ыбнулась.
     - Слава! Клавдия Васильевна! - И набрала в грудь воздуха, будто не решаясь 
в полный голос озвучить свою надежду:
     - Андрей Игоревич!
     Тишина.
     Лидка подумала, что надо повернуться и уйти. Все-таки чужой дом, а она 
пришла без спроса, без звонка...
     Дверь в гостиную была приоткрыта. Лидка не знала всех тайн огромной 
депутатской квартиры, но в гостиную ее обычно пускали, а потому она сочла 
возможным заглянуть в дверной проем.
     Пусто. В беспорядке разбросанные вещи. Открытый чемодан. Упаковочная бумага 
на полу.
     Лидка смотрела, и букет колокольчиков опускался в ее руке все ниже и ниже.
     Следы поспешных сборов. Бегства. Эвакуации. Мерцает пустым экраном не 
выключенный телевизор.
     Лидка отступила назад, в коридор. Ковровая дорожка была перекошена, как 
будто здесь тащили что-то тяжелое. Обрывки шпагата. Скомканные листы бумаги. 
Никогда, никогда квартира Зарудных не знала подобного беспорядка.
     Все двери были приоткрыты.
     Они бежали, подумала Лидка, покрываясь холодным потом. Все-таки бежали 
накануне девятого июня. Как будто... Как будто...
     За ее спиной что-то упало и глухо ударилось об пол. Лидка содрогнулась и 
выронила цветы. Оказывается, свалилась на пол фотография в тонкой рамке, под 
стеклом. Сама не зная зачем, Лидка нагнулась и подняла их одновременно - цветы и 
рамку.
     Парень и девушка, в которых с трудом, но можно узнать Андрея Игоревича и 
Клавдию Васильевну. Обоим лет по двадцать. У парня на руках трогательный 
сверток, перевязанный ленточкой. Из свертка выглядывает маленький курносый нос. 
Странно, Славка вроде бы не был курносым... или все младенцы такие противные?
     Почему она раньше не видела этой фотографии? ТАКОЙ Андрей Зарудный вполне 
мог учиться в их лицее в старшей группе... Лидка встречала бы его на 
переменах...
     Ей захотелось швырнуть фотографию об пол. Но она удержалась. Положила рамку 
на стул, вместе с колокольчиками. Вышла в коридор. Потопталась, совершенно не 
зная, куда теперь бежать и что делать.
     Страха почти не было. Зато обида была такая, что, казалось, кислотой 
разъедает горло.
     Тяжелая дверь кабинета.
     Лидкины туфли давили теперь немилосердно.
     Зачем? Зачем она тронула и без того приоткрытую дверь?
     Шаг. Еще шаг.
     Кабинет. Стеллажи. Вычислительная машина. Телефоны. Разбросанные книги...
     В рабочем кресле с высокой спинкой сидел человек.
     - Андрей Игоревич... - тихо сказала Лидка.
     Депутат Зарудный смотрел сквозь нее широко открытыми стеклянными глазами.
     Вся его грудь была - лаковое кровавое месиво.
     
     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
     Очередь была длинная, как зима.
     Прошел почти час, прежде чем медленным человеческим конвейером Лидку 
втянуло в магазин. Дверь хлопала, впуская порывы сырого ветра, керамический пол 
был покрыт слоем мокрой грязи толщиной в палец. Что же, еще минут пятьдесят...
     Еще вчера очередь ругалась- скверно и зло. Сегодня люди молчали. Смотрели в 
пол.
     За прилавком стояли двое - взрослая женщина и молодая; младшая была Светкой 
с четвертого этажа. Ни на секунду не останавливаясь, она специальной стальной 
струной резала сливочное масло. Резала и опускала на весы. Светло-желтые бруски 
громоздились, как слитки золота.
     Старшая женщина принимала деньги и отсчитывала сдачу. Она посмотрела сквозь 
Лидку, и Светка тоже посмотрела сквозь Лидку, не узнавая, но Лидка не обиделась, 
потому что Светка работает здесь вот уже месяц, ей платят как ученице, она стоит 
за прилавком по двенадцать часов каждый день, у нее отекают ноги и слипаются 
глаза, и все равно ее собираются уволить на будущей неделе, чтобы освободить 
место кому-то по знакомству.
     Лидка боком выбралась из ожидавшей толпы. На следующую очередь у нее не 
хватало сил. Пусть Яна стоит- все равно безработная. Или Тимур- все равно его 
подготовительные курсы собираются закрыть...
     У входа в магазин притулилась темно-красная машина с прилепленным к 
ветровому стеклу объявлением: "Продается". И еще одним, пониже: "Ищу работу. 
Юрист, экономист, знание иностранных языков".
     Лидка вздохнула.
     В подземном переходе пахло, как в ночлежке. Плечом к плечу стояли торговцы; 
Лидка шла, проталкиваясь мимо ношеных и неношенных свитеров, шкатулок, носков и 
пряников, булок в полиэтиленовых кульках, старых книжек, шарфов, спортивных 
брюк. Шла, задержав дыхание, не глядя по сторонам, потому что смотреть - значит 
снова впадать в отчаяние. Осознание того, что и она, Лидка, рано или поздно 
может оказаться в этом переходе, и ее мама тоже...
     При выходе из перехода на серо-желтой стене темнела надпись нитрокраской из 
баллончика: "Кровососы убили Зарудного!" И спустя десять метров на стенке 
автобусной остановки: "Кровососы убили..." Дальше стенка была разбита. Опасно 
щерились стеклянные зубья.
     - Принесла? - спросила мама. Маме вторую неделю нездоровилось, и она не 
выходила из дома.
     - Только масло, - сказала Лидка.
     - Ну и хорошо, - сказала мама после паузы. - Очень хорошо... А сколько? 
Лидка замялась.
     - Триста.
     - Триста?!
     - Мам... все опять дороже почти в два раза.
     - Тогда понятно, - сказала мама, не пытаясь скрыть усталости.
     Еле слышно бормотал телевизор. "Если рухнет система социального 
страхования, - волновался невидимый Лидке оратор, - то после апокалипсиса нас 
ждет жизнь в пещерах, каменный век, вот что нас ждет. Гражданская война, смута, 
дележ того, что уцелеет, мы кончимся как цивилизация..."
     Лидка вздохнула. Папа работал как раз в системе страхования, и еще совсем 
недавно все были уверены, что уж этой-то непоколебимой конторе общие несчастья 
не грозят.
     Лидка прошла в свою комнату и села за пустой письменный стол. Совершенно 
пустой, только прямо по центру лежала под стеклом большая цветная фотография. 
Вырезанная из журнала так тщательно, чтобы не оставить ни намека на жирную 
черную рамку.
     Как рано похолодало в этом году. Обещают отключить свет. Говорят, что для 
отопления не хватает денег, газа, нефти, еще чего-то - только недавно все было, 
и вдруг оказалось, что ничего нет... Куда оно, спрашивается, девалось?!
     Зазвонил телефон. Лидка машинально выждала три гудка, потом вспомнила, что 
мама легла спать, и побрела в прихожую.
     - Лида?
     В последние месяцы голос у Славки стал очень похожим на голос его отца. 
Раньше Лидка вздрагивала - теперь привыкла.
     - У тебя есть время... поговорить?
     - Полным-полно, - сказала она, унося телефон в свою комнату.
     - Мы тут с мамой посоветовались, - сказал Славка после паузы. - 
Понимаешь... тут кое-что... ну, это не телефонный разговор. Ты могла бы прийти?
     Лидка молчала.
     Кабинка консьержа пустовала. И давно, никто не приносил цветов, а помнится, 
тогда, в июне, цветами была завалена вся лестница.
     - Привет,- сказал Славка. Он очень похудел, болезненная худоба сделала его 
похожим не на отца, а на мать. Только голос остался узнаваемым.
     Лидка отдала ему красную гвоздику. Славка механически повертел ее в руках.
     - Заходи... сразу в кабинет.
     Она вошла.
     Депутат Зарудный смотрел со стены. Лидке не нравился этот портрет, но 
распоряжалась здесь, конечно, не Лидка, а Славкина мама. Здесь больше не было ни 
вычислительной машины, ни телефонов, освободившийся стол занимал полкомнаты, и 
по всей широкой столешнице лежали бумажные папки, подшивки, стопки исписанных 
листов.
     Славка все так же механически поставил гвоздику в высокую металлическую 
вазу.
     - Тут осталось. - Славка вздохнул. - Архив неразобранный. Эти... 
гэошники... часть бумаг забрали... часть потом вернули... личное. Все 
переворошили... весь архив... Понимаешь?
     Лидка кивнула.
     В официальных бумагах она проходила как "подружка сына, косвенный 
свидетель". Так получилось, что именно она первая увидела Андрея Игоревича 
мертвым; ее допрашивали три раза, и всякий раз Лидка плакала. Не только потому, 
что горе тогда было свежим и ошеломляющим. Всякий раз ей казалось, что 
допрашивающие ее чины не верят ей, подозревают за каждым словом ложь.
     Зачем пришла? Ведь встреча не была назначена? Почему не позвонила? Почему 
вошла без спроса в чужую квартиру? Почему... А главное, всех их, жестколицых, с 
глазами-буравчиками людей интересовало одно обстоятельство: может быть, депутат 
Зарудный был еще жив? Он мог говорить? Так говорил или нет?!
     Оказывается, Андрей Игоревич действительно был жив в тот момент, когда 
Лидка приоткрывала входную дверь. Но когда она вошла в кабинет с букетом 
колокольчиков, он был уже мертв, ведь в него выпустили несколько пуль...
     А как же тогда беспорядок в квартире? Выходит, незваные гости учинили свой 
обыск еще при жизни Зарудного?!
     Нет, она не слышала выстрелов. Нет, она не видела ничего, а что видела, о 
том уже рассказала. Нет, не мог он говорить, его же буквально из-ре-ше-ти-ли...
     Мама давала ей капли три раза в день. И водила к врачу.
     А потом был последний допрос. Незнакомый Лидке гэошник, толстый и 
печальный, долго рассказывал ей о своих теплых отношениях с покойным Андреем 
Игоревичем. Какой был человек, эх!.. Гибнут самые лучшие. Так она ничего не 
слышала? Жаль, помогла бы следствию... Ничего? Жаль. Ладно, иди, девочка, учись 
хорошо, Андрей Игоревич был бы доволен...
     И повестки прекратились...
     Лидка привычно вздохнула.
     - Я взялся разбирать эти бумаги, - голос Славки дрогнул,- но как-то... 
тяжело. И времени... Я же учусь.
     Он говорил, будто извиняясь. Лидка опустилась в кресло для посетителей.
     - Ты хочешь, чтобы я?..
     - Ну да. - Славка обрадовался ее понятливости. Убийц Андрея Игоревича 
отыскали спустя неделю после убийства- на дне бухты. Чего и следовало ожидать. 
Одно время Лидка взяла себе за правило внимательно просматривать программу 
официальных новостей; она почти не слушала слов, зато внимательно вглядывалась в 
лица. Каждый мог оказаться заказчиком. Каждый.
     В последний месяц она смотрела новости все реже и реже.
     - Тут... серьезная работа... архивариуса. Рассортировать по годам, по 
темам... Составить каталог... - Славка коротко взглянул на нее - и покраснел.
     - Что? - спросила Лидка.
     - Это трудная работа, - сказал Славка. - Трудоемкая...
     - Ты же знаешь, что я в экстернате. Времени у меня...
     - Да. - Славка все еще бы красен и смотрел мимо. - Но мама... она хотела 
бы... Лидке на мгновение стало его жаль.
     - Она хотела бы немножко оплачивать эту работу, - выдавил Славка через 
силу. - Денег мало, но... Ты только не обижайся!
     Лидка улыбнулась:
     - Я не обижусь. У меня отец без зарплаты, мама без работы... Вся семья без 
денег. Я не обижусь, Слав.
     - Тебя к телефону, - сказала мама. - Одноклассник.
     - Алло? - спросила Лидка равнодушно.
     - Это я, - сказал Рысюк. - Как делишки?
     - Никак.
     - Ты контрольные уже все перерешала?
     - Какие контрольные, когда жрать нечего? - спросила она грубо. И, сказать 
по правде, преувеличила: макароны еще были. И картошки полмешка, ешь - не хочу.
     - Ты помнишь, где я живу?- после паузы спросил Рысюк.
     Она задумалась.
     ...Автобусы ходили редко, и Лидка, закинув сумку на спину, припустила 
рысцой. Давно не чищенный тротуар покрыт был подгнившим слоем осенних листьев. 
Стены домов пестрели обрывками объявлений, листовок, плакатов: "Сдам квартиру", 
"Кровососы убили Зарудного", "Все на площадь! Все на митинг!", "Помогите 
найти"... 
     Она нырнула в переход. Тишина, шорох десятков ног и ни одного голоса - 
страшно, но она привыкла. Миновала железнодорожные пути, все так же рысцой 
выбралась на привокзальную площадь. Ветер носил отвратительный запах - так 
пахнет в зале ожидания, так пахнет в той подземной кишке, где плечом к плечу 
стоят пожилые женщины и продают носки и хлеб, домашние тапки и трикотажные 
свитера. Перед входом в "опорный пункт правопорядка" лежал на тележке для багажа 
одутловатый мужчина в поношенной одежде. Труп. Лидка отшатнулась.
     Тут же, на углу, торговали горячими сосисками, причем на борту тележки 
виднелись полустертые буквы "Мо-ро-же-ное". Лидка вспомнила, как, держась за 
руки брата и мамы, она шла по этой вот площади десять лет назад, и над тележкой 
вились, кажется, надувные шарики...
     А может быть, этого и не было.
     Ее задели чемоданом, да так, что она едва удержалась на ногах. Надо было 
спешить, до Рысюковско-го дома оставалось минут десять быстрой ходьбы.
     - ...Кто там? Ты, Сотова?
     Рысюк запер за ней дверь - Лидка отметила, что дверь новая, железная, с 
двумя сейфовыми замками.
     - Идем...
     Рысюк здорово изменился за те несколько месяцев, что они не виделись. Все 
мы изменились, меланхолично подумала Лидка. А то ли еще будет...
     - Давай свою контрольную. Так, вариант упрощенный, для девчонок и 
экстернатников...
     - Не всем теперь по карману платить за очное, - отозвалась Лидка, 
разглядывая комнату.
     Рысюк обернулся от стола. Глаза у него были прозрачные, как у задумчивой 
рыбины.
     - Извини.
     - За что? - удивилась Лидка. - Был грубияном, грубияном помрешь.
     Рысюк не то закашлял, не то засмеялся:
     - Помирать я не собираюсь. Сядь вон на тот стул. И займись пока делом - 
расчерти поля вот в этой тетрадке, по четыре клеточки, сможешь?
     - Постараюсь, - сказала она, никак не реагируя на насмешку.
     Рысюк вырвал лист из блокнота и уселся решать Лидкины номера. Лидка водила 
красным карандашом- ответственно, аккуратно, со знанием дела.
     - Кто убил Зарудного, знаешь? - спросил Рысюк вполголоса.
     Лидка ни на секунду не прервала работу.
     - Знаю. Те два мужика, которых нашли в заливе. Рысюк оторвал глаза от 
уравнения и цепко посмотрел ей в лицо.
     - Как ты думаешь, эти... "очистители души" во главе с Бродовским... имели 
повод убить его, а?
     Лидка водила карандашом. Летела красная грифельная пыль.
     - Все-таки версия не хуже других... "Кровососы убили Зарудного" - немножко 
примитивно. Конечно, у олигархов был повод его убить... Не всегда стоит доверять 
очевидному. А очевидно то, что гибель Зарудного инициировала процессы, приведшие 
к новой катастрофе...
     - Ты позвал меня, чтобы потрепать ученые словечки? - негромко спросила 
Лидка. - Меня как приближенную к Зарудным особу?
     Рысюк вздохнул. Отложил авторучку.
     - Как там Славка? Лидка пожала плечами:
     - Скверно ему.
     Славка жаловался, что за квартирой наблюдают. Настоящее это наблюдение или 
плоды травмированной психики - Лидка не имела понятия, тем более что Славкина 
мама подозревала всех и вся - в последнее время она повадилась едва ли не 
обыскивать Лидку на выходе из квартиры: "Ты же помнишь, Лида, что ни один 
документ, даже самая мелкая бумажка не должна ? быть вынесена за порог... Ты же 
понимаешь, Лида..." И тогда она вскипала и еле сдерживалась, напоминая себе, что 
эта женщина пережила трагедию и слегка помутилась рассудком.. И даже открывала 
свою сумку, демонстрируя: ни одной бумаги, принадлежавшей Андрею Игоревичу, она, 
Лидка, до сих пор не присвоила...
     Но обсуждать все это с Рысюком не входило в ее планы.
     - Лидка, - глухо сказал Рысюк. - Ты, наверное, думаешь, что я суюсь не в 
свое дело. Но я, в отличие от тебя, читал монографии Зарудного, его работы по 
истории...
     - Ага, - отозвалась она равнодушно. - Он тебя вспоминал. Такой, говорит, в 
вашем лицее талантливый мальчик, надежда кризисной истории...
     Рысюк помолчал, и Лидка с удовольствием увидела, как Игорь краснеет.
     - Да! - с вызовом сказал Рысюк, несильно ударяя кулаком по ветхой 
столешнице. - Я собираюсь быть кризисологом, и я им буду! И я имею достаточно 
информации, чтобы утверждать... чтобы предполагать... Что Зарудный очень близко 
подошел к... созданию теории апокалипсиса. К каким-то основополагающим вещам...
     - Какой ты умный, - сказала Лидка. - Никто не догадался, только ты.
     - Если бы никто не догадался, - сказал Рысюк шепотом, - то Зарудный был бы 
жив. Неужели ты всерьез думаешь, что его убил этот Бродовский, эта банда с 
чистой душой? Или эти невнятные "политические противники"? Лида... Лида, ты 
чего?!
     Она уже ревела. Давилась слезами.
     И потому не сказала Рысюку про эти зарудновские слова: "...Очень важное 
выступление по первому каналу. Мое выступление... Я думаю, что это будет 
поворот... в нашей общей судьбе. Я очень на это надеюсь".
     - Все просто, - сказал Андрей Игоревич. - Тысячу лет человечество вертится, 
как белка в колесе. Цикла едва хватает на то, чтобы восстановить разрушенное. А 
когда потенциал для прорыва худо-бедно наращивается, все начинается сначала. 
Развал, распад, апокалипсис... Мы балансируем на грани, мы не растем, но и не 
скатываемся к первобытному состоянию.
     Кто поставил Ворота? Тот, кто хочет, чтобы мы оставались белкой в колесе, 
живой и потешной, и безопасной белкой...
     Он сидел на ограде пустого вольера. За его спиной плыли и плыли в небе 
облака.
     - Лида, Лидочка, не плачь. Я прожил хорошую жизнь, я понял, что...
     - Вставай. Вставай. Встава-ай!! Темнота. Чьи-то руки, трясущие за плечи, да 
так, что немудрено проглотить язык.
     - Лида! Вставай! Началось! Да вставай же! Какой страшный сон, подумала она 
и щипнула себя за руку. Боль была тупая, но вполне ощутимая.
     - Началось, Лида... Одевайся! Скорей! Комната заплыла красным. Тяжелый свет 
пробивался сквозь неплотно закрытые шторы.
     - Мама?!
     - Подъем! - гаркнул из прихожей отец. - Никаких нюней, никаких соплей! 
Через минуту выходим...
     Казалось, он даже рад. Казалось, он стал выше ростом - оттого, что он 
больше не жалкий безработный, продавший за долги все, что только можно, а 
мужчина, отец семейства, готовый бороться за жизнь маленького вверенного ему 
прайда.
     Шорох ног, как в подземном переходе. Так показалось Лидке со сна.
     - Отойди от окна!
     Она успела заметить. Небо, неравномерно подсвеченное красным. Ручейки 
людей, вытекающие из подъездов и дворов. Запруженная людьми улица.
     Страх пришел только сейчас. Когда она увидела это море движущихся голов. 
Текучее человеческое море.
     - Штаб ГО, - глухо сказал радиоприемник. - Слушать всем. Опасность со 
стороны моря. Линия обороны проходит по улицам Флотской - Попова - Январскому 
проспекту. Внимание! Направление эвакуации - северо-восток, линия пригородной 
железнодорожной ветки. Запрещено использовать транспортные средства! За 
использование автомашин в зоне эвакуации расстрел на месте!
     Мягко качнулся пол. Задребезжала в шкафу посуда, закачались люстры, с 
подоконника грянулась ваза. Яна взвизгнула.
     - Тихо! - прикрикнула мама. Тимур неразборчиво бубнил себе под нос. Над 
самой крышей пролетел вертолет. От грохота на мгновение заложило уши.
     Путаясь в ремнях, Лидка нацепила на спину рюкзачок. С застежкой на груди, 
так, чтобы в случае надобности можно было легко избавиться от ноши.
     Тимур все бормотал и бормотал; Лидка взяла с вешалки шарф. Отец поймал ее 
руку:
     - Не надо... Проверьте, чтобы ни у кого на шее ничего не было. Тимур, ты 
меня слышишь, или ты уже обо...ся?
     Лидка вздрогнула. Отец в жизни не бранился, тем более при детях.
     - Я в порядке, - сказал Тимур после паузы.
     - Тогда ты с мамой. Я с девочками. Пошли. Щелкнула, захлопываясь, дверь. И 
наступил пик
     Лидкиного страха - щелчок положил конец прежней
     жизни. Все всерьез. Всему конец. Щелк.
     - Не бойся, - жалобным дрожащим голосом сказала Яна.
     Лидка молчала, героически удерживаясь от слез.
     Соседи уходили. Внизу торопливо хлопнула входная дверь, щелкнул замок на 
втором этаже, а на четвертом кто-то торопливо поворачивал ключ. Хотя стоило ли 
трудиться?..
     Они спускались, и знакомая с детства лестница казалась большой 
ф