - Скажи и мне... может, пойму.
     - Куда тебе! Тебе-то все люди одинаковые! А ты  про  солдат  подумай:
кто они? Смерды, черная кость. Сменяли голод на палку и думают: в  барыше,
мол, остались. Им что, объяснили когда, за что умирать? Саблю наголо  -  и
пошел, а что не так -  под  палку  иль  на  сук.  А  ты  их  прям  взял  и
огорошил...
     - Когда?
     - А как собрал перед уходом. Так, мол, и так,  ребята,  смерть  почти
верная. Кто боится - оставайтесь, ничего  вам  не  будет.  А  дело  у  нас
такое...
     - Чтобы требовать с людей... они должны знать... главное.
     - А я про что? Я-то примечал, как  они  сперва  глядели.  Все  ждали,
когда ж ты господином себя покажешь, хоть в зубы-то дашь. Иной бы,  может,
и рад - больно чудно, когда тебя за человека считают.
     - Глупости, Эргис!
     - Глупости? Да я сколько воевал,  сроду  не  видел,  чтобы  люди  так
дрались! Ты-то, небось, и не примечал, как они тебя собой заслоняли...
     - Хочешь пристыдить? Ты прав. Не замечал.
     - Вот олух, прости господи! Я что, о том? За твоим-то  делом  на  нас
глядеть? Я к другому. Поверил я в тебя теперь. Коль не прогонишь, и дальше
вместе потопаем.
     - Спасибо, Эргис, - ответил я - и как слаб, как жалок был мой  голос!
- А Огил? О нем ты подумал?
     - Что о нем думать! Давно передумано. Для того я, что ли, шесть лет в
лесах мыкался да кровь лил, чтоб обратно в кабалу лезть?
     - Огил... поможет тебе.
     - Мне-то поможет!  А  как  ты  мне  велишь  сельчанам  моим  в  глаза
смотреть? Всю жизнь им порушил, в леса сманил... Всем рай обещал,  а  себе
одному, выходит, добыл?
     - Не спеши, Эргис. Еще война не кончилась.
     - Ну да! После переменится! Против каларов акиху не  идти,  тронет  -
сам полетит. Да и другое у него на уме, не слепой, чай, вижу. Эх, Тилар! Я
б его и теперь собой заслонил, а служить не стану. Как, берешь?
     - Беру.
     - Ну и ладно. Спи. Даст бог, довезу тебя.
     Бог дал, и я давно уже в  Квайре.  Суил  нашла  тихий  дом  на  улице
святого Лигра, и мир надолго забыл о нас. Нелегко ей пришлось, бедной моей
птичке! Та развалина, что привез  ей  Эргис,  еще  долго  болталась  между
жизнью и смертью, только преданность и забота Суил удержали меня на краю.
     Но теперь все позади; я жив и намерен жить. Смерть ушла, оставив меня
Суил, и она со мной днем и ночью. Лицо ее весело, смех  ее  звонок,  но  в
глазах уже поселилась тревога, и паутина первой морщинки легла на ее ясный
лоб.
     - Тяжело со мной, птичка?
     А она смеется в ответ:
     - Тоже мне тяжесть! Хоть сколько-то со  мной  побудешь!  Слава  богу,
ноги не носят, а то только б я тебя и видела!
     Ноги и правда меня не носят. Сижу в постели  и  читаю  то  Дэнса,  то
местные хроники, которые принес мне Баруф. Скучнейшее чтиво, но пищей  для
размышлений снабжает, и эти размышления не утешают меня.
     Хорошо, что Суил умеет отгонять невеселые мысли. Подойдет, прижмется,
потрется щекой о щеку - и все остальное уже не важно; только она  и  я,  и
то, что касается нас. И я не могу удержаться, спрашиваю с тревогой:
     - Птичка, неужели я тебя не противен?
     И она опять смеется в ответ:
     - Ой, и глупый же ты, Тилар! Такой-то ты мне всего  милей!  Что  нам,
бабам, надо? Пожалеть всласть!
     - А я не хочу, чтобы меня жалели!
     - А ты мне не прикажешь! Вот хочу - и жалею!
     - Видно, тебе никто не прикажет.
     - Как знать, - таинственно отвечает она. - Может, кто и прикажет.
     Ко мне Суил никого не пускает. Не смеет прогнать  только  Баруфа,  и,
по-моему, очень жалеет  об  этом.  К  счастью  в  ней  прочен  деревенский
предрассудок, что гостя надо кормить, и пока она бегает, собирая на  стол,
мы с Баруфом шепчемся, как  мальчишки.  Но  от  Суил  ничего  не  скроешь:
обернется, подбоченится - и давай стыдить:
     - Дядь Огил, ты совесть-то поимей! Вовсе заездил человека,  так  хоть
нынче-то не трожь! Этому неймется, так он-то себя не видит!  А  ты  глянь!
Глянь, глянь - да посовестись!
     И мы с Баруфом прячем глаза и улыбаемся у нее за спиной.
     Вот я уже настолько окреп, что  Суил  рискует  оставить  меня,  чтобы
сбегать к матери, в Ираг. Возвращается притихшая, и как-то особенно лукаво
и смущенно поглядывает на меня.
     А я тоже времени не теряю. Стоит Суил отлучиться, как у меня Эргис, и
мы очень много успеваем.
     Странно, но я даже рад своей болезни. Вот так, почти чудом  вырваться
из суеты, отойти в сторону, посмотреть и подумать.
     А о чем мне думать? У меня есть друзья, есть дело,  есть  мать,  есть
чудесная любящая жена, правитель этой страной мой друг, так что  можно  не
вспоминать о хлебе насущном. Впрочем, это как раз неважно. У меня есть еще
голова и руки - достаточно, чтоб прокормить семью.
     - Нет, я даже не смеюсь над глупостью этих мыслей. Да,  у  меня  есть
друзья - но они друг другу враги, кого мне выбрать? Да, у меня есть  дело,
и я нужен ему, но верю ли я в правоту этого дела и должен ли я его делать?
Да, у меня есть мать, но я не смею к ней приходить, я должен прятать ее от
всех. А Суил? Что я  могу  ей  дать,  кроме  неизбежного  вдовства,  кроме
горького одиночества на чужбине? А мой лучший друг?  Баруф  Имк,  Охотник,
сиятельный аких Огилар Калат. Не очень-то я ему верю. И  он,  конечно,  не
очень-то верит мне. Он прав: я пойду с ним до самой победы, а  дальше  нам
сразу не по  пути.  Я  -  не  чиновник,  не  воин,  не  дипломат,  я  могу
подчиниться, но не могу быть лицом подчиненным. Руки и голова?  Это  точно
попадусь когда-то, и меня удавят на радость богобоязненным квайрцам.
     Только и это ведь чепуха,  размышления  от  нечего  делать.  Остается
Братство - аргумент очень весомый.  Конечно,  в  этом  Баруф  мне  мог  бы
помочь... Нет, это так, упражнение в логике, слава богу, всерьез я  такого
не думал. Не стоит моя жизнь пары сотен жизней. Жизнь не купишь за жизнь -
каждый из нас только он сам, и одно не возмещает другого...
     Силы все-таки вернулись ко мне. Я боролся со  слабостью  и,  наконец,
победил.  Вот,  цепляясь  за  Суил,  я  добрел  до  двери,   вот   впервые
вскарабкался на коня, вот доплелся без  провожатых  от  дома  Баруфа  -  и
кончился мой отдых.
     И лето тоже кончалось. Все чаще дожди мочили притихших Квайр,  смывая
отбросы с улиц и расквашивая дороги. Крестьяне убрали урожай; на это время
Баруф распустил половину войска, оставив только заслоны у границ. Конечно,
по этому поводу мне пришлось прогуляться по Бассот и в Лагар.
     Опять меня затянуло в поток неизбежных дел; он гнал меня из страны  в
страну, из города в город, и некогда было остановиться, чтобы  подумать  о
себе, о Суил, о тревожном взгляде Асага на нашей последней встрече.
     И вдруг поток налетел на стену...
     Отшумел  суматошный  день,  распустился  прозрачный  вечер,  и  через
Северные ворота я возвращался в Квайр. Еле переступал мой усталый конь,  и
незачем было его торопить, ведь дома меня не ждут. Суил умчалась к брату в
Биссал. Зиран все никак не возвращалась, и Суил оставалась  главой  семьи.
Братьев она держала железной рукой, налетала на них, как вихрь,  и  всегда
возвращалась такой воинственной и усталой,  что  я  поневоле  сочувствовал
парням.
     Сейчас ревизия предстояла Карту - младший уехал за матерью  в  Кас  и
задержался из-за ее болезни. Я-то знал, какая это  болезнь,  но  лицемерно
притворялся печальным.
     Я достаточно часто мотался в Кас, и Зиран успела смириться  со  мною.
Без восторга, конечно, - что я за зять? Но, кажется, и без особой печали -
наверное, думала, что Суил уже не совьет гнезда.
     Я хотел увезти ее в Квайр. Предлагал ей деньги, повозку, охрану;  она
отказывалась под  каким-то  предлогом,  я  немедленно  все  устранял,  она
находила другую причину, я терпеливо справлялся и с этим, и в конце-концов
ей пришлось мне сказать:
     - Нечего мне там делать, Тилар. Я, чай, и сама знаю, что Огил меня не
оставит, да мне оно - нож острый.  Мужа-то  он  мне  не  воротит,  а  коль
богатство даст - что  ж  это:  выходит,  он  мне  за  кровь  Гилора  моего
заплатил, а я приняла?
     - Но ведь раньше ты от его помощи не отказывалась?
     - Ты, Тилар, дурачком-то не прикидывайся! Прежде-то он сам всяк  день
возле смерти ходил - как бы я стала ему кровь Гилора  поминать?  Не  хочу,
Тилар. Ты не думай, зла у меня нет, а только горем не торгую.
     - А дети?
     - А что дети? Они свое заслужили. Пускай по-своему живут, я на дороге
не стану. Ты лучше о Суил подумай, Тилар! Доля  вдовья...  ох,  какая  она
горькая!
     - ...Биил Бэрсар!  -  окликнули  где-то  рядом,  и  я  с  облегчением
вернулся  в  сегодня.  Проклятые  мысли,  неуютные,  как  тесные  башмаки,
конечно, можно забыть о них за работой, но ведь вернутся, напомнят...
     - Биил Бэрсар! - я оглянулся и увидал Таласара. Я улыбнулся - мне  он
всегда был приятен.
     - Здравствуйте, биил Таласар! Давно мы не виделись!
     - Не по моей вине!
     - Конечно. Принимаю упрек.
     - Господи помилуй, биил Бэрсар! Как бы я посмел  вас  упрекнуть!  Мне
ведома, что дела государственные лишили вас досуга.
     Я поглядел с удивлением, и он объяснил:
     - Мы с Раватом - вы уж простите! - частенько о вас говорим, мало кого
он так почитает.
     Я промолчал, а Таласар уже кланялся и просил оказать честь его дому.
     - Если, конечно, я этим не прогневаю вашу очаровательную супругу!
     - С радостью, биил Таласар! Тем более, что  супруги  моей  нет  дома.
Уехала навестить родню.
     Я спешился, бросил поводья оруженосцу,  отдал  бумаги,  которые  надо
отвезти в канцелярию акиха, и мы с таласаром неторопливо пошли к его дому.
     Один из последних вечеров лета выманил  на  улицы  уйму  народа.  Нас
узнавали: кланялись, провожали любопытным взглядом,  я  слышал  за  спиной
свое  имя,  и  это  слегка  раздражало  меня.  Мне  была   неприятна   эта
неизвестность, ведь я был уверен, что я - теневая фигура, и Квайру незачем
да и неоткуда узнать обо мне.
     - Дома молодой господин? - спросил Таласар у слуги.
     - Только пожаловали.
     - Пригласи его в малую гостиную и пусть подадут ужин.
     Вот тут я понял, в  какую  попал  ловушку,  но  не  сумел  отступить.
Осталось пройти в знакомую комнату и ответить улыбкой на улыбку Равата.
     - Неожиданная радость, дорогой Учитель! - воскликнул он  и  в  глазах
его в самом деле была радость. - Давно вы не балуете меня своим вниманием!
     - Что делать, Рават? - сказал я, невольно смягчившись. - Время такое.
     - Неужто я бы осмелился вас упрекнуть, дорогой Учитель! С завистью  и
восторгом взираю я на ваши дела и горько скорблю, что  мне  не  дано  даже
полной мерой постигнуть великолепие того, что вы сотворили!
     - Я не люблю восхвалений, Рават? Поговорим о другом.
     - Как вам будет угодно, дорогой Учитель. У вас усталый вид.  Не  рано
ли вы принялись за работу?
     - Конечно! - подхватил Таласар. - Жизнь ваша воистину драгоценная для
Квайра! Не могу передать, как я был опечален, узнав  о  вашей  болезни.  К
прискорбию  моему  ваша   добрая   супруга   воспрепятствовала   мне   вас
навестить...
     - Просто выставила за дверь! - со смехом сказал Рават.
     - Простите ей это, - сказал я Таласару.  -  Проверьте,  она  и  акиха
прогоняла, когда считала, что его посещения могут мне повредить.
     - Суил - приемная дочь сиятельного акиха,  -  весело  объяснил  Рават
отцу. - Третьего дня и мне от нее досталось за то, что  плохо  забочусь  о
здоровье господина нашего!
     - Великая радость! - сказал Таласар лукаво. - Не часто бывает,  чтобы
существо столь прекрасное так много принесло своему супругу! Вам  повезло,
биил Бэрсар!
     - Да, мне повезло. И ни деньги, ни родство не могут прибавить к моему
счастью ни капли.
     - Это так, отец! Я даже завидую дивному бескорыстию Учителя!
     - А я вот не завидую тебе.
     - Я знаю, - ответил он серьезно. - Вы  мне  не  соперник.  Отчего  же
тогда вы сторонитесь меня, Учитель? Поверьте, это мне воистину горько, ибо
моя душа все так же тянется к вам.
     - Пока я тебе не мешаю?
     - А вы и не сможете мне помешать. У нас разные цели и разные желания.
Нам нечего делить.
     Я промолчал, а он продолжал, ободренный, и в его красивом  лице  было
все искренне и светло:
     - Неужто вы думаете, я посмею забыть, чем вам обязан? Не усмехайтесь,
Учитель, я знаю, что и глотка не отпил из моря мудрости, что  вы  таите  в
себе. Но и те крохи, что достались мне, всколыхнули всю мою  душу.  Вы  не
верите в мою искренность? Но зачем мне вам лгать, Учитель?  Душа  моя  вам
открыта, вглядитесь: где в ней ложь?
     - Зачем тебе это, Рават?
     - Чтобы вы поняли меня! Я  вижу:  вы  меня  судите...  наверное,  уже
осудили - разве это честно? Вы сами толкнули меня на этот путь... Зачем вы
открыли мне суть всего? Прежде я верил лишь в волю божью: захочет  господь
- вознесет превыше всех смертных  тварей,  захочет  -  низринет  в  пучину
скорбей. Хоть болел я душой за  дело  нашего  господина,  все  видел,  все
слышал, да толку мне было с того, как дитяти от золота: поиграл и  бросил.
Зачем вы сдернули покров с незрячих моих очей? Зачем вы мне показали,  как
разумно и складно все устроено в мире господнем, где  нет  ни  худого,  ни
малого, а все со всем совокупно? Нет, Учитель, это не упрек, счастие  всей
моей жизни, что встретил я вас, что вы мне разумение дали. Ибо -  каюсь  я
вам - прежде бывало, роптал я на господа, что худо, мол, он миром  правит,
коль столько в нем скорби и столько неустройства.
     - А теперь не ропщешь?
     - Нет! Открыли вы мне путь, а дальше я уж сам пошел. Вгляделся в дела
людские, и открылось мне,  наконец,  что  бог  вершит  волю  через  людей:
избирает их и открывает им волю свою.
     - И ты среди избранных?
     - Может быть! - ответил  он  резко.  -  Дважды  коснулся  меня  перст
господень. В черный год мора... - Таласар  шевельнулся,  но  Рават  жестом
заставил его промолчать. Сухой, горячий огонь полыхал  у  него  в  глазах,
красные пятна зажглись на скулах. - Отец не даст соврать. Один я остался в
дому... смерть всех выкосила - даже слуг... только меня обошла. Для  чего,
Учитель?
     - А второй раз?
     - Зимой. Когда мы шли в Бассот. Господин наш был совсем  плох,  мы  с
Дибаром вели его попеременно. На пятый день... Дибар заменил меня,  и  они
ушли вперед, а я не мог идти. Мороз был, как пламя... он все выжигал...  я
сел и закрыл руками лицо... было так хорошо сидеть... я знал, что умру,  и
это было приятно. И вдруг - вы понимаете,  Учитель?  -  как  приказ:  тебе
нельзя умереть! Так надо, чтоб ты был жив!
     - И ты встал?
     - Да. Они ничего не заметили.
     - Хорошо, - сказал я терпеливо, - пусть ты избран. Но для чего?
     - Чтобы спасти Квайр! Да, я знаю, вы сочтете это неуместной гордыней.
У Квайра есть господин мой  аких  и  есть  вы.  Но,  Учитель,  победить  -
половина дела! Это как пашню засеять - какие еще плоды она принесет, и  не
заглушат ли добрые всходы плевелы?
     Вам тягостна власть, господин же аких наш уже немолод,  и  нет  того,
кто наследовал бы ему. Ужель это грех, что я помышляю  из  рук  наставника
моего и благодетеля, моего второго отца принять Квайр  и  оберечь  его  во
всей силе его и величии таковым, каким господин мой аких мне его завещает?
Нет, Учитель, в том долг мой и честь моя, ни друзья, ни враги, ни жалость,
ни слабость телесная меня не остановят!
     - Поэтому ты и убрал от акиха всех прежних товарищей?
     - Так вы за это на меня сердитесь? Учитель, да  у  самого  ведь  душа
болит, а как иначе? Всем ведь хороши -  золото,  а  не  люди,  одна  беда:
деревенщина  неотесанная!  Никак  им  не  уразуметь:  нет  Охотника,  есть
господин наш - аких Квайра! Как раз третьего дня... Посылаю я это к  акиху
Тарга со спешной вестью. Нагоняет он господина нашего  во  дворе,  в  зале
Совета Благородных, да как заорет: "Эй, сиятельный аких!", а коль  тот  не
оборачивается "Да погоди ты, дьявол тебя задери!" А  там  не  только  наша
знать, иноземцев полным-полно! Ну, как его после того при  себе  оставить?
Чтоб хихикали да дурость его поминали?
     - Рават, - сказал я совсем тихо, - а об Огиле ты подумал?  Совсем  он
один...
     - Да как же один, когда все при нем: Дибар, Сигар, Эргис. Да и  мы-то
с вами его не покинем!
     Я с трудом улыбнулся и спросил Таласара, как идут дела.
     - Лучше не бывало, биил  Бэрсар!  Прошлый  год  из  семи  приказчиков
пятерых отпустил, а нынче все в деле, еще двоих взял.  Слыхали,  наверное,
второй караван судов в Лагар спускаю!
     - Слышал и рад за вас.
     - Великой мудростью акиха процветает наша торговля,  как  никогда.  А
ткани в особой цене, давно их на  рынке  не  было.  Смешно  сказать,  биил
Бэрсар, все склады опустошил! Пришлось биилу Атасару срочный заказ давать.
Станет, конечно, недешево, и прибыль не та, да сейчас грех останавливаться
- как бы кредит не шатнуть!
     - А вы не боитесь, что Атасар подведет?  Похоже,  у  него  с  ткачами
нелады.
     - Да, - сказал Таласар с досадой, - обнаглела чернь!
     - Скоты! - процедил Рават, и злоба состарила красивое  лицо.  -  Мало
им, что аких на последнее золото хлеб покупает и за гроши продает!  Налоги
с них, почитай, сняли - ведь ни хлебного, ни печного не платят! -  а  этим
тварям все мало! Так обнаглели, что не таятся. Мол,  не  для  того  весною
кровь лили, чтоб опять в кабалу лезть. И когда б одни разговоры! Уж не то,
что квайрские ткачи - биссалские шелковщики от  работы  стали  отлынивать.
Выжечь эту гниль, покуда всю страну не заразила!
     - Не переусердствуй, смотри. Так и страну поджечь недолго... выжигая.
     - Нет, Учитель, слава господу, болезнь на виду. Сыздавна в Квайре вся
зараза от безбожного Братства - одни разговоры?
     - Есть, дорогой Учитель! Кончики отыскали и до сердца  скоро  дойдем.
Вот днями договор с Тарданом подпишем, можно и за свои дела  браться.  Все
готово!
     - А аких знает об этом?
     Рават поглядел удивленно.
     - Да как бы я без воли его за такое дело взялся?
     Боль и облегчение - словно прорвало нарыв. Все. Напрасно ты поспешил,
Баруф. Честное слово, я не хотел! Думал, что буду с тобой до конца. Ладно,
если ты сделал и этот выбор...
     И я принялся за Равата.  С  ленивым,  чуть  насмешливым  интересом  я
требовал доказательств, что Братство существует, что это не сплетни  и  не
сказки предместий. Он лез вон из кожи, чтоб доказать, что он сражается  не
со словами, не с бабьими пересудами,  а  с  реальной  силой.  Он  все  мне
выложил, даже то, в чем был не уверен, даже свои догадки. Неглупые у  него
были догадки.
     Да мальчик, прав Баруф, а не  я  -  ты  годишься.  Не  просто  мелкий
честолюбец - а личность. Ум и  жестокость...  тяжело  мне  будет  с  таким
врагом. Ничего, ты еще молод. Я продержусь на твоих  ошибках.  Я  играл  с
ним, и это было с