уил! - прикрикнула мать. - Человека б постыдилась!
     Только тут она меня разглядела и улыбнулась простодушно:
     - Ой, уж простите, что не приветила! С темноты да на свет...
     - Ничего, я не в обиде...
     Быстрые ее глаза  мигом  рассмотрели  и  вопросительно  обратились  к
Баруфу.
     - Тилам - мой друг. Вместе росли. В Квайре он недавно.
     - Садись, егоза, - ворчливо сказала Зиран. - С утра, чай, не ела?
     Легко, как осенний лист, Суил опустилась на лавку и принялась за еду,
не умолкая ни на миг.
     - А у горбатого Равла корову сглазили, третий день не доится. Бабы на
старую Гинар сказали, он и пошел, в ноги сунулся.
     - А она?
     - А она за палку! "Сроду, - говорит, - своим не вредила! Не уйдешь, -
говорит, - на самого порчу наведу!"
     - Что правда, то  правда.  На  Малских  выселках  она  раз  всех  кур
сглазила, полгода не неслись, а нам от нее одно добро.
     - А у старой Иморы сына убили,  который  день  голосит.  Сноха-то  ее
тяжелая, говорят, на святого Ларета рожать.
     - Ой, горе-то!
     - А у кума Либара сына забрали. Они уж и проводы справили. Нас  звать
хотели, да Гинар  не  велела.  "Худой,  -  говорит,  -  знак,  чтоб  вдова
провожала. Уж он винился, винился. Гостинец прислал.
     - Тьфу ты, господи! Нашел вину! Живой бы воротился, а мне...
     - Многих забрали? - спросил Баруф.
     - Почитай, с каждого двора. Уже троих убили.
     - А ты замуж не надумала?
     Суил засмеялась, а Зиран сказала со вздохом:
     - Двоим отказали. Она не хочет, а я не велю. Время-то,  вишь,  какое?
Лучше уж девкой остаться, чем вдовой.
     Очень горько это прозвучало, и Суила спросила торопливо:
     - Дядь Огил, а ты у нас поживешь?
     - Я-то поживу, а тебе надо опять в город.
     - Когда?
     - Завтра.
     - Одной, что ли?
     - С Тиламом.
     Я повернулся к Баруфу, встретил  насмешливый  взгляд  и  молча  отвел
глаза. Суил заметила, как мы переглянулись - этот чертенок все замечает! -
и деловито зевнула.
     - Ой, и притомилась я что-то. Вещий  сон  тебе,  дядь  Огил.  И  вам,
добрый человек.
     Зиран проводила ее взглядом и мигом убрала все со стола.
     - Небось, и вы умаялись, путь-то неблизкий.  Я  тебе,  Огил,  наверху
постелю. Льет-то льет, а неровен час, кто завалится.
     Ушла - и Баруф с насмешкой глядит на меня. Напрасно он  ждет,  что  я
заведусь. Это будет смешно, а я не люблю быть смешным. Я просто спросил  -
надеюсь, спокойно:
     - А если я не пойду?
     - Суил отправится одна. А на дорогах опасно.
     - Вам, конечно, больше некого послать?
     - Представьте себе, - сказал он уже без улыбки.  -  Взяли  одного  из
связных... Он многих знает... Если сломали...
     - А Суил?
     - О ней он не знал.
     Мы ночевали на чердаке в блаженном тепле меховых одеял, и утром Баруф
едва растолкал меня. Молча разбудил,  молча  оделись  и  молча  спустились
вниз.
     Суил уже ждала за столом. Я подумал, что на нее приятно смотреть.
     У каждой эпохи свой  эталон  красоты.  Я  считал  красивыми  бледных,
угловатых женщин Олгона,  и  Суил  не  казалась  мне  ни  хорошенькой,  ни
миловидной. Не подходило это к  ее  крепкому  телу  и  румяному,  дышащему
здоровьем лицу. Милая, славная я...
     - Садитесь, садитесь, - заторопила Зиран. - Путь неблизкий, дорога  -
хуже некуда.
     Баруф кивнул и сказал осторожно:
     - Ты бы побрился, Тилам.
     - Пожалуй, - согласился я, усмехнувшись. Ох, не скоро мы перейдем  на
"ты"! И еще я подумал, что  мне  не  хочется  покидать  этот  дом.  Жалкий
домишко, убогий, но как в нем тепло...
     Но все хорошее скоро кончается, и мы уже  месим  грязь  на  тропинке,
срезающей петли лесной дороги. Суил с Баруфом идут впереди, он что-то тихо
ей говорит, она помалкивает и  кивает.  А  я  за  ними:  сутулюсь,  ежусь,
кутаюсь в отсыревший плащ, и на душе черт  знает  что.  И  раздражение,  и
страх, и щекотливое любопытство.
     - Тилам! - Баруф  остановился,  поджидая,  -  осторожней,  ладно?  Не
горячись. Если сможешь, вообще ни с кем не заговаривай.
     Суил верно поняла мой взгляд и быстренько за меня вступилась:
     - Ой, дядь Огил, зря! Говор-то у них  не  вовсе  чистый,  малость  на
кеватский смахивает, да в городе оно  не  худо.  Только  вы,  дядь  Тилам,
больше на "ры" напирайте. Мы-то "ры"  скоро  говорим,  а  у  кеватцев  оно
шариком катается.
     - Если "дядя", тогда "ты".
     - Ладно, будь по-вашему. Только тогда уж дядя Тилар, оно привычней.
     Огромный овраг лег на пути, и Баруф остановился. Стоял и глядел, как,
цепляясь за ветки, мы спускаемся вниз, а когда он исчез за кустами, я чуть
не вернулся  к  нему.  Мгновенный  холодный  страх:  вот  теперь  я  один,
по-настоящему один в этом мире.  И  мгновенное  облегчение:  наконец-то  я
один, по-настоящему один... сам по себе.
     Перебрались через овраг, пошли по дороге, а потом лес  расступился  и
зажелтели поля.
     - Не ко времени дождь, - сказала Суил. - Полягут хлеба, наголодаемся.
     - А ты давно Огила знаешь?
     - Да годков шесть, то ли семь, еще как отец был жив. Кабы не он,  нам
с матерью да ребятами только по миру идти.
     Вздохнула и замолчала, и мы перетаскивали на ногах  грязевые  пласты,
пока нас не обогнал чуть ползущий обоз.  Три  тяжело  нагруженных  повозки
прошлепали мимо, а четвертая остановилась.
     - Не в город? - спросил небритый возница.
     - В город, добрый человек, в город!
     - Ну так лезьте, пока сборщик не приметил.
     - Господь вас спаси! - сказала Суил и вспорхнула на скамеечку  рядом.
Я кое-как устроился позади.
     - Отколь едете?
     - С Тобарских пустошей. Сено войску везем. Все выгребли,  еще  сам  и
вези. Тьфу! - возница сплюнул в сердцах и вытянул  без  нужды  хворостиною
лошадь. Та только кожей дернула, но не ускорила шаг.
     - А вы откуда?
     - С Малка, - быстро сказала Суил.
     - Далеконько. Это же какая беда вас гонит?
     - Истинно, что беда, добрый человек! Брата на святого Гоэда  забрали,
а в дому без меня пять ртов: мать, да невестка, да маленьких трое.  Оно  и
выходит, что мне услуженье идти. Дядя вот проводить вызвался.
     - Да, девка, хлебнешь лиха!
     - Что делать, мил человек, беда беду ищет!
     К городу подъехали  в  сумерках,  и  Суил  уверенно  повела  меня  по
раскисшей улицы вдоль добротных заборов. Тяжелая калитка, мощенная  камнем
дорожка, какие-то смутные постройки, длинный бревенчатый дом.
     И опять нам открыла женщина.
     - Суил, голубушка!  -  закричала  она.  -  Вот  радость-то!  Ой,  как
промокла!
     - Я не одна, Ваора, - осторожно сказала Суил. - С дядей.
     Многоопытные темные глаза меня изучили, насмешливая  улыбка  протекла
по бледным губам.
     - Не больно-то дядя на тебя походит!
     - Беда, коли б на мать-отца не походила, а что с дядей не  схожи,  то
не грех.
     Ваора почему-то зашлась смехом, так, хохоча,  и  потащила  девушку  в
дом. Сделала несколько шагов, вернулась, поклонилась:
     - Не прогневайтесь, добрый человек, на бабью дурость. Рада вам в дому
моем.
     Вдвоем со служанкой они  быстро  накрыли  ужин,  потом  она  отослала
служанку и тихо присела рядом с Суил. Подперла  ладошкой  щеку,  сидела  и
молча смотрела.
     - Чего это ты затуманилась, Ваора?
     - А с чего веселиться?
     - Что-то у тебя на дворе не так?
     - А я мастерскую Атабу Динсарлу сдала,  -  она  засмеялась  негромко,
злобно.  -  Поднялся  с  войной  ровно  на  доброй  опаре  -  еще  пятерых
подмастерьев  взял.  А  я  его  и  прижала.  Три  раза  уходил...  ничего,
воротился. Где ж ныне вольную мастерскую взять... со всем обзаведеньем...
     Дикая  злоба  была  на  лице  Ваоры;  сузились  и  засверкали  глаза,
выглянули из-под верхней  губы  мелкие  зубки,  и  сразу  она  удивительно
похорошела. Тихо, коротко посмеиваясь, цедила сквозь зубы:
     - Думал, оболтает меня, при расчете надует... не на таковскую  напал!
Я Тасу, писцу из Судейского приказа, заплатила, он и написал договор...  с
крючками. Еще до мяса его обдеру!
     - Зачем, Ваора?
     - А зачем он _т_о_г_д_а_ смеялся?
     - Вольно ж тебе на погань душу тратить! В нем ли горе?
     - А до тех-то мне не достать!
     Постелили мне в узкой каморке, где едва помещалась кровать, и я мигом
разделся, закутался в одеяло и упал в темноту.
     А когда я проснулся, в окошке стояла предрассветная муть. Лежал среди
скрипов и шелестов старого дома и думал,  как  же  нам  мало  надо.  Поел,
обогрелся, выспался - и все  по-другому.  Глядишь  на  вчерашний  день  из
сегодняшней дали и сам не веришь, что это было. И все вчерашние мысли  так
глупы и мелки, словно их думал совсем другой человек. Я  -  но  вчерашний,
недавний беглец из Олгона, где жизнь или смерть - самый естественный выбор
и жизнь человека - совершенный пустяк. Здесь, наверное, тоже, просто не  в
этом дело. Есть Баруф. Уже не Имк, не Охотник, а только Баруф, и это  тоже
немало. Я не верю, что он бы меня убил. Незачем ему меня убивать, если так
просто манипулировать мною. Как он легко заставил меня пойти! Ситуация, из
которой единственный выход. А я ведь ждал подвоха и был на стороже! Ладно,
очко в его пользу - я сам хочу пойти и увидеть своими глазами...
     А дом просыпался. Прошлепали  по  коридору  босые  ноги,  послышались
голоса. Один - недовольный принадлежал  Ваоре.  Я  улыбнулся.  Хозяюшка  с
грешными глазами и грешной  улыбкой.  Неплохо,  если  б  она  пришла  меня
разбудить...
     ...И опять мы плыли по загустевшей  за  ночь  грязи.  Пусто  было  на
улице, редкие прохожие хмуро мелькали мимо, и хмуро было лицо Суил. Темное
облако легко на ее лицо, и веки припухли, как от недавних слез.
     - Ваора твоя родственница? - спросил я.
     - Родней родни. Ее жениха и батюшку моего вместе казнили. Одиннадцать
их было - все дружки дяди Огила, - а для самого  столб  стоял  с  железным
ошейником.
     - Прости, Суил.
     - Да чего там! Тебе-то откуда знать!
     - А Огил тоже тут жил?
     - Нет, - ответила она чуть оживившись. - В городе.  У  него  там  дом
был. Краси-ивый! Меня раз отец водил. Ой, и удивилась я! Такой богатый,  а
с отцом запросто. А  теперь  там  кеватец  живет.  -  Сказала  -  и  опять
омрачилась.
     Переулок вытек в улицу -  широкую,  разъезженную  колесами.  С  одной
стороны она вытягивалась в дорогу,  с  другой  -  упиралась  в  надвратную
башню. Людей здесь было полно. Молчаливые и шумные, озабоченные и  наглые,
боязливые и любопытствующие, в приличных тапасах, в гнусном отрепье или  в
грязных пышных одеждах;  каждый  из  них  был  сам  по  себе,  и  все  они
составляли толпу, и она  толкалась,  галдела,  вопила,  раздавалась  перед
повозками и жидко смыкалась за ними.
     Очень странное ощущение. Все это  словно  меня  не  касалось;  я  был
только зритель - смотрел холодно и отстраненно непонятно кем снятый фильм.
Но утренняя сырость, брызги из-под колес, ошметки грязи,  запахи,  толчки,
превращали нелепый фильм в реальность. Я не мог признать истинность  того,
что меня окружало, и не мог ее отрицать; я был, как  во  сне,  меня  вело,
несло, влекло, куда-то, я не знал и не хотел узнавать, что будет дальше со
мной.
     Вместе с толпой мы втиснулись в жерло башни,  кто-то  прижал  меня  к
створке громадных ворот, и я едва не упал, заглядевшись на зубья  поднятой
решетки.
     В городе стало чуть легче. Старый Квайр изменился мало: те же  серые,
слипшиеся дома, узкие улочки, бегущие к центру, к двум насупленным  башням
дворца. Все, как спустя триста лет - но только на первый взгляд.
     Мой Старый Квайр был обманом, ловушкой для туристов,  и  за  древними
фасадами  прятались  лишь  кабаки,  рестораны,  игорные  дома   и   совсем
непристойные заведения. Днем его заполняла праздная любопытствующая толпа,
где кишели лоточники, зазывали и гиды, ночью, в угаре веселья, их  сменяли
другие люди: проститутки, размалеванные юнцы, молодчики с ловкими руками.
     Некогда мы с Миз тоже бывали тут, а потом сменилась мода...
     Этот Квайр был жив. Плотный людской поток  еле  продавливался  сквозь
щели улиц, женщины тащили  с  рынка  сочную  зелень  и  багровеющее  мясо;
мальчишки штопором ввинчивались  в  толпу;  возле  лавок  орали  зазывалы;
повозки с громом и руганью прокладывали путь, почему-то  не  оставляли  за
собой трупов.
     Еле вырвались из толпы, свернули в узенький переулок. И снова улица -
ее я узнал. Улица святого Гоэда, а вот и храм: угрюмой серой  громадой  он
возносился выше башен дворца. Был он новехонький; блестели гладкие  стены,
сияли крохотные стекла  в  узеньких  окнах,  пылал  над  входом  золоченый
солнечный диск.
     Однажды, еще до того, как меня  отдали  в  школу  святого  Гоэда,  мы
пришли сюда с матерью. В  то  время  она  со  своей  обычною  страстностью
ударилась в веру и  жаждала  проповедовать  и  приобщать.  Я,  шестилетний
мальчишка, уставился прямо на  диск,  и  она  громким  шепотом  стала  мне
объяснять:
     - Как солнце одно, так и бог один.  Солнце  -  око  божие,  чти  его,
сынок.
     - Я, конечно, тут же спросил:
     - Мам, а бог - одноглазый?
     Кажется,  мы  пришли.  Дом  был  двухэтажный,  темно-серый,  и   Суил
оглянулась прежде, чем постучать. Мы стояли и ждали, пока кто-то  топтался
за дверью и пытался за дверью и пытался нас разглядеть сквозь узкую  щель.
Наконец, дверь чуть-чуть приоткрылась.
     - Чего надо? - спросил нас угрюмый старик.
     - Нам бы господину купеческого старшину, сказала Суил.
     - Станут биил Таласар с деревенщиной разговаривать!
     - Коль так, передай господину, - Суил  вытащила  откуда-то  крохотную
записку и отдала слуге. Тот только глянул - и спесь как рукою сняло.
     - Сразу что не сказали, почтенные? Пожалуйте в дом, бог вам воздаст!
     Я сразу узнал хозяина дома. Худощавый, легкий в движениях,  немолодой
человек - но бликом пролетела  по  губам  улыбка,  вспыхнули  и  замерцали
глаза, и я понял: отец Равата.
     - Счастлив видеть  вас,  досточтимые  господа!  Бог  воздаст  вам  за
доброту!
     - И вас пусть минуют  лихие  дни,  -  степенно  сказала  Суил.  Очень
сдержанная и деловитая она была, словно оставила сама себя  за  порогом  и
мгновенно стала кем-то другим.
     - Вести идут так долго, - грустно сказал хозяин. - А благополучен  ли
он ныне?
     - Да, - спокойно сказала Суил, - и путник мой то вам  подтвердит,  он
видел сына вашего совсем недавно.
     - Это правда, биил?..
     - Бэрсар, - сказал я необдуманно и пожалел - отец мой весьма гордился
двадцатью поколениями нашего рода.
     - Я знаю Бэрсаров, - задумчиво ответил отец Равата, - но...
     Ну вот, надо врать.
     - Меня вы знать  не  могли.  Еще  прадед  мой  покинул  Квайр,  чтобы
поискать счастье на чужбине. - Вы хотели меня о чем-то спросить?
     И тут он накинулся на меня с вопросами о  Равате.  Это  был  жестокий
допрос, лишь убедившись, что я исчерпан до дна, он оставил меня в покое.
     - Умоляю о прощении, биил Бэрсар! С  той  поры,  как  мор  унес  всех
любимых мной - жизнь моя в Равате. Надеюсь... друг его в добром здравии?
     - Да, вполне.
     - Господин купеческий старшина, - быстро сказала Суил, - нашего друга
интересуют новости.
     - Понимаю, - ответил он задумчиво. - Присядьте, господа,  прошу  вас.
Думаю, дитя мое, - он поглядел на Суила, - вам не стоит  уносить  с  собой
письмо?
     Она кивнула.
     Тогда запоминайте. Вчера  я  получил  письмо  от  гона  Сибла  Эрафа,
секретаря  главнокомандующего.  -  Таласар  достал  из  потайного  кармана
бумажную трубку, развернул и, дальнозорко  отставил  руку,  заскользил  по
письму глазами. - Так... Мгм... Мгм...  Вот.  "Спешу  уведомить  вас,  мой
добрый друг, что и я, и  все,  о  ком  вы  печетесь,  находимся  в  добром
здравии. Думаю, вы уже извещены о первых победах наших доблестных войск. С
быстротой воистину чудесной трехдневным  приступом  взят  Карур,  твердыня
доселе  почитавшаяся  несокрушимой.  В  сем  славном  деле  превыше   всех
отличился   отряд   биралов   неустрашимого   доса   Угалара,    самолично
руководившего штурмом. Смею сказать, немного осталось в Квайре мужей столь
доблестных, ибо не доблести вознаграждаются в наши печальные дни.
     К великому прискорбию столь великолепный в столице кор Алнаб в  лесах
лагарских вдруг утратил свои воинские дарования. Первые победы он  отметил
многодневным празднеством, в коем вынудил участвовать почти всех офицеров.
В то время, как они предавались веселию,  армия,  лишенная  руководства  и
испытавшая нужду в самом насущном, занялась грабежом  и  насилием,  доводя
жителей окрестных селений до отчаяния и побуждая их к сопротивлению. Когда
же кору Алнабу было угодно вспомнит о деле, оказалось, что лагарцы  успели
изрыть и испортить Большой Торговый  путь,  сделав  его  непроходимым  для
повозок  и  конницы.  Остальное  довершили  дожди,  и  наступление,  столь
блистательное начатое, захлебнулось. Увы,  лагарцы  не  потеряли  времени,
дарованного им кором Алнабом! Лазутчики доносят,  что  в  столице  их  уже
собрано двенадцатитысячное войско под командованием прославленного на суше
и на море тавела Тубара.  В  нашем  же  лагере,  как  ни  прискорбно,  нет
единомыслия. Кор Алнаб отверг план досов Крира и Угалара, намеривавшихся с
полками тарсов и биралов совершить тайный поход  через  леса  в  срединные
области Лагара. Предлогом послужило  опасение  потерять  в  сем  отчаянном
предприятии цвет квайрской конницы, истинною причиною, каковую  кор  Алнаб
был вынужден  отклонить,  благоразумный  же  дос  Крир  отправил  гонца  к
государю.
     Следствием сего был визит в ставку личного  секретаря  Их  Величества
гона  Балса,  имевшего  весьма  долгую  беседу  с  командующим,  за   коей
последовал приказ о немедленном наступлении. Как вы понимаете,  мой  друг,
приказ сей  весьма  опоздал.  Побуждаемые  к  тому  беспрестанно  чинимыми
обидами, обитатели окрестных селений с семьями и скарбом  бежали  в  леса,
где сбиваются в шайки, чинящие немалый ущерб нашим войскам.  Не  находя  в
сих  разоренных  местах  продовольствия  и  затрудненная  из-за  дождей  в
подвозе, армия терпит нужду в самом насущном, в то время, как в ставке  не
прекращаются пиры. Само собой, боевой дух войска это не поднимает.  Боюсь,
что  до  первых  морозов  ждать  не  приходится.  Спешу...",  -  это   уже
неинтересно. Вам все понятно, господа?
     Суил кивнула.
     -   К   себе   могу   добавить   известие,   что   готовится   весьма
представительное  посольство  в  Кеват.  Возглавит  его  сводный  брат  Их
Величества кор Эслан. Люди сведущие говорят, что ему  поручено  просить  о
военной помощи. Дабы не ехать с пустыми руками, Господин Квайр велел  трем
главным ткаческим цехам представить бесплатно двадцать арлов лучших сукон,
двенадцать арлов парчи и семь арлов шелка. Цеху ювелиров повелели отдать в
казну золотых изделий на пятнадцать кассалов. Нам же, купеческой  гильдии,
велено выплатить десять кассалов звонкой монеты.
     - Представительное посольство, - заметил я. - А лагарцы будут так  же
щедры?
     Он сверкнул своей быстрой улыбкой.
     - Думаю, не поскупятся.
     - Кому же тогда помогать?
     - Трудно сказать, биил Бэрсар. Наверное, тому, кто щедрее.
     - Или тому, кто может проиграть слишком быстро.
     В его глазах был вопрос, и я усмехнулся:
     - А разве Тибайену нужна наша победа?
     - Значит, он поможет Лагару?
     - Зачем? Судя по  письму,  война  еще  может  перекинуться  на  земли
Квайра.
     - И Тибайен подождет?
     - Как знать, биил Таласар. Из леса видно немного. Надо еще дожить  до
весны.
     - Разве вы?..
     Суил взглянула с тревогой, и он опять усмехнулся.
     - Крестьяне не рады войне, а если еще и голод...
     Он грустно покачал головой.
     - Наверное, и горожане - тоже.
     - Смотря кто!
     - Много ли в Квайре Оружейников?
     - Есть еще и банкирские дома,  которые  сейчас  наживают  на  ломб  -