ее путь пройден до конца, что она исполнила свой 
долг, что она счастлива.
     День прошел обыкновенно. Лидка дважды поругалась - первый раз в хранилище 
матценностей, куда не хотели принимать дополнительные документы по ее проекту: 
"Ваш лимит давно вышел, у нас все переполнено, и зачем вам хранилище, если вы в 
"условленном" списке!"
     Второй раз - в очереди за хлебом. В последнее время в городе случались 
серьезные перебои с поставками, и Лидкино намерение взять две булки вместо одной 
вызвало бурный протест в очереди.
     Но две булки она все-таки взяла.
     Она поужинала в одиночестве: Андрей вернулся часов в десять вечера, усталый 
и взвинченный. Витька сошел с ума, сказал он, давясь кефиром. Думает по серьезу 
приносить в жертву одного пацана... Да и пацан про свою участь знает. Он с 
рождения на учете в психдиспасере, пацан этот. Убогий он, говорит, все равно мне 
мрыги не пережить. Как ты думаешь, может, позвонить в милицию? Это подло, но как 
же, я же знаю, что они его убьют, - и промолчу?!
     До полуночи Лидка с сыном искали выход - и перенесли окончательно решение 
на утро. Правда, уже через два часа оказалось, что проблема снята. Совсем.
     - Мама, - Андрей босиком пробрался к Лидке в спальню. - Там... Я не спал... 
там небо... такое. Такое. Посмотри, а?
     Лидка поднялась. Отодвинула штору. Небо медленно разгоралось красным. Таким 
знакомым, таким тяжелым красным светом.
     - Так, - сказал она, удивляясь своему спокойствию. - Вот и все. Одевайся, 
быстро. Бежим на сборный пункт.
     Андрей стоял столбом. Ему было очень страшно. Наверное, он сам не ожидал, 
что ТАК испугается.
     Лидка оттянула цепочку на его шее. Бирка ожила. Пульсировала зеленым 
огоньком.
     - Все в порядке, - сказала Лидка, подавляя вздох облегчения (сколько раз ей 
снился сон: наступил конец света, а бирки не активизировались). - Все в порядке. 
Через полчаса мы будем на сборном пункте, нас заберут в машину. Или в вертолет. 
Дальше- не наша забота. Через несколько часов для нас все закончится... 
Одевайся, ты же не пойдешь в трусах.
     Шлепая босыми ногами, он побежал к себе. Одеваясь, Лидка слышала, как он 
мечется по комнате, роняет предметы, бормочет себе под нос.
     Она посмотрела на себя в зеркало. Проверила, все ли в порядке. Успела 
сложить ночную сорочку и застелить постель.
     Набрала телефонный номер Беликова - занято. Позвонила Яночке - номер 
пришлось искать в записной книжке. Она очень редко звонила племяннице, а 
встречалась и того реже, два раза в год на кладбище, на могиле родителей.
     Попыталась дозвониться младшему брату Паше, но трубку никто не брал.
     Андрей прыгал в коридоре, не мог попасть ногой в штанину джинсов.
     - Ну, мама, - пробормотал он, увидев, как Лидка поправляет воротничок. - 
Ну, мама, ты молодец... Скала!
     "И ты укрыт за скалой, - подумала Лидка. - Тебе нечего бояться".
     Андрей вдруг перестал прыгать. Будто что-то вспомнив, кинулся к телефону, 
стал лихорадочно вертеть диск -Лидка на глазок определила номер девочки Саши. 
Длинные-длинные гудки... И вдруг- тишина.
     - Ма... телефон отключили! Лидка рассеянно кивнула:
     - Конечно... Не беспокойся, она уже вышла, наверное... Ничего с собой не 
бери. Только термос. Я с вечера приготовила, как обычно. Готов? Пошли.
     Они вышли на лестницу одними из первых. Где-то хлопали двери, звенели 
стекла, потом разом вырубилось электричество - красный свет из окон придавал 
коридору сходство с фотолабораторией. Лидка прекрасно помнила, что именно эта 
мысль пришла ей в голову в ее первую мрыгу. Наверняка Андрей сейчас подумал то 
же самое.
     В полутемном дворе кто-то мертво вцепился в Лидкину руку:
     - Лидия Анатольевна! Признайтесь, вы в списке! Признайтесь! Возьмите нас, 
мы тоже имеем право! Мы имеем! Почему только вам?!
     Лидка растянула губы в улыбке:
     - Скажите, пожалуйста, у вас паспорт при себе?
     - Паспорт?
     Собеседник отвлекся и на секунду ослабил хватку. Лидка рванулась, 
высвободилась и, волоча за собой Андрея, бегом кинулась на улицу.
     - Стой, сука!..
     На инструктаже ее предупреждали о чем-то подобном. Человек, внесенный в 
список, должен хранить это в тайне, иначе ему не добраться до места сбора. 
Другое дело, как трудно эту тайну сохранить...
     На бегу Лидка удивилась себе. Пятьдесят семь лет, больные ноги, а 
припустила, как спринтер...
     Андрей бежал рядом.
     Лидка намеренно направилась в сторону берега, как раз туда, откуда через 
несколько секунд повалит человеческий поток: никто не хочет приближаться к морю, 
когда небо уже окрасилось красным. Преследователь отстал, потеряв Лидку и ее 
сына в багровых сумерках, в густеющей толпе, и только тогда Лидка почувствовала, 
что дрожит, как заяц.
     Она чуть было не угодила в ловушку. По собственной глупости. Надо было 
уходить из дома незаметно, по крышам, ведь еще секунда - и на нее навалились бы 
вчерашние добрые соседи, сорвали бирки, переломали ребра и ей и Андрею. Как 
глупо. Господи, как глупо все могло закончиться!..
     Прижавшись к стене, она сориентировалась. До сборного пункта оставалось 
квартала четыре: место встречи "условленных" лиц выбиралось тщательно, с учетом 
направления движения толпы, с учетом появления глеф, с учетом возможной паники 
на улицах.
     - Всеобщая эвакуация, - бормотали динамики ГО на столбах.
     - Дай руку, Андрюша.
     Его рука была, как лед.
     Люди шли молча, людям предстоял нелегкий путь за город, долгое и 
мучительное ожидание среди чиста поля, сигнал об открытии Ворот - и давка на их 
пороге, немилосердная давка, от которой не смогли отучить их ни Зарудный со 
своими идеалами, ни Стужа со своей муштрой.
     Все динамики одновременно прокашлялись. Забормотали тоном выше:
     - Говорит штаб ГО... Внимание, глефы! Зарегистрировано появление глеф. 
Линия обороны- набережная... Набережно-луговая... Набережно-восточная...
     Прямо над головой прошли пять или шесть вертолетов. Лидка на минуту 
оглохла.
     - Внимание, глефы! Опасность с моря! Опасность для Подольского района, 
улицы Яблонского, Почтовой площади! Активизировать эвакуацию в районе улиц 
Верхний Вал и Нижний Вал!
     Лидке наступили на ногу.
     - Андрей, вон за тем щитом- видишь?- нам направо...
     Не обращая внимания на тычки и крики "куда прешь!", Лидка перестроилась 
ближе к правому тротуару и, поравнявшись с рекламным щитом (какой-то бред о 
фруктовом шоколаде), рванула Андрея за руку.
     Он был сильный парень, но решительности ему не хватало.
     - Не деликатничать! - рявкнула Лидка. - Вперед!
     Его ладонь намокла.
     До сборного пункта оставалось всего ничего.
     - Внимание, говорит штаб ГО... Основное направление эвакуации - проспект 
Возрождения. Внимание, сейсмическая опасность... Держитесь подальше от ветхих 
строений! Повторяю, держитесь подальше от ветхих строений!
     Лидка хмыкнула. Зачем давать заведомо невыполнимые советы?
     - Мама, этот переулок... Тут же старые дома...
     - Не бойся.
     В следующую минуту действительно тряхнуло. Девятиэтажка, маячившая в конце 
переулка, задрожала и зашаталась, как ломтик желе. На голову Лидке и Андрею 
посыпался мусор. Впереди, в десяти шагах, грузно ударилась о землю половинка 
балкона - с цветочным ящиком, в котором ярко цвели осенние астры.
     - Вперед!
     Лидка бежала, волоча за собой Андрея, спотыкаясь о камни, задыхаясь от 
пыли, ловя подошвами трясущуюся землю. Готовая руками отбивать летящие кирпичи, 
рвать падающие провода - по счастью, тока в проводах не было, они могли сильно 
поранить запутавшуюся в них жертву, но сжечь уже не могли.
     Потом из тучи пыли вынырнуло оцепление. Огромные люди в шлемах и 
респираторах казались роботами из детских книжек про могущество науки. Лидка 
рванула цепочку с биркой- зеленый огонек призывно замигал. Андрей медлил; Лидка 
обнажила и его бирку тоже, тогда оцепление на секунду разомкнулось, пропуская их 
вовнутрь.
     Над головой снова прошли вертолеты. Человек в респираторе плотно, больно 
приложил Лидкин палец к сенсору на бирке. Потом провел биркой над каким-то своим 
прибором, и прибор мигнул зеленым. Та же самая процедура повторилась с Андреем.
     - В машину, Лидия Анатольевна. В машину, Андрей Андреевич.- Голос из-под 
респиратора звучал странно, пугающе. Как все, что происходило вокруг.
     Машина была снаружи похожа на армейский броневик. Изнутри- на автобус. В 
машине уже сидели пятеро мужчин и двое женщин, и все молчали. Одна из женщин 
прижимала к груди расшитую бисером сумочку.
     Лидка опустилась на кожаное сиденье, обняла одной рукой присевшего рядом 
Андрея.
     - Вот и все. Ничего страшного. Нас отвезут к Воротам, и мы войдем... - она 
хотела сказать "войдем первыми", но запнулась.
     Андрей молчал. Его трясло.
     - Хочешь чая?
     Лидка открыла термос. Плеснула дымящегося чая в пластмассовую 
крышку-стакан; Андрей начал пить и закашлялся.
     - Ну все... Теперь ждать.
     - Сейчас поедем, - нервно сказал сидящий сзади мужчина. -На нашем пункте 
еще один человек остался.
     - Сколько можно ждать! - срывающимся голосом выкрикнула женщина с бисерной 
сумочкой. - Может, его уже задавили... Надо ехать!
     Андрей вздрогнул, быстро взглянул на обладательницу сумочки, перевел взгляд 
за окно. Вслед за ним Лидка увидела, как оцепление пропускает кого-то в плаще до 
пят и как этот кто-то, ступив два шага, падает на землю.
     Один из людей в респираторах заглянул в машину:
     - Кто-нибудь из мужчин, помогите!
     Первым вскочил Андрей, Лидка не успела и слова сказать. Сжав руки на 
поручне, она смотрела, как Андрей помогает идти к машине пожилой женщине с 
рассеченным лбом, с залитым кровью лицом.
     - Зацепило, - сказал все тот же нервный мужчина. - Или кастетом заехали. 
Может быть.
     Бирка с зеленым огоньком болталась у женщины поверх плаща. Андрей помог 
опоздавшей забраться на подножку, двое мужчин помогли ей усесться, одна из 
женщин уже держала в руках аптечку. Лидка механически полезла за индивидуальным 
пакетом, развернула, положила на рану стерильный слой ваты - женщина застонала.
     - Андрей, помоги... Андрей?!
     Он стоял рядом с машиной. Не торопился садиться; человек в респираторе 
что-то крикнул ему, Андрей ответил, но Лидка не разобрала ни слова. Потом сын 
повернул голову, и Лидке показалось, что через темное стекло она видит его 
виноватые глаза.
     Машина тро...
     
     ЭПИЛОГ
     По разогретой солнцем набережной шла, трогая плиты тяжелой палкой, 
медленная осторожная старуха.
     Плиты были теплые. Резиновый наконечник палки, давно ставшей частью 
старухиного тела, трогал шероховатую поверхность, упирался в грубо шлифованный 
камень.
     Плиты. Запах моря. Запах ветра. Время от времени старуха останавливалась, 
чтобы поглубже вдохнуть.
     Через несколько метров должна обнаружится лестница, ведущая к берегу,- вот 
она. Старуха неторопливо развернулась. Ее тело было нелегким в управлении, почти 
таким же неповоротливым, как многотонный самосвал.
     Подойдя вплотную к лестнице - дубовые, не подвластные гнили ступеньки, - 
она переложила палку из правой руки в левую. Освободившейся правой рукой взялась 
за перила. Отполированное тысячами ладоней, теплое волокнистое дерево. Твердые 
прожилки, мягкие бороздки, выпуклость срезанного сучка. Старуха улыбнулась. Она 
всегда улыбалась, касаясь этих перил.
     И, осторожно переставляя ноги, неся палку на сгибе левого локтя, двинулась 
вниз. Третья сверху ступенька прогибалась под ее весом чуть больше прочих; 
предпоследняя, четырнадцатая, еле слышно скрипела.
     Утомленная, будто после многочасового бега, старуха добралась до пляжа. 
Переложила палку из левой руки в правую, ступила на гальку. Ее дальнозоркие 
глаза давно не различали текст в газетах и книгах, зато прекрасно видели каждый 
камушек под ногами.
     Камни только казались серыми. Среди них были белые, пятнистые, голубоватые, 
розовые, старуха слушала, как они поскрипывают под подошвами войлочных бот. 
Кое-где на камнях сохли принесенные штормом водоросли; иногда старуха 
останавливалась, чтобы зачем-то потрогать их кончиком палки.
     Труднее всего было обогнуть скалу. Старуха шла по влажной гальке, рискуя 
упасть прямо в воду. Сползая с берега вслед за волной, камни ударялись друг о 
друга и тихо звенели.
     Наконец скала осталась позади. Старуха отошла от береговой кромки и 
остановилась передохнуть. Прямо перед ней была естественная выемка, каменная 
комната, защищенная от посторонних взглядов, загороженная от ветра с трех 
сторон, открытая только морю.
     На камнях виднелись полусмытые водой черные пятна кострищ. Старуха 
постояла, переводя дыхание, затем вынула из темной клеенчатой сумки детское 
шерстяное одеяло. Аккуратно, не торопясь, разложила его на плоском камне. Тяжело 
опираясь на палку, уселась и вытянула гудящие ноги. Перемена позы принесла 
опьяняющее ощущение мгновенного счастья.
     Здесь, на берегу, ей особенно хорошо думалось. Настолько хорошо, что 
старуха верила: еще чуть-чуть - и она узнает ответ. Один-единственный ответ на 
множество мучающих ее вопросов.
     Она затем и приходит сюда- спрашивать. Спрашивать себя, море, ветер, 
дальфинов...
     Чтобы вернуть заскорузлым мыслям толику былой легкости, она начинает 
вспоминать всегда с одного дня. С одного и того же момента, когда обезумевшие 
стихии, изготовившиеся преподать человечеству очередной урок апокалипсиса, вдруг 
смирились и отступили от задуманного.
     Впервые за тысячу лет Ворота не открылись. Их не засекла ни одна служба ГО 
- их просто не было...
     Но и апокалипсиса не было тоже.
     Вулканы, уже начинавшие извержение, заткнули глотки и поперхнулись 
собственной лавой.
     Земная кора, уже вздыбившаяся перед очередным катаклизмом, замерла и 
успокоилась.
     Гигантские волны смирно улеглись обратно в океан, метеоритные дожди так и 
не достигли земной поверхности, глефы вернулись в море, клубы ядовитого газа 
рассеялись на безопасной для человечества высоте.
     И человечество пришло в ужас. И долго топталось в ожидании Ворот, а не 
дождавшись ни смерти, ни спасения, тихонько вернулось в свои почти не 
пострадавшие города.
     То были годы растерянности и смуты, не знали, отсчитывать ли начало нового 
цикла и рожать ли детей. В конце концов природа взяла свое, и в родильных домах 
запищали первые младенцы. Новый цикл - новая жизнь; вот уже семнадцатый год на 
пороге, и никто не знает, чего ждать от нового апокалипсиса...
     Старуха, глядящая на море, верит, что апокалипсиса не будет вовсе.
     Более того, иногда ей кажется, что она знает это.
     Наверняка. Апокалипсиса не будет - никогда больше. Почему, спрашивает она, 
глядя прямо перед собой дальнозоркими слезящимися глазами. Почему?!
     Возможно, тогда- в эвакуационном автобусе, в истерике - ее посетил бред.
     Ей привиделся створ погибших Ворот. Море, зеленоватый свет и невесомость, 
спешат к поверхности радужные пузыри... Ей показалось, что протянутые в пустоту 
руки наталкиваются на золотую паутину. Все ее силы, все ее желания переплавились 
тогда в ярость, в одно-единственное желание- разорвать, прорваться, пробить... 
Тогда ажурная сетка лопнула, и на дальней грани бреда- если это был бред- 
обнаружилось чужое присутствие. Будто внезапно раскрывшийся глаз. Потрясение 
было настолько сильным, что она почти сразу же соскользнула в темноту... Старуха 
вздыхает. Поднимает глаза к низкому небу. Почему? - беспомощно спрашивают 
ввалившиеся губы. Возможно ли, что поступок ее сына, экзальтированного 
мальчика... Что поступок сопляка, отказавшегося от привилегий эвакуации, детский 
в общем-то поступок, пошатнул основы мироздания? Возможно ли, что рожденный 
яростью зов ее был услышан? Кем?! Нет, говорит себе старуха. И сама же 
переспрашивает недоверчиво: нет? А может быть, это случайность? Слепое 
совпадение, и зря она ломает себе голову, и зря задает, как дятел, одни и те же 
вопросы? Может быть, где-то далеко, совсем в другом месте и совсем другие силы 
решили за нее - и за человечество - весь этот кроссворд?
     ...Тем не менее апокалипсис отменен и намордник с человечества снят, мир 
спущен с поводка. Старуха знает, что не доживет до времени, когда человечество 
окончательно осознает свободу. Она знает это и не огорчается.
     Она устала.
     А сегодня она устала особенно. И возможно, ей не следовало идти на берег, 
после того как несколько часов пришлось провести на ногах не присаживаясь. Она 
была на кладбище: могила ее сына, врача Андрея Сотова, была уже кем-то убрана, и 
кто-то оставил на ней букет увядающих тюльпанов.
     Андрей Андреевич Сотов погиб в возрасте тридцати трех лет; врач "скорой 
помощи", он всего несколько тревожных месяцев успел побыть военным врачом. 
Короткая война началась внезапно - и так же внезапно закончилась...
     Старуха прикрыла глаза. Мгновенная тень, черный вертолет, проносящийся по 
дну ее памяти. В том ущелье людей расстреливали с вертолетов, как когда-то 
расстреливали глеф. Ее не было там, но ей казалось, что она помнит - темный 
силуэт, закрывающий солнце, рев моторов и пулеметные очереди, пыль...
     Тишина. Звук набегающих волн.
     На вершине скалы обнаружилась компания подростков. Вероятно, мальчишки 
имели виды на занятое старухой место, потому что голоса их звучали недовольно. 
Старухин слух не позволял разобрать отдельных слов; плеск волн она слышала 
отчетливо, и крики чаек, и шелест ветра, но человеческие слова смазывались, не 
задерживались в сознании. Вот голоса мальчишек стали особенно звонкими и 
угрожающими, и кто-то даже бросил камень, упавший в двух метрах от неподвижной 
старухи, потом возмущение разом стихло, мальчишки обменялись репликами на 
полтона ниже и ушли, признав за старухой ее право на удобство камней и скал, на 
море, на одиночество.
     Она улыбнулась.
     На полтона ниже. Тон, тон, полутон; гаммы, гармония, партитура. Ее дело 
потеряло смысл. Никто и никогда не узнает, была она права или ошибалась. Никто и 
никогда не услышит того аккорда, который иногда - вот как сейчас - эхом звучит в 
ее ушах. Наверное, это голос сгинувших Ворот...
     Да, конечно, никто не станет сортировать этих ребят на угодных и неугодных 
Воротам; их рассортируют время, судьба и удача, та самая, что отвернулась от ее 
сына в раскаленном каменном ущелье...
     Судьба. Удача.
     Может быть, эти самые мальчишки были позавчера на стадионе. И тоже 
оказались в толпе, повалившей одновременно со всех секторов. Там, где погибли в 
давке двое пацанов и девчонка. Позавчера. Там, где не было апокалипсиса, - все 
просто хотели поскорее выйти...
     Человечеству, лишенному намордника, еще предстоит собирать свою мрыгу по 
камушку. Собирать и снова разрушать - она может только пожелать ему удачи. 
Человечеству предстоит новый выбор, но уже без нее, без немощной старухи на 
берегу моря.
     Мальчишки ушли, и каждый унес с собой свою долю апокалипсиса.
     Она снова закрыла глаза, но не перестала видеть море. Наверное, ее веки 
истончились. Стали полупрозрачными, как папиросная бумага; где-то на краю 
видимости мелькали черные дальфиньи спины. Она знала, что это наваждение, что 
дальфинов давно никто не видел и не увидит впредь, что дальфины - уже легенда...
     Ей казалось, что она смотрит вниз глазами парящей чайки - и видит себя, 
старуху с очень прямой спиной, так удачно и уютно вросшую в прибрежные скалы, 
что, казалось, она испокон веков сидит тут, положив подбородок на ладони, а 
ладонями упираясь о палку.
     Она и теплый камень на берегу - равноправны.
     Почему, монотонно спрашивает набегающая на берег волна. Почему? И что будет 
теперь? Что будет со всеми нами?
     Теплый камень молчит.
     И старуха молчит.
     Ждет ответа.