ин, озираясь и
видя вокруг лишь песок да формулы.
     - Как это нет? - возмутился Толик. - Вон их  сколько  ходит:  веселые
все, послушные...
     - Ходит? - опешил Валентин. - Кто ходит? Ты о чем?
     - Да девчонки местные! В сто  раз  лучше  твоей  Натальи!..  -  Толик
запнулся. - Постой-постой... А ты о чем?
     - Я - о теории относительности... - с недоумением сказал Валентин,  и
тут до него наконец дошло.
     - Наталью - к черту? - недоверчиво  переспросил  он  и  быстро-быстро
оглянулся. - Да ты что! Как это Наталью... туда?..
     И Толику вдруг нестерпимо захотелось отлупить его.  В  педагогических
целях.
     - Поговорили... - вздохнул он. - Ладно. Пошли обедать.



                                    9

     - А вот и вождь! - с лучезарной улыбкой приветствовала их Наталья.
     Раньше она старалась Толика не замечать, а за глаза именовала его  не
иначе как "слесарь". Историческое собрание у водопада, избравшее "слесаря"
вождем, она обозвала "недостойным фарсом", и в первые дни дело доходило до
прямого саботажа с ее стороны.
     И только когда в  горловину  бухты  вдвинулись  высокие  резные  носы
флагманского катамарана "Пуа Ту  Тахи  Море  Ареа"  ("Одинокая  Коралловая
Скала в Золотом Тумане), когда в воздухе заколыхались  пальмовые  ветви  -
символ власти, когда огромный, густо татуированный Таароа и слесарь  Толик
как равные торжественно соприкоснулись носами, - потрясенная Наталья вдруг
поняла, что все это всерьез, и ее отношение к Толику волшебно изменилось.
     Под баньяном был уже сервирован врытый в землю стол,  собственноручно
срубленный и собранный вождем без единого гвоздя. Наталья разливала уху  в
разнокалиберные миски.  На  широких  листьях  пуру  дымились  пересыпанные
зеленью куски рыбины.
     - Кузиночка! - сказал Федор, шевеля ноздрями и жмурясь. - Что  бы  мы
без тебя делали!
     - С голоду бы перемерли! - истово добавил Лева.
     Расселись. Приступили к трапезе.
     - Валентин, ты запустил бороду, - сухо заметила Наталья.  -  Если  уж
решил отпускать, то подбривай хотя бы.
     - Так ведь нечем, Ната... - с мягкой улыбкой отвечал Валентин.
     - А чем подбривает Федор?
     - Акульим зубом, -  не  без  ехидства  сообщил  Лева.  -  Он  у  нас,
оказывается, крупный специалист по акульим зубам.
     После извлечения  из  углей  поросенка  стало  совершенно  ясно,  что
национальную полинезийскую кухню Галка освоила  в  совершенстве.  Валентин
уже нацеливался стащить  пару  "булочек"  (т.е.  печеных  плодов  таро)  и
улизнуть на Сырой пляж без традиционного выговора, но...
     -  Интересно,  -  сказал  Лева,  прихлебывая  кокосовое   молоко   из
консервной банки, - далеко мы от острова Пасхи?
     Все повернулись к нему.
     - А к чему это ты? - спросил Толик.
     - По Хейердалу, - глубокомысленно изрек  Лева,  -  на  Пасхе  обитали
какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.
     И, поглядев в  голубенькие  глаза  Федора  Сидорова,  Лева  задумчиво
поскреб свою рыжую клочковатую бороду.
     Наталья, вся задрожав, уронила вилку.
     - Валентин! - каким-то вибрирующим голосом  начала  она.  -  Я  желаю
знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!
     Не ожидавший нападения Валентин  залепетал  что-то  насчет  минуса  в
подкоренном   выражении   и   об   открывшихся   слабых   местах    теории
относительности.
     - Меня не интересуют твои минусы! Меня интересует, до каких пор...
     - У, Тупапау!.. - с ненавистью пробормотала Галка.
     - Ита маитаи вахина! [Скверная женщина! (искаж.  полинезийск.)]  -  в
сердцах сказал Толик Федору.
     - Ита маитаи нуи нуи! [Хуже не бывает!  (искаж.  полинезийск.)]  -  с
чувством подтвердил тот. - Кошмар какой-то!
     -  Между  прочим,  -  хрустальным  голоском   заметила   Наталья,   -
разговаривать в присутствии дам на иностранных языках - неприлично.
     Толик искоса глянул на нее, и ему вдруг пришло в голову, что заговори
какая-нибудь туземка в подобном тоне с  Таароа,  старый  вождь  немедленно
приказал бы бросить ее акулам.



                                    10

     После обеда двинулись всей компанией  в  пальмовую  рощу  -  смотреть
портрет.
     Федор вынес мольберт из-под обширного, как парашют,  зонтика  и  снял
циновку. Медленно скатывая ее в трубочку, отступил шага на четыре и  зорко
прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперед. Посмотрел  под  одним
углом,  под  другим.  Успокоился.  Удовлетворенно   покивал.   И   наконец
заинтересовался: а что это все молчат?
     - Ну и что теперь с нами будет?  -  раздался  звонкий  и  злой  голос
Галки.
     Федор немедленно задрал бороденку и повернулся к родственнице.
     - В каком смысле?
     - В гастрономическом, - зловеще пояснил Лева.
     Федор, мигая, оглядел присутствующих.
     - Мужики, - удивленно сказал он, - вам не нравится портрет?
     - Мне не нравится его пузо, - честно ответила Галка.
     - Выразительное пузо, - спокойно сказал Федор. - Не понимаю, что тебя
смущает.
     - Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.
     - Мужики, какого рожна? - с достоинством возразил Федор.  -  Нос  ему
проломили в позапрошлой войне заговоренной дубиной  "Рапапарапа  те  уира"
["Блеск молнии" (полинезийск.)]. Об этом даже песня сложена.
     - Ну я не знаю, какая там "Рапара...  папа",  -  раздраженно  сказала
Галка, - но неужели нельзя было его... облагородить, что ли?..
     - Не стоит эпатировать аборигенов, - негромко изронила Наталья. Велик
был соблазн встать на сторону Федора, но авангардист в самом деле играл  с
огнем.
     Федор посмотрел на сияющий яркими красками холст.
     - Мужики, это хороший портрет, - сообщил он. - Это сильный портрет.
     - Модернизм, - сказал Лева, как клеймо поставил.
     Федор призадумался.
     - Полагаешь, Таароа не воспримет?
     - Еще как  воспримет!  -  обнадежил  его  Лева.  -  Сначала  он  тебя
выпотрошит...
     - Нет, - перебила Галка. - Сначала он его кокнет этой... "Папарапой"!
     - Необязательно. Выпотрошит и испечет в углях.
     - Почему? - в искреннем недоумении спросил Федор.
     - Да потому что кастрюль здесь еще не изобрели! -  заорал  выведенный
из терпения Лева. - Ну нельзя же  быть  таким  тупым!  Никакого  инстинкта
самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!
     - Мужики,  -  с  жалостью  глядя  на  них,  сказал  Федор,  -  а  вы,
оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.
     - Это не страшно, - желчно отвечал ему Лева. -  Страшно  будет,  если
Таароа тоже ни черта в нем не понимает.
     Толик и  Валентин  не  в  пример  прочей  публике  вели  себя  вполне
благопристойно  и  тихо.  Оба  выглядели   скорее   обескураженными,   чем
возмущенными.
     Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим  искусством  и
тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а  может
быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на  нем  поражала
картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры
Таароа она была передана нарочито условно.
     Федору наконец-то  удалось  сломать  плоскость  и  добиться  ощущения
объема:  пузо  как  бы  вздувалось  с  холста,  в  нем  мерещилось   нечто
глобальное.
     Композиционным центром картины был, естественно, пуп.  На  него-то  и
глядели Толик с  Валентином.  Дело  в  том,  что  справа  от  пупа  Таароа
бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром  Валентин  в
присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже.  К  формуле  был
пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.



                                    11

     Около  четырех  часов  пополудни   в   бухту   на   веслах   ворвался
двухкорпусный красавец "Пуа Ту Тахи Море Ареа", ведя на буксире  груженный
циновками гонорар. Смуглые  воины,  вскинув  сверкающие  гребные  лопасти,
прокричали что-то грозно-торжественное. На правом носу катамарана  высился
Таароа, опираясь на трофейную резную дубину "Рапапарапа те уира".
     На берегу к тому времени все уже было готово к приему гостей. Наталью
и Галку с обычным в таких  случаях  скандалом  загнали  в  хижину.  Толика
обернули куском желтой тапы. Валентин  держал  пальмовую  ветку.  Закрытый
циновкой портрет был установлен Федором  на  бамбуковом  треножнике.  Лева
изображал стечение народа.
     Гребцы развернули катамаран и погнали его кормой вперед,  ибо  только
богам дано причаливать носом к берегу. Трое атлетически сложенных  молодых
воинов бережно перенесли Таароа на песок, и вожди двинулись навстречу друг
другу.
     Вблизи Таароа вызывал оторопь: если взять Толика, Федора, Валентина и
Леву, то из них четверых как раз получился бы он  один.  Когда-то  славный
вождь был покрыт  татуировкой  сплошь,  однако  с  накоплением  дородности
отдельные фрагменты на его животе разъехались,  как  материки  по  земному
шару, открыв свободные участки кожи, на которые точили акульи зубы местные
татуировщики.
     Так что Федор ничего не  придумал:  Таароа  действительно  щеголял  в
новой наколке. Справа от пупа втиснулась  известная  формула  с  клювиком.
Колдун (он же  придворный  татуировщик),  по  всему  видать,  был  человек
практичный и использовал  украденное  уравнение  везде,  где  только  мог.
Забавная подробность: пальмовую ветку за Таароа нес  именно  он,  опасливо
поглядывая на Валентина, который следовал с такой же  веткой  за  Толиком.
Впрочем, простите. Толика теперь полагалось именовать не иначе  как  Таура
Ракау Ха'а Мана-а. Это громоздкое  пышное  имя  Лева  переводил  следующим
образом: Плотник Высокой Квалификации С Колдовским Уклоном. Под колдовским
уклоном подразумевалось использование металлических инструментов.
     После торжественной церемонии соприкосновения  носами  вожди  воздали
должные  почести  мотку  медной  проволоки  и  повернулись   к   портрету.
Дисциплинированные воины с копьевеслами встали за ними тесным полукругом в
позах гипсовых статуй, какими одно время любили украшать парки культуры  и
отдыха.
     Лева нервничал. В глаза ему назойливо лезла  тяжелая  "Рапапарапа  те
уира" на плече Таароа. Оглянувшись, он заметил,  что  одна  из  циновок  в
стене хижины подозрительно колышется. Тупапау?
     - Давай, - сказал Толик, и Федор со скучающим видом открыл портрет.
     По толпе прошел вздох. Воины вытянули шеи и,  словно  боясь  потерять
равновесие, покрепче ухватились за копьевесла.
     - А!!  -  изумленно  закричал  Таароа  и  оглушительно  шлепнул  себя
пятерней по животу.
     Лева присел от ужаса. Циновка, ерзавшая в стене хижины, оторвалась  и
упала. К счастью, Наталья успела  подхватить  ее  и  водворить  на  место,
оставшись таким образом незамеченной.
     - А!! - снова закричал Таароа, тыча в пузо на портрете  толстым,  как
рукоятка молотка, указательным пальцем.
     -  А-а-а...  -  почтительным  эхом  отозвались  воины  и,   забыв   о
субординации, полезли к  холсту.  Оперативнее  всех  оказался  колдун:  он
просунул голову между двумя вождями - живым и нарисованным.  Округлившиеся
глаза его метались от копии к оригиналу и обратно. Ему ли  было  не  знать
эту татуировку,  если  он  год  за  годом  с  любовью  и  трепетом  ударял
молоточком по акульему зубу, доводя облик Таароа до совершенства!  Да,  он
украл у Валентина формулу,  но  не  механически  же,  в  конце-то  концов!
Формуле явно недоставало клювика, и он этот клювик дорисовал...  А  теперь
он был обворован сам. И как обворован! Линия в линию, завиток в завиток!..
     До такой степени мог быть ошарашен лишь криминалист, встретивший двух
людей с одинаковыми отпечатками пальцев.
     Что  до  Таароа,  то  он,  растерянно   вскрикивая,   ощупывал   свой
расплющенный доблестный нос, словно проверяя, на месте  ли  он.  Пока  еще
было непонятно, угодил ли Федор старому вождю или же, напротив, нанес  ему
тяжкое оскорбление, но что потряс он его - это уж точно.
     А события, между тем, развивались. Оплетенными  татуировкой  ручищами
Таароа отодвинул толпу  от  портрета  и,  одним  взглядом  погасив  гомон,
заговорил.
     О, это был оратор! Таароа гремел во всю силу  своих  могучих  легких,
перекладывая периоды  великолепными  паузами.  Жесты  его  были  плавны  и
выразительны,  а  в  самых  патетических  местах  он   взмахивал   грозной
"Рапапарапой", рискуя снести головы ближестоящим.
     Вождь что-то собирался сделать с Федором. Причем он даже не угрожал и
не призывал к этому, он говорил об этом, как об уже  случившемся  событии.
Но вот что именно собирался он сделать? Глагол был совершенно  незнаком  и
поэтому жуток. В голову лезло черт знает что.
     Толик уже клял себя за то, что  пустил  дело  на  самотек,  полностью
доверившись художественному чутью Федора, а Лева всерьез прикидывал,  куда
бежать.  Странно  было  видеть,  что  сам  Федор  Сидоров   нисколько   не
обеспокоен, напротив, он выглядел ужасно  польщенным.  У  Толика  внезапно
забрезжила догадка, что Федор понимает, о чем идет речь, - не зря же он  в
конце концов интересовался разными там легендами и ритуалами.
     - Чего он хочет? - шепотом спросил Толик Федора.
     - Да усыновить собирается, -  ответил  авангардист  как  можно  более
небрежно.
     - Усыновить?!
     По местным понятиям это было нечто вроде Нобелевской премии.
     То ли Таароа стал излагать мысли в более доступной форме, то ли, зная
общее направление речи, друзьям было легче ориентироваться, но теперь  они
понимали почти все.
     Вождь вдохновенно перечислял предков, отсчитывая их  по  хвостикам  и
завиткам татуировки, оказавшейся вдобавок генеалогическим древом. Указывая
на проломленный нос, он цитировал балладу о "Рапапарапе" и утверждал,  что
искусника, равного Федору, не было даже в Гавайике [Гавайика - легендарная
прародина полинезийцев; к Гавайским островам никакого отношения не имеет].
Видимо, имелись в виду Гавайские острова.
     Затем он дипломатически тонко перешел на  другую  тему,  заявив,  что
Таура Ракау тоже великий человек,  ибо  никто  не  способен  столь  быстро
делать прочные вещи из дерева. Жаль, конечно, что ему - свыше -  запрещено
покрывать их резьбой (выразительный взгляд в сторону медной проволоки), но
можно себе представить, какие бы запустил Толик узоры по дереву,  не  лежи
на нем это табу.
     Кроме того, Таура Ракау отважен. Другой вождь давно бы уже  сбежал  с
этого острова, где - по слухам - обитает жуткий тупапау в облике  свирепой
женщины с глазами, как у насекомого.
     В общем, он, Таароа,  намерен  забрать  Федора  с  собой  на  предмет
официального усыновления. Если, конечно, августейший собрат не возражает.
     Толик не возражал.
     Такого с Федором Сидоровым еще не было - в катамаран его перенесли на
руках. Воины заняли свои места и  в  три  гребка  одолели  добрый  десяток
метров. Федор сидел на корме, и на лице его,  обращенном  к  берегу,  было
написано: "Мужики, какого рожна? Я же говорил, что вы ничего не  понимаете
в искусстве!"
     Валентин из приличия выждал, пока "Пуа  Ту  Тахи  Море  Ареа"  минует
буруны, и  присел  на  корточки.  Извлек  из-под  руры  тростинку,  быстро
набросал на песке уравнение - с клювиком, в том виде,  в  каком  оно  было
вытутаировано, - и оцепенел над ним. Но тут на формулу упала чья-то  тень,
и Валентин испуганно вскинул руку, нечаянно приняв классическую  позу  "Не
тронь мои чертежи!".
     - Нашел место и время!.. - прошипела свирепая женщина с глазами,  как
у насекомого (Наталья была в светофильтрах).
     - Ната, - заискивающе сказал Валентин, - но ты  же  сама  настаивала,
чтобы я разобрался и...
     - Настаивала! Но ведь нужно соображать, где  находишься!  Я  чуть  со
стыда не сгорела! Ты же все время пялился на его живот!..
     - Видишь ли, Ната, у него там уравнение...
     - Какое уравнение? Тебе для этого целый пляж отвели!..
     Толик тем временем изучал заработанное Федором  каноэ.  Это  было  не
совсем то, на что  он  рассчитывал.  Ему  требовался  всего  лишь  образец
рыболовного судна - небольшого по размерам, простого в управлении, которое
можно было бы разобрать по досточкам и скопировать.
     Стало ясно, почему Таароа тянул с  оплатой.  Старый  вождь  не  хотел
ударить в грязь лицом,  и  теперь  за  произведение  искусства  он  платил
произведением искусства. Каноэ - от кончика наклоненной  вперед  мачты  до
"ама", поплавка балансира - было изукрашено уникальной резьбой. Не то  что
разбирать - рыбачить на нем и то казалось кощунством.
     Сзади подошел Лева и встал рядом с вождем.
     - Мужики, это хороший челнок, - заметил он, явно пародируя Федора.  -
Это сильный челнок. На нем, наверное, и плавать можно...
     - Посмотрим, - проворчал Толик. - Давай выгружай циновки,  а  я  пока
перемет подготовлю. Схожу к Большому рифу.
     - Один?
     - А что? - Толик посмотрел на синеющий за белыми  бурунами  океан.  -
Моана [море (полинезийск.)] сегодня вроде спокойная...



                                    12

     Лева сидел на пороге хижины и сортировал старые  циновки.  Четыре  из
них подлежали списанию.
     - Ну прямо горят... - сварливо бормотал он. - Танцуют они на них, что
ли?
     Неизвестно, какой он там был инженер-метролог, но завскладом из  него
получился хороший.
     Галка все еще не выходила из своей хижины  -  обижалась.  Наталья  по
непонятному капризу не отпустила Валентина на Сырой пляж и успела закатить
ему три скандала: два за то, что она до сих  пор  находится  здесь,  среди
дикарей, и один за  то,  что  усыновили  не  его,  а  Федора.  Потрясающая
женщина!
     "Она, конечно, дура, - размышлял Лева, разглядывая очередную циновку.
- Но не до такой же степени! Какого ей черта, например, нужно  от  Вальки?
Да будь он трижды теоретик - угрю понятно, что нам из этого  ботанического
сада не выбраться!"
     И -  в  который  уже  раз  -  странное  чувство  овладело  Левой.  Он
усомнился: а была ли она, прежняя жизнь? Может быть, он с самого  рождения
только и делал, что ходил с вождем за бананами, ловил кокосовых  крабов  и
пехе ли ли?.. [мелкую рыбу (полинезийск.)]
     - Где вождь? - раздался совсем рядом хрипловатый голос.
     Перед Левой стоял неизвестно откуда взявшийся Федор Сидоров. Это  уже
было что-то удивительное - его ждали дня через два, не раньше. Когда и  на
чем он прибыл?
     Среди бурунов золотился косой латинский парус уходящего в море каноэ.
     - Где вождь? - нетерпеливо повторил Федор.
     - Ушел на "Гонораре" к Большому рифу. А что случилось?
     - Банкет отменили, - послышался из хижины язвительный голос Галки.
     - Мужики, катастрофа, - сказал Федор Сидоров и обессиленно  опустился
на кипу циновок.
     - Не усыновил? - сочувственно спросил Лева.
     Федор не ответил. Похоже, ему было не до шуток. Вокруг него  один  за
другим собрались, почуяв неладное, все островитяне.
     - Да что случилось-то?
     - Война, мужики, - тоскливо проговорил Федор.
     Галка неуверенно засмеялась.
     - Ты что, рехнулся? Какая война? С кем?
     - С Пехе-нуи [по-видимому, название острова].
     - А это где такое?
     - Там... - Он слабо махнул рукой в непонятном  направлении.  -  Съели
кого-то не того... И лодки носом причаливают, а надо кормой...
     - Да он бредит! - сказала Галка. - Кто кого съел?
     - Какая тебе разница! - вспылил  Федор.  -  Главное,  что  не  нас...
пока...
     - Погоди-погоди, - вмешался Лева. - Я что-то  тоже  не  пойму.  А  мы
здесь при чем?
     - А мы - союзники Таароа, - меланхолично пояснил  Федор  и,  подумав,
добавил: - Выступаем завтра ночью.
     - Да вы что там  с  Таароа,  авы  [ава  -  напиток  с  наркотическими
свойствами (полинезийск.)] опились? - накинулась на него Галка. -  Он  чем
вообще думает, Таароа ваш? Союзников нашел! Армия из четырех мужиков!
     - Не в этом дело. - Федор судорожно вздохнул.  -  Просто  мы  обязаны
присоединиться. Так положено, понимаешь? И усыновил он мен