не
Огил, Эргис. Я не умею делить с человеком жизнь и  прятать  от  него  свои
мысли. Ты знаешь то же, что и я, и ты уже не боишься думать.  Так  что  мы
такое, Эргис?
     - Не знаю, - хмуро ответил он. - Ни зверь, ни  птица,  ни  мужик,  ни
девица. То ли летний снег, то ли зимний гром.
     - Вот именно. Ремесленники войны и  поденщики  смуты.  Молодость  уже
позади, ошибаться некогда. Надо делать свою работу и делать ее хорошо.
     - Чтоб все тошно было?
     - Чтоб когда-нибудь стало лучше.  Ты  не  думай:  я  не  ради  упрека
вспомнил те времена. Просто хотел напомнить: у власти Огила нет корней. Мы
никогда не были силой в лесах - просто поймали свой единственный случай. И
всего, чего мы добились потом, мы добились не силой. Только умением  Огила
выбрать людей и дать им возможность сделать все, на что  каждый  способен.
Этим мы победили кеватцев тогда и побеждаем теперь. Но...
     - На войне - что на коне, а в миру - что в бору? Выходит, нам  теперь
обратно Огила подпирать?
     - Пока он жив.
     - Тилар! - с угрозой сказал Эргис. - Ты со мной такие шутки не  шути!
Если что знаешь...
     - Столько же, сколько и ты. Квайр выиграет войну - и  Огил  сразу  им
станет лишним. Для знати он - самозванец, для богачей - двурушник,  потому
что играет с чернью, не дает  ее  придавить.  Для  бедняков  -  предатель,
потому что он уничтожил  Братство,  которое  своей  кровью  завоевало  ему
власть. Для крестьян - обманщик,  не  давший  им  ничего.  Для  Церкви,  -
еретик, товарищ одиннадцати незаконных мучеников Квайра, опаснейший  враг,
который стоит за разделенье Церквей.  Добавь  еще  Тибайена  и  его  жажду
мести.
     - И ты... попустишь?
     - Я что я могу? Что я могу?! - закричал я в тоске и чуть не свалился,
потому что боль из раны ударила в  сердце.  -  Никого  он  возле  себя  не
оставил! Эргис, хоть ты мне поверь: я же не хотел  уходить!  Не  хотел  я,
понимаешь?
     - Да ты что, Тилар? Ну! Я ж верю!
     - Он сам меня заставил, Эргис! Нарочно или ошибся... не  знаю.  Зачем
он так торопился с Братством? Почему он мне ничего не сказал? Ведь  он  же
знал, что я принят  в  Братство,  что  моя  семья...  ну,  ладно,  мать  я
скрывал... а Суил? Ты бы позволил, чтобы твою семью перебили... все  равно
ради чего?
     - Нет, - ответил Эргис. Помолчал  и  добавил:  -  Может,  думал,  что
охранит?
     - Нет. Не охранил бы. Просто он даже мне  не  верил.  Хотел  покрепче
меня привязать...
     - Хватит, Тилар, - мягко сказал Эргис.  -  Чего  обиды  поминать,  да
старым считаться? Уж какой он есть -  такой  есть:  ему  что  любовь,  что
служба... - Заглянул мне в глаза и спросил тоскливо: - Неужто смиримся, а,
Тилар?


     Вот мы и дожили до победы! Эту весть принес нам гонец  -  и  у  Сибла
кончились батареи.
     Как я и думал, Крир разбил кеватцев у Биссала, а оставшихся уничтожил
у речушки Анса. И все-таки корпус Сифара  ушел  в  Приграничье,  и,  может
быть, даже прорвется в Кеват. Если Сифар останется жив, я его отыщу...
     Наша радость тиха - слишком дорого стоила нам победа. Слишком  многое
Приграничье отняло у нас. И не только товарищей  -  что-то  от  нас  самих
похоронено в этой зловонной проклятой земле.
     Мы сидим у огня, крепким лотом наполнены чаши, но что-то мы не спешим
поднести их к губам.
     - Помянем! - говорит Эргис, и мы встаем и в молчании пьем поминальную
чашу.
     - Дарн, - говорю я себе и гляжу на живых. На их  худые  усатые  лица,
одежду, изодранную в боях, на  погнутые  доспехи,  на  грязные  тряпки  на
ранах, и нежность к ним...
     Я протягиваю чашу Барагу - одной рукой мне ее не налить.
     - Слава Лагару! - кричу я, и два десятка  исправных  глоток  сообщает
лесу о том, что вечен Лагар.
     И теперь наша радость шумна: мы  пьем  и  ликуем,  кто-то  плачет,  а
кто-то поет, и надо всех обойти и каждому что-то сказать; мне  хватило  бы
добрых слов и на тех, кто остался в Приграничье, только им моя любовь  уже
не нужна, я отдам ее тем, кто жив - что еще я могу им дать?
     - Выпьем за невозможное! - кричит мне Ланс, в глазах его радость, а в
улыбке печаль, я пью с ним, а потом с кем-то еще,  а  потом  Эргис  уводит
меня, потому что меня уже пора увести.


     А через день мы уже в пути. Я еду в Кас, и мои лагарцы едут со  мной;
я немногим сумею их наградить, но пусть Малый Квайр подарит им то,  в  чем
постыдно отказывает большой.
     Я слаб и болен, но это пройдет, куда хуже  то,  что  лежит  на  душе.
Почти две сотни ушли со мной, но сколько их вернется в Кас? Никто  из  них
не умер зря, но вдовы, сироты и старики - как  я  смогу  посмотреть  им  в
глаза?


     Бассот меня приветствует: вот уж чего не  ожидал!  Мы  всюду  дорогие
гости: нас встречают, ведут в деревню, кормят, поят,  старухи  лечат  наши
раны; Эргис уже охрип, рассказывая в двести первый раз о наших подвигах. А
я сижу среди старейшин, случаю, киваю, вставляю слово или два; мой выговор
их не смешит, не то, что молодых, но языком придется заняться всерьез.
     А я, оказывается, кое в чем ошибался. Я думал, что леса живут  своим.
Не знают нас и не желают знать, что делается вне  родного  леса.  Выходит,
нет. Все знают, и угрозу с юга чуют, как и мы. Нам это пригодится.
     И мы уже въезжаем в Кас.
     Невзрачный городок на берегу лесной реки. Чудесный  город,  где  есть
дома и улицы, и храмы, и все, что надо человеку, чтобы чувствовать, что он
пришел домой.
     И Малый Квайр встречает нас. Улыбки, и цветы, и слезы. Вопли радости.
Кидаются ко мне, хватают стремя, обнимают ноги. Великий с  нами!  Господи,
за что? Я их осиротил, я отнял их мужей...
     - Ты их надежда, - говорит Эргис. Он едет  рядом,  стремя  в  стремя,
оберегая мою рану от толчков.
     - Держись, Тилар! На то она война,  а  раз  ты  жив  -  призришь,  не
оставишь.
     И  я  держусь.  Я  улыбаюсь  им,  целую  женщин,  раздав  цветы  моим
соратникам - и, наконец, мой дом, а на крыльце Суил и мать.
     И я сначала обнимаю мать. Ее морщины,  сухонькие  плечи  и  трепетное
облако любви. Она затихла на моей груди, и ласковая грусть освобожденья: я
сделал все, что мог, и я остался жив. Ей  не  придется  плакать  обо  мне.
Пока.


     Я дома, и я счастлив. Приятно поболеть в комфорте. Пять  дней  -  вот
все, что я могу себе позволить, и каждая минута  этих  дней  моя.  Суил  и
мать, а кроме  них  ко  мне  допущен  только  Терн  Ирон  -  мое  недавнее
приобретение.
     Ученый лекарь, изгнанный за вольнодумство  уже  из  всех  столиц.  Он
верит в волью божью и в натуру человека  -  но  в  божью  волю  больше  на
словах, и поэтому  предпочитает  травы  святым  камням  и  прочей  ерунде.
Единственный безвредный лекарь в этом мире.
     Я дома, и я счастлив, но Приграничье все еще сидит во мне, мешая быть
счастливым. И в каждом сне все тот же мокрый  лес  и  яма  с  проступившею
водою.
     Пять дней любви, покоя, страшных снов.  А  на  шестой  я  поднялся  с
постели, оделся сам и поднялся наверх. И объявил Совет.
     Эргис, Асаг и Сибл. Моя опора. Наставник Ларг не зван на  наш  совет.
Он не силен в хозяйственных делах, предпочитает душу, а не тело. Мы с  ним
беседуем наедине.
     Наставник Ларг - нелегкая победа. Он не похож на властного Салара, но
тоже кремень. Светлая душа и мрачный ум догматика. Он  предан  мне,  но  -
господи! - чего мне стоит прорваться через щит  готовых  представлений  со
всяким новым делом. А если уж прорвусь и докажу, он сам уверен и убедит их
все, что это верно и благочестиво.
     Эргис, Асаг и Сибл. Мы вчетвером в  роскошных  креслах  возле  очага.
Тепло, но я велел зажечь огонь - торжественности ради.
     Асаг не изменился. Мы все переменились - даже Сибл, а он все тот  же:
сухонький, спокойный, страстный.
     Я говорю:
     - Мне было трудно без тебя, Асаг.
     - Да уж, хозяйство ты развел - почесаться некогда!
     А настороженность ушла из глаз.
     - Ну, раз ты здесь, все будет хорошо. Я рад, что ты со мной!
     Все правда, но за правдой, как  всегда,  навязчивая  логика  расчета.
Асаг - мой друг, я очень рад ему, но он ревнив и к власти,  и  ко  мне,  и
должен знать, что он все так же первый.
     - Сибл, ну я тебе и завидовал, когда ты провернул это дело у Биссала!
Я бы и сам лучше не сработал!
     А вот, что я говорю Эргису, безразлично  и  мне,  и  ему.  Мы  просто
играем в эту игру, и нам скучно в нее играть. Жаль, что надо в нее играть.
     - Ну что, Асаг, - говорю я, - как тут у нас дела?
     Ничего тут у  нас  дела.  Сухонькая  рука  Асага  крепко  зажала  их.
Работают мастерские и торгуют  купцы,  партия  оружия  пришла  из  Лагара,
построена конюшня на двести коней, которых мы  закупаем  в  Тардане.  Есть
договор со здешним локихом, чтобы нам рубить камень у  порога  Инхе,  даст
бог, с той весны начнет готовить камень для храма.
     Слушаю и отдыхаю душой. И думаю: так не бывает. Не может быть,  чтобы
все хорошо...
     - Есть и худое, - говорит Асаг. - Здешние  попы  вовсе  взбеленились.
Поливают почем зря. Мы, мол и бунтовщики, мы и еретики, мы  и  колдуны,  и
кто только мы ни есть. А с этой баней - будь она проклята! - и вовсе беда.
И позор, и разврат, и...
     - Асаг, - говорю я ему, - сам видишь, как мы тесно живем. Только мора
нам не хватает!
     - Мор от бога.
     - Это жизнь от бога, а мор от грязи.
     - Ага! Знакомая песенка!  То-то  Ларг  разливается:  мол,  в  грязную
посуду молока не нальешь, откуда, мол, быть чистой душе  в  грязном  теле?
Приспичило тебе собак дразнить?
     Молчу, потому что он прав. Но и я тоже прав. Нам в  этой  скученности
только эпидемий не хватало!
     - Ну, я обратный пал. Мол, это  кеватские  попы  злобствуют,  что  ты
кеватцев бьешь. А еще: это они нового, квайрского, храма устрашились,  что
им доходу убудет. Ну, сам знаешь. Кто верит, а кто нет. Еще наплачешься.
     - Не шипи, - сказал Сибл. - Сам в баню ходишь.
     Усмехнулся.
     - А куда ж против него попрешь, против  святоши  нашего?  Допек,  как
уголь за пазухой!
     - Асаг, - говорю я ему, - к зиме нужно будет жилье еще человек 300. И
не теряй времени, всех выводи из Квайра. Останутся  люди  Зелора...  ну  и
связь.
     - Вон как? - говорит он, и в глазах у  него  вопрос,  но  я  пока  не
отвечу. Пока еще можно не отвечать. И теперь говорит Сибл. Я знаю все, что
он может сказать, но слушаю как впервые. Невозможно в  это  поверить.  Это
сказки. Так не бывает.
     - Один сундучок прихватили, - сообщает с усмешкой Сибл.  -  Маловато,
конечно, за нашу кровь, ну да мы не жадные. И с  этим  пупки  понадрывали,
пока доперли.
     - Сколько?
     - До черт. Ларг считал-считал, да сбился. Кассалов сорок.
     Неплохо на первые расходы!
     Мы говорим, а Асаг глядит на меня. И пока рассказывал Сибл,  он  тоже
глядел на меня, и я никак не пойму, что у него в глазах.
     - Ага, - говорит Сибл, - пялься! Каков наш тихоня, а? Не прогадали-то
мы с Великим, а Асаг?
     - Эдак и я поверю, что ты - святой!
     Я смеюсь, потому что смешно. Смеюсь - и презираю себя, ведь и в смехе
есть капля расчета. Думайте, что хотите, но верьте мне, потому что главное
начинается только теперь, потому что без вашей веры я пропаду...


     А теперь у меня Ланс. Я велел получше устроить моих горцев,  и  Малый
Квайр носит их на руках. Слухи о наших подвигах в  Приграничье,  наверное,
уже добрались и до Большого.
     - Я виноват перед вами, алсах, - говорю я Лансу, - и вы  вправе  меня
упрекнуть. Я должен был предоставить свой дом...
     - Мне все объяснили, биил Бэрсар, - говорит он спокойно, - нам не  на
что жаловаться. Ваши люди очень заботливы.
     А в глазах настороженность: к чему эта перемена?
     - Мы остались живы, алсах... - и он улыбается с облегчением.
     - Вы об этом? Забудьте мою глупость, биил Бэрсар!  Вы  были  правы  -
мальчишек надо пороть!
     Вот теперь я вижу, что и в нем сидит Приграничье: все так же честен и
прям его взгляд, но ясности в нем уже нет. Первая горечь нерадостных побед
над собой.
     - Мне все еще снится Приграничье,  -  говорю  я  ему,  -  и  те,  что
остались там. Наверное, это было нечестно - звать вас туда.
     - Иногда я вас ненавидел, - спокойно ответил Ланс,  -  а  другой  раз
любил без памяти. И все смотрел: что же вы такое?  Война  -  мое  ремесло,
биил Бэрсар, как четырнадцати лет батюшка меня на  службу  благословил,  с
той поры ему и учусь.
     - У вас замечательный учитель.
     - Да, биил Бэрсар. Того и было мне столь тяжко, что я знаю  войну.  А
когда из черного леса армиями ворочают да царствами играют...  Теперь  мне
ведомо, за что вас колдуном прозвали, - и вдруг ясная мальчишеская улыбка:
- сам так думал, бывало! А теперь уразумел: и это ремесло.
     - Наука невозможного.
     - Да! И я тоже хочу уметь! Не того, чтоб царствами ворочать, а  того,
что и в моем, военном, ремесле вы лучше меня сумели. Я бы за  десять  дней
весь отряд без толку положил!
     - Это горькая наука, Ланс. Даже  ради  самой  благой  цели  не  очень
приятно играть царствами и постыдно играть людьми. Каждый  день  насилуешь
совесть, мараешь душу, и нет радости даже в победе -  уж  очень  непомерна
цена.
     - Я видел, - ответил он просто. - Знаете, биил  Бэрсар,  я  испугался
после того боя. Все мы смертны, но когда я подумал, что вас могли убить...
И я подумал: ладно, на этот раз вы сами все сделали. А  если  такое  опять
начнется через десять лет? Ведь вы же немолоды, биил Бэрсар,  в  отцы  мне
годитесь. Сумеете ли вы через десять лет сесть  на  коня  и  вынести  этот
труд? А если не вы - то кто сможет это сделать?
     -  Мой  мальчик,  -  сказал  я  ему,  -  нельзя  этому  учить.  Наука
невозможного должна умереть вместе с Огилом и  со  мной.  Но  есть  другая
наука, и она важней. Она может сделать так, чтобы это  не  повторилось  ни
через десять, ни через сотню лет.
     - Какая?
     - Наука равновесия. Вы  правы,  Ланс:  война  -  ремесло,  полководец
подобен лекарю, который взрезает нарыв. Но умелый лекарь может вылечить  и
без ножа, главное, вовремя заметить болезнь и вовремя дать лекарство.
     - Вот с лекарем меня еще не ровняли! И ваша наука...
     - Трактат о лечении стран. Смотрите, - сказал я ему, - вот  карта,  и
на ней нарисован наш материк. Огромный  Кеват,  не  очень  большой  Квайр,
Лагар еще меньше, а Тардан - совсем пустячок.  Бассот  мы  пока  не  будем
считать. Что будет, если мы сбросим с карты хотя бы одну страну? Ну,  хотя
бы Тардан, раз он так мал.
     Лагар останется хозяином побережья, единственным владельцем заморских
путей. Он устанавливает цены и, конечно же, богатеет, но только на  пользу
ли это ему? Вот Квайр - производитель товаров, а вот Кеват - производитель
сырья. Не усмехайтесь, Ланс, мы все благородные люди, а торговля -  низкое
ремесло, но она то кровь, что питает страны. Квайр  не  обеспечивает  себя
хлебом и шерстью, Лагар может себя прокормить,  но  одет  он  в  квайрские
сукна, и рубится саблями квайрской стали, а Кеват нуждается во  всем,  что
производит Квайр и Лагар, да еще в товарах, привезенных  из-за  моря.  Так
вот, если Лагар снизит цены на наши товары и поднимет на то,  чем  торгует
сам, он нарушит теченье торговли и ударит по  нашим  ремеслам.  Равновесие
нарушится.
     - И война?
     - Да. И в этой войне Квайр с Кеватом окажутся заодно.
     - Из-за купчишек?
     - Ну, Ланс! Вы рассуждаете, как гинур,  который  живет  на  доходы  с
поместий. Сейчас только торговые пошлины наполняют казну, и ваше жалованье
идет из этой кубышки. Когда дела худы, государи не прочь их  поправить  за
счет соседа.
     - Бывает, - ответил Ланс неохотно.
     - А вот Кеват. Он может  всех  накормить,  всех  одеть  и  обеспечить
железом. Но с ремеслами там неважно,  потому  что  крестьяне  привязаны  к
земле, а свободный  ремесленник,  как  и  всякий  простолюдин,  совершенно
бесправен. У Кевата нет выхода к морю, и приходится дешево продавать сырье
и втридорога покупать товары. И, конечно, ему стоит  подмять  под  себя  и
Квайр, и Лагар, и Тардан, чтобы разом заполучить все,  что  надо.  Что  бы
могло ему помешать?
     - Квайр?
     - Да, сильный  Квайр,  связанный  союзными  договорами  с  Лагаром  и
Тарданом.
     - А сам Квайр?
     - А самому Квайру нужен под боком Кеват, чтобы  он  не  стал  слишком
сильным и не нарушил равновесия сам. Простите мне долгое поучение - но это
единственное, что я могу предложить. Наука равновесия не исключает войны -
возможны несогласия, которые нельзя разрешить иначе.  Главное,  чтобы  все
вернулось в свои берега, чтобы все эти страны остались на карте, и ни одна
не могла оказаться сильнее всех прочих.
     - Чудная наука, -  сказал  Ланс.  -  Уж  больно  все  просто!  -  Вам
понравилось то, что мы в Приграничье? Вы сумеете это забыть?
     - Не знаю, - ответил он хмуро. - Нет, наверное.
     - Если мы не научимся блюсти равновесие,  лет  через  пятнадцать  это
случится опять. Нас с Огилом уже не будет в  живых  и  наука  невозможного
умрет вместе с нами. Кто тогда остановит Кеват? Лучше подпереть  оседающий
дом, чем погибнуть, когда повалятся стены. Мы в самом  начале  равновесия,
Ланс. Надо успеть его достроить.
     - Может, вы и правы, биил  Бэрсар...  Ладно,  -  сказал  он.  -  Буду
учиться!


     Послезавтра мы выезжаем в Лагар.
     Завтрашний день забит до минуты, а сегодня я  раздаю  долги.  Устроил
прощальный пир для лагарцев и каждому что-нибудь подарил. Не плата за  то,
что они совершили - за это нельзя заплатить - просто  подарки  на  память.
Маленькие вещички немалой цены, кто захочет, тот выкупится  со  службы,  и
кое-кто возвратится ко мне.
     А теперь я  хочу  заглянуть  к  Эслану.  Совсем  короткий  визит,  на
несколько слов.
     Так я ему сказал после долгий приветствий.
     - Я счастлив вас видеть, царственный кор, но я очень спешу и вынужден
лишить себя радости долгой беседы. Через месяц, когда я вернусь...
     - Вы опять нас покидаете?
     - Да, царственный кор, послезавтра.
     - И то, что вы хотели бы мне сказать...
     - Всего лишь совет. Осмелюсь вам посоветовать, царственный кор, начат
с акихом переговоры о выкупе ваших поместий. Я думаю, вам не надо уж очень
стоят за ценой.
     - Вот как? А местом жительства вы мне советуете избрать Балг?
     - В Касе вы под моей защитой, царственный кор.
     - Весьма вам благодарен, - ответил он надменно. И  вдруг  накрыл  мою
руку своей рукой, заглянул в глаза и сказал с неподдельной печалью:
     - Неужели это так скоро? Жаль.


     Опять мы с Эргисом в Лагаре, но нет с  нами  Дарна  и  нет  Эгона.  И
только Двар остался из тех, что вышли  со  мною  из  первого  Приграничья.
Последний из шестерых.
     Невнятная слава опередила меня; все знают, что я герой, хотя и окутан
тайной. Меня приглашают наперебой; в одном из домов мы встречаемся с гоном
Эрафом и еле киваем друг другу. Довольно забавно для тех, кто видел нас  в
прошлом году, но я не хотел бы навлечь на Эрафа опалу.
     Тубара опять нет в столице - старик непоседлив, но Ланс уже мчится  к
нему, и я не спеша ожидаю его возвращения.
     Зачем мне спешить? Дел торговых мне на неделю, а не  торговых...  Раз
лесную границу  можно  закрыть  на  замок,  меняем  систему  связи.  Будем
прокладывать связь через Лагар.
     Мой товар интересен и для  квайрских  купцов,  а  для  Эргиса  весьма
интересны их слуги. Зелор нам  дал  кое-какую  наводку,  и  мы  потихоньку
готовим надежный канал. Все на совесть: постоянный, резервный, цепочка  из
маяков, быстроходный посыльный корабль.
     Я не на шутку готовлюсь к блокаде Каса. Баруфу, конечно,  это  совсем
ни к чему, но если с ним что-то  случится...  И  боль  -  сильнее,  чем  в
полузажившей ране. И стыд: как я посмел смириться? Почему я не делаю  все,
чтобы его спасти?
     Я делаю все, чтобы его спасти, но  что-то  теперь  мы  с  Баруфом  не
понимаем друг друга. Он словно, и правда, считает ме