едва не лишился чувств. 
Вся тройка рысью удалилась в темноту, и оттуда уже долетели визгливые команды и 
звон мордобоя.
     - Во блин! - сказал водитель Паша.
     Остальные молчали.
     Сергей, уже убравший руку с Валиной талии. Валя, закусившая пухлую губу. 
Водитель Паша, методично подбирающий упавшие стаканы. Славка- Господи, хоть с 
ним-то ничего не случилось?! И гэошник Саша, а там, где он, всегда что-то 
происходит.
     Заворочался Валера, придавленный Сашиной ногой.  - Ус... ти...    Саша 
отступил и дал ему подняться. Валера встал; губы его оказались запачканными 
кровью из разбитого о камни носа.
     Саша сгреб Валеру за ворот тенниски. Аккуратно, в обход костра, вывел к 
морю и тут расчетливо, коротко ударил под дых. Валера ахнул и опрокинулся в 
воду, Саша поднял глаза и увидел Лидкино лицо над водой.
     - Выходи.
     - Я голая, - пролепетала она еле слышно.
     - Выходи и одевайся.
     Лидка поспешила к своей одежде- наполовину вплавь, наполовину вприпрыжку. 
На четвереньках выбралась на берег, долго не могла отыскать шорты. В воде громко 
ворочался Валера, издавал обширный диапазон непристойных звуков, стонал и 
ругался.
     - Во блин! - повторил водитель Паша. - Вот это винище! Наверное, табака 
подсыпали.
     - Чего теперь? - хрипло спросил Сергей.
     - Теперь - штаны постирай, - с неожиданной злобой откликнулась Валя. - Тоже 
мне мужики... Один кретин схватил пукалку - все разом обо..лись.
     - На себя посмотри, - огрызнулся Сергей.
     - Тихо,- сказал Саша.- Один перепил. Он теперь до-олго будет работу искать, 
я позабочусь... Но если кто рот откроет по пьяни или сдуру... тоже будет работу 
искать. Долго. Ясно?
     Все молчали. Паша подбросил в костер травы и хвороста. Валера затих, выполз 
на берег, сел лицом к морю, уронив голову на руки.
     Потом Валя поднялась - вызывающе яркая, смелая, облитая светом костра. Как 
будто пережитый страх переплавился теперь в возбуждение, в браваду, недаром так 
хищно поблескивали прищуренные влажные глаза.
     - Кто бы мне помог эту корзину обратно оттарабанить? Слав, ты вроде трезвее 
прочих будешь?
     И улыбнулась. Лидка видела ее улыбку, потому что как раз к этому времени 
успела одеться и брела к костру, чтобы погреться.
     Зависла пауза. Костер горел высоко и ровно. На щеках Сергея играли желваки, 
Паша ободряюще усмехался. Даже Саша обернулся, смерил Славку оценивающим 
взглядом.
     Трещала, сгорая, трава. То, что прежде было водорослями и жило на глубине, 
в царстве безмолвия и рыб. А потом умерло, было отторгнуто и выброшено штормом, 
высохло под палящим солнцем, теперь исчезало в костре, не оставляя даже пепла.
     Лидка глубоко вздохнула.
     - Нет, - сказал Славка, глядя в сторону. Костер понемногу опадал. Морская 
трава горит быстро.
     Валя улыбнулась снова, но совсем другой улыбкой.
     - И что делает с людьми хронический спермотоксикоз...
     Славка вскочил - ив какой-то момент сделался похожим на Сашу. Такой же 
быстрый и безжалостный, сжимая кулаки, он остановился перед Валей, и тогда 
интендантша улыбнулась в третий раз, да так, что даже у Лидки свело скулы.
     - Что, Слав? Ты что-то хотел сказать? Сергей примиряюще ввинтился между 
ними:
     - Слав, нельзя так на бабу. Она не виновата... Ты скажи своей лаборантке, 
чтобы не выпендривалась, а дала, как поло...
     Лидка не знала, приходилось ли Славке когда-нибудь драться. В лицее, 
помнится, он не задирался никогда; теперь же Сергей отлетел на два шага и едва 
удержался на ногах и схватился за скулу:
     - Ах ты гаденыш...
     Саша поймал предназначенный Славке удар, играючи завернул руку водителя за 
спину. Толкнул Сергея на землю.
     - Мало? Тоже хочешь строгача?
     Сергей выругался. Тогда Лидка, мокрая, в прилипшей к телу майке, вошла в 
освещенный круг, стараясь, чтобы губы не дрожали.
     - Славка... Ну их всех... Пойдем, а? Славка посмотрел на нее мутными 
затравленными глазами.
     - Слав... пойдем? Пожалуйста... Ну их к черту... Его рука была холодная, 
как рыба. И дрожала мелкой дрожью.
     Утром Лидка выбралась из палатки, воровато волоча за собой спальный мешок.
     Оглядевшись и никого вокруг не увидев, наспех свернула спальник и, зажав 
его под мышкой, поспешила к морю. Забралась в камни на краю пляжа и опустила 
спальник в воду.
     Напитавшись, мешок сделался неподъемным и почти неуправляемым. Зайдя по 
колено в море, Лидка помогала соленой воде уничтожать следы первой брачной ночи.
     Она не знала, что с кручи на нее смотрит, закусив полную губу, интендантша 
Валя.
     
     ГЛАВА СЕДЬМАЯ
     Двести пятый детский комбинат сегодня возвращал себе гордое название школы. 
Половина спален снова называлась классами, двухъярусные кровати были разобраны и 
вынесены в кладовую, и старые школьные столы, за которыми учились еще Лидкины 
ровесники, заняли свое законное место, настолько законное, что железные 
мебельные ножки попали каждая в свою щербинку на линолеуме. Исключая, конечно, 
те несколько помещений, которые во время апокалипсиса выгорели дотла, там 
линолеум был почти новый.
     Яночка, дочь Тимура и Сани, терялась в море цветов и бантиков, 
образовавшемся под табличкой "Первый-К". Широченный двор до краев был запружен 
народом; малыши из средней и младшей групп липли к окнам, расплющивали носы о 
стекло, с завистью глядели на старших братьев и сестер, у которых сегодня, прямо 
сейчас, начинается новая взрослая жизнь. Лидка помнила себя, взобравшуюся на 
подоконник, ищущую в такой же возбужденной толпе Тимура и Яну.
     Все они - и она, Лидка, тоже - в свое время пошли в первый класс именно 
здесь, в двести пятой. Потом, на взлете папиной карьеры, всех троих перевели в 
лицей: Яна с Тимуром были тогда в шестом классе, Лидка - в четвертом. Племянницу 
же Яночку собирались отдать в лицей с первого же дня учебы, но у Тимура не 
хватило на это денег, а у папы- влияния.
     - Слушай учительницу... -в двадцать пятый раз повторила Саня.
     Яночка выпятила капризную губку:
     - Воспитательницу? Тамару Михалну?
     - Это она была воспитательницей, а теперь она учитель! И с тебя спрос 
другой, поняла?
     - Ага, - сказала Яна равнодушно.
     Худенькая и миловидная Лидкина племянница была не по годам развита и не по 
годам строптива. Лидка молча сочувствовала неведомой Тамаре Михалне, 
му-^чившейся с Яночкой четыре года в саду и, вероятно, обреченной мучиться еще 
как минимум год, пока Саня с Тимуром не исхитрятся перевести девчонку в лицей.
     Мама растроганно улыбалась. Папа попеременно щелкал то языком, то 
фотоаппаратом. Хмурился, втихомолку завидуя, шестилетний Паша, оказавшийся на 
полгода младше собственной племянницы и потому попавший в среднюю группу. Лидка 
видела, как Яночка обернулась в толпе и прицельно показала дядюшке язык.
     - Как время-то идет, - плаксиво сказала оказавшаяся рядом незнакомая 
толстая тетка.
     - Родители первоклассников! Отойдите за белую черту! - прокричал мегафон 
настойчивым голосом профессионального педагога.
     Лидка попрощалась с Тимуром и Саней, кивнула Яночке и выбралась из толпы. 
На этом празднике хватает толкотни и без дальних родственников.
     Улицы были полупусты: город тихо помешался на первом дне учебы. Все 
рекламные щиты предлагали если не тетрадки, то ранцы, если не ранцы, то 
коробочки для завтраков или сами завтраки "для поддержания сил маленького 
отличника". Кое-где на улицу были выставлены репродукторы, будящие ностальгию 
незатейливыми школьными песенками. "Как время-то идет", - вздыхала ведущая 
радиопередачи.
     Лидка зашла в автомат и позвонила Славке на работу. Никто не брал трубку - 
ничего удивительного, первый день учебы всегда считался нерабочим днем, в том 
числе и в Институте кризисной истории.
     Только зачем Славке было врать, что сегодня в двенадцать у него совещание?
     Интересно, в какую школу пошел этот его отпрыск. И тем более интересно, как 
он зовет отца - папа? Дядя? Ярослав Андреевич?
     Лидка послушала длинные гудки, вздохнула и набрала коротенький, давно 
надоевший номер.
     - Приемная слушает.
     - Говорит Зарудная. Шеф на месте?
     - Минуточку...
     Контора работает без выходных. Хоть первый день учебы, хоть последний - 
секретарша на месте и шеф на месте тоже, только вот захочет ли он разговаривать? 
                                 '
     Щелчок в трубке. Глухой голос безо всякого выражения:
     - Алло...
     - Добрый день, Виктор Алексеевич. Я хотела спросить, есть ли новости по 
поводу моего...
     - Есть, - оборвал ее голос, на этот раз с оттенком раздражения. - 
Одиннадцать ноль-ноль, сто первая комната. Поговоришь с одним... человеком.
     - Спасибо, - сказала Лидка, но трубка уже пищала короткими гудками.
     Она посмотрела на часы- полдесятого. Лишнее время. Вырванные из жизни 
полтора часа.
     Но неужели ее дело сдвинется с мертвой точки?
     Она села в автобус, благо он был почти пуст. Спинка впереди стоящего 
сиденья была разрисована разнообразными рожами; это еще цветочки, через 
полгодика пойдут надписи. Сперва самые невинные, а дальше- больше...
     Спустя двадцать минут вышла на набережной- вдоль улицы пестрели киоски, 
открытые и закрытые, брезентовые и стеклянные, и каждый второй приманивал 
броской вывеской: "Школьный базар".
     По бетонной лестнице она спустилась к морю. Чайки, потрошившие мусорный 
ящик, неохотно отковыляли на несколько метров в сторону. То и дело оступаясь на 
камнях, Лидка добралась до знакомой расщелины. Постелила полиэтиленовый кулек, 
уселась, скрестив ноги.
     ...Во время их со Славкой "медового месяца" - сразу после возвращения из 
экспедиции - они любили уединяться здесь и печь картошку на углях. И вспоминать, 
как было хорошо тогда, в первую ночь, в палатке. Тогда Лидка была еще свято 
уверена, что не сегодня-завтра тест на беременность даст положительный 
результат.
     С каждым новым пикником картошка становилась все суше, а жареная колбаса 
все жирнее и гаже. Наконец потребность в романтических вечерах у моря отпала 
вовсе.
     Лидка мрачно ухмыльнулась. Море было серым, как огромная, до горизонта 
мышь.
     
     Она предъявила пропуска, сперва внешний, потом внутренний. Внутренний, 
красно-розового легочного цвета, был ей особенно противен. Столько усилий 
потребовалось, чтобы получить его, и столько открытий мерещилось за порогом 
искусственной тайны, и какой пустой и вымороченной оказалась вся эта запретная 
наука и вместе с тем какой ревнивой и мстительной; заполучив в свое нутро 
человека с розовым пропуском, она ни за что не желала выпустить его обратно.
     Дверь сто первого кабинета была обшита кожей. Скорее всего искусственной, 
но очень похожей на настоящую. "Кожа нерадивых сотрудников", - подумала Лидка и 
не улыбнулась собственной шутке.
     - Александр Игоревич, к вам Лидия Зарудная...
     Она вошла. Сидевший за массивным столом поднял голову, и в первый момент 
она его не узнала. И только когда он сдвинул брови и подбородком указал на стул, 
только тогда она вздрогнула и подобралась.
     Саша сильно изменился за последние пять лет. А может быть, это 
партикулярный костюм с галстуком преображали его до неузнаваемости. И еще гладко 
зачесанные волосы.
     "Какая стремительная карьера, - подумала Лидка, усаживаясь и устраивая на 
коленях видавшую виды сумку.- Какое у него звание? И какое звание было ТОГДА?"
     Она вспомнила себя, барахтающуюся в волнах, из последних сил хрипящую 
"Саша, Саша", и человека на берегу, этого вот человека, нарочито погруженного в 
чтение. Правда, море шумело так громко... А она кричала так тихо...
     - Мне передали ваше заявление, - негромко сказал бывший подводник. - Чем 
вызвано ваше столь радикальное, решение? Столь неожиданное для всех, кто вас 
знал?
     Лидка посмотрела ему в глаза. Саша, казалось, не узнавал ее. Во всяком 
случае, прозрачные глаза его ничего не выражали.
     - Я поняла, что не смогу больше принести пользу науке, - сказала Лидка без 
запинки. - И не смогу принести пользу службе ГО.
     Саша продолжал смотреть сквозь Лидку. Ни один мускул на его лице не 
дрогнул.
     - Почему?
     - Потому что я ошиблась в выборе пути, - сказала она все так же просто. - 
Потому что я не ученый. Только и всего.
     Саша опустил голубоватые веки.
     - Видите ли, коллега Зарудная, вы производили впечатление энергичного, 
увлеченного своим делом исследователя. Все считали вас, именно вас, наследницей 
дела человека, чью фамилию вы... - он сделал эффектную паузу, - ...носите. Разве 
нет?
     - Я не знаю, кто что полагал, - сказала Лидка уже менее уверенно. - Людям 
свойственно ошибаться, разве нет?
     - А вам не кажется, что вы совершаете предательство?- негромко спросил, 
прямо-таки прошелестел Саша.
     Лидка разозлилась. Сняла сумку с колен, поставила на ворсистый ковер.
     - Ну и кого я предаю?
     - Память Зарудного, - подсказал Саша. Лидка сглотнула, набирая в грудь 
побольше воздуха. Только сдержаться. Только сдержаться, он провоцирует ее 
намеренно, и непонятно, что последует после того, как она поддастся на 
провокацию. Молчать, молчать, я - шарик, воздушный шарик, красный воздушный 
шарик...
     - Для науки и ГО это имеет какое-то значение? - спросила она через силу. - 
Предаю я память Зарудного или нет?
     Он отвел глаза.
     - Нет. Не имеет.
     - Тогда я прошу дать ход моему заявлению. Снять с меня право допуска. Я дам 
какие угодно подписки о неразглашении, хоть на три мрыги вперед...
     - Вас не будут выпускать за границу, - сказал Саша с сожалением. - Ни за 
какую. Ни под каким предлогом. Лет десять.
     Лидка поморщилась.
     - Да, это вы умеете. Не пускать. Некоторое время Саша не сводил с нее 
сосущего взгляда.
     - Вы настаиваете на увольнении?
     - Да. - Она кивнула.
     Саша откинулся назад. Покрутил в пальцах желтый лаковый карандаш. 
Неожиданно улыбнулся:
     - Ты права. Ученый из тебя хреновый.
     Она смотрела, как он подписывает бумаги, и чувствовала, как немеют, 
покрываясь бледностью, щеки.
     Он врет. Он врет, умышленно, оскорбительно. Ни в чем нельзя верить 
гэошникам. Ученый из нее был бы неплохой... если бы вся эта наука имела смысл... 
Она могла бы... Не зря ее ценили в университете! Не зря она получила свой 
красный диплом... Не зря ее брали в экспедиции... Не зря ее допустили в 
секретный институт... Не могло такого быть, чтобы столько надежд- на "хренового" 
ученого!
     Грохот моря. Соленая вода в горле.
     - Я хочу спросить, - сказала она хрипло. Он на секунду оторвался от бумаг.
     - Спрашивай.
     - Ты меня топил?
     Он аккуратно сложил подписанные бумаги. Скрепил скрепочкой. Поднял на Лидку 
прозрачные глаза:
     - А ты знаешь... Тогда, будучи сопливой пацанкой, ты действительно казалась 
перспективной штучкой. Ты была фанаткой. Таких боятся. И ты умело делала вид, 
что много знаешь.
     - Так топил?! - переспросила она, подавшись вперед.
     Саша улыбнулся. Впервые с самого начала разговора; на его строгом галстуке 
тускло поблескивала золотая булавка. И так же тускло, но остро поблескивали 
глаза.
     - ...Поздравляю вас, бывшая коллега Зарудная. Вашему заявлению будет дан 
ход, мы изыщем возможность уволить вас без скандала. Стоит ли говорить, что ни к 
одному научному заведению вас на пушечный выстрел не подпустят? Или и так 
понятно?
     - Не больно-то надо, - сказала Лидка медленно. И поднялась. - Благодарю 
вас, Александр Игоревич. Я вполне удовлетворена.
     ...Отовсюду звучали школьные марши. Поднявшийся ветер гнал по мостовой 
обертки от конфет.
     На столбе объявлений гроздьями висели приглашения на работу. Учителя 
требовались в колоссальных количествах. Почему-то в основном по живой природе и 
труду. "А историю я преподавала бы одной левой,- подумала Лидка. - Да и 
биологию... Да хоть физкультуру. И они сидели бы у меня, как мышки, они бы меня 
боялись... Потому что я их ненавижу".
     Она села на скоростной трамвай (в вагоне сидели сплошь радостные мамы 
первоклассников), доехала до центра, на выходе купила банан и съела на ходу. У 
ветра был запах осенних цветов. "Кладбищенский запах", - подумала Лидка.
     Вот и все. Легко и пусто. Какая всеобъемлющая, спокойная пустота.
     ...Взять и пойти в школу. И дрессировать их, как щенков. Чтобы стояли 
навытяжку. Чтобы по десять раз переписывали длиннющие упражнения, а сделают 
помарку - и еще десять раз. Чтобы сидели, сложа на парте руки, не смея 
шелохнуться... Чтобы вздрагивали при звуке моего голоса!
     Мемориальную доску Андрея Игоревича Зарудного не протирали давно. Бронза 
позеленела, депутат Зарудный окончательно перестал быть похожим на себя. Одно 
время местные ребятишки облюбовали барельеф для разнообразных забав, но после 
того, как Лидка поймала пару снайперов с водяными пистолетами и жестоко надрала 
им уши, стрельба по бронзовой мишени прекратилась.
     Возмущенным мамашам пострадавших стрелков Лидка кинула в лицо отобранное у 
пацанов оружие. "Это же вода! - не унималась одна из них, соседка с третьего 
этажа. - Что она может сделать этой вашей доске!" - "Еще раз поймаю, - сказала 
Лидка, - будет хуже". - "Садистка! - кричала мамаша. - Я найду на тебя управу!" 
- "Ищите", - сказала Лидка и захлопнула дверь перед мамашиным носом.
     Соседи и раньше не понимали ее, а после случая с "экзекуцией" так и вовсе 
невзлюбили. Особенно женщины: "Своих детей нет, так эта стерва на чужих 
кидается!" Особенно жена дипломата с третьего этажа и жена известного актера с 
четвертого. Дом-то оставался элитарным, даже появилась у входа будочка 
консьержа, в которой по очереди коротали дни две смирные старушки...
     Один только старик приветливо здоровался с Лидкой, седой плешивый старик с 
первого этажа, тот самый, что курил сейчас у подъезда. Курил и кашлял.
     Лидка поздоровалась, и старик ответил, и она в который раз удивилась, как в 
этом немощном уже теле помещается глубокий бас - голос не старческий, а в высшей 
степени мужской, красивый и даже волнующий.
     Она отперла дверь своим ключом. Со свекровью они не разговаривали, 
наверное, уже года три; Клавдия Васильевна жила отдельно, запирала свою комнату 
на замок и злословила - Лидка точно знала - о своей скверной невестке всюду, где 
только удавалось завести разговор. От ближайшего хлебного магазина и до Совета 
министров, где вдова Андрея Зарудного теперь занимала какую-то 
маловразумительную, но весьма выгодную должность.
     Однажды в Лидкино отсутствие Зарудная перенесла портрет мужа из его 
кабинета к себе в комнату. И Лидка не смогла добиться возвращения портрета на 
законное место - вдова в который раз продемонстрировала ей свое исключительное 
право на память об Андрее Игоревиче. Хорошо, что у Лидки был еще фотопортрет, 
тот самый, который так удобно ложится на стол под оргстекло...
     В гостиной толстым слоем лежала пыль. Клавдия Васильевна не убирала нигде, 
кроме своей комнаты да изредка кухни. Лидка механически включила телевизор, по 
всем программам было одно и то же. "Такая-то школа приняла сегодня столько-то 
первоклассников. Несмотря на определенные материальные трудности, педагогический 
коллектив уверен..."
      Тоска, подумала Лидка. И это называется современным телевидением?!
      "Продолжают работу институты повышения квалификации для работников 
дошкольных учреждений. Молодое поколение воспитателей сплошь и рядом 
сталкивается с собственной некомпетентностью, поскольку воспитателям не хватает 
образования... стать педагогом... и проблема будет обостряться с каждым годом, 
по мере усложнения программы. По-прежнему актуальны центры переориентации 
работников вузов, уволенных по сокращению штатов... для работы с младшими 
школьниками. Работники музеев, люди с гуманитарным образованием..."
     Лидка поморщилась и переключила программу.
      "Третий