овоцируя при 
этом зависть. Да и как могут взрослые солидные люди - ученые! - завидовать 
подростку из младшей группы?
     Вот в школе, Лидка знала, завистники были. Немногие, но отчаянные. И двойка 
по поведению за прошлую четверть, двойка, поставившая под угрозу Андрюшкино 
пребывание в лицее, была на шестьдесят процентов результатом сложных интриг, и 
только на сорок процентов расплатой за шалости.
     - Андрей, ты есть хочешь?
     - Есть? Что есть? Где есть? Я хочу!
     Он был тощий, как рыба-игла, но поесть любил вкусно и много. Все знавшие 
его удивлялись, "куда оно девается". Вероятно, в результате химических реакций 
преобразуется в неукротимую энергию.
     Перед тем как зайти в кафе, Лидка поднялась в собственный кабинет. Андрей 
остался в коридоре - прыгать на пружинящем под ногами, очень дорогом импортном 
покрытии; секретарша прикрыла дверь и пробормотала почему-то смущенно:
     - Лидия Анатольевна, звонили из министерства Чрезвычайных ситуаций...
     За все эти годы Лидка в совершенстве научилась владеть собой, но теперь ей 
потребовалось дополнительное усилие, чтобы сохранить невозмутимость.
     - Что сказали?
     - Назначили встречу... прием у министра. Я согласовала по вашему рабочему 
графику. В понедельник, в двенадцать.
     Через два дня. Лидка неслышно перевела дыхание.
     - Спасибо, Леночка. Мы с Андреем пойдем поесть, если будет звонить Игорь 
Викторович, попросите перезвонить через полчаса...
     - Мама, что с тобой? - спросил Андрей, моментально перестав скакать, как 
сумасшедший.
     - Ничего... Встреча будет важная, в понедельник. Пойдем...
     И сын, успокоенный, зашагал впереди, а она, глядя в его лохматый светлый 
затылок, незаметно вытащила из кармана упаковку с маленькими бесцветными 
капсулами.
     Чем невозмутимее лицо, тем труднее приходится сердцу и сосудам. А Лидка уже 
не в том возрасте, чтобы не обращать внимания на неприятные ощущения в левой 
стороне груди.
     Надо же, как время-то летит. Вот уже близится к концу шестнадцатый год...
     Лет в пять-шесть дети узнают про будущий апокалипсис. И переживают новое 
знание по-разному: кто-то не верит, кто-то тут же забывает, кто-то откладывает 
страх на потом, ведь "это" случится, когда я буду совсем взрослый, до "этого" 
еще целая жизнь...
     Некоторые переживают очень болезненно. Вот как Андрей, например. "Мамочка, 
но ведь с ТОБОЙ ничего не случится?!"
     Несколько недель он был сам не свой, плохо спал, кричал по ночам, почти 
ничего не ел. Никакие уговоры - мол, все обойдется, никто не погибнет - не 
действовали или действовали плохо. Со временем страх притупился, но окончательно 
исчез только после того случая со сливами.
     Был июль. По рекомендации знакомого врача Лидка взяла путевку на 
академическую базу отдыха- подальше от побережья, в степи. Погода стояла так 
себе, Андрею база не нравилась, все было очень плохо, пока в один прекрасный 
вечер, гуляя по проселочной дороге, мать и сын не наткнулись на обнесенный 
изгородью сливовый сад.
     "Сливы, - вожделенно сказал мальчик. - Мам, а давай я натрушу?"
     И Лидка, солидная дама "далеко за сорок", дала слабину. Уступила 
преступному желанию сына, которого давно не видела в таком кураже и азарте. 
"Ладно, - сказала она, - но только чуть-чуть и только очень быстро".
     Андрею не надо было повторять дважды. Лидка не успела и глазом моргнуть, 
как он скрылся в листве. Смеркалось, и присутствие сына угадывалось только по 
шелесту веток и по глухим одиночным ударам валящихся спелых слив.
     "Андрюша, хватит,- сказала Лидка обеспокоено. - Мы их потом в траве не 
найдем... Слезай, пока хоть что-нибудь видно!"
     В это время со стороны дороги донесся шмелиный рев далекого мотоцикла. Звук 
приближался. У Лидки хватило ума не впасть в панику и не стряхивать сына с 
дерева в пожарном порядке. "Тихо, - сказала она. - Сейчас они проедут, и ты 
слезешь".
     "Они" заглохли в двадцати метрах от злосчастной сливы. Мотор мотоцикла 
захлебнулся, рыкнул в последний раз и замолчал; послышались ругательства, 
относительно деликатные, потому что, как выяснилось в следующий момент, в 
компании с молодым механизатором путешествовала его дама.
     "Ну елы-палы... Не боись, Светка, щас заведемся". Светка только хихикала в 
ответ; мотоцикл всхрапывал, но заводиться не желал, может быть, потому, что 
мотоциклист был сильно навеселе. "О, слива, - сказала Светка, глаза которой не 
утратили зоркости даже в густой уже темноте. - Паша, давай сливы натрусим". 
Механизатор Паша бросил свое безнадежное дело и поспешил угодить спутнице. 
Лидка, укрывшаяся в нескольких метрах от дерева, в кукурузе, успела только 
открыть рот.
     Паша подошел к сливе и задрал голову. В следующую секунду на него дождем 
обрушились фрукты. Нет, не дождем- градом. Смирная слива трясла ветвями и разве 
что не завывала- пары алкоголя сыграли с механизатором злую шутку. Неизвестно, 
что там ему привиделось, но только и Паша, и Света молча кинулись к своему 
мотоциклу, и тот, разделяя мистический ужас хозяев, немедленно завелся. Треща 
мотором и виляя по ухабам, мотоцикл ускакал в сторону села. Лидка подоспела как 
раз вовремя, чтобы подхватить падающего с дерева Андрея. А падал он потому, что 
не мог удержаться на ветвях от смеха...
     Говорят, что перебороть страх перед строгим начальником можно, если 
вообразить его в нижнем белье или в туалете. Наверное, именно поэтому Андрей 
перестал бояться мрыги. В тот вечер чудище страха предстало ему в неприглядном, 
комичном виде. В нижнем белье.
     И вот уже близится к концу шестнадцатый год, и до апокалипсиса осталось лет 
пять, а то и четыре. Андрей по-прежнему ничего не боится, разделяя заблуждения 
своих ровесников, которым море по колено. Лидка же встречается в понедельник с 
крупным чиновником, с министром Чрезвычайных ситуаций. А значит, речь пойдет о 
месте в списке, в очень ценном списке, очень многие заплатили бы что угодно, 
лишь бы оказаться в нем...
     Речь пойдет о праве на малую толику "условленного времени".
     - Да, безусловно, Лидия Анатольевна, ваши заслуги перед наукой трудно 
переоценить... Но лишняя минута "условленного времени" означает возможные жертвы 
среди населения. Согласны ли вы получить свое право такой ценой?
     Министр был маленький, сухонький, в массивных очках. Густо-черная оправа 
походила на две сочлененные траурные рамки.
     - Не совсем понимаю вас, - сказала Лидка осторожно. - Всем нам известно, 
что "условленное время" отменить невозможно. Так стоит ли возлагать 
ответственность...
     - Ответственность всегда тягостна, - не совсем вежливо прервал ее министр. 
- Но "условленное время" - не награда за заслуги, поймите меня правильно. Это 
инструмент. Необходимый для сохранения государства и цивилизации. В первые часы 
после апокалипсиса нам нужна власть, нужна страховая система, нужна координация 
восстановления экономики. Наука - безусловно, но только те ее отрасли, которые 
имеют непосредственное стратегическое значение.
     - Что может быть более стратегически значимым, нежели разгадка 
предназначения Ворот? - тихо спросила Лидка.
     Министр пожал плечами:
     - До такой разгадки, как я понимаю, еще достаточно далеко... И потом, когда 
речь идет о проекте столь широко известном, столь трудоемком, занимающем так 
много людей, скольким сотрудникам придется предоставить "условленное время"? 
Одному, двум? Решит ли это проблему? А их семьи? Лидия Анатольевна, мне кажется, 
вы не вполне правильно сориентированы. Свет не сошелся клином на "условленном 
времени". Я искренне уверен, что весь ваш отдел благополучно переживет грядущий 
апокалипсис. И что в первые же годы нового цикла мы получим блестящие 
результаты. И мне еще выпадет возможность поздравить вас с Государственной 
премией... а то и международной, я надеюсь.
     Лидка смотрела в слабо различимые за стеклами, обведенные траурными рамками 
глаза, и смутно вспоминала собственные речи перед школьниками. Тот же гладкий, 
профессионально перетекающий словопомол. На любую тему, с любого места, для 
любой аудитории. Мило, обнадеживающе, ни о чем.
     - Понятно, Михаил Евгеньевич... Последний вопрос. Если бы исследования по 
"фактору эм" были строго засекречены и проходили по ведомству ООБ, это 
отразилось бы на вашем решении?
     Молчание. Легкое удивление за толстыми линзами очков:
     - Н-ну... Видите ли, тогда речь шла бы... в рамках совсем другой 
ситуации...
     - Спасибо, - сказала Лидка и поднялась. Секретарша проводила ее до самых 
дверей; у подъезда министерства ждала служебная институтская машина, вполне 
приличная для своего класса, но теряющаяся среди богатого чиновничьего 
транспорта. - Я пойду пешком, - сказала Лидка водителю. Было сыро и холодно. Не 
лучшее время для прогулок.
     Лидка шла, ловя лицом редкие капли дождя, и заново, слово за словом, 
вспоминала беседу с министром. Редкие прохожие удивлялись, наверное, увидев 
выражение ее лица. Вроде бы человек улыбается, но от такой улыбки хочется 
перейти на другую сторону улицы...
     Лидкин проект давно и прочно сидел в болоте, о котором мало кто, кроме 
самой Лидки, знал. Растекаясь в разные стороны, сталкиваясь с новой информацией, 
стройная и многообещающая гипотеза превращалась в расплывчатое, неопределенное, 
сомнительное предположение. Новые данные опровергали друг друга, результаты 
статистических подсчетов, несомненные на малом объеме материала, почему-то не 
желали повторяться на больших массивах. Единственная Лидкина надежда была на 
"острый эксперимент", который по понятным причинам откладывался лет на пять.
     И тем не менее однажды запущенная, питаемая инвестициями машина 
исследований катилась как ни в чем не бывало. "Летучий Голландец". 
Гальванизированный труп.
     Это были самые черные Лидкины мысли, приходящие к ней во время бессонницы, 
между половиной четвертого и половиной пятого утра. В другое время она бодро 
радовалась все новым локальным результатам и почти верила в собственную 
гениальность; теперь, после разговора с министром, ночные мысли вторглись на 
территорию дня.
     "В первые же годы нового цикла мы получим блестящие результаты. И мне еще 
выпадет возможность поздравить вас с..." Да не важно с чем. Потому что если, не 
приведи Господи, во время апокалипсиса что-то случится с Андреем, Лидка этого не 
переживет.
     А ты, старая очкастая крыса, небось уже устроил своим детям гарантированный 
вход в Ворота. И потому так легко рассуждаешь о том, что случится в первые годы 
нового цикла.
     Она зашла в телефонную будку. Долго никто не отвечал, и противный холодок 
уже зародился в низу живота, когда гудки прервались усталым голосом Андрея:
     - Мама, ты?
     - Как ты догадался?- спросила она, невольно улыбаясь.
     - Телепатия, - сказал он довольно.
     - Все в порядке?
     - Ага, - сказал он не вполне уверенно.
     - Что такое?!
     - Мам, ты не ругайся. Я тут помогал нашему географу флюгер устанавливать... 
немножко коленку разбил.
     - Какой флюгер?!
     - На крыше. Опыт такой. Наблюдения за розой ветров... Нужен флюгер. На 
крыше. Он сам так испугался, пообещал мне на всю жизнь одну большую пятерку...
     - Одной пятерки тебе на всю жизнь не хватит, - сказала Лидка сквозь зубы. - 
С какой высоты ты упал?
     - Да ничего, - Андрей замялся. - Там пожарная лестница... Ну, где-то 
метра... три.
     - Значит, все пять... На асфальт?
     - Мам, ну ничего не случилось! Коленку только разбил, мне уже 
перебинтовали... Мам, звонил дядя Беликов. У него новая книжка вышла.
     - Поздравляю, - сказала Лидка скептически.
     - И еще бабушка звонила. У них все в порядке, она просила, чтобы ты...
     - Ясно. Я иду домой. Уже иду, слышишь?
     - Ага... Жду.
     - Ну, привет...
     Она дернула за рычаг, бросила новую монету и набрала номер старой 
родительской квартиры.
     - Лида? Нет, все хорошо... Тебе письмо пришло. Из-за границы. Толстое 
такое... от Артема Максимова. Твоего ученика. Помнишь?
     Фотография была цветная, добротная, стандартная. Здоровенный мужчина, в 
котором Лидка с трудом узнала Артемку. Рядом, в обнимку, два мальчика, старший 
отдаленно напоминает того школьника, которому Лидка когда-то ставила тройки. 
Младший- кудрявый блондин с большими, ничего не выражающими светлыми глазами.
     Письмо было тоже стандартное, в меру сердечное, в меру опасливое. Максимов 
выражал, во-первых, сожаление, что так давно не видел "свою любимую 
учительницу", а во-вторых, уверенность, что у нее все благополучно, жизнь 
сложилась "к лучшему", потому что "даже здесь" в газетах нет-нет да и появляются 
заметки о научном прогрессе, о смелых гипотезах, и Лидкина фамилия встречается 
едва ли не чаще всех прочих...
     А у него, Артема, все хорошо, подрастают два сына; жизнь не то чтобы очень 
легкая, но вполне терпимо, он работает бригадиром строителей-ремонтников и очень 
ценится окружающими. Жаль, конечно, что судьба развела их с Лидкой... и все 
сначала, по кругу, как будто максимовскую мысль кто-то посадил на короткий 
поводок и теперь она ходит, подобно пасущейся козе, вокруг вбитого в землю 
колышка.
     Лидка читала, и сквозь повторяющиеся слова все более явно проглядывало 
настоящее, не формальное сожаление. Бригадир ремонтников тосковал по упущенным 
возможностям, наверное, ему казалось, что Лидка воспарила в светлые небеса 
науки, в то время как он остался у подножия, у трамплина, жалкий и перепачканный 
штукатуркой. А возможно, он просто не был счастлив с женой... есть ли у него 
жена? Почему о ней не пишет? Разведен? Или не хочет лишний раз травмировать 
Лидкины чувства? Или стесняется?
     Фотографию Лидка рассматривала в машине- обычно она не злоупотребляла 
услугами такси, но сегодня был особый случай. Из опущенного окна тянуло теплой 
уличной гарью; Лидка спрятала письмо в карман пиджака, но там оно топорщилось и 
мешало, тогда Лидка переложила его в сумку. И подумала, что, когда возвратится 
домой и полезет, скажем, за ключом, письмо может вывалиться или просто показать 
свой желтый край с лиловыми печатями, и тогда любопытный Андрей обязательно 
спросит: "О! Из-за границы? Это от кого?"
     Она засунула письмо на самое дно сумки, но и там ему было неудобно. Письмо 
мешало, как горчичник, выбросить его было вроде бы жалко, сжечь - глупо, 
показать Андрею - пошло...
     Такси притормозило перед входом в зеленый тихий двор; лучший район города - 
благодать и жужжание пчел, притом что до шумного центра можно пешком дойти за 
десять минут. Старшие мальчишки играли в футбол, а Лидкин сын сидел на скамейке, 
болея одновременно за обе команды. На левом колене спортивные брюки сильно 
оттопыривались, видимо, на "перевязку" ушла не одна упаковка бинта.
     Лидка остановилась в нескольких шагах; сын не видел ее. Объяснял 
пятнадцатилетним потным футболистам, что мяч можно отдавать не только носком, но 
и "пяточкой". Что "пяточкой" играть даже предпочтительнее...
     Со своего места Лидка видела, его затылок, ухо и часть щеки.
     Она хотела позвать его, но удержалась. Разговор с министром, письмо от 
Максимова, разбитая коленка; сегодня душно, может быть, будет гроза. Время 
подкрасить виски, успокоить рвущуюся наружу седину. Успокоить рвущуюся наружу 
истерику, инстинктивный слепой порыв схватить сына и заключить его в кокон, в 
банку, в непроницаемую сферу да хоть обратно в утробу, туда, где ему не будут 
грозить ежедневные опасности. Туда, где не достанет его неотвратимый 
апокалипсис...
     Глупые суеверия. О том, что ребенок, зачатый искусственно, не переживет 
кризиса. Лидка давным-давно изучила статистические подборки, полностью 
опровергающие эту чушь. Дети, зачатые от донора, выживают точно так же, как те, 
у которых есть настоящий отец. И гибнут точно так же...
     Но именно из суеверия Лидка никому не рассказывала, как появился на свет 
Андрей. Никому, даже маме. Предполагалось, что она встретила "хорошего человека" 
в Апрельском парке. Все-таки в глубине души самый цивилизованный человек 
остается пещерным жителем, как иначе объяснить, что случайные связи в начале 
цикла считаются вполне приличными, а безобидная медицинская процедура чуть ли не 
табу...
     Сколько сил ей стоит убить в себе хлопотливую курицу. Сколько сил уже 
потрачено, а апокалипсис все ближе, и как ни кудахтай, как ни приседай вокруг 
птенца, как ни мечись - ничего не изменить, этот котел в преддверии ворот, эти 
безмозглые толпы... Ведь как было с Яной? До самого последнего мгновения Лидка 
помнила ее рядом. Отец тащил ее на себе... А потом - мгновение, накатила новая 
волна, сбила с ног обоих, но отец сумел подняться, а Яна нет, ее отнесло от отца 
на десятки метров...
     Андрей почувствовал ее взгляд. Обернулся, просиял. Веселый рот разъехался 
от уха до уха, на щеках обнаружились ямочки.
     - Мама!
     Она подошла и, ни слова не говоря, спрятала лицо в его растрепанных жестких 
волосах.
     Ночью пришлось вызывать "скорую". Андрей перепугался насмерть - носился с 
аптечкой, с чашками воды, с каплями, с телефоном. Лидка еще никогда не видела 
его таким бледным. И надеялась больше не увидеть.
     Бригада прибыла минут через сорок после вызова. Молодой медбрат узнал 
Лидку; тут же, в домашних условиях, сняли кардиограмму, ничего ужасного на ней 
не увидели, но порекомендовали обследоваться, понаблюдаться, лечь в больницу, 
тем более что академическая больница сейчас оборудована всем необходимым, это 
курорт, а не больница, вам надо беречь себя, Лидия Анатольевна...
     Они уехали. Андрей сидел на кухне, тихонько звякая ложкой о стакан.
     Проклятый Максимов со своими задавленными претензиями, со своей 
неудовлетворенностью. Проклятый министр. Проклятый апокалипсис. Нет, Лидка не 
выдержит. Сорвется. Помрет от инфаркта, не дожидаясь апокалипсиса, бросит 
мальчишку на произвол судьбы. Одного в человеческом водовороте...
     Вспоминая Максимова, она видела, разумеется, не того мужика с фотографии. А 
коренастого темноволосого подростка, школьника, потом студента, тонкого и 
умненького, подающего надежды.
     Она знала, неосознанно, но знала, что Максимова ей суждено потерять.
     Теперь то же самое повторяется с Андреем. Физическое, почти осязаемое 
чувство надвигающейся потери. Апокалипсис сожрет его, все, что она может,- быть 
рядом...
     - Андрей!!
     Прискакал из кухни. Глаза едва ли не на лбу:
     - Что?!
     Лидка долго смотрела в его бледное, осунувшееся, совсем детское лицо.
     - Знаешь что... Ложись-ка спать.
     Присвоение институту имени Зарудного прошло при минимуме шумихи. То есть, 
конечно, положенные гости собрались, и заседание академии прошло скорее в 
торжественной, нежели в рабочей обстановке, и неформальный "вечерний чай" 
обернулся на самом деле сытным и пьяным банкетом, но отмечали в узком кругу. Из 
корреспондентов, только свои же люди из "Академического вестника". Никакого 
телевидения. Скромная мемориальная доска, чем-то похожая на ту, что висела 
когда-то на фасаде зарудновского дома. А поскольку скульптор пользовался не 
официальной фотографией, а теми материалами, что предоставила Лидка, бронзовый 
Андрей Игоревич оказался очень похожим на живого.
     Если Лидка правильно помнит, каким он был.
     Молодой, совсем мальчишка. Ему и сорока не было, когда его убили. Почти 
тридцать восемь лет назад...
     Тридцать восемь?!
     На Лидку поглядывали- кто с уважением, кто с откровенным недоумением. До 
самого заседания не смолкали увещевания: "Ну зачем вам это нужно?! 
Основоположник направления- вы, а вовсе не Зарудный, вы добровольно делитесь с 
ним частью славы, это вовсе не его заслуги, а ваши...", "Лидия Анатольевна, 
имя-то одиозное! Пойдет ли на пользу институту...", "Лидия Анатольевна, вас 
могут неправильно понять...", "Как бы не пришлось потом жалеть..."
     Окончательное решен