городской лицей объявляет о прекращении конкурсного приема в 
первый класс. Родителям детей так и не ставших учениками лицея, не стоит 
отчаиваться. В будущем учебном году будет объявлен конкурс в первый и второй..."
     Лидка кисло усмехнулась. Знаем мы цену этим конкурсам. И кто в них 
соревнуется, тоже знаем.
     Она переключила канал еще раз. Ей хотелось чего-нибудь громкого и веселого, 
клипа хотелось, ну неужели в честь первого дня учебы не пустят ни одной 
НОРМАЛЬНОЙ передачи?
     С экрана смотрел широколицый мужчина из поколения Лидкиных родителей. Очень 
загорелый, не по возрасту морщинистый, с неопределенного цвета глазами, 
убежавшими куда-то по самый лоб.
     - ...оставить армию и заняться политикой?- спросили из-за кадра.
     - Мне кажется, я много сделал для армии. Я стал генералом в тридцать пять 
лет... Но армия в условиях мирного времени, современная армия, уже не дает мне 
места, чтобы сделать больше. Моя победа на выборах- закономерность, но это 
только первый шаг. Я хотел бы, чтобы люди, отдавшие за меня свои голоса...
     Мужчина говорил с трудом, заученный текст никак не ложился ему на язык. 
Лидка печально вздохнула и подняла пульт. В чем прелесть телевизора? Так легко 
можно заставить замолчать любого из политиков, да хоть самого президента.
     Камера отъехала, пропуская в кадр длинный стол с выводком микрофонов, и 
людей, сидящих по обе стороны от рожающего слова генерала. Лидка выключила было 
телевизор, но тут же разинула рот и включила его снова.
     Нет, не ошибка. По правую руку от генерала сидел, сосредоточенно кивая 
головой, Игорь Рысюк собственной персоной. Светлый элегантный костюм, 
интеллигентное тонкое лицо - рядом с ним генерал казался просто корягой, 
притащенной натуралистами из лесу да так и не дождавшейся шлифовки.
     Ну надо же!
     Лидка выключила телевизор. Бросила пульт в мягкое кресло, прислушалась - 
кажется, свекрови не было дома. Тоже празднует первый день учебы?
     В кабинете, по старой памяти именуемом "кабинетом отца", помигивал красным 
автоответчик нового телефона. Предчувствуя неприятность, Лидка нажала на 
маленькую и упругую, как прыщ, кнопку.
     - Добрый день, господа Зарудные. Это говорит такой Рысюк, если вы помните. 
Я был бы благодарен, если бы кто-нибудь из вас перезвонил по номеру...
     - Легок на помине, - сказала Лидка вслух. Еще в лицее она подметила, что 
события, как правило, ходят табунами. И если есть новость, жди другой, третьей и 
так далее.
     - И это твоя квартира?
     Рысюк кивнул.
     Крохотная комнатушка была оборудована по первому разряду. Вычислительная 
машина, видеоцентр, телефоны, совсем как когда-то в кабинете Зарудного.
     - А ночуешь ты где? - ехидно спросила Лидка. Рысюк внимательно на нее 
посмотрел. Усмехнулся:
     - На диване. Лидка запнулась.
     - А... это самое, жена, дети? У тебя вроде жена была?
     Рысюк кивнул на стол. Под экраном монитора лепились одна к другой три 
фотографии - на первых двух были два толстых голых младенца, вперившие в 
пространство бессмысленные глаза: мальчик и девочка. На третьей, совсем свежей, 
стояли рядом щекастая первоклассница с цветами и кругленький угрюмый пацан в 
коротких штанишках.
     - А... в кого они такие... - Лидка чуть было на спросила "толстые", но 
вовремя опомнилась. - В кого они такие крупненькие?
     - В жену, - коротко ответствовал Рысюк. Лидка снова глянула на фотографии. 
На всякий
     случай оглядела весь стол - нет, женского фото нигде
     не наблюдалось.
     - Как Слава? - отрывисто спросил Рысюк. - Работает?
     Лидка кивнула без энтузиазма.
     - А ты, говорят, увольняешься? Лидка подняла на него глаза:
     - А ты откуда знаешь?
     - Разве это тайна?- Рысюк снисходительно усмехнулся.
     - А, я и забыла, что ты серым кардиналом заделался, - сказала Лидка как бы 
в шутку.
     Шутки не получилось. Рысюк смотрел внимательно, теперь уже без улыбки, и 
под взглядом его неподвижных светлых глаз Лидке сделалось не по себе.
     - Почему ты оставила науку?
     - Не твое дело, - сказала она, пытаясь придать разговору тон веселой 
школьной пикировки.
     Рысюк помолчал. Предложил почему-то шепотом:
     - Кофе хочешь?
     - Ага, - сказала она после паузы.
     - Пошли варить...
     Кухня, в отличие от комнаты, носила на себе все следы холостяцкого быта. 
Стол был покрыт, будто круглой чешуей, застарелыми отпечатками кофейных чашек. В 
раковине аккуратной стопочкой стояла немытая с вечера посуда.
     - Лида, тут наклевывается интересная перспектива. Я хотел поговорить с 
тобой... и со Славой.
     - Так со мной или со Славой? - спросила она, пальцем проверяя чистоту 
табуретки. Рысюк цепко глянул на нее через стол:
     - Мне надо сделать выбор? Или-или?
     - Нет. - Она опустила глаза.
     - Понимаю, - сказал Рысюк медленно. - Видишь ли, Сотова... Я действительно 
понимаю, и понял не вчера. Слава НИКОГДА не простит тебе того случая в Музее. 
Для Славы ты - эмблема его унижения, неполноценности, памятник его подростковой 
глупости. Если бы даже у вас были дети, вы все равно не ужились бы вместе. 
Впрочем, ты ведь выходила за Славу не по любви?
     - Не твое собачье дело, - сказала Лидка глухо.
     - Конечно, - Рысюк кивнул. - Так, к слову пришлось... Потому что теперь МНЕ 
нужен Слава, и примерно для того же, для чего в свое время он понадобился тебе.
     Лидка вскинула подбородок:
     - Ты сменил сексуальную ориентацию?
     - Так ведь он и тебе нужен был не для секса, - вкрадчиво напомнил Рысюк. - 
Тебе нужна была его фамилия... фамилия его отца. Чтобы при слове "Зарудная" люди 
сперва переглядывались, а потом спрашивали с почтением: "А вы часом не 
родственница ТОГО САМОГО?"
     Лидка молчала. Рысюк сполоснул под краном чашки, наполнил их кофе, 
пододвинул к Лидке сахарницу:
     - Бери...
     - Спасибо, - сказала она сквозь зубы.
     - На здоровье... Видишь ли, Сотова, сейчас я собираю ресурсы для одного 
очень перспективного дела. Любые ресурсы. А наследие Андрея Зарудного - ресурс 
крупный, ценный, редкостный.
     Лидка сжала губы, отчего рот ее некрасиво, по-старушечьи, искривился. Она 
поспешно опустила голову: меньше всего ей хотелось, чтобы Рысюк видел ее 
уродство.
     - Перспективное дело - это твой косноязычный глупый генерал?
     - Косноязычие излечимо, - мягко сказал Зарудный. - А что до ума, то этот 
генерал умнее многих. Это очень мощный, волевой, перспективный человек. Надо 
только направить его в нужное... русло,
     - И ты при нем кто же? - поинтересовалась Лидка с откровенной издевкой.
     - Я при нем руководитель штаба, - ответил Рысюк, никак не реагируя на 
провокационный тон. - Сейчас мы выиграли депутатский мандат в городском , 
совете. Через пару лет мы метим в мэры, а еще через годика четыре, сама 
понимаешь, в Президенты. Работы - вот так! - Рысюк провел ладонью поверх головы.
     - Ты серьезно?- спросила Лидка, внимательно глядя в чашку с остывающим 
кофе.
     - Более чем.
     - Ты хочешь взять Зарудного... память Зарудного, наследие Зарудного... и 
хочешь пришить его к своему сомнительному знамени? Белыми нитками?
     - "Мы вертимся, как белки в колесе, - негромко сказал Рысюк, - от цикла к 
циклу, и, кажется, нет выхода. Но, может быть, если апокалипсис - это колесо для 
белки, то Ворота - это большее, чем просто спасательный круг? Если апокалипсис - 
не испытание, то, может быть, Ворота - это и есть тест? Лабиринт для крысы? Нас 
много, но и Ворот много. Я готов с цифрами в руках доказать: Ворота возникают с 
расчетом на то, что живущие люди пройдут в них ВСЕ. Если не будут терять ни 
секунды. Если никто ни на мгновение не задержится, чтобы отпихнуть с дороги 
соседа... Но возможно ли это?"
     - У тебя хорошая память, - медленно сказала Лидка, - но одно слово ты 
все-таки переврал. Не "это большее", а "нечто большее". Вот так.
     Рысюк довольно улыбнулся.
     - "Зачем поставлены Ворота? И что будет, если в один прекрасный день 
человечество пройдет в них с гордо поднятой головой, не медля, но и не торопясь, 
спеша поддержать любого, кто случайно оступится? Что будет, если это, 
несбыточное, однажды случится? Возможно, именно тогда цикл завершится и 
намордник будет снят... И человечество будет наконец развиваться. Развиваться, а 
не ходить по кругу, не раскручивать беличье колесо. Возможно, тот, кто поставил 
Ворота, сочтет, что ТЕПЕРЬ человечество достойно жизни без поводка..."
     - К чему? - отрывисто спросила Лидка.
     - К вопросу о белых нитках, - так же отрывисто отозвался Рысюк. - Наше 
знамя - естественная основа для идей Зарудного. Они, эти идеи, прирастут к нему 
безо всяких ниток.
     - Прирастут к этому генералу?! - возмутилась Лидка.
     - Не к генералу, а к знамени, - мягко поправил Рысюк. - Если тебе нравится 
выражаться столь высокопарно.
     Лидка молчала.
     - На самом деле, - еще мягче продолжал Рысюк, - речь идет об обществе, 
способном эвакуировать свое население без потерь. Без потерь - в Ворота. Без 
толкотни. Без давки. Вот так. И пей кофе, пока он не остыл.
     Лидка взялась за чашку. Поставила ее на место.
     - Игорь, а ты не хотел бы заняться делом? Пойти, например, на курсы 
учителей младших классов? Везде вон предлагают...
     Рысюк улыбнулся:
     - Кто знает, кто знает... Когда Слава будет дома? Чтобы я мог ему 
позвонить?
     - Вряд ли Слава тебе поможет, - сказала Лидка холодно. - Спекуляции на 
имени отца давно вызывают у него аллергию.
     - Хорошо, - Рысюк кротко кивнул. - Но, видишь ли, имя Андрея Зарудного не 
принадлежит исключительно Славке и не принадлежит тебе. Первым делом мы 
переиздадим его избранные сочинения, кроме того, наполовину готова книга 
воспоминаний "Мой муж Андрей Зарудный. Расстрелянная справедливость".
     Лидка поперхнулась кофе.
     - Что-о?!
     - Твоя свекровь написала "рыбу". А так как стиль у нее поганый, эдакий 
сентиментальный канцелярит, то мы нашли литературного обработчика. Хочешь дам 
почитать?
     - Это подло, Игорь, - сказала Лидка. Рысюк поднялся. Подошел к ней, оперся 
о стол, так
     что его глаза оказались рядом с Лидкиными, рядом
     и чуть выше:
     - Почему? Почему подло? Чем такая книга хуже все той же мемориальной доски? 
Присвоить фамилию "Зарудная" для поступления в универ - правильно? А попытаться 
реально что-то сделать по наработкам Андрея - подло?
     На виске у него билась жилка. Внешне Рысюк оставался спокойным, но Лидка 
поняла вдруг, что это спокойствие обманчиво.
     - Я хотела заниматься наукой, - сказала Лидка сквозь зубы. - Я хотела стать 
его наследницей... понятно?
     - Почему же не стала? - тихо спросил Рысюк.
     - Потому что кризисная история - не наука! Это видимость, профанация! Это 
тупое собирание фактов, которых никто никогда не сможет осмыслить!
     - Вот видишь! - Рысюк оттолкнулся от стола, отошел к низенькой, в 
коричневых потеках плите. - На этом поприще у тебя фиг чего вышло. Что не мешает 
тебе ревновать, когда на титул наследника претендует кто-то еще.
     - Это неправда, - сказала Лидка безнадежно. Рысюк вздохнул:
     - Ты хочешь сказать, что Андрей Игоревич всю жизнь занимался видимостью, 
профанацией, лженаукой?
     - Он занимался, - Лидка облизнула губы, - он занимался... Да одни выкладки 
по удельной демографической нагрузке, коэффициенту проходимости, популяционному 
сдвигу...
     - Значит, ОН чего-то добился в кризисной истории, а ты- нет, и это 
основание объявлять ее лженаукой?
     Лидке захотелось встать и уйти. Но это означало бы полное, катастрофическое 
поражение, поражение без права на реабилитацию, а потому она стиснула зубы и 
осталась сидеть.
     - А ты не пробовала посмотреть на ту же проблему с другого конца? - тихо 
спросил Рысюк. - Не как работают Ворота и почему они так работают, а как сделать 
так, чтобы у входа не было давки?
     Лидка смотрела в стол.
     - Помнишь апокалипсис? - спросил Рысюк. - Свою сестру помнишь?
     - Помолчи, - сказала Лидка шепотом.
     - Каждый из нас - разумный человек, - сказал Рысюк. - Но когда мы 
собираемся вместе, мы не люди. Мы единое существо, тупое и совершенно 
бессовестное. Толпа.
     Лидка с усилием проглотила комок в горле.
     - И чем тут поможет твой генерал?
     - Посмотрим, - вздохнул Рысюк. - Может быть, и ничем... Лид, прости мою 
бестактность. Ты отказалась от детей сознательно? Или медицинские проблемы?
     Она встретилась с ним взглядом. И он пожал плечами, как бы извиняясь, вот 
такой, мол, я наглый урод.
     - Сперва я не хотела, - сказала она, поражаясь собственной откровенности.- 
А потом... захотела. Цикл еще был. В то время еще вовсю рожали... Еще можно было 
успеть.
     Рысюк кивнул:
     - Понимаю...
     - Что ты понимаешь? - взорвалась Лидка. - Что ты понимаешь?!. У него 
старший сын сегодня в школу пошел, а еще есть две дочки от разных мам! Он щедрый 
был, скотина, бык-производитель... Всех покрыл, до кого дотянулся, всех 
оплодотворил, и совершенно бесплатно! И не бесконечный оказался, мешок с 
семенем, был, да весь вышел!
     - Лида, - предостерегающе сказал Рысюк. И Лидка поняла, что опозорена 
окончательно, и разревелась, опрокинув на стол чашку, и коричневая лужица 
растеклась по нечистой столешнице.
     ...Тогда, по возвращении из экспедиции, они пережили настоящий медовый 
месяц. Она поверила, что любит Славку. И наверное, она действительно его любила. 
"Мама! - кричал Славка Клавдии Васильевне. - У нас будет ребенок!" И Лидкина 
свекровь расцветала на глазах, звала Лидку дочкой и подсовывала ей орехи с 
медом...
     Все кончилось, но не сразу. Надежда умирает последней, хотя лучше бы она 
сразу сдохла, эта надежда, чем так мучиться.
     - ...Так почему вы живете вместе? Зачем?
     - Я к нему привыкла, - сказала Лидка, глотая слезы. - Привязалась... И я не 
представляю... куда идти. Дома... свои дела, там брат и племянница... И Янка 
вспоминается некстати... Там... совсем другое. И потом... я ведь в квартире 
Зарудного живу. Андрея Игоревича. Сижу за столом, где он сидел... я же до сих 
пор люблю его, Игорь, разве не видно?
     - Видно, - сказал Рысюк. И положил ей руку на плечо.
     Письменный стол завален был бумажным хламом. Лидка села на краешек стула, 
облокотилась, положив подбородок на сплетенные пальцы.
     Вот разрозненные листы ее так и не состоявшейся диссертации. Собрать, 
сложить, свернуть трубочкой, аккуратно засунуть в корзину.
     Вот какие-то Славкины записи - пусть разбирается сам. Сгрести и положить в 
ящик, высвобождая кусочек оргстекла, а под ним- ухо и часть щеки.
     Стопка журналов - переложить на шкаф. Стеклянное окошко стало шире, 
проглянул смеющийся глаз.
     Сдвинуть в сторону старую вычислюху, убрать газеты, провести по столу 
ладонями, стирая пыль. Вот он, весь. Улыбается, как ни в чем не бывало.
     Щелкнула входная дверь. Лидка тяжело вздохнула, опустила подбородок на 
сплетенные пальцы. Поперек оргстекла тянулась царапина, и потому казалось, что у 
Зарудного-старшего на скуле белый шрам.
     Славка легко, в тапочках, прошел мимо кабинета на кухню. Лидка слышала, как 
он гремит пустыми кастрюлями. Потом дверь кабинета приоткрылась.
     - Лид... ты работаешь?
     - Нет, - сказала она отрывисто.
     Славка вошел. Чувство вины висело на нем, как огромная дохлая медуза. То 
самое - специфическое - чувство вины, в котором человек сам себе не признается. 
Которое унижает своего носителя.
     - Ты... Видишь ли, Лида, иногда жены готовят обед... ну хотя бы хлеб 
покупают.
     - Знаю, - сказала она равнодушно.
     Славка молчал. Переводил взгляд с Лидки на окно, с окна на письменный стол, 
где молча улыбался из-под стекла его отец.
     - Лида... что-то случилось? Она пожала плечами:
     - Как сказать... Случилось, наверное, давно. Он помолчал, потирая ладони. 
Сказал, чуть подчеркивая голосом собственную холодную обиду:
     - А... Ну извини.
     И повернулся, чтобы уйти. Лидка задумчиво спросила ему в спину:
     - А ты не хотел бы жениться на матери своего ребенка? Какого-нибудь одного, 
на выбор?
     Широкая Славкина спина напряглась, будто по ней наотмашь ударили палкой.
     - Нет, - ответил он, не оборачиваясь. И добавил после паузы: - Мне хотелось 
верить, что ты меня любишь.
     - Верь, - сказала она устало. И Славка вышел, так и не взглянув на нее, 
плотно прикрыв за собой двери.
     Лидка осталась наедине с Андреем Игоревичем. Положила голову на оргстекло и 
прижалась щекой к прохладной поверхности.
     
     ГЛАВА ВОСЬМАЯ
     "...обрушилась линия электропередач, возникли пожары, преградившие людям 
путь к отступлению. В то время как глефы поднимались из воды одна за другой, 
видимо, почувствовав легкую добычу. Несколько тысяч человек оказались в 
ловушке..."
     Армия и ГО, иллюстрированный отчет по 53 апокалипсису. Т. 4. С. 209.
     
      "...полгорода пылало, и ничего нельзя было понять. Дым, паника... 
Сотрудникам ГО в огромным трудом 'удавалось организовать людей; я помню, в ход 
шли даже угрозы оружием... Организовали эвакуацию, но : коридор для отхода был 
слишком узким, а эти, из , моря, шли сплошной стеной... Никогда в жизни я не 
видел столько глеф одновременно и надеюсь, больше не увижу...
     Я помню, когда появились из дыма эти вертолеты, мы поняли, что спасены. Они 
двигались слаженно, будто танцевали... И они открыли огонь по глефам, а мы 
кричали и махали им руками, мы кричали: "Спасите нас..."
     Потом они начали гореть и падать один за другим. Это было еще страшнее, чем 
глефы. Потом я узнал, что это была электрическая атмосферная аномалия, что их 
сшибало шаровыми молниями... Упал один, второй, третий, еще два, мы думали, что 
те, кто остался, развернутся и улетят. Потом я узнал, что именно такой приказ 
они и получили. И что командир звена, полковник Стужа, не подчинился приказу..."
     Там же. Воспоминания очевидца Карпенко Игоря Всеволодовича, жителя города 
Белополье.
     
     "...Темное время суток, свет пожарища и черный дым. Видимость почти 
нулевая... Потом переменился ветер, и мы увидечи и берег, и людей, и ЭТИХ. Мы 
вели прицельный огонь, и очень успешно, пока я не услышал в наушниках такой 
характерный треск, знакомый каждому вертолетчику, а особенно тем, кто летает в 
кризис. Электроаномалия, по всем инструкциям следует быстренько сматываться, но 
мы же видим- вот люди, а вот ЭТИ... Я орал в микрофон приказ к отступлению, а 
сам оставался и стрелял. Связи уже не было никакой, так что я мог до хрипа 
орать, в такой ситуации каждый командир экипажа принимает решение сам. Я-то 
знал, что лучше сдохну тут, лишнюю пару сволочей пристрелю да, если повезет, 
свою горящую вертушку на них же опрокину...
     Из двенадцати машин четыре взорвались на первых же минутах аномалии. Пара 
машин успела уйти... Они и сейчас живы, эти люди, я им слова плохого не скажу, 
они поступили, как умели. Мы остались вшестером и держались с полчаса, такая 
фортуна была нам... И стреляли ЭТИХ, благо боекомплект у нас был усиленный..."
     Из воспоминаний генерала Стужи, награжденного золотым значком Героя за 
спасение жителей города Белополье.
     
     "Каждая секунда этого противостояния спасала несколько человеческих жизней. 
Подоспевшие наземные силы ГО эвакуировали людей вглубь континента..."
     Армия и ГО, иллюстрированный отчет по 53 апокалипсису. Т 4. С. 210.
     
     "...Вечная память ребятам, вечная память. И моя машина загорелась и 
потеряла управление. Зацепилась за какую-то крышу, успел выползти из машины, 
прежде чем она рванула. Выбрался на открытое место, кажется, площадь... Увидел 
ребят из ГО и потерял сознание. Они меня, спасибо, вытащили; уже через полчаса я 
был в порядке и в Ворота прошел, как огурчик, вот она, матушка-судьба..."
     Из воспоминаний генерала Стужи, героя Бе-лополья. Армия и ГО, 
иллюстрированный отчет