т меня.
     - Боюсь, вы мне льстите,  дорогой  биил  Бэрсар,  -  отозвался  он  с
довольной улыбкой.
     - Всего лишь отдаю вам должное.  Когда  аких  спросил,  кого  я  хочу
видеть рядом с собой, мне на ум пришло только ваше имя.
     Он расцветал на глазах, и это было забавно. Оказывается, я и  на  это
способен. Я, который нажил столько врагов неумением не  то  что  льстит  -
соблюдать обычную вежливость, говоря с чиновными дураками! Впрочем, это не
тот случай. На ум и опыт Эрафа  я  действительно  мог  положиться.  Только
предосудительная неподкупность до сих пор мешала его карьере. Я знал,  что
мне будет с ним нелегко, но он был нужен мне весь,  я  не  мог  позволить,
чтобы любые обиды встали между Эрафом и делом.
     -  К  сожалению,  время  против  нас,  гон  Эраф.  Только  поэтому  я
осмелился, невзирая на поздний час и вашу усталость, затруднить  вас  этой
беседой.
     - Я весь внимание, биил Бэрсар!
     - Я думаю, в наши  отношения  надо  внести  ясность.  Конечно,  перед
посольской свитой и особенно перед слугами мы обязаны соблюдать этикет. Но
сам я считаю и всегда буду считать  вас  не  лицом  подчиненным,  а  своим
наставником и клянусь ничего  не  предпринимать,  не  испросив  перед  тем
вашего совета. Надеюсь, что  и  вы  согласитесь  разделить  со  мной  ваши
заботы. Эти условие не кажется вам обременительным?
     Я говорил, а глаза его сверлили мое лицо, пытаясь найти в нем фальшь,
он верил мне - и не верил, хоть очень хотел мне верить, он был  уже  почти
приручен - остальное сделает работа.
     - О нет, дорогой биил Бэрсар! Такое условие - честь для меня, и  дабы
доказать  это,  я  сразу  поделюсь  сомненьем,  что   снедает   меня.   По
распоряжению  акиха  главой  посольства  являетесь  вы.  Однако   согласно
дипломатическому этикету посольство такого ранга не  может  возглавлять...
э... человек без титула.
     - Я готов уступить главенство вам, досточтимый гон.  Внешняя  сторона
дела меня не волнует.
     - Увы, дорогой биил Бэрсар! Мое звание тоже  не  соответствует  рангу
посольства.  Господин  Лагара  сочтет  для   себя   оскорбительным   вести
переговоры со столь незначительным лицом. Я говорил об этом акиху,  но  он
соизволил ответить, что вы найдете способ обойти это затруднение.
     - Ну, Баруф, услужил!
     Я поглядел на Эрафа и спросил неохотно:
     - Титул гинура будет соответствовать рангу посольства?
     - О да! Но...
     - Поскольку отец мой умер, а я его единственный законный сын, я  имею
право на титул гинура.
     - Я знаю геральдику, - осторожно заметил Эраф,  -  но  я  не  слыхал,
чтобы среди Бэрсары были гинуры. Гоны - да...
     - Это квайрские  Бэрсары,  дорогой  гон  Эраф.  Я  из  другой  ветви.
Пожалуй, ее можно назвать балгской.
     Он глядел на меня с сомнением, и я усмехнулся.
     - Не считайте меня самозванцем, досточтимый гон Эраф. Я так мало ценю
титулы, что не стал бы утруждать себя ложью.  Эта  старая  история,  и  вы
могли ее не знать. Лет... да, уже шестьдесят лет, как мы  покинули  Квайр.
Мой прадед, гинур Таф  Бэрсар,  хранитель  малой  печати,  был  обвинен  в
государственной измене и бежал в Балг. Он утверждал, что был  оклеветан...
не знаю, у нас в семье святых не водилось, но, во всяком случае, при дворе
он был принят. Деда еще приглашали на дворцовые торжества. Отца - уже нет.
Наш род обеднел, и о нас забыли.
     Таф Бэрсар происходил  из  биссалской  ветви,  побочной  относительно
Бэрсаров квайрских. Его предок в четвертом  колене  получил  потомственное
дворянство за услуги, оказанные им его величеству Тисулару I.
     - Прости мое неведение! - воскликнул Эраф, - не куда девалась  теперь
биссалская ветвь Бэрсаров?
     - Она иссякла почти сразу после бегства  прадеда.  Родители  его  уже
умерли, а единственная сестра через несколько  лет  скончалась  бездетной.
После ее смерти имущество Бэрсаров было взято в казну, а наш род вычеркнут
из геральдических списков.
     - Какой камень вы сняли с моей души, благородный гинур!
     Я поморщился:
     - Окажите мне милость, досточтимый гон Эраф, избавьте от титулования.
Эта мишура не добавляет ни денег, ни ума, а доблести предков  не  искупают
ничтожества потомков.
     - Недостойно меня было бы не ответить тем же!
     - Спасибо, биил Эраф. Я рад, что  мы  понимаем  друг  друга.  Давайте
поговорим о деле, мне совестно задерживать вас в столь позднее время.
     Я рассказал  о  том,  что  уже  сделал;  Эраф  молчал,  кивал,  но  с
замечаниями не спешил.
     - Мне кажется, что до начала переговоров стоило бы закрепить за собой
армию. Надлежит безотлагательно возвести  доса  Крира  в  новое  звание  и
привести войска к  присяге.  Тут  все  не  просто,  биил  Эраф.  Дос  Крир
самолюбив, а положение его весьма  двусмысленно.  Пожалуй,  только  вы,  с
вашим тактом и  умением  играть  на  струнах  души  человеческой,  сможете
сделать все, как надо.
     - Иными словами, вы желаете, чтобы я завтра же выехал в армию?
     - Да, биил Эраф. Я уже бывал там...  неофициально,  и  боюсь  бросить
тень на Крира. Нам сейчас опасно пренебрегать приличиями!
     - Мой бог! - весело сказал Эраф. - Вы - прирожденный  дипломат,  биил
Бэрсар! Кажется, я начинаю верить, что мы достигнем цели!


     И мы ее достигли. Нелегкое было время -  ей-богу!  -  случались  дни,
когда я скучал по ирагскому подземелью.
     Правда, я был не один. Людей подбирал Баруф, а это значит, что каждый
был на своем месте. Доставалось мне только от Эрафа, но я молча терпел все
его капризы, потому что один он делал втрое больше, чем  десяток  здоровых
парней. Он был незаметен и вездесущ,  он  помнил  все  и  всегда  успевал;
кладезь неоценимых знаний таился в его голове, и  я  щедро  черпал  оттуда
все, что мне надо было узнать.
     Нет, мне совсем не нравилась эта работа. И союзники, и  противники  -
все, кроме Тубара, - были мне одинаково неприятны.  Жадность,  мелочность,
ничтожные  побуждения  и   ничтожные   интересы,   политическая   слепота,
равнодушие ко всему, кроме возможности вот сейчас, вот сегодня  урвать.  Я
очаровал и покупал, устраивал и посещал приемы, я с  улыбкой  задыхался  в
тисках этикета и мечтал об одном: сбежать!
     Но я только стискивал зубы, потому что именно здесь  среди  интриг  и
фальшивых улыбок,  решалась  судьба  Олгона,  Судьба  тысяч  людей  и  моя
собственная судьба.
     Нет, дело не в том, чтобы просто достичь соглашения -  лагарцам  тоже
был нужен мир. Дело в цене. Мира просил Квайр, значит,  это  он  побежден,
побежденный должен платить. Он торопится? Тогда пусть заплатит больше. Ах,
ему надо поскорей  развязать  себе  руки?  Придется  еще  уступить.  В  их
притязаниях была своя правота. Это мы  вторгались  в  Лагар,  мы  разорили
треть страны и истребили уйму народу - стараясь нас  обобрать  они  только
восстанавливают справедливость.
     Просто я почти ничего не мог уступить. Да, мир  с  Лагаром  -  вопрос
жизни или смерти, да, чем скорей я его  добьюсь,  тем  вероятней,  что  мы
сохраним Квайр, но каждая уступка - это удар по Баруфу.
     Будь он признанный, законный правитель, ему бы простили любые жертвы,
ведь ситуация очевидна. Но в глазах большинства он пока узурпатор, ему все
поставят в вину; только победы - политические и военные - смогут  удержать
его на волне. Слишком дорогой, "позорный" мир, стал  бы  оружием  в  руках
врагов, а сколько у нас врагов...
     Правда, у меня был Тубар - союзник, которому нет цены, но  я  не  мог
демонстрировать наше знакомство. Он был мое тайное оружие,  мой  последний
резерв, я обратился к нему за помощью только раз - когда  дело  безнадежно
зашло в тупик. А остальное мы с Эрафом сделали сами.
     И вот уже снова проплывают мимо поля, теперь они черные, с  полосками
зелени на межах; зеленый пух подернул деревья, и в селах цветут сады.
     Вот мы проехали Уз, и я сжался, готовясь к боли.  Но  боли  не  было.
Храм был красив - и только. Это тоже ушло.
     Наш  караван  растянулся  на  добрых  пол-лаги.  Весенняя  распутица,
расквасив дороги, заставила нас бросить повозки у Лобра; за  нами  тянулся
длиннейший хвост измученных вьючных лошадей.
     Распутица! Распутица! Это слово само ложилось на развеселый мотивчик,
и я все насвистывал его к негодованию гона Эрафа. Бедный старик еле  сидел
в седле, он совсем пожелтел и высох - да и все мы были  не  лучше.  Только
Эргис был бодр и свеж, он да его поджаренный конь; только  у  них  хватало
силы проезжать вдоль всего каравана, следя за порядком.
     А вот мой бедный Блир сдал. Втянулись бока, потускнела  шерсть,  даже
на шпоры он отвечал лишь укоризненным взглядом.
     Точь-в-точь таким, каким встретил меня сейчас Эраф.
     - У благородного гинура хорошее настроение?
     Лишь в крайнем раздражении он  так  меня  величал;  впрочем,  оно  не
покидало его от Арзера.
     - Мужайтесь, биил Эраф! Эргис знает одну лесную дорогу - два  дня,  и
будем в Согоре.
     - Надеюсь, господь еще раньше избавит меня от мук!
     - Зачем же поминать о смерти, когда счастье у вас  в  руках,  и  ваша
слава в зените? Вам еще предстоят великие дела и немалые почести!
     Напоминание о почестях его все-таки взбодрило, и старик  спросил  уже
не сердито:
     - Позвольте узнать причину вашего веселья, биил Бэрсар. Может  это  и
меня развеселит?
     Я засмеялся и протянул скрученное в трубку письмо.
     - Нет уж, увольте читать на ходу! От кого?
     - От командующего,  его  гонец  встретил  нас  в  Азаре.  Калар  Эсфа
извещает, что распутица остановила наши войска под Биссалом,  и  он  будет
там ждать установления дороги.
     Это была единственная наша  размолвка:  я  велел  вывести  войска  из
Лагара, когда нашим переговорам было еще далеко до  конца.  Конечно,  Эраф
был прав  -  нам  это  здорово  повредило.  Так  повредило,  что  пришлось
обращаться к Тубару. И все-таки я тоже был прав. Крир стоит под  Биссалом,
это всего пять дней до восточной границы, и кеватцы уже  не  застанут  нас
врасплох.
     Прежняя улыбка шевельнулась на губах Эрафа.
     - А почему он извещает об этом именно вас?
     - Потому, что именно я его об этом просил.
     - А зачем вы его об этом просили?
     Вот неугомонный старик! Еле жив - и все равно не смирится с  вопросом
без ответа. Должен выяснить, докопаться, разгрызть орех до ядра.  Господи,
как я его любил в такие минуты!
     - Чтобы знать, возвращаться ли  мне  в  столицу  или  ехать  прямо  в
Бассот.
     - Господи помилуй, уж не из железа ли вы,  биил  Бэрсар?  -  вскричал
старик удивленно.
     - Увы, мой друг, только из плоти. И если честно -  этой  плоти  очень
хочется отдохнуть.


     Как ей хотелось отдыха, бедной  плоти!  Я  устало  качался  в  седле,
засыпал, просыпался, Отвечал на вопросы, что-то спрашивал сам,  а  дремота
уже лежала на плечах теплым грузом, закрывала глаза, навевала  грезы.  Так
хорошо было грезить, как я, вернувшись из странствий, войду в свой дом - в
тот единственный дом на свете, который я вправе назвать  своим,  -  и  там
меня встретят Суил и мать...
     Но в сладостях этих грез таилась горечь; она будила меня,  возвращала
усталость и боль в измученном  теле  -  и  мысли.  Нерадостные  мысли,  от
которых некуда деться.
     Я не могу вернуться в свой дом и повидать свою мать. Она в  залоге  у
Братства. Если я изменю, они убьют мою мать. Нет, я не изменю. Лучше я сам
приду к ним в надлежащее время. Как я легко смирился со своей  несвободой!
Есть ведь Баруф, и он мне может помочь. Сможет? Конечно! И я попаду к нему
в руки. Цепь на цепь, несвободу на несвободу? Лучше уж Братство, оно может
отнять только жизнь. Я стыжусь этих мыслей, мне тягостно  и  противно  так
думать. Баруф - мой друг, он любит меня и желает мне только добра.  Да!  И
желая добра, он поможет мне сделать выбор, очень нелегкий  выбор,  который
еще предстоит. В том и беда, что выбор еще предстоит, и выбрать  я  должен
сам.
     Я еду и думая о Баруфе, и эти мысли горьки,  как  желчь.  Мы  слишком
похожи и слишком нужны друг другу, мы вместе - страшная сила, и это пугает
меня. Мы ничего не хотим для себя, наша  цель  благородна,  и  поэтому  мы
опасны вдвойне. Всем можно пожертвовать для благородной цели:  счастьем  -
чужим и своим, - жизнями... даже страной. Ох, Баруф, неужели я тебя брошу?
Неужели мне придется встать у тебя на пути?
     Наш караван доплелся до Согора. Я отдохнул  пару  дней,  простился  с
посольством  и  вместе  с  Эргисом  отправился  в  Квайр.   Дороги   стали
непроходимы: Эргис выбирал  звериные  тропы,  где  палые  листья  не  дали
раскиснуть земле.
     Тощий конь Эргиса был  бодр  и  свеж,  а  с  верным  Блиром  пришлось
проститься. Эргис подыскал мне пегого жеребца, выносливого, как черт, и  с
таким же нравом. Мы очень повеселились в начале пути, но плетка его слегка
усмирила - на время. Он подловил меня уже далеко в  лесу.  Выбрал  момент,
когда я опустил поводья, вскинул  задом  и  встал,  как  пень.  Я  птичкою
пролетел над его головою и со всего размаха плюхнулся в грязь.
     - Скотина! - прорычал я, едва поднимаясь. - Я тебя!..
     Конь поглядел с укоризной, а Эргис заржал так, что птицы  шарахнулись
с веток.
     - Чего завелся?!
     - Н-не могу, - простонал он. - Бла-благородный гинур! А ведь смешно!
     - Хватит ржать! Дай хоть глаза протру.
     Эргис достал какую-то тряпку,  скупо  плеснул  воды  из  фляги,  и  я
кое-как протер лицо.
     - Слышь, Учитель, ты не сердись, а?
     - За что?
     - А я б рассердился!
     Я не сердился даже на жеребца. Собрал поводья, нащупал ногою стремя и
кое-как забрался в седло. А треснулся  я  неплохо.  Эргис  поехал  вперед.
Молчал, молчал и вдруг обернулся:
     - Одного в тебе не пойму: как это ты всюду свой?  Вроде  без  разницы
тебе  -  локих  там,  или  последний  мужик.  И  что  чудно:   говоришь-то
по-разному, а все одинаковый.
     - А мне и правда все равно. Я людей не по званиям ценю.
     - Не обидишься, коль спрошу?
     - Смотря что.
     - Вот победим... ты что будешь делать?
     - Спроси что полегче! Чего это вдруг?
     - Да так. Глянул тебя в деле... похоже, что мы одного  поля  ягоды  -
тихо нам не жить. В своих-то землях ты чем жил?
     - Я же вам еще в первый день исповедался. Наукой.
     - А я вот засомневался. Больно ты драчливый, чтоб над книжкой сидеть.
     - Моя наука - это не только книжки. Жестокая штука - не  хуже  войны.
Все заберет - и досуг, и друзей... даже жизнь, если понадобится.
     - А на кой черт?
     - Для людей. Понимаешь, наука - если в добрых руках - она очень много
может. Накормить голодных, согреть озябших, вылечить  больных.  Остановить
реки, раздвинуть горы, за час одолевать многодневный путь...
     - А коль в худых?
     - Еще больше. Уничтожить все живое на свете - чтоб и трава не росла.
     - А бог?
     - Что бог?
     - Спит он, что ли, покуда вы, чародеи, деретесь?
     - Знаешь, Эргис, чего-то мне кажется, что богу на нас наплевать.
     - Ты это брось! Есть еще царствие небесное!
     Я даже коня остановил.
     - Эргис, а ты что,  надеешься  туда  попасть?  Может,  мы  хоть  одну
священную заповедь не нарушили? "Не  лги,  не  убий,  покоряйся  господину
своему. Не возжелай чужого добра,  наследуй  долю  свою  и  остерегись  ее
менять". Что там еще осталось?
     - Да ну тебя! Говоришь, как враг господа нашего!
     - Ладно, Эргис, извини. Зря я так.
     - Нет, ты постой! Ты мне вот что скажи: как это можно жить не веруя?
     - А кто тебе сказал,  что  я  не  верую?  У  меня  своя  вера:  люди.
Понимаешь, мне кажется, что не так уж он хорош, тот мир, что  подарил  нам
господь. Да и ты, по-моему, от него не в  восторге.  Бегаешь,  дерешься...
нет, чтоб сидеть да терпеть, что тебе бог определил.
     - Учитель!
     - Ладно, Эргис, хватит. Дурацкий разговор.
     - И верно, хватит. Дурацкий разговор.
     - И верно, хватит! Страшно от твоих речей! Неужто ты для  людей  душу
готов загубить?
     - Давно загубил, - ответил я равнодушно, и Эргис, со страхом взглянул
меня, пришпорил коня.
     К Квайру мы подъехали в темноте; только запах дыма и жилья  обозначил
спящий город.
     - Эх, мать моя! - сказал Эргис. - Опять в лесу ночевать!
     - В доме переночуем. Только смотри: никому!
     Почуяв жилье, кони пошли бодрей. Объехали Оружейный конец, спустились
на берег, и вот уже зачернели по  сторонам  домишки  Ирага.  Не  слезая  с
седла, я открыл калитку и спешился  возле  крыльца.  Тихонько  постучал  и
окликнул мать.
     - Сыночек! -  простонала  она,  вылетая  из  двери.  -  Родимый  мой!
Воротился! Ой, да ты не один?
     - Друг со мною, матушка.
     - Пожалуйте в дом, добрый человек, сама с конями управлюсь.
     - Лучше об ужине похлопочи. Не помню, когда и ели по-человечески.
     Она поохала и убежала, а мы занялись лошадьми. В дом Эргис  вошел  не
спеша, огляделся, посмотрел на меня, пожал плечами.
     - Сейчас, сынки, сейчас! - тут мать оглянулась, увидела меня, и  даже
руками всплеснула:
     - Благость господня! Да на кого ж ты, Равл, похож!
     - На черта.
     - Замолчи, бесстыдник! Чтоб я таких слов не слыхала!  Я  засмеялся  и
отправился  умываться.  А  потом  мы  сидели,  дожидались   ужина,   и   я
расспрашивала мать.
     - Как жила, сынок,  так  и  живу,  ты  не  тревожься.  Деньги-то  мне
передали, а родичи навещают. Давеча Тазир, жена твоего  дружка,  забегала.
Дочку просила шитью поучить.
     - А ты?
     - А я что? Пусть ходит, все не одна.
     - А Суил?
     - Бывает. Такая нарядная стала, красивая, а собой невеселая. Посидим,
потолкуем, а то всплакнем по бабьему обычаю. Ты-то хоть надолго?
     - Не знаю, матушка. Придется тебе еще потерпеть.
     - Сколько ж можно, Равл? Не такие твои годы по свету бегать! Пора б и
дом завести, а то, гляди,  поздно  будет!  Не  меня,  так  девку  пожалей:
сколько ей ждать, горемычной?
     - Я бы и рад, матушка, да дело - не девка,  ждать  не  станет.  И  не
доделать нельзя: полгреха ведь за грех считают, так?
     - Ох, горе ты мое! И пошто тебя господь лишним  разумом  наделил?  Ни
мне, ни тебе  спокою  нету!  Ладно,  готово.  Пожалуйте  к  столу,  добрый
человек. Как величать-то вас прикажете?
     - Эргисом мать-отец нарекли.
     - Откуда ж будете?
     - С севера, - ответил он уклончиво.
     - Матушка-то ваша тоже, небось, ждет да горюет?
     - Уже привыкла. Знает, что в дому меня и на  цепи  не  удержишь.  Что
делать, хозяйка? И такие, как мы, на свете нужны... чтоб жизнь не скисла.
     Мы ели, а она сидела напротив, подперев ладонью щеку, и все  глядела,
глядела...
     - Сынок, а ты хоть сколько-то дома поживешь?
     - Нет, родная. Только на ночь завернул. Потерпи.
     Мать вздохнула и принялась готовить постель.
     Заснул я мгновенно, но несколько раз просыпался и видел, что мать еще
сидит у стола. Согнувшись, она в зыбком свете лучины чинила и чистила нашу
одежду, порой прижимая к лицу мой пропотелый тапас.
     Уезжая, я попросил мать передать Ирсалу, что мне надо увидеться -  он
знает с кем.


     ...Сегодня удивительный день. Отпустив охрану, мы с Эргисом,  Суил  и
Баруф входим в невзрачный храм у Саданских ворот.
     Блестят глаза Суил, разрумянились щеки, радость и  испуг  на  любимом
лице. Эргис ухмыляется, Баруф совершенно спокоен,  а  я  совсем  оглох  от
ударов сердца.
     Итилар Бэрсар, сын Агира Бэрсара и Ниис Коэлар, рожденный  в  Квайре,
берет в жены Суил, дочь Гилора и Зиран, крестьянку.
     - Кто знает этого мужчину и эту женщину? - сурово  спрашивает  старый
священник.
     - Я знаю эту женщину, - говорит Баруф.
     - А я знаю мужчину, - объявляет Эргис.
     - Готовы ли  вы  присягнуть,  что  по  доброй  воле,  без  корысти  и
принуждения они избрали друг друга?
     - Да, - объявляют они в один голос.
     И вот уже клубится над алтарем дымок курений,  и,  протянув  над  ним
руки, мы с Суил читаем молитвы.  Суил  зап