вой
книге. Я дал ей имя Браксы.

     На земле, что окрашена в пурпур под веянье ветра,
     Там где властвует время, холодного вечера дня,
     Заморожена жизнь в изначальи своем, но нетленны
     Две луны, освещающих путь для полета меня...

     Кот и пес в вечной схватке застыли на сумрачном небе
     И последний цветок - чаша пламени - клонит свой стебель...

     Отложив исписанный листок, я проглотил таблетку  фенобарбитала:  меня
шатало от усталости.
     Когда на следующий день я показал стихи М'Квайе, она несколько раз их
с большим вниманием перечитала.
     - Восхитительно, - сказала она. - Но тут три слова  на  вашем  языке.
"Кот"  и  "пес".  Насколько  я  понимаю,  это  два   небольших   животных,
ненавидящих друг друга согласно традиции. Но что значит "цветок"?
     - О, - сказал я. - У вас в языке нет такого понятия. Но  вообще-то  я
имел в виду земное растение - розу.
     - А на что она похожа?
     - Ее лепестки обычно огненно-красные. Я назвал это - "чаша  пламени".
Еще я хотел передать обжигающий оттенок рыжих волос вместе с огнем  жизни.
У розы защищенный шипами стебель, зеленые листья и непередаваемый аромат.
     - Мне хотелось бы ее увидеть.
     - Думаю, это возможно устроить. Я попробую.
     - Пожалуйста, не забудь. Ты... - Она произнесла слово, означающее  то
ли пророка, то ли религиозного поэта, вроде Исаии или Локара. - Твоя поэма
замечательна. Я расскажу о ней Браксе.
     Я скромно опустил глаза, но был польщен. Это был день торжества, и  я
попросил  разрешения  принести  с   собой   фотокамеру.   Мне   предстояло
скопировать все их книги, а без аппаратуры я не смог бы  выполнить  работу
достаточно быстро.
     К  моему  немалому  удивлению  она  согласилась  сразу  же,  я   даже
растерялся.
     - Ты готов пойти в  Храм  и  выполнить  эту  работу  там?  Ты  можешь
работать в любое время, которое тебе удобно, кроме тех  случаев,  когда  в
Храме идет служба.
     Я кивнул.
     - Почел бы за честь.
     - Хорошо. Приноси свои приборы, я покажу комнату.
     - Вас устроит сегодня после полудня?
     - Пожалуйста.
     - Тогда я поеду за вещами. И-до скорой встречи...
     - Всего доброго.
     Я предчувствовал, что  осложнить  мою  жизнь  в  экспедиции  способен
только Эмори. Пока мы болтались на корабле между Землей и  Марсом,  каждый
жаждал поскорее увидеть марсиан, приколоть их булавками в свои  коллекции,
записать все и  даже  больше  о  марсианском  климате,  болезнях,  почвах,
политике и грибах (наш ботаник обожал грибы, но был, тем не менее,  вполне
приличным малым), а живых марсиан увидели из нас лишь четверо или  пятеро.
Все свое время  экспедиция  тратила  на  раскопки  мертвых  городов  и  их
акрополей. Мы соблюдали правила игры, а марсиане оказались замкнутыми, как
японцы в девятнадцатом столетии. Я предполагал, что удерживать от переезда
меня никто на станет и оказался прав.
     Напротив, мне недвусмысленно дали понять, что каждый был бы  счастлив
поскорее выпроводить меня отсюда.
     На прощание я зашел  в  гидропонную  оранжерею,  пообщаться  с  нашим
грибоводом.
     - Привет, Кейн. Как твои поганки? Кейн засопел  в  ответ.  Он  всегда
сопел. Наверное, у него была аллергия на расстения.
     - Привет, Гэллинджер. С поганками ничего нового, но когда в следующий
раз будешь уезжать, загляни за наш гараж. Я посадил  там  несколько  твоих
любимых кактусов.
     Я пообещал заглянуть. С радостью.
     Док Кейн был моим единственным приятелем на корабле. Кроме  защитницы
Бетти.
     - Я хочу попросить тебя об одном одолжении.
     - А именно?
     - Мне нужна роза.
     - Как ты сказал?
     - Роза. Ты знаешь, есть потрясающий сорт - "американская красавица" -
куча шипов и пахнет приятно...
     - Гм, думаю она никак не приживется в этой чертовой почве.
     - Нет, ты меня не понял. Мне нужен сам цветок, а не весь куст.
     - Придется выращивать в  контейнере.  -  Он  задумчиво  почесал  свою
лысину и заявил: - Через три месяца, не раньше.
     - Но ты сделаешь это?
     - Конечно. Рискну. Если ты согласен подождать.
     - Почему бы нет? Три месяца - это как раз до отлета. -  Я  глянул  на
баки  с  какой-то  питательной  слизью  и  емкости,  заполненные  побегами
растений. - Сегодня  перебираюсь  поближе  к  Тиреллиану,  но  буду  здесь
наездами. Я зайду, когда расцветет роза.
     - Стало быть уезжаешь? Мур сказал, что они тебя все-таки приняли.
     - На этот раз он не солгал.
     - Слушай, я никак не пойму, как тебе удалось выучить  их  язык.  Я  в
языках вообще не силен - французский и тот едва одолел. А  немецкий  -  им
пришлось заниматься для получения степени - тот просто страшно  вспомнить.
На прошлой неделе слышал - Бетти за обедом продемонстрировала  познания  в
марсианском. На мой взгляд, это какая-то жуткая какофония из невообразимых
звуков. Она уверяет, что говорить на нем - примерно то же, что разгадывать
кроссворд в "Таймс" и одновременно имитировать птичьи трели.
     Я рассмеялся и взял протянутую им сигарету.
     - Да, он несколько сложноват. Но представь себе, что ты вдруг отыскал
здесь новую разновидность грибов - в качестве награды за твои мечтания...
     Его глаза восторженно заблестели.
     - Если бы это только произошло!  Ты-то  знаешь,  я  еще  кое  на  что
гожусь!
     - Ну еще бы...
     Он блаженно улыбался всю дорогу, пока мы шли к выходу.
     - Я сегодня же посажу твои розы. И сорвать их сможешь только ты.
     Уходил я с мыслью о том, что Кейн все-таки отличный парень, а  легкое
помешательство на грибах ему ничуть не вредило.
     Мои рабочие покои в замке Тиреллиана соседствовали с самим  Храмом  и
также находились внутри города в скале, но чуть левее. Они оказались  куда
как лучше моей тесной каюты,  и  я  искренне  порадовался  за  марсианскую
культуру, которая достигла таких высот, что открыла  преимущества  мягкого
матраца перед соломенным тюфяком. Приятно удивила кровать - она  оказалась
достаточной длины. Даже для меня.
     Я распаковал то, что  прихватил  с  собой  и  прежде  всего  потратил
половину кассеты, снимая Храм.
     Затем взялся за книги. Я водил объективом  над  страницами,  пока  не
устал перелистывать их, не вникая в содержание. Тут мне попался  на  глаза
какой-то исторический отрывок и я решил начать с него.
     "... И вот на тридцать седьмом году  Процесса  Чиллен  пришли  дожди,
которые принесли радость, ибо было это редким событием, и мы встречали его
как предзнаменование, благоприятное для нас.
     Но эти дожди не были животворным семенем Малана, упавшим с небес, ибо
то пролилась кровь мироздания, бьющая безумной струей. Наступили  для  нас
последние дни, и тогда настало время последнего танца.
     И те дожди принесли болезнь, которая не убивала,  и  барабаны  Локара
простучали последнюю дробь..."
     Я спросил себя, что хотел сказать этот проклятый Тамур - он как-никак
был историком и, я  так  думаю,  придерживался  фактов.  Это  не  было  их
Апокалипсисом. Так чем же?
     Или это Апокалипсис в их представлении?..
     - Почему бы и нет? - подумал я. - Люди Тиреллиана  -  лишь  ветвь  от
того могучего  дерева,  что  когда-то  было  высокоразвитой  цивилизацией.
Марсиане вели войны, но не до полного уничтожения друг друга - их наука не
достигла необходимого уровня технологии. И что есть  болезнь,  которая  не
убивает?.. Могла ли она сделать такое?  И  каким  образом,  если  не  была
смертельной?
     Перелистав несколько страниц,  я  добрался  до  конца.  В  дальнейшем
природа болезни не рассматривалась.
     Матриарх М'Квайе!.. Именно в тот момент, когда мне больше всего нужна
помощь, тебя нет рядом!
     Не будет ли с моей стороны ошибкой пойти ее  поискать?  Пожалуй,  да.
Моя свобода здесь  ограничена  тем,  что  я  уже  видел;  это  однозначно.
Придется подождать дополнительных разъяснений.
     От безысходности я стал долго и внятно перечислять проклятия на  всех
известных мне  языках  и  наречиях,  нимало  не  заботясь,  что  оскверняю
священные уши Малана. Он, правда, оказался благороднее, чем я предполагал,
во всяком случае, оставил меня в живых.
     И я решил, что на сегодня впечатлений достаточно - завалился спать.
     Я спал, должно быть, уже несколько  часов,  когда  в  мою  комнату  с
крохотным светильником в ладони  пришла  Бракса.  Она  и  разбудила  меня,
довольно бесцеремонно дернув за рукав пижамы.
     Я сказал ей "привет". Интересно, а что еще я мог ей сказать?
     - Я пришла послушать стихи.
     - Какие стихи?
     - Ваши.
     - А-а...
     Я зевнул, сел и сказал то, что обычно говорит человек, которого будят
среди ночи, да к тому же просят что-нибудь почитать.
     - Это весьма мило с твоей стороны, но тебе не кажется, что сейчас  не
самое подходящее время для поэзии?
     - По-моему, это не важно, - утешила она. Когда-нибудь  я  обязательно
напишу статью для "Лингвистического журнала" и  озаглавлю  ее:  "Интонация
как недостаточное средство передачи иронии"
     Но поскольку я проснулся-халат пришлось надеть.
     - Что это за животное? - поинтересовалась она,  разглядывая  вышитого
на нем шелкового дракона.
     - Мифическое, - не стал я вдаваться в подробности. - Уже поздно.  Или
рано. Я устал. С утра у меня много работы. И М'Квайе может не то подумать,
если застанет тебя здесь...
     - Что - не то?
     - Черт возьми, ты прекрасно понимаешь, что я хотел сказать! - впервые
мне представился  случай  произнести  марсианское  богохульство,  но  меня
постигла неудача.
     - Нет, - ответила она, - не понимаю.
     Она казалась растерянной и немного обиженной, словно щенок,  которого
за что-то бранят, а он никак не может понять - за что.
     Я смягчился. Красный плащ Браксы создавал  неповторимую  гамму  с  ее
волосами и лепестками губ - сейчас эти тубы дрожали.
     - Я не хотел  тебя  обидеть.  В  моем  мире  существуют  определенные
правила. Ими возбраняется пребывание в одной спальне  мужчины  и  женщины,
если они не состоят в браке... Думаю, это объяснение тебе доступно?
     - Нет.
     Ее глаза были как два зеленых нефрита.
     - Хорошо, - это... Хорошо, я только  хотел  сказать,  что  существует
такая вещь, как секс.
     В нефритовых глазах словно затеплился свет.
     - О, это то, от чего появляются дети?
     - Пожалуй. Так оно и есть.
     Она засмеялась. Это был первый смех, который я слышал  в  Тиреллиане.
Казалось, невидимый скрипач слегка дотрагивается смычком до струн. Слушать
этот смех было не очень приятно - особенно  потому,  что  Бракса  смеялась
слишком долго.
     Отсмеявшись, она подошла ближе.
     - Теперь я вспомнила, - сказала она. - У нас тоже были такие правила.
Половину Процесса назад, когда я была ребенком, они  еще  выполнялись.  Но
теперь, - голос ее прерывался, и мне казалось, что она вот-вот  рассмеется
опять, - теперь надобность в них отпала.
     В моем сознании ее слова звучали так, словно я  слушал  магнитофонную
запись, пущенную с бешеной скоростью
     ...Половина Процесса! Полпроцесса-процесса-процесса!
     Не  может  быть!  Оказывается,  может!  Половина   Процесса   -   это
приблизительно двести сорок три земных года!
     Вполне достаточно времени, чтобы выучить все 2224 танца Локара.
     Достаточно, чтобы человек успел состариться. Если говорить  о  земном
человеке. Я опять взглянул на нее -  бледна,  как  шахматная  королева  из
слоновой кости.
     Готов заложить душу дьяволу -  она  была  человеком  -  живая  плоть,
полная красоты и силы. Ставлю свою жизнь - женщина, ставлю свое тело...
     Но если ей два с половиной века, то М'Квайе - прабабушка Мафусаила. Я
вдруг вспомнил об их комплиментах моему искусству лингвиста и  поэта.  Это
кое-что значило в устах высших существ!
     Но... что она подразумевала под "теперь надобность в них  отпала"?  И
что означал ее смех на грани истерики?  И  что  таят  насмешливые  взгляды
М'Квайе?
     Вдруг я отчетливо понял, что близок к какой-то разгадке.
     - Скажи мне, - с мнимой небрежностью произнес я, - все это связано  с
"болезнью, которая не убивает", описанной Тамуром?
     - Да, - ответила она. - Люди, родившиеся после Дождя, не могут  иметь
детей и...
     - И что? - я наклонился ближе к ней.
     - ... и мужчины не хотят их иметь.
     От внезапного озарения я стукнулся  о  спинку  кровати.  Стерильность
всей  расы  и  мужская  импотенция,   явившаяся   результатом   природного
катаклизма... Возможно, это какое-то заблудившееся  радиоактивное  облако,
Бог знает откуда попавшее в их атмосферу в тот незапамятный день?  Задолго
до того как Скиапарелли разглядел на Марсе  мифические,  как  мой  дракон,
каналы, прежде,  чем  эти  каналы  породили  тьму  толкований  и  безумных
гипотез, Бракса уже жила и танцевала с проклятьем, наложенным на лоно  еще
до того, как слепой Мильтон написал о потерянном рае...
     Я достал сигарету. Хорошо, что мне пришло в голову прихватить с собой
пепельницу. Кстати, табачной промышленности на Марсе тоже не существовало.
Как и пьянства. Аскеты, которых я встречал в Индии,  были  в  сравнении  с
марсианами истинными дионисийцами.
     - Что это за огненная палочка?
     - Сигарета. Хочешь попробовать?
     - Да.
     Она села рядом, и я прикурил сигарету для нее.
     - От этого щекотно в носу.
     - Вдохни дым, подожди и выдохни.
     Бракса попробовала.
     - 0-о... Она священная?
     - Нет, это называется никотин, - ответил я, - эрзац божества.
     Мы помолчали.
     - Только не проси меня перевести слово "эрзац".
     - Не буду. Иногда во время танца я чувствую  что-то  похожее  на  это
ощущение с ни-ко...тином.
     - Это быстро проходит.
     - А сейчас расскажи свое стихотворение. Мне  вдруг  пришла  в  голову
одна идея.
     - Подожди минуту, - сказал я, - у меня есть кое-что поинтересней.
     Я встал, взял свои тетрадки и сел рядом.
     - Взгляни, - это первые три главы книги Экклезиаста. Они очень  схожи
с вашими священными текстами.
     И начал читать.
     Я прочел всего одиннадцать  строф,  когда  Бракса  прервала  меня:  -
Пожалуйста, не читай этого! Лучше - свои стихи!
     Я замолчал и бросил тетрадь на стол. Бракса дрожала, но иначе, чем во
время танца, подобного ветру - теперь она готова  была  расплакаться,  как
ребенок. Я довольно неуклюже обнял ее за плечи.
     - Он говорит так, - произнесла она, - как все остальные...
     Я свернул свою память и завязал ее безумным узлом, как пеструю  ленту
на рождественских подарках, которые так любил. С немецкого на  марсианский
я перевел экспромтом поэму об испанской танцовщице. Надеялся, что  ей  это
понравится. И не ошибся.
     - О-о, - она была в восторге. - Это ты написал?
     - Нет, этот поэт талантливей меня.
     - Не верю. Это ты.
     - Его имя - Рильке.
     - Но ты перевел его на мой  язык.  Зажги  еще  одну  спичку,  я  хочу
увидеть, как она танцевала.
     - Бесконечные огни, - задумчиво произнесла Бракса, - и  она  погасила
их маленькими твердыми ступнями. Когда-нибудь я тоже сумею так.
     - Ты лучше любой цыганки, - засмеялся я.
     - Нет, так я не могу. Ты разрешишь мне станцевать для тебя сейчас?
     Сигарета в ее руках догорела до  фильтра,  я  взял  у  нее  окурок  и
выбросил в пепельницу вместе со своим.
     - Ну нет, - заявил я. -  Отправляйся  в  постель.  Она  улыбнулась  и
прежде, чем я успел сообразить, дотронулась до  застежки  своего  красного
плаща.
     Одежда соскользнула на пол. Я судорожно сглотнул.
     - Хорошо, - сказала она.
     ... Я поцеловал ее, а дуновение ветерка от падающей  одежды  погасило
светильник...


                                    3


     Дни были  подобны  листьям  Шелли  -  желтые,  багряные,  коричневые,
гонимые западным ветром. Они кружились надо мной под шелест  микрофильмов.
Теперь почти все книги были пересняты. Чтобы  прочесть  и  по  достоинству
оценить значение этих текстов, потребуются годы труда  многих  ученых,  но
сейчас весь Марс был заперт в ящике моего стола.
     Экклезиаст, от которого я отвращался и к которому прибегал вновь, был
почти готов заговорить на Высоком Языке.
     Когда я не занимался в Храме, я предавался ничегонеделанию. Я написал
уйму стишков, которых прежде стыдился бы. Вечерами мы гуляли с Браксой  по
дюнам или забирались подальше в горы. Иногда она танцевала для меня,  а  я
читал что-нибудь торжественное,  написанное  непременно  гекзаметром.  Она
по-прежнему путала меня с Рильке, и я сам почти уверовал в  это.  Когда-то
здесь, стоя у замка Дуино, я писал элегии...

                ... А все-таки странно: отжить - и не жить на
                Земле. Оставить привычные тропы, привычные мысли...
                И розам уже никогда не искать объясненья...
                (Перевод Л. Вершинина)

     О, никогда не искать объяснения розам! Вдыхать их  аромат  (посапывай
себе,  Кейн!),  срезать  их  колючие  стебли,  наслаждаться  ими...   Жить
мгновением. Просить  его  остановиться.  Но  не  досаждать  богам  жалкими
мольбами. Как быстро исчезают листья, унесенные ветром...
     Ни один из богов никогда не замечал нас, и нет им дела до людей.
     Лаура. Бракса и Лаура. Высокая холеная  блондинка  (терпеть  не  могу
блондинок!). Папочкина философия вывернула меня, как карман, наизнанку,  и
я надеялся, что любовь сможет заполнить пустоту. Но  длинный,  бросающийся
словами и образами парень с бородкой Иуды  и  с  собачьей  преданностью  в
глазах - он был самой оригинальной декорацией на ее вечерах. И только.
     Всем тем, что предначертано, я был  проклят  в  стенах  этого  Храма.
Заодно с Маланом. Пронесся дикий западный ветер и не осталось  после  него
ничего из существовавшего прежде...
     Для нас пришли последние дни на Марсе.
     Минул день, но я не видел Браксу. Минула ночь.
     И второй день. И - третий.
     Мне казалось, я схожу с ума. До этого я не  осознавал,  насколько  мы
были  близки  и  как  она  необходима  мне.  Я  чувствовал  ее  безмолвное
присутствие и боролся с желанием спросить, - что толку вопрошать розу?
     Я должен был спросить. Я не хотел, но у меня не было выбора.
     - М'Квайе, где она? Где Бракса?
     - Ушла, - ответила Матриарх.
     - Куда?
     - Не знаю.
     Я вгляделся в ее глаза - глаза дьявольской птицы. С моих  губ  готовы
были сорваться проклятия. Все мыслимые проклятия.
     - Я должен знать.
     - Она покинула нас. Ушла.  В  горы.  Или  в  пустыню.  Это  не  имеет
значения. И что имеет значение вообще?  Танец  заканчивается.  Храм  скоро
опустеет.
     - Но почему? Почему она ушла?
     - Не знаю.
     - Я должен ее увидеть. Скоро мы улетаем.
     - Очень жаль, Гэллинджер.
     - Мне тоже, - в бешенстве выкрикнул я и захлопнул книгу, не произнеся
ритуального слова. - Я буду ее искать.
     Когда я уходил, М'Квайе осталась сидеть, неподвижная и  бесстрастная,
как статуя. Свои ботинки я нашел там, где оставил.
     Весь  день  я  носился  по  дюнам  на  ревущем  джипстере,  занимаясь
бесплодными поисками. Экипажу "Аспика" я, должно быть,  казался  небольшой
песчаной бурей. В конце концов пришлось вернуться к кораблю за горючим.
     Навстречу мне величественно выступил Эмори.
     - Хорош! Поросенок выглядит чище, чем ты. Объясни, к чему это родео?
     - Я кое-что потерял.
     - Посреди пустыни? Уж не один ли из своих сонетов? Это  единственное,
из-за чего ты способен переживать.
     - Нет, черт возьми! Кое-что личное.
     Механик наполнил бак, и я попытался сесть за руль.
     - Стой! - рявкнул Эмори, хватая меня за руку. - Ты никуда не поедешь,
пока не расскажешь в чем дело.
     Я мог вырваться, но тогда Эмори велел бы  стащить  меня  за  ноги,  и
вокруг нашлись  бы  охотники  выполнить  его  приказ.  Пришлось  объяснить
вежливо и мягко: - Я, видите ли, потерял часы. Подарок  матери.  Фамильная
реликвия. И я хочу найти их до отлета.
     - Ты уверен, что не оставил их в своей каюте или в Ти