реллиане?
     - Уже проверял.
     - Может, их кто-нибудь спрятал? К тебе, знаешь ли, не пылают любовью.
     - Я думал об этом. Но они всегда были  в  правом  кармане.  И  я  мог
обронить их, бродя по дюнам. Он ядовито прищурился.
     - Помнится,  я  читал  на  обложке  твоей  книги,  что  твоя  матушка
скончалась, как только ты родился.
     - Это правда, - я прикусил язык. - Это были  часы  ее  отца,  но  она
намеревалась подарить их мне.
     - Хм! - фыркнул Эмори. - Гонки по дюнам не лучший способ  для  поиска
фамильных реликвий.
     - Так я могу заметить солнечный  блик  от  стекла,  -  ответил  я  не
слишком убедительно.
     - Возможно, но сейчас уже темнеет,  так  что  нет  смысла  продолжать
поиски.
     С  лицом  человека,  полностью  довольного  собой,  он  повернулся  к
механику.
     - Стряхни пыль с машины и загони в ангар.  Затем  Эмори  с  дружеским
видом похлопал меня по плечу.
     - Иди-ка прими душ и поешь чего-нибудь. Мне кажется, и  то  и  другое
тебе совсем не помешает.
     Заплывшие бесцветные глазки, жидкие волосы, истинно ирландский нос  и
вдобавок голос - громче, чем у кого бы то ни было...
     Луженая глотка - и никаких других достоинств руководителя.
     Я ненавидел его. Он был моим Клавдием. О боги, пошлите мне пятый акт!
     Но вдруг мысль об ужине и ванной дошла до меня. И то  и  другое  было
весьма кстати. Если бы я настаивал на  своем,  то  вызвал  бы  еще  больше
подозрений.
     Я стряхнул песчинки, приставшие к рукаву.
     - Вы правы, Эмори. Я принимаю ваше предложение.
     - Мы можем отлично поужинать у меня в каюте. Душ был  благословением,
свежий комбинезон - Божьей  милостью,  а  пища  благоухала,  как  небесная
амброзия.
     Бифштексы мы съели в полном молчании. Когда на столе появились десерт
и кофе, он предложил: - Почему бы  тебе  не  остаться  ночью  на  станции?
Поэтам тоже иногда необходимо выспаться.
     Я покачал головой.
     - У меня много работы. Нужно успеть. До отлета слишком мало времени.
     - Помнится, несколько дней назад ты уверял, что почти все закончил.
     - Почти - это не совсем.
     - И еще ты рассказывал, что по вечерам в Храме бывает служба.
     - По вечерам я работаю в своей комнате. Эмори как-то странно взглянул
на меня. Наконец он изрек "Гэллинджер", и я со вздохом поднял глаза -  мое
имя в его устах всегда связано для меня с очередной неприятностью.
     - Разумеется, это не мое дело, - продолжил он, - но  пока  мы  здесь,
все дела - мои. Бетти говорит, что у тебя там девушка...
     Это был не вопрос. Это было утверждение, повисшее в воздухе и  ждущее
ответа.
     Ты сука, Бетти, корова и сука. Вдобавок ревнивая. Зачем  ты  суешь  в
это свой нос, а потом еще и треплешься?
     - Даже так? - в отличие от него я не утверждал - я спрашивал.
     - Именно так, - ответил он. - Как руководитель экспедиции,  я  обязан
следить, чтобы взаимоотношения с местным  населением  были  корректными  и
дружественными.
     - Вы говорите о марсианах,  -  возразил  я,  -  словно  это  какие-то
паршивые туземцы. Нет ничего более далекого от правды.
     Я поднялся.
     - Когда я опубликую все, что мне известно, на Земле узнают истину.  Я
расскажу  о  тех  вещах,   которые   никогда   не   приходили   в   голову
достопочтенному доктору.  Муру.  Я  поведаю  о  трагедии  умирающей  расы,
покорившейся и оттого обреченной. И я расскажу,  как  это  случилось  -  и
услышу стоны разбитых сердец. На черта нужны мне  все  премии  и  почести,
которыми меня осыплют! А их культура существовала в те времена, когда наши
предки еще  учились  добывать  огонь  и  бегали  за  саблезубыми  тиграми,
размахивая примитивной дубиной!
     - Все это прекрасно. Так есть у тебя там девушка?
     - Да! - заорал я. - Да, Клавдий! Да, папочка! Да, Эмори! Но я  открою
вам еще одну тайну. Они уже мертвы.  Стерильны.  Следующего  поколения  не
будет.
     Я немного помедлил и добавил: - Они  останутся  жить  только  в  моих
статьях, в микропленках и магнитофонных записях. И еще в стихах о девушке,
над которой тяготеет проклятие, и о ее танце, которым она рассказывала  об
этом.
     - М-да, - вздохнул Эмори. - Последние месяцы ты  вел  себя  несколько
необычно. Временами ты даже бывал вежлив. А я никак не мог понять,  что  с
тобой творится.
     Я опустил голову.
     - Это из-за нее ты как смерч носился по пустыне?
     - Да.
     - Зачем?
     Я взглянул на него.
     - Затем, что она куда-то исчезла. Не знаю куда и почему. Мне хотелось
найти ее до отлета.
     Эмори повторил свое "м-да".
     Он откинулся на спинку кресла, сунул руку  в  ящик  стола  и  вытащил
оттуда какую-то вещицу, завернутую в  полотенце.  Развернул.  Передо  мной
возник женский портрет, окантованный в рамку.
     - Моя жена, - произнес Эмори.  На  редкость  привлекательное  лицо  и
странные миндалевидные глаза.
     - Ты ведь знаешь, я  моряк,  -  начал  он.  -  Когда-то  был  младшим
офицером. Тоща я и встретил ее в Японии.
     Там, где я родился, считалось немыслимым жениться на  женщине  другой
расы, поэтому мы никогда не были в официальном браке.  Но  она  все  равно
была моей женой. Я был на другом конце  света,  когда  она  умерла.  Наших
детей забрали, и с тех пор я их никогда не видел. Даже не смог  узнать,  в
какой приют они попали. Все это было давно, и лишь несколько человек знают
об этом.
     - Сочувствую вам, - сказал я.
     - Не стоит. Забудь об этом. Но, - он  запустил  пятерню  в  волосы  и
посмотрел на меня, - если ты хочешь взять ее с собой - так и  сделай.  Мне
снимут голову, но  я  уже  слишком  стар,  чтобы  и  дальше  таскаться  по
экспедициям. Желаю тебе удачи, сынок.
     Он допил свой остывший кофе. Отодвинул стул. И сказал: - Можешь взять
джипстер.
     Дважды я пытался произнести "спасибо", но не  смог.  Просто  встал  и
пошел прочь.
     - Сэйонара (Прощай (яп.)) и все такое,  -  прошептал  он  у  меня  за
спиной.
     - Она здесь, Гэллинджер! - донесся до меня чей-то крик.
     Я оглянулся.
     - Кейн!
     Я не разглядел его в темноте, но кто еще может так сопеть?
     Пришлось подождать, пока он приблизится.
     - Ты о чем?
     - О розе. О твоей розе.
     У него в руках  был  прозрачный  пластиковый  контейнер,  разделенный
перегородкой надвое. В нижней половине плескалась жидкость и в ней  плавал
стебель. А  в  верхней  -  как  бокал  кларета  в  кромешной  тьме,  сияла
великолепная, только что распустившаяся роза.
     - Спасибо, - поблагодарил я, бережно пряча контейнер под куртку.
     - Возвращаешься в Тиреллиан?
     - Да.
     - Я видел, как ты приехал, и понес тебе розу. Только мы разминулись у
каюты капитана. Эмори был занят. Он сказал, что тебя можно найти в горах.
     - Еще раз спасибо.
     - Ее стебель  в  специальном  растворе,  так  что  цветок  не  увянет
несколько недель. Я кивнул на прощание и поехал.
     В горы - дальшеи дальше. Небо надо  мной  было  словно  ковш  льда  с
вмерзшими в него неподвижными лунами. Подъем стал круче, и  мой  маленький
ослик заупрямился. Пришлось подстегнуть его, добавив газу. Я поднялся  еще
выше и, узнав зеленую немигающую звезду, почувствовал в горле горький ком.
Роза в контейнере стучалась в мою грудь, как второе сердце. Ослик закричал
громко и жалобно, потом стал кашлять - я подхлестнул его снова, и он умер.
     Я поставил джипстер на тормоз и выбрался из машины.  Дальше  придется
идти пешком.
     Холодно, так холодно. Здесь, вверху. Ночью? Почему?  Почему  она  это
сделала? Зачем бежать от костра в наступившей ночи?
     Я поднимался, спускался вниз, обходя и перепрыгивая трещины и  ущелья
с недоступной для Земли легкостью.
     Мне осталось всего два дня. Любимая, за что ты решила меня оставить?
     Я полз под каменными карнизами. Преодолевал гребни. Я царапал  колени
и локти, от моей куртки остались лохмотья.
     Ты не отвечаешь мне, Малан? Неужели ты и в самом деле так  ненавидишь
твой народ? И я воззвал к другим богам. Вишну, ты - хранитель, защити  ее!
Дай отыскать.
     Иегова?
     Адонис? Осирис? Таммуз? Маниту? Легба?
     Кто из вас ответит мне - где она?..
     Мои мольбы достигли высот небесных, но надежда оставалась тщетной.
     Посыпались камни, я повис на краю выступа. Мои пальцы так  окоченели,
и так трудно было не сорваться с почти отвесной стены...
     Я посмотрел  вниз  -  футов  двенадцать.  Я  разжал  пальцы,  упал  и
покатился по склону.
     В это мгновение я услышал ее крик.
     Я лежал на спине и смотрел  в  небо.  Она  звала  меня  откуда-то  из
высоты:  -  Гэллинджер!  Я  оставался  неподвижным.  -  Гэллинджер!  И   я
почувствовал ее приближение.
     Под ее шагами похрустывали и осыпались камешки  на  тропе  справа  от
меня.
     Я вскочил и спрятался за валун. Она миновала обрыв и  шла  наугад  по
камням.
     - Гэллинджер?
     Тогда я подошел к ней и обнял за плечи и произнес ее имя.
     Она слегка вскрикнула, затем прижалась ко мне и заплакала.  Я  первый
раз увидел ее слезы.
     - Почему? - спросил я. - Скажи, почему? Но она все ближе  прижималась
ко мне и тихо всхлипывала.
     Наконец: - Я думала, ты разбился.
     - Могло быть и так, - согласился я, - но зачем ты покинула Тиреллиан?
И меня?
     - Разве М'Квайе не сказала тебе? И ты не догадался?
     - О чем я должен догадываться? Матриарх сказала, что не знает.
     - М'Квайе солгала. Она знает.
     - Но что? Что именно она знает?
     Бракса стояла, опустив голову  и  не  произнося  ни  слова.  Я  вдруг
заметил, что на ней лишь тонкое платье для ритуального танца. Отстранил ее
от себя и накинул ей на плечи свою многострадальную куртку.
     - Великий Малан! Ты же замерзнешь!
     - Нет, - голос ее был спокоен, - не волнуйся за меня.
     Я вытащил контейнер с розой.
     - Что это?
     И я ответил ей: - Роза. К сожалению,  в  темноте  ты  не  сможешь  ее
оценить. Помнишь, однажды я сравнил тебя с ней?
     - Д-да. Можно ее взять?
     - Конечно, но все-таки объясни.
     - Ты действительно не знаешь? - спросила она.
     - Нет!
     - Когда пришли Дожди, они несли проклятие только  нашим  мужчинам,  и
этого оказалось достаточно. Но мне они не причинили вреда. Никакого.
     - О... - только и произнес я. - О-о-о...
     Мы молчали, а я пытался осмыслить услышанное.
     - Тем более, почему ты убежала? Что плохого в этом для марсиан? Тамур
ошибся. И твой народ возродится вновь.
     Она засмеялась - смех ее был похож на безумное каприччио Паганини.  Я
прервал ее, прежде чем этот смех перешел в истерику.
     - Ты говоришь - возродится? Но как? - спросила она, потирая щеку.
     - Люди Марса живут долго. Если  наш  ребенок  родится  здоровым,  это
значит, что наши расы могут любить друг друга. Я уверен, что кроме тебя  у
твоего народа должны быть еще нормальные женщины.
     - Ты читал Книгу Локара, - сказала она, - зачем спрашивать об этом  и
меня? Смерть наша предрешена, и последователи Локара знают свою судьбу уже
давно. И уже давно они решили: "Мы создали все,  что  сумели,  мы  увидели
все, что  смогли,  мы  услышали  и  испытали  все,  что  можно  слушать  и
чувствовать. Танец был прекрасен. Теперь он завершился".
     - Ты не можешь верить в это!
     - Во что я верю - не имеет значния, - прошептала она. -  Смерть  наша
предрешена Матриархом и  Матерями.  Их  высокие  имена  кажутся  насмешкой
сейчас,  но  их  решение  будет  принято  всеми  как   должное.   Остается
единственное пророчество, но и оно лживо.. Мы умрем.
     - Нет, - сказал я.
     - Ты что-то предлагаешь?
     - Я возьму тебя с собой на Землю.
     - Я не могу.
     - В таком случае, пойдем со мной.
     - Куда?
     - В Тиреллиан. Я должен поговорить с Матерями.
     - Ты не сможешь! Сегодня вечером Церемония в Храме!
     Я расхохотался от злобы.
     - Церемония, посвященная богу, который сбил вас с ног, а потом двинул
ногой по зубам?
     - Он все еще наш Бог, - ответила она. - Мы все еще его народ.
     - Как вы напоминаете моего папеньку! - произнес я с отчаянием. - Но я
все-таки пойду, и ты пойдешь со мной, даже если мне  придется  всю  дорогу
нести тебя на руках. И ты не сможешь вырваться, ведь я сильнее тебя.
     - Но не сильнее Онтро.
     - Какой еще Онтро?
     - Он тот, кто остановит тебя, Гэллинджер. Он - Десница Малана.


                                    4


     Я направил джипстер той дорогой, которой добирался всегда. Я  ехал  к
М'Квайе. Бракса, сидящая в тускло  освещенной  кабине  с  розой  в  руках,
теперь словно ребенок баюкала на коленях цветок  и  молчала.  На  ее  лице
застыла святая сосредоточенность покорности и покоя.
     - Матери сейчас в Храме?
     Лицо Браксы не изменилось - оно хранило отблеск божественного света.
     - Да, - ответила она отрешенно, - но ты туда не войдешь.
     - Посмотрим.
     Я развернул джип и помог ей выйти.
     Я вел ее, крепко держа за руку, а она  двигалась  словно  сомнамбула.
При свете взошедшей луны глаза ее были такими, как в  тот  день,  когда  я
впервые увидел ее. А пальцы в моей руке - слабыми и беспомощными. Я открыл
дверь и вошел вместе с ней в комнату, полную сумерек и тишины. И в  третий
раз за этот вечер я услышал крик Браксы:  -  Не  трогай  его,  Онтро!  Это
Гэллинджер!
     Прежде мне не доводилось встречаться с мужчинами Марса, и я  не  имел
никакого представления о том, как они выглядят.
     На Онтро пришлось смотреть снизу вверх.
     Его обнаженный  торс  покрывали  бугры  родимых  пятен  и  шишковатые
наросты.
     "Нелады с железами", подумал я.
     До сих пор я считал  себя  самым  высоким  человеком  на  Марсе,  но,
похоже, ошибался - в Онтро было  верных  семь  футов.  Теперь  становилось
понятным, откуда взялась моя гигантская кроватка!
     - Убирайся, - спокойно сказал он мне. -  Она  пусть  войдет,  а  тебе
здесь делать нечего.
     - Мне нужно взять свои книги и вещи. Он  протянул  левую  руку,  и  я
посмотрел в том направлении, куда он указал. Все мои пожитки были  сложены
в дальнем углу.
     - Я должен войти, мне необходимо поговорить с М'Квайе и Матерями.
     - Ты не войдешь.
     - От этого зависит жизнь твоего народа.
     - Уходи, - проревел Онтро.  -  Возвращайся  домой  к  своему  народу,
Гэллинджер. Оставь нас!
     Мое имя в его устах звучало так непривычно,  словно  принадлежало  не
мне, а кому-то другому Сколько ему  лет?  Триста?  Четыреста?  Был  ли  он
стражем Храма всю свою жизнь? И зачем? От кого нужно  было  его  охранять?
Мне не понравилось, как  он  двигается.  В  прошлом  мне  уже  приходилось
встречать людей с таким же отточенным ритмом движений.
     - Уходи, - повторил гигант.
     Если они довели свое боевое искусство до такого же совершенства,  как
танец, или если их боевое искусство являлось частью танца, то моя проблема
могла стать неразрешимой.
     - Иди, - повернулся я к Браксе. - Отдай розу М'Квайе. Скажи, что  это
от меня, и еще передай, что я скоро приду сам.
     - Я сделаю, как ты просишь.  Вспоминай  меня  на  Земле,  Гэллинджер.
Прощай.
     Я не ответил, и она исчезла в темноте, унося с собой цветок.
     - Ну сейчас ты наконец уйдешь? - спросил  Онтро.  -  Если  хочешь,  я
скажу ей, что мы дрались и ты почти победил, но я неожиданным ударом  сбил
тебя с ног, а затем отнес на ваш корабль.
     - Нет! Или я пройду мимо тебя, или перешагну  через  твое  тело  -  в
любом случае тебе не остановить меня.
     Онтра слегка присел и развел руки в стороны.
     - Грех поднять руку на святого, - недовольно проворчал  он,  -  но  я
остановлю тебя, Гэллинджер.
     Моя память была подобна  окну,  заподнениому  туманом.  Но  внезапный
порыв ветра развеял его. И я вернулся на шесть лет назад.
     Я был студентом факультета восточных языков Токийского  университета.
Два вечера в неделю я посвящал отдыху - занятиям джиу-джитсу.  Я  вспомнил
себя в один из таких вечеров в стойке  кодокана  посреди  тридцатифутового
круга, в кимоно, перечеркнутом коричневым поясом. Я был  ик-киу,  на  одну
ступень ниже черного пояса. Коричневый иероглиф у  меня  на  груди  гласил
"джиу-джитсу".  Я  овладел  одним  из  приемов  этой  борьбы,   невероятно
подходящим к моим данным, которым и побеждал в поединках.
     Но в жизни я никогда не применял этот прием, к тому  же  у  меня  лет
пять не было никакой практики. Я чувствовал себя совершенно не в форме, но
попытался сосредоточить всего себя в  "цуки-но-кокоро"  -  "сердце  луны",
представляя себя луной, целиком отразившейся в Онтро.
     И голос из прошлого сказал мне: - Хаджиме - начинайте.
     Я принял стойку неко-аси-даси - кошачью, и  в  его  глазах  мелькнуло
удивление. Он осторожно отступил назад, а я в это мгновение сделал шаг ему
навстречу.
     Мой коронный удар!
     Левая нога взлетела вверх, словно лопнувшая пружина. В семи футах над
полом она встретилась с его челюстью в тот самый  миг,  когда  он  пытался
уйти от удара.
     Голова Онтро запрокинулась, и он упал как подкошенный. Улыбка исчезла
с его губ. Все идет как надо, подумал я. Мне очень жаль, старина.
     Но когда я перешагивал через поверженного гиганта, он, хотя и был без
сознания, каким-то образом схватил меня и повалил на пол. Ни за что бы  не
поверил, что после такого удара у него еще останутся силы продолжать  бой.
Я был вынужден ударить снова.
     Его рука обхватила мою шею прежде, чем я успел что-то понять.
     Ну нет! Нельзя погибать так бесславно!
     Казалось, на моем горле сомкнулся стальной обруч. И тут я понял,  что
действия его могучего тела не более чем рефлекс, выработанный бесконечными
годами тренировок. Однажды я уже видел такое. Человек умер из-за того, что
в бессознательном состоянии продолжал поединок, а его соперник решил,  что
нокаута нет и ударил еще раз.
     Но случается это редко, очень редко. Я уперся локтями в его  ребра  и
откинул назад голову.  Хватка  ослабла,  но  недостаточно.  Мне  очень  не
хотелось,  но  пришлось  сломать  ему  мизинец.  Руки   разжались,   и   я
освободился. Он лежал неподвижно, лицо  его  было  бледно,  как  мел.  Все
лучшее в моей душе стремилось к  поверженному  гиганту,  защищавшему  свой
народ, свою религию и виновному лишь в выполнении приказа. Как  никогда  я
был зол на себя за то, что не прошел мимо Онтро, а перешагнул через него.
     Я подошел к своим вещам, уселся на ящик с аппаратурой и закурил.
     Нельзя входить в Храм до тех пор, пока не успокоится дыхание  и  пока
мне не придет в голову, что сказать им.
     Как убедить целый народ не совершать самоубийства. А вдруг...
     ... Вдруг это уже произошло? И что будет,  если  я  прочту  им  книгу
Экклезиаста?  Если  я  открою  им  еще  более  великое  произведение,  чем
созданное Локаром, - но мрачнее и беспросветнее, если  я  скажу,  что  мой
народ не послушал даже этого великого  поэта,  что  отказ  от  его  учения
возродил нас и привел к Небесам... - быть может, они поверят мне и изменят
свое решение?
     Я раздавил окурок о мозаичный пол и достал блокнот, чувствуя, как  во
мне начинает закипать странная ярость.
     И я направился в Храм читать Черную Проповедь по Гэллинджеру из Книги
Жизни - и темнота окружала меня и была во  мне.  М'Квайе  нараспев  читала
Локара, и роза в правой руке прятала ее глаза. Я вошел.
     Сотни босых людей сидели на полу. Мужчин было немного, и  ростом  они
не превосходили женщин. Я не снял обувь. Ну, вперед, - усмехнулся я. -  Со
щитом или на щите!
     Дюжина старух замкнула М'Квайе в полукруг. Те самые Матери.
     Бесплодная планета, иссохшие лона, зола и прах. Я направился прямо  к
ним.
     - Умирая сами, вы  обрекаете  на  смерть  и  свой  народ.  Эти  люди,
возможно, не знали того, что испытали вы - радостей и  печалей,  и  всего,
что делает жизнь жизнью... Но это  неправда,  что  вы  должны  умереть,  -
теперь я обращался ко всем, - ибо те, кто  требуют  гибели,  лгут.  Бракса
знает это - знает и носит ребе