ой кухоньки...
     Лидка шла, тупо глядя перед собой.
     В прибрежных камнях лежал на боку прогулочный катер. На остатках снастей 
сохли какие-то тряпки, от катера тянуло дымком- видимо, и там кто-то живет.
     Лидка обошла тушу дохлого корабля. Шагать становилось все труднее, песок 
сменился сплошным нагромождением камней. Лидка упала и поранила колено, 
поднялась и, шипя сквозь зубы, побрела дальше.
     ...Вероятно, настоящая любовь и обязана быть слепой. Настоящая любовь 
должна видеть потенциал великого ученого там, где его нет и быть не может...
     Лидка криво улыбнулась.
     Все злее жгло маленькое белое солнце. Наконец-то она выбилась из сил, 
присела на первый попавшийся камень, прикрыла глаза. Сквозь опущенные ресницы 
море казалось лужей расплавленного олова. И когда в этой луже замелькали черные 
спины, Лидка решила, что ей мерещится.
     Дальфинов было штуки три.
     Они были молоды. Они были, наверное, дети, почти младенцы, в глянцевой 
черной шкуре они существовали меньше месяца. Прежде они были яйцами в 
глубоководных кладках, а потом- чудовищными глефами, пожирающими все живое и 
мертвое... А потом короткое время - сонными неподвижными куколками. И вот теперь 
они полным ходом шли к берегу, не зная (или зная?), сколько пуль и гарпунов спят 
и видят, как бы войти в черный блестящий бок... Впрочем, теперь берег почти 
пуст. Никто не станет охотиться на относительно безопасных, поменявших шкуру 
людоедов.
     Лидка сидела, поддавшись странному оцепенению. Дальфины то едва 
показывались над волнами, то выпрыгивали высоко в небо. Лидке казалось, что она 
различает их морды (лица?). И как будто они на нее смотрят. И идут к берегу 
специально затем, чтобы оказаться рядом с ней.
     Она вспомнила, как когда-то смотрел на нее маленький удивленный глаз. И как 
потом этот глаз съели чайки.
     Почему-то все, кто в ее присутствии стрелял в дальфинов, были ей неприятны. 
Гэошник Саша. Президент Стужа. Возможно, это совпадение. Даже скорее всего.
     Дальфины подошли еще ближе. Гораздо ближе, чем это обычно случалось. Лидка 
сидела, не трогаясь с места.
     Дальфины теперь делали вид, будто ее нет .здесь. Облюбовали глубокое место 
почти у самого берега и затеяли, похоже, игру. То гонялись друг за другом, 
уходили на дно, то выскакивали наверх. Лидка оглянулась, нет ли на камнях 
стрелков, уж больно подставлялись прыгучие твари.
     Берег был пуст.
     Тогда Лидка, поколебавшись секунду, сняла футболку. Сбросила полные песка 
кроссовки, стащила спортивные штаны, скомкала и сунула в какую-то щель 
застиранное белье. Ссадина на колене отзывалась болью на каждое движение.
     Попав в воду, больное колено сперва вспыхнуло, а потом как-то странно 
успокоилось.
     Вода.
     Ритм волн.
     Лидке казалось, что она вообще ничего не чувствует. Ни ссадины, ни колющей 
боли в левой стороне груди, ни тридцати семи прожитых лет. Ни двух 
апокалипсисов. Ни гибели Зарудного. Ни ухода Максимова. Ни рук, ни ног.
     Она растворялась, как кусочек сахара. Потихоньку и с удовольствием. 
Кажется, сквозь нее уже просвечивало солнце...
     Она улыбнулась. Опустила лицо в воду. Без маски смотреть было плохо; 
размазанная черная тень прошла прямо под ней и вынырнула на поверхность в пяти 
метрах от Лидки.
     - Привет, - сказала Лидка без страха и без радости. Дальфин мягко ушел в 
воду. Рядом тут же вынырнул другой; при взгляде на его лицо (морду?) Лидке 
показалось, что это дальфиниха.
     - Как у вас с половыми проблемами? Тоже, небось, нерест?
     Третий дальфин подошел совсем близко. Лидка увидела его метрах в двух перед 
собой и даже успела испугаться.
     Тугая спина провернулась колесом. Дальфин исчез.
     Возник у Лидки за спиной.
     "Сожрут,- подумала Лидка.- Сожрут, я поранилась, я пахну кровью..."
     Дальфин повернулся боком, не сводя с Лидки острого глаза. Глаз был карий, 
как у Тимура.
     Лидка протянула руку и коснулась его кожи.
     На мгновение вспомнилось видение в створе мертвых Ворот. Когда Лидкины руки 
вдруг удлинились, не потеряв при этом чувствительности. Дальфин был, наверное, в 
двух метрах от Лидки, а она легко, не напрягаясь, дотянулась до него 
указательным пальцем. И рука непроизвольно отдернулась...
     Ничего не произошло.
     Дальфин нырнул снова. Проплыл прямо под Лидкой; она ощутила, как ее обдало, 
будто ветерком, потоком разгоняемой воды.
     Она вдруг застеснялась своего тела. Бесстыдно голого, не первой молодости и 
свежести, незагорелого, дряблого.
     - Ребята, - сказала она хрипло. - Ребята... вы...
     - А-а! А-а!
     Кто-то кричал на берегу. Лидка обернулась; вероятно, эта молоденькая 
толстушка обитала в опрокинутом катере. Теперь она кричала и приседала; на ней 
был свободная, до колен, тельняшка.
     - А-а! Дальфи... Вовка! Во-овка-а!
     От невидимого за скалами катера уже бежал, перепрыгивая с камня на камень, 
полуголый парень с винтовкой в руках.
     Дальфины были уже в море, метрах в пятидесяти от берега. И продолжали 
удаляться.
     Первые младенцы появились на свет весной. Окна в уцелевших домах были к 
тому времени не только застеклены, но и подернуты кокетливыми занавесками. 
Младенцы родились и родились, и было их необычайно много; на каждом рекламном 
щите висел привычный, несколько высокопарный плакат: "Рождение - вот все, что мы 
можем противопоставить Смерти". С плаката смотрела пронзительными глазами 
женщина с огромным животом. За ее спиной угадывались очертания Ворот, развалины 
и пепелища.
     Вереницами стояли у подъездов старые коляски. Сходил снег с неотстроенных 
развалин. Детский крик придавал особый колорит густонаселенному коммунальному 
быту.
     Дочь Тимура Яночка родила Лидке внучатого племянника. Тьфу ты, почти внука; 
из-за этого хилого, не вполне доношенного существа удалось отсрочить неминуемое 
уплотнение. Квартиру Сотовых пока оставили в покое, хотя для полной уверенности 
надо было завести еще двух членов семьи.
     - Я скоро замуж выйду, - говорила Яночка. - Не за этого, конечно, что мне 
малого сделал. Тот дурак... Я хорошего парня найду, надежного. Вот увидите.
     - Вот и славненько, - нарочито бодро говорил отец. - Мужа твоего пропишем, 
а там и еще одного хлопца родите... или девку. Успеете ведь?
     - Успеем, - говорила Яночка. - Двойню.
     - Давайте, - озабоченно говорил отец. - А то на Пашку надежда невелика, все 
на сторону бегает, паразит.
     - Ничего, я скоро такую бабу приведу- не обрадуетесь, - сумрачно обещал 
Павел.
     Лидка при этих разговорах старалась не присутствовать.
     Паша редко ночевал дома, Лидкина детская комната принадлежала ей почти 
безраздельно. На столе, помнившем еще тетрадки лицеистки Сотовой, привычно 
лежала фотография Зарудного. Мама в Лидкину комнату старалась без крайней нужды 
не заходить.
     Изо всех щелей перла свежая трава, зацвели тополя на бульваре. В один из 
теплых влажных дней Лидка долго сидела, глядя в окно и поглаживая портрет 
Зарудного под стеклом. Потом поднялась, достала из шкафа пластмассовую 
автомобильную аптечку и высыпала ее содержимое на диван.
     Раскатились облатки и капсулы. Были среди них и такие, за которые на черном 
рынке можно было выручить денег на хороший магнитофон или вечернее платье, но 
Лидка не слушала музыку и не нуждалась в нарядах. Да срок годности у этих 
лекарств уже вышел, наверное, ведь покупались-то они еще в разгар рысюковской 
карьеры...
     На коробочке с ночным транквилизатором был выбит условный срок "24". То 
есть двадцать четвертый год от начала цикла, в котором выпущено лекарство; 
начался второй год нового цикла, апокалипсис случился на двадцать первом, стало 
быть, транквилизатор годен и даже вполне.
     Лидка улыбнулась. Сбросила остальные лекарства на пол, легла на диван, 
подложив руку под голову. Коробочку с транквилизатором положила на грудь.
     Жизнь прекрасна. Новый цикл - новая жизнь.
     Шел дождь. В парке быстро темнело, зажигались желтые фонари в обрамлении 
мерцающих капель. Кто-то приглушенно смеялся. Под крышей ветхого павильончика 
играли уличные музыканты - гитарист и скрипач. Их слушали, сбившись толпой, 
накрывшись глянцевыми черными зонтами. Лидка остановилась на минутку и 
неожиданно для себя осталась на час.
     Они хорошо играли. И теплый дождь, и зонты, и подсвеченные фонарями капли 
были частью этой музыки. Лидка стояла, сжимая в кармане ветровки коробочку с 
транквилизатором, и бездумно улыбалась в темноту.
     Окружавшие ее люди тоже улыбались. Почти все были возбуждены, многие - 
навеселе, запах вина плавал над головами вместе с запахом моря и запахом дождя. 
Но пьяного хохота, громких голосов и прочей сопутствующей гадости не было. Лидка 
сперва удивлялась, потом перестала.
     Гитарист и скрипач сделали паузу - толпа зашевелилась. Лидка отошла в 
сторону и села на мокрую скамейку.
     В отдалении возвышался памятник героям-подводникам - две мужественных 
фигуры с бронзовыми масками, сдвинутыми на бронзовые лбы. Один держал в 
опущенной руке акваланг, другой - гарпун. Весь город знал, что если посмотреть с 
определенного ракурса, гарпун можно принять за невиданных размеров мужское 
достоинство. Наверное, потому Апрельский парк и обрел свою странную сезонную 
особенность.
     Высокая голенастая девица, совсем молоденькая, видно, из младшей группы, 
нервно курила под облезлым парковым грибком. Два парня остановились неподалеку, 
о чем-то коротко посовещались, один украдкой извлек нечто из кармана, другой 
вытащил это нечто у него из рук. Лидка готова была поклясться, что парни тянут 
жребий с помощью двух обыкновенных спичек.
     Парни переглянулись. Опять же украдкой пожали друг другу руки; тот, что 
вытащил короткую спичку (так подумалось Лидке), пошел вперед, как бы 
прогуливаясь. Прошел мимо нервной девушки, остановился, вернулся, будто что-то 
забыв.
     - У вас закурить не найдется?
     Дурацкий вопрос, особенно если учесть, что девушка дымила вовсю.
     Некоторое время парень и незнакомка смотрели друг на друга. Потом девушка 
что-то тихо сказала и погасила сигарету. Парень ответил, в руках у него появился 
опять-таки заготовленный заранее паспорт.
     "Интересно, а справок о здоровье здесь не требуют?" - подумала Лидка.
     Девушка глянула на развернутый парнем документ. Перевела взгляд на его 
лицо, закусила губу. Полезла в сумочку, долго там рылась, парень терпеливо ждал. 
Наконец девушка извлекла свой завернутый в полиэтилен паспорт. Показала парню. 
Тот прочитал, шевеля губами.
     - ...Какое красивое имя! Девушка бледно улыбнулась. Парень галантно 
предложил свою руку, девушка взялась за нее двумя пальцами, будто боясь 
обжечься. И так, вдвоем, они зашагали по аллее - трогательно, будто влюбленные с 
вечеринки... Нерест.
     Лидка прикрыла глаза. За три часа, проведенные ею в вечернем парке, она 
насмотрелась этих сцен во всем их разнообразии. В основном здесь гуляла молодежь 
из последнего поколения, но попадались и люди постарше, мужчины Лидкиного 
возраста и даже совсем седые старички. Один такой старичок вздумал нежно 
поухаживать за Лидкой; она прогнала его, заслужив ядовитое замечание, что, мол, 
солидной даме-недотроге хорошо бы дышать воздухом в каком-нибудь другом месте... 
Старичок был прав.
     Дам Лидкиного возраста здесь было мало. Пришла парочка разукрашенных, 
молодящихся, пьяненьких особ- и сразу же удалилась в компании четверых 
подвыпивших юношей. Вообще же, говорят, профессиональных проституток отсюда 
гоняют, за этим следят специальные сотрудники ГО в штатском...
     По аллее прошелся холодный ветер, Лидка поежилась. Еле слышно пересыпались 
таблетки в картонной коробочке. Хотя нет, они не могли пересыпаться, Лидке 
почудился этот звук...
     Сперва она хотела посидеть у моря, но разыгравшийся шторм и плохая погода 
сыграли с ней злую шутку. Она решила посмотреть на так называемый праздник 
жизни. И вот наблюдает уже четвертый час. - У вас закурить не найдется?
     Она окинула взглядом крепкого мужчину лет сорока. Мотнула головой. 
Поднялась и зашагала к выходу из парка.
     
     "Представления о том, что искусственное оплодотворение вредно для здоровья, 
есть не что иное, как грубое суеверие. А распространенный миф о том, что 
искусственно зачатые дети якобы не способны пережить апокалипсис, возмутителен и 
вреден. Пропаганда искусственного оплодотворения как альтернативы случайным 
связям должна занимать главнейшее место во всей пропагандистской работе 
медицинских учреждений".
     Газета "Твое здоровье". 15 сентября 2 года 55 цикла.
     
     Ночью она лежала, слушая рев маленького Тимура. Тимура-второго, маленького 
сына Яны-второй. Вот путаница....
     Интересно, а Лидкиным именем здесь кого-нибудь когда-нибудь назовут? Если 
вдруг будет две девочки подряд, если откроется вакансия для имени?
     И еще она думала, чем занимается сейчас Максимов. В первые месяцы после его 
отъезда это была почти болезнь - она не могла отвлечься от мыслей о нем. Где 
живет? Где работает? С кем спит?!
     Несколько его писем хранились в ящике стола. Как ни странно, именно письма 
помогли Лидке освободиться от Максимова. Читая их одно за другим, Лидка кожей 
ощущала, как он отдаляется все дальше и дальше. В последних письмах участились 
нарекания на почту: вот, мол, как плохо ходит, если ты подолгу не будешь 
получать весточки, знай, это проклятая почта...
     Из чего Лидка заключила, что переписка надоела Максимову, и он готовится 
свернуть ее. Так и произошло. Вот уже четыре месяца от Максимова не было даже 
открытки.
     Стопкой лежали на полу книжки о дальфинах. От академических и до 
бредово-популярных; стопка покрыта была толстым слоем пыли. Лидка давно 
отказалась от своих псевдонаучных изысканий. Связь между дальфинами и 
апокалипсисом, дальфинами и Воротами? Бред. К дальфинам постоянно липнут самые 
немыслимые домыслы.
     Она лежала и смотрела в потолок. Рядом на подушке валялась коробочка с 
транквилизатором, за стеной кричал младенец. Громче, тише, громче..! "Тима,
     Тима, Тимочка..."
     Принять одну таблетку - и сразу наступит позднее утро.
     Принять все таблетки...
     Ничего не наступит. В дальфина уже не вселиться.., хотя хорошо было бы. А 
самоубийцу после смерти ждет в лучшем случае пустота...
     Постукивал по стеклам дождь. Редко-редко по окнам проходились фары 
проезжающей машины, и тогда казалось, что в темноте зажигаются сотни 
укоризненных глаз.
     Лидка заснула, судорожно обняв подушку и уткнувшись носом в маленькую 
аптечную коробочку.
     На постаменте памятника героям-подводникам краснели выведенные помадой 
имена. Разноцветной помадой. Кроваво-алый "Миша". Кирпично-желтый "Петя". 
Розовый "Ростик". Перламутровый "Виталик". И еще много всяких, Лидка не стала их 
читать. Герои-подводники смотрели поверх голов, им, героям, не было дела до 
страстей, кипящих у подножия постамента.
     "Рождение - вот все, что мы можем противопоставить Смерти". Плакатами со 
строгой беременной женщиной были заклеены все столбы, все щиты и даже стены 
беленького паркового сортира. Кое-где плакаты были дополнены шаловливыми, а то и 
вовсе непристойными изображениями.
     Лидка прошлась взад-вперед по аллее. Ее заметили, не раз и не два она 
ловила на себе внимательный, оценивающий взгляд.
     Стайка девушек шепталась на двух сдвинутых скамейках. Постреливали 
глазками, делая вид, что страшно увлечены беседой. Запах могучих, прущих 
напролом духов расплывался, кажется, по всему парку.
     Юноши стояли и бродили по двое, по трое. По одиночке прогуливались седеющие 
мужчины зрелых Лидкиных лет. Вместо скрипача и гитариста в павильончике сидела 
смешанная компания с магнитофоном.
     Одна блондинка показалась Лидке похожей на Вику, школьную подружку 
Максимова. От стыда Лидка готова была бежать куда глаза глядят, и бежала бы, 
если бы в следующую секунду не выяснилось, что девушка на голову ниже бывшей 
Лидкиной ученицы и совсем не такая симпатичная. Нет, это была совсем незнакомая 
девушка, взгляд ее скользнул по Лидки-ному лицу, будто капля по клеенке. Не 
задерживаясь и не оставляя следа.
     Лидка стиснула зубы. Сунула руку в карман, коснулась картонной коробочки. 
Нащупала скомканный листок бумаги; полчаса назад на автобусной остановке смуглая 
улыбчивая девушка сунула ей в руки этот плакатик-памятку. Она совала его всем 
женщинам, проходящим мимо. Лидка знала, что это за бумажка, но не выкинула, как 
обычно, в ближайшую урну, а сунула в карман. И несколько минут спустя, отойдя от 
остановки и пристроившись в хвост какой-то очереди, украдкой развернула листок.
     То была реклама центра по искусственному оплодотворению. Распространялась 
бесплатно. Висела на видном месте в каждой аптеке. "Представление о 
искусственном оплодотворении как о противоестественном и вредном для будущего 
ребенка есть не что иное, как суеверие, грубое, пещерное, недостойное 
цивилизованного человека... Наш центр предлагает... с учетом достижений мировой 
медицины..."
     Лидка не решилась ни выбросить листок, ни спрятать его. Нашла половинчатое 
решение- скомкала бумажку, как подлежащий уничтожению хлам, и... сунула обратно 
в карман.
     На площади перед парком продавали воздушные шары. Влюбленные, смеясь, 
привязывали цветные ниточки к пуговицам, мамаши поглядывали на них 
неодобрительно и энергичнее покачивали свои коляски. Лидка подняла голову, 
провожая чей-то улетевший оранжевый шар. "Апрельский парк" было написано на 
облупившейся вывеске. И рядом, на столбе, все та же суровая женщина с огромным 
животом. "Рождение - вот все, что мы мо..."
     - Прошу прощения, у вас закурить... не найдется?
     Лидка обернулась.
     Парень лет двадцати, старшая группа. Ровесник Максимова, но совершенно на 
него не похож. Высокий, с длинными руками и ногами, с продолговатым лицом и 
прозрачными глазами чуть навыкате. В свое время мог бы оказаться у Лидки в 
классе...
     - Я не курю, - сказала она медленно. И поняла, что нужно повернуться и 
уйти. И не возвращаться в этот парк никогда...
     Рука в кармане стиснула одновременно и листок-памятку, и коробочку со 
снотворным.
     Парень моргнул. У него были длинные пушистые ресницы, он не был похож на 
неудачника, отвергнутого ровесницами. Интересный парень.
     Секунды шли. Не бежали, а именно шли, вразвалочку, кажется, даже 
прихрамывая.
     - У вас какие-то неприятности? - спросил парень.
     - С чего ты взял?- спросила она учительским тоном.
     Парень отступил на шаг.
     - Показалось... У вас такие... глаза.
     - "Глаза",- передразнила она, выпятив подбородок. - Как тебя зовут?
     - Иннокентий, - ответил он, совершенно не смутившись. И добавил, переходя 
на "ты": - А тебя?
     Она быстро огляделась. Направо. Налево. За спину...
     - Ты не должен знать, как меня зовут. И я не хочу ничего знать о тебе, 
кроме имени. Ясно?
     "Я ли это? - удивленно спросил внутренний голос. - И я действительно на ЭТО 
пойду?!"
     - Ясно, - деловито сказал Иннокентий. - Мой паспорт...
     - Не надо... Ничего не надо. Только скажи, почему ты ко мне подошел? Я же 
старая?!
     Иннокентий вдруг покраснел. Уши вспыхнули, как два рубина.
     В родильном зале выбирались на свет по двадцать-тридцать младенцев 
одновременно. Врачи в синих балахонах расхаживали от стола к столу, обезумевшей 
от боли Лидке мерещился нескончаемый человеческий конвейер.
     - А, здесь пожилая первородящая... Сан Саныч, пусть Нина не отходит от 
пятнадцатого стола...
     Каждому новорожденному первым делом привязывали на ножку номер. Чтобы не 
перепутать в такой толчее.
     - Мальчик. Девочка. Девочка. Мальчик. Три пятьдесят. Три двести. Два 
девятьсот... Шевелитесь, шевелитесь, через полчаса смена!
     "Не успею за полчаса,- подумала изнемогающая Лидка.- Придется рожать в 
пересменку. Что же т