имитация...
     - Какое счастье, что ты провалился на экзамене! Какое счастье, что мы ушли!
     Максимов поднял плечи, поежился от сырого ветра.
     - Мы ушли... а они там все остались. Мама, Костя, все твои... Бегают, как 
бараны. "Полная имитация", блин... Не удивлюсь, если они бомбу кинут, для 
атмосферы.
     Лидка нахмурилась. Холодная змейка шевельнулась в груди, ускользнула в 
живот. То был не страх даже - отвращение.
     - Не бойся, - сказал Максимов. - Ну их всех к черту!
     Лидка обняла его за плечи и вдруг увидела, что он выше ее на полголовы.
     Он продолжает расти. Давно вырос из школьной формы. И, возможно, вырастет 
из школьной любви?
     Мысль была на этот раз совершенно спокойной, трезвой, безо всякой 
экзальтации.
     Хорошо, что он не видел ее лица.
     
     "Центральный штаб ГО выражает соболезнование родным и близким покойных. 
Принято решение о назначении материальной компенсации..."
     Телевизионное обращение к гражданам по поводу событий 2 августа 18 года.
     
     "...в лучшем случае грубые ошибки. В кратчайший срок изолировать группу 
инструкторов, находившихся в районе Почтовой площади в период с шести двадцати 
до семи ноль-ноль. Восстановить протоколы переговоров со штабом... Сформировать 
официальный запрос командующему саперными войсками, чьи действия в конце концов 
повлекли..."
     (Внутренний документ ТЩ1 ГО, 3 августа 18 года). 272
     
     "...не тысяча человек, как сказано в официальном обращении, а по меньшей 
мере пять тысяч (не считая раненых). Их хоронят на разных кладбищах, даже за 
пределами города, даже в области. ГО ищет заговоры, обвиняет армию, в то время 
как этот чудовищный рукотворный апокалипсис целиком на совести ГО и лично 
Президента..."
     (Листовка).
     
     "И спросил Господь: "Почему Ворота стоят пустые?" - "Некому спасаться, 
Господи, - ответили ему. - Всех уморили в процессе учебы".
     (Анекдот).
     
     Они валялись на траве, глядя в небо. Облака плыли как бы в двойной бахроме 
- первую бахрому образовывали склоненные метелочки травы. Вторая бахрома была 
повыше - зеленые кроны сосен.
     - Артемка...
     - Что?
     - Догадайся.
     - Прямо сейчас? На голой земле?! Смех.
     По небу живой сеткой двигалась огромная птичья стая.
     Прочь от города.
     
     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
     Стояла жара. Над остатками растрескавшегося асфальта дрожало марево, 
пепелища еще пахли дымом, и кое-где по ним бродили непуганые, сонные мародеры.
     Дом покосился. Жильцам так и не удалось вернуться в собственные квартиры. 
Кто-то получил страховку, а кто-то нет, если учесть, какие потери понесли во 
время апокалипсиса страховые фонды...
     Кое в каких квартирах на свой страх и риск ютились самоселы. Каждого из них 
заставляли подписать бумажку, что жилец, мол, осведомлен об аварийной опасности 
и если его, жильца, однажды накроет крышей и погребет под развалинами, это его, 
жильца, проблемы. Хочет жить - пусть перебирается в барак.
     Но пока что дом стоял - без света и воды, во дворе рядком помещались 
дощатые сортиры. Всего девять штук - запах стоял соответствующий.
     Бронзовая доска на фасаде дома стала чьей-то добычей. Вероятно, ее утащили 
собиралыцики цветных металлов. Многие сейчас промышляют именно сбором утиля... А 
что делать?
     Лидка сидела на скамейке, невесть как сохранившейся посреди развороченного 
двора, и, прикрыв глаза, смотрела, как суетятся в щели под камнем красные 
жучки-солдатики.
     Мыслей не было. Пустота. Марево.
     Кто-то подошел со стороны подъезда. Потоптался рядом; его разношенные 
спортивные туфли оставляли фигурные следы в розоватой, как пудра, пыли.
     - Ты постарела, - сказал кто-то. Лидка подняла голову. Перед ней стоял 
сорокалетний Слава Зарудный- правда, теперь ему можно было дать все пятьдесят.
     - Ты тоже неважно выглядишь, - сказала она через силу.
     - Что тебе надо, Лида?
     - Фотографию. - Она спрятала под скамейку ноги в тряпичных босоножках. - 
Фотографию отца, я знаю, у тебя сохранились фотоплакаты.
     - А где твоя?- после паузы спросил пожилой дядька, бывший когда-то 
мальчиком Славиком.
     - Сгорела, - коротко отозвалась Лидка. - Дай.
     - Зачем тебе?- спросил Зарудный с внезапным озлоблением.- Зачем тебе? У 
тебя хватает совести... после всего, что ты сделала! После всего... что вы с 
Рысюком сделали! Ты предавала имя отца... не раз и не два! Сперва ты взяла его 
себе - обманом! Потом ты... вы... его именем... все эти мерзости! Вы,- убийцы... 
палачи... дрессировщики... именем отца... психушки- именем отца! Расстрелы- 
именем отца! Ради светлого будущего! Ради бескровного апокалипсиса! А вот 
посмотри теперь... посмотри вокруг... Что, получили? Получили бескровный 
апокалипсис? Получили?!
     Во всем дворе, на всей улице не было ни единого человека, и некому было 
оборачиваться на срывающийся голос Зарудного, некому было с удивлением 
прислушиваться. Лидка поморщилась:
     - Не кричи. - И добавила, помедлив: - Я тебя не обманывала. Ты сам, первый, 
полез ко мне под юбку. Помнишь?
     Зарудный осекся. Посмотрел на Лидку с неприкрытой ненавистью:
     - Ты... Так я и знал!
     - Я тебя не обманывала, - повторила Лидка мягко.- Я тебя любила, Слава... 
во всяком случае, мне так казалось.
     - Будь проклят тот день, когда я тебя увидел! - сказал Зарудный горько. - 
Тебя, стерву... Не дам фотографию. Иди своей дорогой... не смей приходить сюда, 
слышишь?!
     Лидка не отводила глаз.
     - Не смей приходить сюда, - сказал Славка тоном ниже. - Ты... тварь! Это ты 
со своим Рысюком... посадила на трон этого сумасшедшего идиота, фанатика, 
этого... Стужу. Это ты. Ты знала, чем все закончится... Все они...
     - Неправда, - сказала Лидка. - Я никого никуда не сажала. Я ничего такого 
не делала, Слава. А вот ты сотрудничал с Верверовым. С убийцей твоего отца.
     Славка налился черной кровью.
     - Не доказано. Ничего не доказано. Ничего не узнать. Методы следствия... 
Лида, ты в дерьме по уши! В дерьме и в крови!
     - Нет, - сказала Лидка тихо. - Прекрати истерику... и дай мне фотографию.
     - Убирайся.
     - Нет.
     Славка молчал, плечи его поднимались и опадали. Не хватил бы его удар, 
подумала Лидка. На такой-то жаре...
     - А где твой молоденький мальчик? - елейным тоном спросил вдруг Зарудный. - 
Где твой маленький школьник, такой милый и сладенький? А?
     Лидка молчала. Легкий ветерок со стороны сортиров носил невыносимый 
аммиачный запах.
     По утрам у нее болела спина и набрякали веки, к вечеру ныли опутанные 
венами ноги. Лидка купила в галантерее конвертик хны, и вместо седых волос в ее 
прическе обнаружились теперь ярко-красные.
     Последний апокалипсис стоил ей нескольких лет жизни. Что совсем не 
удивительно, если учесть, ЧТО это был за апокалипсис.
     Возможно, просчитался Рысюк. Возможно, просчитались Стужа и штаб ГО, но 
пружина, заботливо взводимая в ожидании времени "икс", лопнула гораздо раньше. 
Лопнула - и мало кто не почувствовал ее отдачи.
     Августовская давка с многочисленными жертвами породила раскол внутри ГО. 
Вернее, спровоцировала его начало, потому что сам раскол назревал уже давно. 
Выплыли на всеобщее обозрение целые груды грязного белья, оказалось, что Стужа, 
а с ним и все высокопоставленные чиновники давно откорректировали списки 
первоочередной эвакуации, внеся туда всех своих родственников. Условленное время 
доросло до полутора часов. Деньги, выделяемые на учения, оседали в самых 
разнообразных карманах.
     Начались перебои с хлебом и электричеством. У Лидки с Артемом целыми днями 
не было света, как, впрочем, и у половины города; оба перепробовали по десятку 
работ и приработков, пока летом 19 года Максимов не поступил наконец в 
университет.
     (Граждане, способные дестабилизировать эвакуацию, подлежали тайной 
изоляции, причем круг таких граждан все время ширился. Сперва это были 
психически больные, алкоголики и рецидивисты; уже в те времена широко 
распространился термин "общественная недееспособность". На 20 году цикла одной 
"недейки" было вполне достаточно, чтобы загреметь "на изолят".)
     Утомленные тяжелыми вступительными экзаменами, они с утра до вечера 
валялись на пляже. Время от времени Максимов отлучался попрыгать с вышки или 
поиграть в волейбол, и Лидка, затаившись, наблюдала, как скачет под солнцем 
бронзовотелый коренастый красавец и как со всех шезлонгов и подстилочек за ним 
следят внимательные девичьи глаза.
     К тому времени она уже носила закрытый купальник. Очень закрытый. И 
предпочитала держаться в тени...
     (На старых баржах, выведенных далеко в море, устроены были изоляционные 
лагеря; предполагалось, что согласно популяционному закону для собранных в одном 
месте отщепенцев откроются отдельные Ворота. "Система барж" не дожила до 
апокалипсиса - во время одного из штормов по лагерям прокатился бунт, охрану, не 
успевшую перейти на сторону бунтовщиков, сбросили в море и на шлюпках, 
захваченных катерах, а то и просто на плотах под парусом разбежались кто куда - 
в основном за границу.
     Тайна "изолятов" стала всеобщим достоянием. ГО к тому времени было 
полностью разложено взятками и обессилено внутренней борьбой.)
     ...Вечера Максимов проводил теперь в студенческих компаниях; Лидка 
сопровождала его всего раз или два. Среди молоденьких девчонок она выглядела 
странно - будто чья-то мама, и отношение к ней было соответствующее. Артем 
краснел и бледнел, и не желал признаваться, что стесняется Лидки. Она и не стала 
добиваться признания: зачем его мучить зря?
     (Президент Стужа, раздираемый противоречиями, окончательно спился; 
последним разумным решением сумасшедшего вертолетчика было решение о выдаче 
Рысюка.)
     ...Обычно ждала Максимова к двенадцати и, дождавшись, вознаграждала себя за 
одинокий вечер. Вернее, это он ее вознаграждал; искусство любви давалось ему 
легко и естественно, он уже не был юношей в постели - был мужчиной, тактичным и 
нежным, выдержанным и страстным, и, обнимая его, Лидка мстительно вспоминала 
влюбленные лица всех этих пухлогубых девочек...
     А потом она учуяла чужой запах. Его кожа пахла легкими, цветочными духами, 
его волосы пахли чужой кожей. Лидка едва удержалась, чтобы не зажать себе нос...
     (Игорь Георгиевич Рысюк, тридцати семи лет, был арестован, отдан под суд, 
признан виновным по целому букету ужаснейших статей УК, приговорен к высшей мере 
и расстрелян летом 20 года, за десять месяцев до апокалипсиса. Судебный процесс 
транслировался по всем возможным каналам; Лидка узнала о нем спустя неделю после 
исполнения приговора.)
     Тем не менее прошла осень, прошла зима, и наступил май, а Лидка с 
Максимовым по-прежнему были вместе. Апокалипсис второго июня застал их в одной 
постели.
     Только перед самыми Воротами- позади были чудовищные мытарства, никем не 
удерживаемые глефьи стаи, никем не управляемые потоки людей, немой эфир, хаос и 
паника - только перед самыми Воротами напирающая толпа разъединила их руки.
     
     Новый цикл - новая жизнь.
     Славка ушел, а Лидка осталась сидеть на скамейке благо ветер переменился, и 
сортирный запах уполз в сторону старой детской площадки.
     Говорят, после третьей мрыги чувствуешь себя снова ребенком. Но после 
второй- все так говорят- приходит старость.
     Она поднялась - через боль в спине и в сердце. Побрела, волоча ноги в 
розовой, как пудра, пыли;
     автобус ходил редко, но все-таки ходил. Вдоль улицы кое-где попадались 
ржавые трупы машин; в ответ на Лидкину поднятую руку остановилась телега на 
ребристых автомобильных колесах, запряженная красивым, но грязным коричневым 
жеребцом.
     - Две карточки на сахар, - предложила Лидка. - До кемпинга.
     Возница, пропыленный усатый крепыш, удовлетворенно кивнул:
     - Садись...
     Красивым словом "кемпинг" назывался обыкновенный лагерь лишенных крова. 
Палаточный городок, прокопченный дымом костров, провонявший табаком и мочой. 
Ровными рядами стояли серые палатки-общежития; как попало лепились 
палатки-особняки, туристские или армейские, уж кому как повезло.
     На окраине поселения - у самого спуска к морю - стояла в прошлом оранжевая, 
а теперь грязно-рыжая палатка, в которой Максимов и Лидка когда-то пережидали 
дождь.
     У въезда в лагерь у комендантского дощатого домика обнаружился пестрый 
фургончик с форсмажорной помощью; номера у фургончика были иногородние. Лидка 
подошла поближе; странно, она и забыла, что на свете бывают ярко раскрашенные 
фургончики, что бывает сливочное масло в тугой фольге и сухари в полиэтиленовой 
пленке.
     Фургончик резко контрастировал со всем, что сейчас его окружало. Водитель, 
чернявый парень в синей униформе, драил тряпкой лобовое стекло, драил с 
отвращением, как будто боялся, что вездесущая розоватая пыль заразна. Как будто 
именно она символизирует нищету, тоску и безнадегу.
     Лидка прошла дальше. Талонов на "форсмажорку" у нее не было.
     Она боялась не застать Максимова, но, по счастью, он оказался на месте. 
Лидка увидела сперва его спину. Широкая, с выступающими позвонками, загорелая 
спина, мерно работающие мышцы: Максимов распиливал остатки чьего-то забора.
     - Лида? А я топлива приволок...
     - Отлично, - сказала она весело. Будто и не замечая его виноватых, бегающих 
глаз.
     Перед палаткой сложена была печка из бесхозных кирпичей. Среди всего этого 
мусора забавно смотрелся кухонный сервиз - кокетливый, изящный, в горошек. "Все 
равно сопрут",- подумала Лидка равнодушно.
     - Отлично... Чайку мне согреешь? Чай у них был настоящий. В свое время 
стащили из развалин гастронома. Смародерничали.
     - Лида... Тут такое дело.
     - Да? - спросила она нарочито рассеянно.
     - Да... А где ты была?
     - У Славы Зарудного,- сказала она после паузы. - Хотела у него взять 
фотографию Андрея... А он не дал.
     - Вот скотина, - удивился Артем. И добавил, помолчав: - Лид, а ты этого 
Андрея до сих пор любишь?
     - Люблю тебя, - сказала она со вздохом. - А его помню. Понимаешь разницу?
     - А меня помнить будешь? Лидка подняла глаза на его загорелое, скуластое, 
очень взрослое лицо. Лицо своего ровесника.
     - Тем... ты что?
     - Да нет. - Он заискивающе улыбнулся. - Я неправильно выразился... Извини. 
Я сглупил. Она продолжала смотреть.
     - Лид, тут такое дело... Набирают людей за бугор. Вербуют. На работу. 
Строителей, разнорабочих...
     Лидка сразу все поняла. Отвела глаза; линялые бока рыжей палатки то 
надувались ветром, то опадали. Как будто палатка дышала.
     - Ну, я хочу... в общем, понимаешь, я хочу завербоваться... пока есть такая 
возможность.
     "А я?" - хотела спросить Лидка, но не спросила.
     - Лид... что ты скажешь?
     - А ты меня спросишь?- Она через силу улыбнулась.
     Максимов отвел глаза.
     - Они берут... Только из младшего поколения. Больше никого. Я специально 
спрашивал... Но, может быть, по какому-нибудь особому каналу? Ты ведь 
высококлассный специалист... может, им ученые нужны, преподаватели...
     Лидка устало улыбнулась.
     Некоторое время они молчали, весь лагерь молчал. Это был удивительный, 
тихий, молчаливый лагерь, только тюкал где-то топор, и натужно ревел мотор в 
отдалении, и звенели мухи. А люди молчали. Ни смеха, ни плача, ни громких 
голосов.
     В городе не было семьи, не пережившей потерю.
     Остались по ту сторону апокалипсиса мать и брат Артема Максимова.
     Погибли и Тимур, и жена его Саня, Яночка осталась круглой сиротой. Лидка 
знала, что мама каждый вечер молится перед тусклой обгорелой иконой. И каждый 
раз возмущенно спрашивает у того, кто на ней изображен: почему?! Почему именно 
они, молодые?!
     - Артемка, а университет?
     - Какой университет? - спросил Максимов шепотом. - Какая наука... после 
всего ЭТОГО?
     - Поднимется,- сказала Лидка без особой уверенности.
     - Поднимется, - после паузы отозвался Максимов. - Через пару лет. Я 
вернусь... к тебе. Иди заберу тебя... туда, если устроюсь.
     Надувались и опадали рыжие бока палатки.
     - Ты уже завербовался? - просто спросила Лидка.
     Максимов сглотнул. Облизнул губу. Посмотрел загнанно, как тогда у доски, в 
их первую с Лидкой встречу.
     Следовало, наверное, улыбнуться. И потрепать его по плечу. И выразить 
уверенность, что да, конечно, это лучший выход, что через пару лет он сможет 
вернуться или забрать Лидку к себе. И тогда они поженятся, и будут жить мирно и 
счастливо, и умрут, возможно, в один день...
     Лидка стиснула зубы. Она знала, что ТАК случится, но не думала, что это 
произойдет именно сегодня.
     Именно сегодня, в этот жаркий-жаркий, озвученный мухами день...
     И такое ощущение, будто ударили под дых.
     За день до отъезда Максимов принес ей огромную фотографию Андрея Игоревича 
Зарудного. Из тех плакатов, что были напечатаны еще в позапрошлом цикле. Копия 
журнальной фотографии, когда-то лежавшей у Лидки под стеклом, только копия 
увеличенная; вырезанное из журнала фото сгорело вместе с квартирой, которую 
Лидка когда-то снимала.
     - Где взял?!
     - У Ярослава Игоревича.
     - Что, он тебе прямо так и дал? Максимов жестко усмехнулся:
     - Я ВЗЯЛ, Лида. Хотя давать он не хотел. Лидка представила себе эту 
картину- покосившийся аварийный дом, седеющий Славка в дверях старой квартиры и 
перед ним - такой вот плечистый, здоровенный, уверенный в себе парень.
     - Ты что, с ним дрался?!
     - Да ну, мне еще с ним драться, - безмятежно отозвался Максимов. - Он же... 
струсил, короче говоря. Лидка облизнула губы.
     - Артемка, а если он пойдет в милицию? Максимов снова усмехнулся, на этот 
раз снисходительно.
     - Да ты что, Лид. Какая теперь милиция? Лидка взяла в руки старый, 
пропахший пылью свиток. Развернула; краски, конечно, давно поблекли, но улыбка 
Андрея Игоревича оставалась прежней.
     Теперь он был моложе Лиды Сотовой. По крайней мере на вид моложе.
     "...Пустые оболочки. Существа безмозглые и бездушные. Всякий, кто видел их, 
согласится с этим суждением... Но вот закончен апокалипсис. Люди и высшие твари 
ушли в Ворота, низшие твари затаились, пережидая опустившийся на землю ад... И 
глефы, те, кто остался в живых и сумел насытиться, возвращаются в кипящее море. 
И покрываются пеленами, и становятся куколками, о которых нам неизвестно 
ни-че-го...
     Говорят, что глефы- пустые существа, готовые принять в себя человека. И вот 
в начале нового цикла они перерождаются не только физически, но и внутренне. 
Говорят, души погибших во время апокалипсиса вселяются в дальфинов. Но души эти 
как бы спят и только изредка вспоминают бывшее с ними когда-то. Дальфины видят 
людей- и вспоминают, что сами когда-то были людьми. И очень часто ищут контакта, 
но люди видят в них убийц и людоедов и встречают их гарпунами и пулями..."
     В. Великое. На грани невероятного. Мягкая обложка. Тираж 5 тыс. экз.
     
     Песок на берегу изрыт был колесами самосвалов. Удивительно, но кто-то 
где-то что-то отстраивал, у кого-то были самосвалы, кому-то понадобились песок и 
галька, раз он взялся добывать их прямо с городского пляжа. Тоже своего рода 
мародерство...
     Лидка прошла дальше.
     Пляжные зонтики, косо воткнутые в песок, похожи были на жутковатый 
лесок-уродец. Трепетали на ветру лоскутки расползающейся ткани, ржавые спицы 
торчали во все стороны, будто лучи бракованных железных солнц. Говорят, с одного 
из пляжей порывом ветра сорвало все зонтики. И они летели, кувыркаясь, и 
опустились где-то в городе, причем в падении поранили с полдесятка человек...
     Лидка шла, увязая по щиколотку. Ее старые кроссовки давно были полны песка, 
песок перетекал между пальцами ног, сперва Лидка морщилась, а потом 
притерпелась. Ритм шагов затягивал; так борются с зубной болью - четыре шага 
вперед, четыре шага назад, из угла в угол тесн