сять минут на все и потребовалось. В том числе две, чтобы  добежать  со
всем  этим  барахлом  от  центрального  купола  до   Ладьи.   Мои   сандалии
раскалились, так что я был счастлив добраться  до  сравнительно  прохладного
угла и сменить их на ласты.
   Мы нацепили снаряжение и подогнали ремни.  Сейчас  на  Джин  был  цельный
зеленый купальник, да такой, что мне пришлось прикрыть глаза и посмотреть  в
сторону. А потом обратно.
   Я прикрепил веревочную лестницу и скинул ее за борт, а потом постучал  по
стене Ладьи.
   - Что такое?
   - Вы связались с левой кормовой Ладьей?
   - Все устроено, - пришел ответ. -  По  всей  корме  вывешены  лестницы  и
тросы.
   - Вы уверены в благоразумности такого поступка? - спросил у Джин ее агент
по связям с общественностью - плюгавый, докрасна обгоревший на солнце  хмырь
по прозванию мистер Андерсон. Он сидел в шезлонге рядом  с  Ладьей  и  сосал
через соломинку лимонад. - Это может быть опасным, - запавшим ртом прошамкал
хмырь (его зубы лежали рядом, в другом стакане).
   - Верно, - улыбнулась Джин. - Это действительно будет опасно. Хотя  и  не
очень.
   - Тогда почему вы запретили съемку? Пленки через час оказались бы в Линии
Жизни, а к вечеру - в Нью-Йорке. Хороший сюжет.
   - Нет, - сказала она и отвернулась от нас. И подняла руки к глазам.
   - Вот, пусть пока у вас полежат.
   Хмырь получил коробочку, а глаза Джин вернули себе прежний, карий цвет.
   - Готов?
   - Нет, - строго сказал я. - Слушай внимательно, Джин. В  этой  игре  есть
несколько правил. Во-первых, - загнул я  палец,  -  мы  окажемся  прямо  под
плотом, значит, надо стартовать на глубине и не переставать двигаться.  Если
стукнуться о днище, можно повредить баллон.
   Она начала было возмущаться, что уж это-то любой идиот понимает, но я  ее
перебил:
   - Во-вторых, там будет темно, поэтому мы должны  держаться  рядом  и  оба
возьмем фонари. Ее влажные глаза сверкнули.
   - Я вытащила тебя из Говино без... - Она замолчала и отвернулась, а потом
взяла фонарь. - Хорошо. Фонари так фонари. Извини.
   - И берегись винтов, - закончил я. - Уже метрах в пятидесяти от них тянет
будь здоров.
   Она снова вытерла глаза и подогнала маску.
   - Ладно, двинули.
   И мы двинули.
   Я настоял, чтобы она плыла первой. У поверхности  вода  была  теплая,  на
глубине трех метров - прохладная, а на десяти - холодная и - после  жары  на
палубе - очень приятная. На глубине пятнадцати метров мы отпустили  лестницу
и рванули. Стадион плыл вперед, а мы - перпендикулярно  ему,  каждые  десять
секунд задевая его днище желтым пятном света.
   Днище оставалось там, где ему  и  положено,  а  мы  неслись,  словно  два
спутника, обходящие планету с ночной  ее  стороны.  Я  периодически  щекотал
лягушачьи лапы Джин лучом света и отслеживал ее усик из пузырьков. Дистанция
- пять метров, как раз то, что надо. Я легко обойду эту красотку на финишной
прямой, но пока что пусть идет впереди, так оно вернее.
   А внизу - тьма. Непроглядная. Бездонная. Здешний, венерианский  Минданао.
Возможно, именно сюда направляются души умерших наслаждаться вечным покоем в
городах никем еще не виданных, никак не названных рыб. Я повернул  голову  и
провел щупальцем света по днищу плота и понял,  что  пройдена  уже  четверть
дистанции.
   Неожиданно Джин прибавила темп и оторвалась на лишнюю пару метров; я тоже
стал грести чаще и восстановил прежнюю дистанцию. Она поплыла еще быстрее  -
я тоже. Я нащупал ее своим фонариком.
   Джин повернулась, и луч света ударил ей в прикрытое маской лицо. Не  знаю
уж, улыбалась она или нет. Скорее всего. Она подняла два пальца  в  победном
знаке и на полной скорости рванула вперед.
   Мне следовало знать. Я должен был почувствовать, что так и случится.  Для
нее же это - просто гонка, еще одно соревнование, которое можно  выиграть  и
наплевать на опасности.
   Я поплыл изо всех сил. Я не дрожу в воде. Или, если дрожу, не замечаю.  Я
начал снова сокращать дистанцию.
   Она посмотрела назад, прибавила,  снова  посмотрела  назад.  Каждый  раз,
когда она оборачивалась, я оказывался ближе,  пока  не  сократил  разрыв  до
изначальных пяти метров.
   И тут она врубила движки. Вот этого я и боялся. Мы были  на  полпути  под
плотом, и ей не следовало этого делать. Струи сжатого воздуха запросто могли
бросить ее вверх, ударить о днище или что-нибудь оторвать, если она  неверно
повернет  корпус.  Основное  их  предназначение  -  вырываться  из  зарослей
водорослей или бороться с сильными течениями. Я взял  их  для  безопасности,
из-за этих здоровенных ветряных мельниц, что на корме.
   Она помчалась вперед, что твоя ракета, а я, хотите  -  верьте,  хотите  -
нет, почувствовал, как покрываюсь холодным потом.
   Я пустился вдогонку, не  используя  своих  боеприпасов,  и  она  утроила,
учетверила разрыв.
   Движки наконец заглохли, а Джин так и продолжала чесать вперед. Ладно,  я
- старый ворчун. Но ведь могла же она сделать что-нибудь не  так  и  рвануть
вверх.
   Я рассекал воду и начал снова сокращать дистанцию,  по  футу  за  гребок.
Теперь я не смогу догнать или обогнать ее, но хотя бы  успею  ухватиться  за
трос до того, как она ступит на палубу.
   Но вот вращающиеся магниты взялись за дело, и она дрогнула. Даже на таком
расстоянии тяга была очень сильной. Манящий зов мясорубки.
   Такой вот штукой поцарапало  меня  однажды  под  "Дельфином",  рыболовным
судном среднего класса. Да, я пил, но сказалась и штормовая  погода,  и  то,
что винты запустили слишком  рано.  К  счастью,  остановили  их  вовремя,  а
корабельный  живодер  быстренько  привел  все  в  полный  порядок.  Все,  за
исключением записи в вахтенном журнале,  особо  отметившей  мое  непотребное
состояние. И ни слова о том, что это было во внеурочные часы и я имел  право
делать все, что угодно.
   Она двигалась раза  в  два  медленнее,  чем  прежде,  но  все  равно  еще
наискось,  к  левому  кормовому  углу  нашего  плотика.  Теперь  я   и   сам
почувствовал течение и тоже  уменьшил  скорость.  От  главного  винта  Джин,
похоже, увернется, но слишком уж сильно снесло ее к корме. Под водой  трудно
оценивать расстояние, но с каждым ударом пульса я  все  больше  убеждался  в
своей правоте. Главный винт ей не грозил, но вот малый левый,  расположенный
восьмьюдесятью метрами дальше... Она же попадет под этот винт как пить дать.
   Она развернулась ногами к винту и начала отчаянно грести.  Нас  разделяло
двадцать метров. Она словно зависла на одном месте. Пятнадцать.
   Джин начала медленно дрейфовать назад. Я включил движки,  целясь  на  два
метра за ней и на двадцать перед лопастями. Прямо вперед!
   Слава богу! Поймал, мягкое, кастетом по плечу, ГРЕБИ СО ВСЕХ  СИЛ!  Маска
треснула, хорошо, не разбилась, ТЕПЕРЬ ВВЕРХ!
   Мы схватились за трос, а потом я помню бренди.
   И в колыбель, вечно баюкавшую , я сплюнул, приблизившись  к  борту.  Сегодня  у  меня
бессонница, и левое плечо снова ноет, так что пусть меня  поливает  дождь  -
ревматизм лечить умеют. Дикая глупость.  Так  я  и  сказал.  Завернувшись  в
одеяло и дрожа. Она: "Карл, я не могу выразить..." Я: "Тогда считайте,  мисс
Лухарич, что мы квиты за тот вечер в Говино. Идет?" Она: ничего. Я:  "Бренди
еще  остался?"  Она:  "И  мне  налей".  Я:   заглатывающее   хлюпанье.   Это
продолжалось всего три месяца.  Никаких  алиментов.  У  обеих  сторон  много
долларов. Не уверен, были ли они счастливы. Темное, как вино, Эгейское море.
Отличная рыбалка. Может, ему следовало проводить на берегу  больше  времени.
Или ей - поменьше. А плавает хорошо. Он тогда захлебнулся, и  она  доволокла
его до самого Видо. И вытряхнула воду из легких. Молодые. Оба. Сильные. Оба.
Богатые и вконец испорченные. Аналогично. Корфу должен был сблизить  их.  Не
вышло. Душевная черствость и ловля форели. Он хотел в Канаду. Она: "Да  хоть
к черту!" Он: "Так ты поедешь со мной?"  Она:  "Нет".  А  все-таки  поехала.
Скандалов - не счесть. Он потерял чудовище-другое,  она  унаследовала  пару.
Сегодня вечером много молний. Дикая  глупость.  Вежливость  -  гробница  для
обманутых душ. Кто  ж  это  сказал?  Я  ненавижу  тебя,  Андерсон,  с  твоим
стаканом, полным твоих зубов и ее  новых  глаз.  Не  можешь  держать  трубку
зажженной - соси табак. Сплюнь еще раз!
   Через семь дней после отплытия на экране появился Ихти.
   Загремел авральный сигнал,  застучали  ноги,  какой-то  оптимист  включил
термостат в хопкинсовском холодильнике. Малверн сказал мне сидеть  спокойно,
но я увешался снаряжением и  начал  ждать,  что  будет.  С  виду  синяк  был
страшноватый, а так - ничего. Я делал зарядку каждый день, и плечо двигалось
отлично. Он плыл перпендикулярно нам, в километре  по  курсу  и  на  глубине
шестидесяти метров. На поверхности все было тихо.
   - Мы будем его преследовать? - спросил какой-то торопыга из матросиков.
   - Нет. Ну разве что, - пожал я плечами, - ей очень уж захочется истратить
побольше горючего.
   Вскоре экраны опустели, да такими и остались. Мы держали курс и сохраняли
готовность.
   После последнего  нашего  совместного  утопания  мы  не  перебросились  с
командиршей и дюжиной слов, так что теперь было самое время увеличить счет.
   - День добрый, - начал я, - что новенького?
   - Уходит на северо-северо-восток. Этого  придется  отпустить.  Еще  через
несколько дней мы сможем себе позволить погоню, но не сейчас.
   Блеск волос...
   - Верно, - кивнул я. - Куда он направляется - совершенно непонятно.
   - Как твое плечо?
   - Нормально. А как ты? Дочь Лира...
   - Хорошо. Кстати,  тебе  полагается  приличная  премия.  В  твоих  глазах
погибель!
   - Какие пустяки!
   Позже  вечером  разразилась  подобающая  случаю  гроза.  (Я   предпочитаю
говорить "разразилась", а не "началась".  Это  слово  создает  более  точный
образ тропических бурь на Венере и экономит массу других слов.)  Помните  ту
чернильницу, о  которой  я  говорил  раньше?  Зажмите  ее  между  большим  и
указательным  пальцами.  Сделали?  А  теперь  шарахните  по  ней   молотком.
Осторожно! Не обрызгайтесь и не порежьтесь...
   Сухо, а ровно через  секунду  -  сплошная  вода.  Удар  молотка,  и  небо
покрывается  миллионом  ослепительных  трещин.  И  это  слышно  -  как   оно
разлетается вдребезги.
   - Все внизу? - вопросили у суетящейся команды громкоговорители.
   А где был я? А кто же это, по-вашему, громко  говорил?  Когда  по  палубе
начала разгуливать вода, все незакрепленное улетело за борт, но людей к тому
времени на ней уже не было. Первым ушел вниз Вагон, а затем - кабины больших
пассажирских лифтов.
   При  первых  же  -  хорошо  мне  знакомых   -   признаках   начинающегося
светопреставления я заорал во всю глотку и бросился к ближайшей Ладье. Там я
врубил динамики, а затем прочитал палубной команде  коротенькую,  секунд  на
тридцать, лекцию.
   Майк мне сообщил по радио,  что  ничего  серьезного  не  случилось,  так,
мелкие царапины. Я же на время шторма оказался в одиночной камере. Из  Ладьи
никуда не попасть, эти штуки слишком далеко отстоят от корпуса, чтобы в  них
был люк вниз, не говоря уж о том, что под  каждой  из  них  смонтирован  тот
самый "совок".
   Так что отцепил я баллоны, висевшие на  мне  последние  несколько  часов,
скрестил ласты на столе и откинулся в кресле, созерцая ураган. Сверху стояла
такая же непроглядная тьма, как и внизу, а мы, посередке, слегка освещены по
причине огромной блестящей поверхности плота. Дождь  не  капал,  а  сплошной
стеной падал вниз.
   Надежные Ладьи уже неоднократно выносили подобное ненастье,  плохо  лишь,
что из-за крайнего своего расположения они проходили наибольшие дуги,  когда
Стадион, будто качалка излишне нервной бабули, прыгал по волнам. Ремнями  из
снаряжения  я  привязался  к  прикрученному   к   полу   креслу,   а   потом
благодарственными молитвами скостил несколько лет чистилища душе, забывшей в
столе сигареты.
   Я смотрел, как вода превращается в вигвамы, горы, руки и деревья, пока не
начал видеть лица и людей. Тогда я позвонил Майку.
   - Что ты там поделываешь, внизу?
   - Размышляю, что ты поделываешь там, наверху, - ответил он. - На что  это
похоже?
   - Ты ведь со Среднего Запада, верно?
   - Да.
   - Бывают у вас там сильные грозы?
   - Местами.
   -  Вспомни  худшую,  в  которую  ты  попадал.  Есть  у  тебя  под   рукой
логарифмическая линейка?
   - Прямо здесь.
   - Тогда поставь под грозой единицу, представь себе, что  за  ней  следует
пара нулей, и перемножь.
   - Мне не представить нули.
   - Тогда оставайся с исходным сомножителем.
   - Так что же ты там делаешь?
   - Я привязался к креслу и смотрю, как по полу катаются разные вещи.
   Я снова посмотрел вверх и наружу и заметил в лесу темную тень.
   - Ты молишься или ругаешься?
   - А черт его знает! Если бы, это был Вагон  -  если  бы  только  это  был
Вагон!
   - Он там?
   Я кивнул, забыв, что Майк меня не видит. Огромный, каким я его и  помнил.
Он лишь на несколько секунд высунулся над поверхностью  -  хотел,  наверное,
осмотреться. Нет на земле подобного  ему:  он  сотворен  бесстрашным  . Я выронил сигарету. Все  как  и  раньше.  Паралич  и
нерожденный крик.
   - Карл, ты там жив?
   Он  снова  на  меня  посмотрел.  А  может,  мне  показалось.  Может,  это
безмозглое  чудище   полтысячи   лет   поджидало   случая   поломать   жизнь
представителю самой развитой...
   - Ты в порядке?
   Или, возможно, она уже была сломана задолго до того и встреча эта -  лишь
стычка зверей, сильный отпихивает слабого, тело против души...
   - Карл, ты что там, ошалел? Скажи что-нибудь! Он снова  всплыл,  на  этот
раз ближе. Вы когда-нибудь видели столб смерча? Он кажется живым, двигаясь в
темноте. Ничто не имеет право быть таким большим, таким сильным и двигаться.
От этого голова кругом идет.
   - Пожалуйста, ответь мне.
   Он ушел и больше в тот день не приходил. Я наконец выдавил из себя что-то
для Майка, какую-то шуточку, но теперь мне приходилось  держать  сигарету  в
правой руке.
   Следующие семьдесят или восемьдесят тысяч волн  прокатились  мимо  нас  с
монотонным однообразием. Пять дней, во время которых  все  это  происходило,
тоже не сильно различались. Однако утром тринадцатого дня  удача,  казалось,
улыбнулась нам. Колокола громкого боя вдребезги разбили  нашу  вымоченную  в
кофе летаргию, мы бросились из камбуза, так и  не  дослушав  лучший  анекдот
Майка.
   - Сзади по курсу! - крикнул кто-то. - Пятьсот метров! Я прицепил  баллоны
и начал застегивать ремни. Мое барахло всегда валяется где-нибудь рядом.
   Я прошлепал по палубе, обматываясь сдутым дергунчиком.
   - Пятьсот метров, глубина сорок метров! - прогремело из динамика.
   Выдвинулись телескопические вышки, и  Вагон  поднялся  во  весь  рост,  с
миледи за пультом управления. Он прогрохотал мимо меня и встал  на  якорь  у
передней кромки Стадиона. Поднялась, а  затем  вытянулась  единственная  его
рука.
   В тот самый момент, когда я поравнялся с Вагоном, динамики сообщили:
   - Четыреста восемьдесят, двадцать!
   - Первая готовность!
   Звук  -  словно  хлопнула  огромная  бутылка  шампанского,  и  над  водой
взметнулась леска.
   -  Четыреста  восемьдесят,  сорок,   -   повторил   голос   Малверна.   -
наживляльщику приготовиться!
   Я приладил маску и слез в воду, цепляясь  руками  за  спущенный  с  борта
веревочный трап. Тепло, затем холод, и - вперед.
   Безграничность, зелень, вниз. Быстро. Сейчас я - тот же самый  дергунчик.
Если  некоему  большому  существу  взбредет  в  его  маленькую  голову,  что
наживляльщик-то выглядит пособлазнительней своего груза.., вытекающие отсюда
(а точнее - из наживляльщика) последствия очевидны.
   Ну вот, нашлись наконец.  Теперь  я  поплыл,  следуя  за  уходящими  вниз
тросами. Зеленый, темно-зеленый, потом - полная тьма. Далеко она  забросила,
даже слишком далеко.  Мне  не  приходилось  еще  заплывать  с  наживкой  так
глубоко. И я не хотел зажигать фонарь.
   Пришлось, никуда не денешься.
   Плохо! Спускаться еще долго. Я стиснул зубы и надел на  свое  воображение
воображаемую смирительную рубашку.
   В конце концов леска подошла к концу.
   Я обхватил дергунчика рукой, а затем отцепил его от  себя  и  прицепил  к
крючку;  делалось  это  со  всей  возможной  скоростью.  Теперь   подключить
маленькие  изолированные  разъемы.   Хрупкость   проводов   и   разъемов   -
единственная причина, по которой дергунчика не выстреливают вместе  со  всем
остальным хозяйством. Конечно же, Ихти может их сломать, но тогда это уже не
будет иметь значения.
   Наживив своего механического угря на крючок, я  вытащил  затычки  и  стал
смотреть, как он раздувается. За время этой полутораминутной процедуры  меня
затащило еще глубже, и я оказался близко -  слишком  уж  близко  -  от  того
места, где никогда не хотел быть.
   Раньше мне  было  страшно  включать  фонарь,  но  теперь  я  не  мог  его
выключить. Я боялся остаться  в  темноте;  охваченный  паникой,  я  намертво
вцепился в трос, а дергунчик тем временем вспыхнул неярким розовым светом  и
начал извиваться. Он был в два раза больше и в двадцать раз  привлекательнее
меня - во всяком случае, в глазах пожирателя розовых дергунчиков. Я повторял
себе это, пока наконец не поверил, потом выключил свет и поплыл вверх.
   Мое сердце имело четкую инструкцию: если я уткнусь во что-нибудь огромное
со стальной шкурой, немедленно остановиться и отпустить мою душу,  чтобы  та
потом вечно моталась в аду, оглашая его бессвязными бормотаниями.
   Избежав метаний и бормотании, я добрался до зеленой  воды  и  бросился  к
родному гнезду.
   Как только меня втащили на борт, я стянул маску на шею, сделал из  ладони
козырек и стал высматривать водовороты на поверхности.  Естественно,  первым
же моим вопросом было: "Ну и где он?"
   - Нигде, - ответил матросик, - как только ты нырнул, мы его  потеряли  да
так с той поры и не видели. Ушел, наверное.
   - Жаль.
   Дергунчика оставили внизу принимать ванну. На какое-то время  моя  работа
кончилась, и я пошел пить кофе с ромом.
   Шепот за спиной: "А вот ты - ты смог бы так смеяться после такого?"
   Вдумчивый ответ: "А это смотря над чем он смеется".
   Я, все еще посмеиваясь, с двумя чашками кофе прошел в центральный купол.
   - Ну как, ни слуху ни духу?
   Майк кивнул. Его большие руки тряслись, а  мои,  когда  я  ставил  чашки,
оставались спокойными, как у хирурга.
   Когда я сбросил баллоны и начал искать скамейку, он взвился.
   - Не капай на эту панель! Ты что, хочешь  и  себя  угробить,  и  пережечь
предохранители? Они же денег стоят!
   Я вытерся полотенцем, сел перед  пустым  экраном  и  блаженно  потянулся.
Плечо чувствовало себя как новенькое.
   Эта маленькая штуковина,  через  которую  люди  переговариваются,  что-то
захотела сказать. Майк щелкнул переключателем и предложил ей дерзать.
   - Карл там, мистер Дабис?
   - Да, мэм.
   - Дайте мне с ним поговорить.
   - Говори, - сказал я.
   - Ты в порядке?
   - Да, спасибо. А ты что, сомневалась?
   - Долгое погружение. Думаю.., думаю, я закинула слишком, далеко.
   - Я только рад, у меня же коэффициент три. Я же загребаю на  этом  пункте
об опасной работе уйму денег.
   - В следующий раз я буду осторожнее. -  Голос  Джин  звучал  виновато.  -
Наверное, это  -  от  излишнего  рвения.  Извини.  -  Фраза  так  и  повисла
незаконченной, связь прекратилась,  а  я  остался  с  пригоршней  специально
заготовленных ответов.
   Я вытащил у Майка из-за уха сигарету и прикурил от бычка,  оставшегося  в
пепельнице.
   - Карл, она вела себя очень прилично, - сообщил он мне,  отвернувшись  от
своего пульта.
   - Знаю, - сказал я ему. - А я - нет.
   - Хочу сказать, она - очень милое  существо.  Упрямая  -  это  точно.  Но
тебе-то она что сделала?
   - - За последнее время? - уточнил я.
   Он посмотрел на меня и уткнулся взглядом в чашку.
   - Я знаю, это не мое де... - начал он.
   - Сахару и сливок?

***

   Н