м никто не стал бы, 
во-первых, потому что все ученики считались испорченными по определению и ждать 
от них целомудрия не имело смысла. А во-вторых, потому что честнее один раз 
закатить девчонке пощечину, чем месяц за месяцем морщиться и презирать.
     - ...А этот парень тогда спер у бати ключи от машины и привел Анжелку в 
гараж. Они мотор завели, чтобы не холодно, и полезли на заднее сиденье. А машина 
здоровенная! Вот они и стали кувыркаться, а гараж закрыт! А мотор работает! Они 
позасыпали и отравились, ну, нанюхались выхлопов, вместе их и похоронили...
     - Вот ты ржешь, а мне мамка ключи от машины не дает теперь...
     - На тот свет захотел?!
     - Все фигня, хлопцы, из нашего класса один пацан в подвале поставил 
раскладушку у трубы, тепло...
     - ...я у сеструхи с головы этот кулек тащу, а она уже синяя, еле откачал... 
"Скорую" не вызвал, чтобы на учет не поставили...
     - ...ну ладно, думаю, денег я добуду, не впервой, но чтобы задницу ему 
подставлять...
     - ...купил петарду и училке в стол. Как она заорет!
     Лидка отхлебывала из рюмки и хохотала все громче. Каждое слово казалось 
неимоверно смешным, но почему-то сразу же забывалось.
     Уже через час она была своим парнем в новой компании. Бледнолицый 
сосед-второгодник пел под гитару. Его звали Геной, Лидке он нравился все больше 
и больше - такой взрослый, с голубыми беззащитными глазами, с хрипловатым 
усталым голосом...
     Потом зажгли две свечки и погасили люстру. Включили музыку, и Гена 
пригласил танцевать не Лидку, а длинноногую соседку справа. И прямо по ходу 
танца полез ей под коротенькую юбку-пояс.
     Лидка выбралась из-за стола, пошатываясь, протиснулась между танцующими, 
нашла ванную. Долго смотрела в собственное пьяное, лупоглазое лицо, тщетно 
пыталась сосредоточиться.
     Катись все к чертям! Все равно скоро мрыга! Почему она, Лидка, не имеет 
права делать то, что хочет?! Хотя бы накануне неотвратимой смерти...
     - Эй, малая! Иди сюда, играть будем! Комната плавала в табачном дыму. Со 
стола при-. брали пустые тарелки, именинница притащила детский волчок на 
присоске, с бегущей стрелочкой. Под всеобщий хохот волчок запускали, и тот, на 
кого указывала стрелка, снимал с себя часть одежды. Сладко замирало сердце, было 
страшно и весело, гости по очереди стягивали с себя туфли, рубашки, носки, 
пояса, потом тот, что сидел напротив Лидки, оказался в одних трусах и заорал, 
что больше играть не будет, но на него заорали в ответ, что выходить из игры 
нельзя и что правила есть правила. Он подчинился и всякий раз шумно радовался, 
когда волчок указывал на другого.
     Лидку лихорадило. Она сняла сперва туфли, потом пояс, потом колготки. 
Кое-кто из девчонок уже сидел, хихикая, в исподнем,, и оно оказалось весьма 
затейливым, не чета скромному Лидкиному бельишку. Волчок вертелся, замирало 
сердце, более-менее одетыми оставались только Лидка да ее близорукий сосед, в их 
адрес отпускались шпильки. Потом волчок трижды подряд указал на веснушчатую 
девчонку с рыжим хвостом на затылке - та заныла, что так нечестно, и, ноя, 
разделась догола. У Лидки глаза на лоб полезли - она не думала, что до такого 
дойдет...
     Ну, позвать бы сюда завучиху с математичкой! И посмотреть на их лица...
     "Все равно мрыга, - сказал кто-то внутри Лидки-ной пьяной головы. - Какая 
разница?"
     "Я плохая, - поняла она с удивлением. - Я плохая девочка! Я уж... жасная 
девчонка, и как это здорово - быть плохой..."
     Но тут игра закончилась. Музыка зазвучала громче.
     Кто-то подбирал с пола свои вещи, кто-то не стал. Длинноногая девчонка в 
юбке-поясе танцевала на столе; Гена, близоруко щурясь, бродил в одном носке и 
искал под ногами другой. На голом плече его обнаружилась татуировка, нанесенная, 
похоже, кем-то из одноклассников, во всяком случае, здорово похожая на рисунок в 
тетради- какой-то кривобокий свирепый крокодил.
     Пахло духами, потом, перегаром, остатками еды. В темном углу кто-то 
возился, хихикая, и вроде бы полуголых тел там было не два, а минимум три... На 
диване именинница Светка целовалась с парнем, чьего имени Лидка не запомнила.
     Она едва отыскала свои туфли. Колготок так и не нашла. Пояса тоже. Завтра 
надо будет позвонить соседям: "Извините, вы не находили в гостиной моих 
колготок?"
     Она осторожно прикрыла за собой входную дверь. Спустилась на два пролета 
вниз. Отыскала ключ в кармане джинсовой юбки. Ключ она захватила именно на этот 
случай - чтобы вернуться тихонько. Чтобы не принюхивались подозрительно, не 
оглядывали с головы до ног...
     Дверь бесшумно приоткрылась. Лидка скользнула в запахи собственной 
квартиры; в прихожей было темно, в гостиной тоже, только голубовато подмигивал 
проклятущий телевизор.
     Она сняла туфли. Босиком, поджимая пальцы, прошла вперед, намереваясь 
скользнуть к себе в спальню.
     - ...экспертами, сошлись с точностью до секунды... Через двести дней, 
девятого июня будущего года, в шестнадцать часов двадцать одну минуту... И 
Господь не сжалится более...
     Лидка обмерла.
     В комнате что-то возмущенно проговорила мама; Лидка, как 
загипнотизированная, сделала еще шаг и уперлась взглядом в экран. С экрана 
смотрело желтоватое, морщинистое, печальное лицо. На переднем плане нервно 
подрагивал микрофон; казалось, в следующую секунду поролоновая груша заткнет 
говорящему рот.
     - Расчеты были сделаны по методу Бродовского- Фильке. Вероятность 
погрешности минимальна. У нас есть еще двести дней, чтобы пожить. Чтобы взять от 
жизни все. Приготовьтесь, девятого июня...
     Камера отпрыгнула одновременно с ведущим.
     - Вы смотрите программу "Контакт", гостями нашей студии были... - журналист 
по-рыбьи хлопнул ртом. Вытащил папку из подмышки, сверился с записью: - 
представители движения "За чистоту души"...
     Экран погас. Лидка отступила в коридор.
     - Хорошо, что малой нет, - сказала Яна в наступившей тишине.
     - Чертов ящик! - зло сказал папа.
     Лидка, незамеченная, ушла к себе.
     Ночью маме снова пришлось отпаивать ее каплями. При этом мама клятвенно 
обещала, что к Светке Лидку больше не пустит. Ни ногой.
     - ...Ты доиграешься, Сотова. Одна двойка в четверти, другая двойка в 
четверти, а там экзамены, которых тебе не сдать с такой подготовкой... Будешь 
исключена уже не по дисциплинарным соображениям, а из-за плохой успеваемости. Ты 
понимаешь?
     В кабинете завучихи было тепло. Чуть слышно пахло цветами, кажется, 
астрами. Как на похоронах, подумалось Лидке.
     - Ты меня слышишь, Сотова?
     - До экзаменов еще полгода, - сказала Лидка, глядя в пол.
     - Ты думаешь, это много? Что у тебя есть время? "С понедельника возьмусь"?
     - Нет. - Лидка пожала плечами и в который раз ощутила, что форменный 
лицейский пиджак тесен и жмет под мышками. - Просто... какая разница? 
Апокалипсис...
     Зависла пауза. Чуть слышно гудел в углу обогреватель.
     - И что же? - спросила завучиха другим тоном. - Разве это первый в истории 
апокалипсис? Разве после него не будет жизни, ТВОЕЙ жизни, Лида?
     - Может быть, не первый, - сказала Лидка неожиданно для себя. - Но уж 
последний - это точно. Для всех.
     И замолчала, глядя в пол.
     Рысюк выиграл олимпиаду по истории и получил право без экзаменов поступить 
в университет.
     Лидка получила двойку по контрольной и двойку в четверти. Впервые в жизни.
     Она напрасно думала, что ее это не заденет. Одно дело - быть плохой в 
полутемной прокуренной комнате, в компании таких же плохишей. Другое дело - 
получать свою тетрадку последней из класса, идти к учительскому столу под 
многими недоуменными взглядами. Встречаться взглядом с Михаилом Фео-ктистовичем. 
Сухо и коротко, как приговор: "Сотова- два"...
     Она ждала, что Рысюк сострит. Или хотя бы сварливо спросит: "Сдурела?" 
Рысюк ничего не сказал, даже смотреть не стал на соседку по парте. Как будто 
новоявленная двоечница не была ему ни капельки интересна. Тупо глядя в окно на 
стадион, где средняя группа наматывала круги на лыжах, Лидка припомнила, как 
Рысюк называет учеников двести пятой. "Простейшие" - вот так он их определяет. И 
нынешнее молчание его не случайно, более того, со ступеньки равных Лидка 
скатилась для него на ступеньку "простейших", а значит, прежней сварливой дружбы 
больше не будет.
     Она обозлилась. Намеренно, хоть и притворяясь неуклюжей, сбросила на пол 
Рысюковскую книжку. Грохот вышел, как будто упало жестяное корыто. Весь класс 
посмотрел на первую парту; Рысюк наклонился и подобрал учебник вместе с 
рассыпавшимися по полу закладками. На Лидку он так и не посмотрел.
     В проклинаемой двести пятой никто не стал бы судить о человеке по его 
оценкам.
     Лидка прикусила губу. Все равно. Сегодня девятое декабря, среда...
     Осталось ровно полгода.
     Перед входом на станцию скоростного трамвая ей сунули в руки листовку. 
Сперва она решила, что это обыкновенная рекламка или там обещание "выгодной 
работы", но, механически развернув, споткнулась.
     Мужчину на фотографии она узнала сразу, хоть листовка была черно-белая и 
желтизну лица не передавала. И все-таки это был он, тем более что по верхнему 
краю бумажки шла строгая черная надпись "За чистоту души", а в правом нижнем 
углу имелась эмблема- стилизованное изображение человека в огне. "Так будет со 
всеми..."
     - Девочка, что с тобой?
     - Ничего...
     Она выбралась из толпы. Привалилась к мозаичной стене: дрожали колени.
     Ничего. Она знает, это хорошо, что она знает дату заранее. Всегда можно 
успеть наглотаться снотворного... Чтобы не плясать факелом, как тот 
сумасшедший... Или он не сумасшедший, а наоборот, герой, подвижник?!
     Сегодня двадцать первое декабря, понедельник.... Осталось... Сколько же 
осталось?
     Она присела на узкую скамеечку - идущие мимо люди удивленно на нее косились 
- и вытащила из сумки дневник. Каждый день помечен был числом в кружочке. Так, 
двадцать первое... Осталось сто семьдесят два дня.
     - Ты не выполняешь задания, потому что не записываешь их?
     Химичка оторвала взгляд от распятого на учительском столе Лидкиного 
дневника.
     - Домашние задания не обязательны для тебя, а, Сотова?
     Лидка моргнула. Химичка взяла со стола кроваво-красную авторучку и снова 
нависла над Лидкиным дневником, на этот раз со вполне определенной целью;
     еще два месяца назад Лидка покрылась бы потом при виде такого зрелища.
     Теперь записи в дневнике мало тревожили ее.
     - Это что еще? - удивленно спросила химичка, на секунду задержав карающее 
перо.
     Сегодняшнему вторнику соответствовала цифра "сто семьдесят один". 
Завтрашней среда- "сто семьдесят". Послезавтрашнему четвергу соответственно "сто 
шестьдесят девять"...
     - Ты считаешь дни до экзамена?-спросила химичка, сама, вероятно, понимая 
всю глупость такого предположения.
     Лидка молчала.
     - Я знаю такую компанию, - сказала Светка. - Такой частный дом в пригороде. 
Они там собираются. Я знаю одного пацана оттуда, так он говорит, что вместе им 
не страшно. Что конец света все равно будет последний и один для всех. Он свой 
мотоцикл уже продал... На хрена мне, говорит, теперь мотоцикл...
     Светка пододвинулась поближе, глуша Лидку устоявшимся запахом сигарет.
     - А восьмого июня, накануне то есть, у них вроде как "выпускной вечер". Они 
сами это так называют... Соберутся, погуляют, словят последний кайф и тихонечко 
уснут. Все.
     Лидка молчала. Сплетала и расплетала пальцы.
     - Я пойду к ним, - сказала Светка после паузы. - Погляжу, так ли у них 
классно, как тот пацан говорит. Пойдешь со мной?
     - Когда? - спросила Лидка едва слышно. Светка задумалась.
     - Ну... Я завтра линяю с последних двух уроков... или вообще в школу не 
пойду. Высплюсь... Часиков в двенадцать, пойдет?
     Лидка кивнула.
     ...Гардеробщица подозрительно на нее косилась. В последнее время Лидка 
слишком часто брала свое пальто задолго до конца уроков.
     Ну и что?!
     У ворот рядком стояли машины. Бежевые, зеленые и бледно-желтые, они 
походили на восковые яблоки в снегу. Только одна из них, черная, выделялась и 
была похожа на изготовившуюся к прыжку пантеру. Мотор у пантеры работал - вилось 
на морозе облачко выхлопа.
     Лидка замедлила шаги. Потом остановилась вовсе.
     Наверное, она с самого начала знала, что никуда со Светкой не пойдет. 
Светка подождет-подождет, да и отправится в пригород одна, а потом можно будет 
что-нибудь соврать. Светка, правда, не поверит и справедливо обвинит подружку в 
трусости, но не все ли равно?..
     Но если не идти сегодня со Светкой... Значит, вообще некуда идти. Сидеть на 
лавочке в парке - холодно, а возвращаться в это время домой означает нырять в 
скандал. Казалось бы, такая мелочь- скандал, а все-таки не хочется...
     Тоска оказалась такой властной, что Лидка едва не повернула назад. Чтобы 
покорно отдать пальто гардеробщице и сесть на свою первую парту, на виду у 
целого класса благополучных, чистеньких, хорошо успевающих ребят. Рядом с 
Рысюком, который уже почти студент... Который верит, дурачок, что будет 
студентом! Который пеплом будет, а не студентом, золой будет под развалинами 
лицея...
     Или все-таки пойти со Светкой?
     Она подобрала смерзшийся комок снега. Хорошенько прицелилась и запустила в 
сидящую на изгороди ворону. Промахнулась. Ворона даже не взлетела, только 
насмешливо покосилась на Лидку бусинкой-глазом.
     Разозлившись всерьез, Лидка наклонилась за новым комком. Хорошо бы найти 
ледышку потяжелее!
     - Лида!
     Она выпрямилась с ледышкой в руке.
     Возле черной машины стоял, сунув руки в карманы длинного пальто, незнакомый 
мужчина лет сорока.
     Нет, знакомый. Определенно знакомый, вот только где...
     - Добрый день, Лида, разве уроки уже закончились?
     Она крепче сжала свою ледышку. Перчатка была мокрой.
     Этот мужик у черной машины был депутат Зарудный. Она встречала его пару раз 
в школе- давно, несколько лет назад. По телевизору он появлялся чаще. Особенно 
теперь, после "осеннего путча"...
     "А залепить бы ледышкой по ветровому стеклу,- сказал развеселый внутренний 
голос. - Вот было бы лихо! Впрочем, наверное, оно непробиваемое... Но хоть 
запачкать... Хотя нет. Это ОН может запачкать, а к Славкиному папаше никакая 
зараза не пристанет, покуда он ходит в главных советниках".
     - Видишь ли, Лида, я давно хочу с тобой побеседовать. Можно?
     Лидка повернула голову.
     Ну конечно! Стеклянные двери лицея буквально облеплены были расплющенными 
носами. Как будто мухи на мед, как будто звонок на урок не звенел минуту назад.
     - О чем?
     Слова упали одновременно с ледышкой, которую Лидка выронила себе под ноги.
     Депутат Зарудный улыбнулся. Густые с проседью волосы топорщились ежиком - 
депутат не боялся мороза и не носил шапки. Впрочем, в машине тепло и комфортно.
     Не о чем с ним разговаривать. Инцидент давно "испорчен" (дурацкое словечко 
Рысюка)...
     - Лида... Мне не хотелось бы, чтобы ты подумала, будто мой сын воспитан в 
обезьяннике. А ты, мне кажется, так и подумала. Я прав?
     
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     Весна выдалась затяжная. Улицы существовали на правах сточных канав. Все 
бранили городскую санитарную службу.
     На станции скоростного было сыро, шелестели под ногами неубранные фантики, 
обрывки прозрачных кульков и листовки, теперь уже знакомые, примелькавшиеся 
листовки с фигуркой пылающего человека в правом нижнем углу. И желтолицый 
пожилой мужчина смотрел с них все так же остро и проницательно.
     В подворотне компания парней чуть старше Лидки гоняла ногами пустую 
бутылку. Лидка плотнее прижала к себе сумку. В толчее ничего не стоит вытащить 
кошелек, а то и вовсе вырвать имущество из рук- Лидка сама знала мальчишек -из 
двести пятой, промышлявших подобным образом. Правда, одного из них поймали и 
избили в милиции, и теперь он, говорят, не доживет до мрыги...
     В центре было чище и спокойнее, но бронированные жалюзи на модных витринах 
оставались прикрытыми до половины. Вдоль тротуара бродил дворник с метлой, 
передник его сбоку оттопыривался, и очертания скрытого предмета очень походили 
на пистолетную рукоятку.
     Консьерж-охранник был знакомый. Улыбнулся Лидке, поднял трубку со своего 
пульта:
     - Клавдия Васильевна? К вам пришла Лида Сотова... Да. Хорошо. Поднимайся, - 
это уже Лидке.
     Клавдия Васильевна была Славкиной матерью. Значит, депутата Зарудного нет 
дома... А Лидка рассчитывала его увидеть. Именно сегодня.
     Двери открыл Славка.
     - Привет.
     - Привет, - отозвалась Лидка, втягивая запах Зарудновской квартиры, 
неповторимый запах дерева, кожи и еще чего-то, чему не было названия.
     - Проходи...
     Их со Славкой отношения напоминали теперь трогательную детскую дружбу, как 
ее описывают в книгах. С тех пор как депутат Зарудный убедил Лидку. В том, что 
она, Лидка, не столько сексуальный объект для Славы, сколько романтическая 
привязанность. В том, что единственная глупость простительна и нельзя сразу же 
ставить на человеке крест. В том, что ему, депутату, слишком важно душевное 
здоровье сына... И еще во множестве спорных вещей убедил ее депутат Зарудный, не 
сразу и не без труда, но все-таки убедил, потому что Лидка захотела быть 
убежденной... Депутату Зарудному случалось убеждать кое-кого покруче Лидки 
Сотовой. Где бы он был сейчас, если бы не умел убеждать.
     В Славкиной комнате она выгрузила из сумки две кассеты в потрепанных 
обложках.
     - Вот... Как договаривались.
     - Спасибо, - сказал Славка.
     В прежние времена он сказал бы "Спасибо, пигалица". Но теперь он не 
произносил Лидкиного прозвища. Никогда.
     Славка включил телевизор, сунул в видик первую из Лидкиных кассет. Экран 
пошел полосами, потом прояснился. Любительская съемка, первое сентября в лицее, 
старшая группа перешла в третий класс, средняя - во второй, а вот младшая группа 
- первоклашки...
     Кассете было почти девять лет. Кое-где лента осыпалась, но смотреть все 
равно было интересно. Детские мордашки - подумать только, Лидка, оказывается, 
забыла, как выглядят дети. Рысюк такой смешной, что невозможно сдержать улыбку. 
Вот дети-одноклассники... да и сама она, Лидка, не лучше. Пухлые щеки во все 
лицо и белый бант на макушке.
     - А вот я, - сказал Зарудный, когда камера прошлась по лицам ребятишек из 
средней группы. Лидка рассеянно кивнула:
     - А я уже забыла об этих кассетах... Там еще день рождения есть, Новый 
год...
     Смотреть на детей дольше двух минут оказалось противно. Как будто это не 
собственное Лидкино прошлое, а совершенно чужие, незнакомые, раздражающе глупые 
дети. Эти круглые щеки, короткие ноги, большие головы...
     - Когда твой отец вернется? - спросила она, поглаживая диванный валик.
     - Не знаю, - отозвался Славка после паузы. -- Никогда не знаю... А что?
     - Ничего, - Лидка вздохнула. - Знаешь, в сегодняшней "Деловой газете" 
большая статья про... этих. Которые апокалипсис предсказали.
     - Опять?! - насупился Славка. - Елки-палки, ты все еще считаешь? И сколько 
там осталось, семьдесят два дня?
     - А ты откуда знаешь?- после паузы спросила Лидка. - Считал?
     Славка смутился. Покраснел до ушей и разозлился, как блоха:
     - Делать мне нечего, только вот дни считать!
     - Но ведь считал, - сказала Лидка тихо. Славка фыркнул:
     - Только отцу не говори. Засмеет.
     Галдели противные дети на экране. Славка откинулся на диване и поджал под 
себя ноги; Лидка смотрела на него, и ей не верилось, что вот этот самый парень 
сперва безумно ей нравился, потом пугал, потом вызывал отвращение. Почему-то его 
насмешки не задевают ее, его похвалы ей не интересны... Он скажет:
     "Ты дура" - она и не почешется. Но вот если сказано будет "Отец сочтет тебя 
дурой"...
     Сейчас Славка пойдет на кухню и принесет