Елизавета МАНОВА

                             РУКОПИСЬ БЭРСАРА




                               КНИГА ПЕРВАЯ


                                1. БЕГЛЕЦ

     Мне не с чем это сравнить. Мир погас, и вязкое серое нечто запеленало
меня. Окружило, сдавило, впитало в себя; я медленно таял в  нем,  и  тени,
отзвуки, шевеленья иных  существований  пронизывали  меня.  Словно  что-то
двигалось сквозь меня, словно бедное мое одинокое "я" под напором  времени
распадалось на кванты, и каждый из них  был  страхом.  Миллионы  крошечных
страхов кричали во мне, бились, корчились, сплетались  в  один  выжигающий
страх, и это все длилось и длилось, невероятное мгновение.
     И кончилось.
     Мир вернулся. Створки кожуха разошлись, стрелки снова упали на  нуль,
и просторное предрассветное небо наклонилось ко мне.
     Я с трудом расстегнул ремни, отключил питание, передохнул - и  шагнул
прямиком в тишину.
     Я еще не верил, что жив.  Несмотря  на  все  недоделки.  Несмотря  на
нестабильность рабочей кривой хронотрона. Вопреки всей официальной науке.
     Я стоял  на  опушке  Исирского  леса,  на  том  самом  месте,  откуда
отправился в путь, и все-таки это было другое место. Рослый лес  сомкнулся
зеленой стеной, заслонился раскидистыми кустами, и нигде  ни  бутылки,  ни
клочка бумаги, ни единой консервной  банки.  Медленно,  почти  боязливо  я
повернулся спиною к лесу и увидел луг.  Ровная  зеленая  пелена,  запертая
зубцами дальнего леса. Ни следа уродливых башен Нового Квайра. Получилось.
Я сбежал.
     Я достал из  машины  рюкзак  с  тем  немногим,  что  смог  захватить:
инструменты, аптечка, немного теплой одежды, нашарил в ящичке под сиденьем
потрепанный томик и сунул в нагрудной карман. Запрещенная "История Квайра"
Дэнса, единственный мой путеводитель в неведомом мире...
     С коробкой передатчика в руках я стоял и глядел  на  машину.  На  мою
серебристую  красавицу,  игрушку,  сказочное   насекомое,   присевшее   на
сказочный луг. Полгода адской работы, сумасшедшие качели успехов и неудач,
мой триумф, о котором не узнает никто.
     Пора кончать. Перерезать пуповину, отсечь себя от немногих  друзей  и
многих врагов, от жестокого, но _м_о_е_г_о_ мира. Не думал, что будет  так
больно.
     Я нажал на кнопку, и половинки  кожуха  сошлись  в  серебряное  яйцо.
Задрожал, заструился воздух - и луг опустел. Все. Машины времени тоже нет.
Заряда в аккумуляторах не хватит на материализацию.
     Я закинул мешок на плечо и потащился к лесу.
     Было так хорошо идти по росистой траве, в свежем облаке запахов,  под
оживающим небом.
     Было так тяжело идти, потому что я нес  с  собой  унижения  и  пытки,
предательства и потери, боль побега и стыд поражения. И нерадостные  мысли
о тех, кого я оставил. Верный мой Имк и Таван. А Миз меня предала. В  Имке
я ни минуты не сомневался, но Таван! Мягкий, изнеженный  Таван,  я  привык
считать его слабым - но как он за меня дрался! И он,  конечно,  знал,  что
будет, когда добивался, чтобы меня выпустили под залог.  И  он,  и  умница
Имк, который за полгода работы сумел не задать мне главного вопроса.  Нет,
я уверен, что их не тронут. Слишком выгодна _т_а_м_ моя  смерть.  Взрыв  в
лаборатории - это не дорожная катастрофа и не закрытый процесс...
     Тут я споткнулся о корень и едва устоял на  ногах.  Лес  был  вокруг.
Чистый, вечный, нетронутый лес. Не зря я подался в прошлое  -  будущего-то
нет. Уже разграбленная, полуотравленная планета,  переполненные  арсеналы,
озверевшие диктаторы и политики, оглохшие от собственных воплей...
     Усталость - вся сразу -  вдруг  легла  на  меня,  затуманила  голову,
потянула к земле и я поддался. С облегчением  сбросил  с  плеча  мешок,  и
земля подплыла,  поворочалась  подо  мною,  подстелила  под  щеку  полоску
зеленого мха...
     - Эй! - сказали над ухом, и я вскочил без  единой  мысли.  Это  было,
наверное, продолжение сна. Сказочный лес и человек в  невозможной  одежде.
Был   на   нем   долгополый   коричневый   балахон,    широчайшие    штаны
ядовито-зеленого цвета, желтый  пояс  с  ножнами,  за  плечами,  очевидно,
ружье. Очень смешно, но я даже не улыбнулся.  Было  в  нем  что-то  такое.
Ощущение  настороженной  силы  в  небольшой  ловком  теле  и   насмешливое
любопытство на загорелом лице.
     -  Однако  ты  нашел,  где  спать,  приятель!  В  заповедном-то  лесу
господина нашего!
     - А твой господин что, сонных не любит?
     Он усмехнулся, покачал головой и спросил не без сожаления:
     - Это ж ты откуда такой?
     - Из Олгона, - буркнул я, не подумав, и сам испугался, но  он  только
плечами пожал:
     - Сроду не слыхивал. Чай, далеко?
     - Далековато.
     - Путь-то в Квайр держишь?
     - В Квайр, - ответил я осторожно.
     - А зря! Кол не забыл, так война нынче. С  лазутчиками-то  просто:  в
темницу, ну и...
     Многозначительный жест: вокруг шеи  и  вверх.  Даже  физику  ясно.  И
понятно, что если дойдет  до  драки,  этот  маленький  человек  без  труда
одолеет меня. Мне не хочется драться. Я никак не могу ощутить, что все это
реальность, и что это происходит со мной.
     - А ты кто будешь?
     - Не знаю. Пока бродяга.
     - А прежде?
     - Был ученым.
     - Лекарь, что ли?
     - Нет. Физик.
     - Чего-чего?
     - Ничего? - отрубил я  с  досадой.  -  Машины  умею  делать.  Водяные
колеса, самодвижущиеся экипажи...
     - Колдун?
     - Да нет же! Просто мастер.
     Он почесал в затылке, покосился с опаской:
     - Со злой силой, что ли, знаешься?
     - Да говорю же тебе, нет! Ремесло это, понял?
     Он не понял, но уходить не спешил. Помялся с ноги на ногу и продолжал
допрос:
     - Сюда-то тебя как занесло?
     - Ветром!
     Я не умею врать. Старая беда и причина многих напастей, но даже  если
б умел, я не знаю, что мне сказать. Я просто не знаю, где я  и  какой  это
век, и что творится сейчас в этом неведомом веке.
     - А ты не шебуршись, -  сказал  он  спокойно.  -  Я  тебе,  может,  и
пособлю.
     - Шкуру спасал.
     - Что ж так?
     - Молчать вовремя не научили.
     Странно, но он кивнул. Прищурился, поглядел мне прямо в глаза, словно
сверял что-то. И сказал:
     - Ну, коль так, пошли со мной. Сведу тебя к добрым людям,  только  не
гневайся, коли круто встретят.
     Я пожал плечами и закинул на спину рюкзак. Все это  сон.  Изломанная,
непобедимая логика сна, с которой бесполезно и нежелательно спорить.
     Я знал, что это не сон. Это на самом деле, это есть, это все со мной.
Но знание - это одно, а ощущенье - другое, и мы шли не раз исхоженным мной
незнакомым лесом - когда-то, много веков спустя, мы с Миз приезжали  сюда.
Оставляли  мобиль  на  опушке  и,  держась  за  руки,  шли  в  загаженную,
истоптанную тропинками чашу...
     - Как звать-то тебя? - спросил мой спутник.
     - Тилам Бэрсар, - ответил я безрассудно.
     - Ты глянь, - удивился он. - И у нас Бэрсары есть!
     Щелчок! Сработало  сразу:  я  собрался,  как  на  допросе,  и  сказал
равнодушно:
     - Мой дед был из этих мест. Поэтому я и язык ваш знаю.
     - Да, говоришь чудно, а разобрать можно.
     - А тебя как зовут?
     - Эргис.
     - А фамилия?
     - И так ладно будет.
     Все гуще и все темней становился лес, сплетался, сливался, хватал  за
ноги. И вдруг, золотым столбом разорвав  полумрак,  над  нами  высветилась
поляна. Их было четверо на пригорке. Четыре сказочные фигуры. Сидели  -  и
вдруг они все на ногах, и ружья смотрят на нас. Эргис поднял руку, и ружья
опустились.
     И сказка кончилась. Пятеро мужчин поглядывали на меня и  говорят  обо
мне. Опасные люди, в той, прежней жизни я с такими не знался,  но  в  этой
мне нечего терять. И  стоит  выдержать  испытание,  мне  жаль  эту  жизнь,
слишком дорого я за нее заплатил.
     -  Подойдите  поближе,  велели  мне,  и  я   подошел.   Трое   весело
переглянулись, но четвертый глядел без улыбки, и лицо его было мне странно
и тревожно знакомо. Словно я видел его сотни раз и говорил с ним вчера,  и
все-таки я его никогда не встречал. Странная грусть почудилась мне  в  его
взгляде, но только на миг: мелькнула и скрылась, и в умных холодных глазах
ничего не прочтешь.
     - Ваше имя - Бэрсар? - спросил он властно.
     - Да.
     - Боюсь, что Эргис оказал вам дурную услугу. Я - Охотник.
     Он молча глядел мне в глаза, и я равнодушно  пожал  плечами.  Охотник
или рыбак - какое мне дело? Те трое переглянулись недоуменно, а он  словно
бы и не ждал другого.
     - Я ж говорил: нездешний, - сказал Эргис.
     - Присядем и  побеседуем,  -  властно  сказал  Охотник.  -  Извините,
Бэрсар, но нам приходится быть осторожными. Надеюсь,  вы  не  сочтете  это
праздным любопытством?
     - Не сочту, - пообещал я хмуро и с облегчением плюхнулся на траву.  Я
уже очень жалел, что пошел за Эргисом.
     - Кто вы такой, и что вы здесь делаете?
     - Сижу на траве, - ответил я хмуро.  Он  промолчал.  Просто  сидел  и
ждал, и непонятное ощущение: врать нельзя. Они ничего не  поймет,  но  это
неважно. Он просто почувствует, когда я совру.
     - Я был ученым, довольно известным в Олгоне. Руководил лабораторией и
читал физику в... в одном из университетов.  Так  случилось,  что  пятерых
моих студентов арестовали. За разговоры. Естественно, я за них  вступился.
М_о_и_ ученики, понимаете? Боролся как умел... не  очень  умно.  Ходил  по
высоким ничтожествам, писал в газеты, даже... короче, добился только,  что
меня самого посадили. Продержали пять месяцев, не предъявляя обвинения,  и
выпустили. Решили, что уже поумнел. Пока я сидел, был суд. Ребятам дали по
двадцать лет. Как я мог отступить? Да и в тюрьме... Ну, в  общем,  выгнали
из университета, отобрали  лабораторию,  а  потом  опять  посадили...  уже
всерьез. Решили  добиться  признания  в  государственной  измене...  любым
способом...
     И вот тут меня затрясло. Оказывается, время не  лечит.  Я  ничего  не
забыл. Прикосновения электродов, уколы, от которых бьешься  в  корчах  или
рвешь с себя пылающую кожу, стоячий карцер, многосуточные допросы и  боль,
боль, боль... Что-то твердое ткнулось мне в губы, я  схватился  за  флягу,
отпил... Обойдетесь! Никому не рассказывал, и теперь не стану.
     - Когда не получилось - стали стряпать другое дело. К счастью, друзья
мне помогли до суда освободиться под залог. Мне удалось бежать. Вот и все.
     Они молчали.  Огромная  плотная  тишина,  в  которой  трудно  дышать.
Оказывается, я ужасно устал. Так устал, что совсем не боюсь.
     А потом Охотник вдруг протянул мне руку:
     - Вы - смелый человек, Учитель. Мы рады вам.
     Мы поднялись и пошли.
     Это был нелегкий путь, потому что усталость черной глыбой  лежала  на
мне. Год тюрьмы и полгода  беспросветной  работы  наперегонки  с  судьбой.
Только нелепая, сумасшедшая гордость заставила меня идти. Этот  переход  я
не люблю вспоминать. Просто мы шли и однажды дошли до базы.
     Несколько скрытых густой травою землянок, то пустовавших,  то  битком
набитых людьми. Ушел и Эргис, как ни жаль.
     Только трое жили здесь постоянно: сам Охотник, его адъютант  Рават  -
красивый смуглый парень, и его телохранитель Дибар - рослый рыжий  детина.
Он и за мной присматривал между делом. Не очень приятно, но это мне  почти
не мешало.
     Ничего мне в эти первые дни не мешало. Я просто жил: ел, спал, бродил
по лесу, радостно удивляясь всему. Разомкнулось кольцо,  свалился  с  души
угрюмый камень, и пришла безыскусная радость бытия. Но ко всему привыкают;
я скоро привык к покою, и лесная идиллия уже тяготила  меня.  Теперь  меня
мучили воспоминания. Не ужасы трех последних лет, а просто клочки  былого.
Фантомные боли.  Тоска  по  отрезанной  жизни.  Блестящее  стадо  мобилей,
застывшее у перекрестка, панель управления под рукой,  и  стыдное  сладкое
нетерпение: рвануться, вклиниться, обрезать и обогнать. Стремительный мост
над почти пересохшей рекой, трава между плитами набережной  и  парочки  на
парапете.
     А чаще всего вечерний Квайр. Красные вспышки на перекрестках, пестрое
зарево над домами, жидкий огонь под ногами толпы. Таким  я  видел  его  из
мобиля, по вечерам поджидая Миз. В театр я обычно  не  заходил,  так  было
лучше для нас обоих.
     Я больше не запрещал себе думать о Миз. Гнева давно уже  не  было,  и
боль почти прошла. Только тягостное недоумение:  неужели  она  всегда  мне
лгала? Неужели можно лгать целых восемь лет - и не разу не выдать себя?
     Но ушли и воспоминания, отступили, поблекли, жизнь собою стирала  их,
и теперь меня мучил Охотник этим тягостным ощущением, что я знаю и не знаю
его. Неприятно и непривычно, потому  что  память  -  моя  гордость  и  мое
проклятье, она сохраняет все.
     Меня тянуло к нему. Почти против воли я все время за ним наблюдал. Он
был здесь почти таким же чужим, как и я. Его уважали и, может  быть,  даже
любили - и все же он был не такой, как другие, отдельный от всех.
     Они были грубые, шумные, грязные люди, от них пахло потом и зверем, а
он был педант и чистюля: всегда в одно время вставал, старательно  брился,
а потом в любую погоду спускался к ручью и мылся до пояса в ледяной водой.
     Он был утомительно ровен всегда и со всеми. Ни разу  не  крикнул,  не
рассердился, не сделал ненужного жеста, не изменился в лице.
     Характер  или  глухая  броня?  Порой  я  его  жалел,  а  порою  почти
ненавидел. Он держал меня на расстоянии, не подпускал к себе, и все-таки я
иногда ловил его взгляд - оценивающий, но все с тем же  оттенком  боли,  и
каждый раз мне хотелось спросить напрямик, откуда он знает меня и что  нас
связало.
     Охотник  меня  сторонился,  а  другие  привыкли;  уже  было   с   кем
перекинутся словом, поздороваться и попрощаться. Ближе всего мы,  конечно,
сошлись  с  Дибаром.  Ему  не  нравилась  роль  пастуха,  а  мне  -  овцы,
приятельство нас выручало. Он мог дружелюбно присматривать за  мной,  я  -
делать вид, что считаю это заботой. А когда я  сумел  починит  его  ружье,
наше приятельство стало совсем непритворным.
     Вот и занятие мне нашлось - починка ружей, тем более, что инструменты
были со мной. Мой уникальный набор, изготовленный в  Лгайа:  от  разборных
тисков до лазерного микрометра. Одна из немногих вещей, с  которыми  я  не
сумел расстаться; будь я язычником, я захватил бы его в могилу.
     Это было приятно после томительных дней безделья. Я сидел на поляне и
работал, а  вокруг  толпился  народ.  Всякий  был  не  прочь  задержаться,
поглазеть, похвалить, дать совет. Можно было смеяться над этим: знаменитый
физик профессор Бэрсар наконец-то нашел себе дело,  я  и  смеялся,  но  не
всерьез. Да, я нашел себе дело в  _э_т_о_й_  жизни,  и  почти  уже  принят
людьми. Раньше я не нуждался в людях. Была привычная жизнь,  была  работа,
которая заменила мне все, здесь  же  я  был  бессилен  и  жалок,  одинокий
человек без корней, и надо было зацепиться за что-то.
     Я работал, люди менялись вокруг, только один приходил всегда.  Рават.
Не пошучивал, не давал советов,  простоя  стоял  и  молча  смотрел.  Очень
удобно для наблюдения - Рават меня тоже занимал.
     Было ему лет 25, и он был строен, подтянут, щеголеват.  Единственный,
кроме Охотника, с кем не противно есть.  Мне  нравились  его  переменчивые
глаза и быстрая, как солнечный зайчик, улыбка.  Мне  нравились,  как  себя
держал: с достоинством, но без зазнайства. И нравилось то, что он молчит и
никак не решится спросит меня.
     - Учитель, - робко спросил он меня наконец, - а правда, что вы  ребят
учили?
     - Учил, но не детей, а таких молодцов, как ты.
     - А... а меня вы не согласитесь учить?
     - Чему?
     Он кивнул на мой самодельный стол.
     - Вот этому?
     - Всему! - ответил он, осветившись улыбкой.
     Заняться  преподаванием  здесь?  Я  обрадовался  и   испугался.   Это
попахивает хроноклазмом: я со своим набором идей, со складом  мышления,  с
логикой десятого века учительствую в средневековье?  Но  Рават  глядел  на
меня с такой надеждой, что я понял: не хочу быть благоразумным. Три  года,
как меня отлучили от университета, три года жажды и пустоты. Мне это нужно
- давать и сеять, именно мне, мне самому...
     - Могу и поучить, только легко не будет.
     - Я понимаю! - ответил  он  торопливо.  -  Не  сомневайтесь  во  мне,
Учитель!
     И я дорвался. Отвел душу. Начал с простейших вещей: понятия  о  видах
тел, законы Кетана и Табра, - и очень неплохо пошло.  Рават  был  толковый
парень, с ним стоило поработать. Но что за каша была у него в  голове!  На
всякий вопрос он отвечал: "так бог велел", а после оказалось,  что  бог  -
богом, а он  понимает,  как  работает  блок  и  рычаг,  и  что  заставляет
двигаться пулю.
     Бессмысленно было это все разгребать, я начал с другого конца:  налег
на общность законов природы и взаимосвязанность всех явлений -  достаточно
радужная картинка, я знал, что это его возьмет.
     А время шло. Я сбежал в середине  лета,  а  теперь  к  землянкам  уже
подползала осень, и я чувствовал, что вся эта эпопея, словно вычитанная  в
одном из романов Фирага, окончательно осточертела мне. Потускнела прелесть
мнимой свободы, и остались только холод и грязь, раздражение и усталость.
     Да, я устал от этой жизни  вполсилы,  от  невозможности  занять  свой
мозг, от отчуждения Охотника и зависимости от него.
     Да,   меня   все   раздражало:   землянка,   отвратительная   одежда,
невозможность вымыться и то, как они не пускали меня в свой мир.
     И я сорвался.
     Был промозглый осенний день, все в лесу затаилось  и  отсырело,  а  в
землянках под решетками заплескалась вода. И я понял, что не могу. Хватит.
Все. Я метался от стенке к стеке, чувствуя, что  сейчас  сорвусь  и  пойду
вразнос, и стыдился этого, и хотел.
     Рават предложил позаниматься, я грубо буркнул, что болит голова.
     - С дождя, - сказал Дибар. - Бывает.
     Они сидели на нарах и глядели, как я мечусь, и за это я ненавидел их.
     - Тоже затылок ломит, - сказал вдруг Охотник. - Пройдусь, пожалуй. Не
хотите со мной, Учитель?
     Я не хотел, но  пошел.  Колючей  сыростью  встречал  нас  лес,  дождь
перестал, но воздухе висела  мокрая  мгла,  и  сразу  же  меня  прохватило
ознобом.
     - Озябли? - спросил Охотник?
     - Сыро.
     Он взял меня под руку и повел к одной из пустых  землянок.  Там  было
еще холодней. Ссутулившись, я смотрел, как он  бьет  по  огниву  кресалом,
пытаясь поджечь отсыревший трут. Тот стал тлеть.  Охотник  раздул  огонек,
нашарил на полке светильник, и красные блики легли на его лицо. Впервые он
показался мне очень усталым. Мы  молча  стояли,  разглядывая  друг  друга,
вопросы душили меня, но эту игру начал он, и первый ход был его.
     И он сказал, наконец:
     - Я все ждал, когда вы начнете задавать вопросы.
     - Вы бы все равно не ответили.
     - Теперь отвечу.
     - Хорошо. Кто вы, Охотник?
     - Мое имя - Баруф Имк.
     Я нашарил позади нары и сел. Так вот оно что.
     - Я думал... у Имка никого!
     - Быстро  соображаете.  Я  его  племянник.  -  Посмотрел  на  меня  и
улыбнулся. - Значит, я вас не удивил?
     - Не очень. Вас выдают привычки - от умывания до поведения за столом.
     - А вы наблюдательны!
     - Я - экспериментатор, Имк. Рассказывайте!
     Он опять улыбнулся - снисходительно и устало.
     - Все очень просто, профессор. Вы завещали свое имущество дяде...
     - Жалкие крохи!
     - Для вас. Ему хватило не только на безбедную  жизнь,  но  и  на  то,
чтобы выучить меня. Так что я ваш должник.
     - Оставьте! Что мне, Глару было наследство  оставлять?  Как  вы  сюда
попали?
     - Это долгая история, профессор.
     - Я не спешу.
     Я знал, что веду себя глупо. Не  так  бы  мне  с  ним  говорить  -  с
единственным  _с_в_о_и_м_  человеком  в  неведомом  мире,  где   все   так
бессмысленно и глупо, и только он... Но ярость душила меня,  я  его  почти
ненавидел за эти пропа